Восточная Англия. Осень, 1497 год
Король постарался оповестить всю Англию, что повстанцы буквально растаяли в воздухе еще до того, как началось его тщательно подготовленное наступление. Ряды бунтовщиков редели каждую ночь, ибо жители Корнуолла поняли: на них движутся в боевом порядке не одна, не две, а целых три армии! А однажды ночью исчез и сам «мальчишка» — он опять сбежал, яростно погоняя коня и лишь с двумя сопровождающими, и тем самым избежал ловушки, приготовленной для него Генрихом на побережье. «Мальчишка», зная, что его поджидают курсирующие вдоль берега корабли, намереваясь взять его в плен, испросил убежища в аббатстве Больё.
Но Англия была уже не той, что когда-то. Указы короля касались теперь даже высших церковных властей — об этом отдельно позаботились моя свекровь и ее друг архиепископ. Так что никакого убежища «мальчишке» в аббатстве не предоставили, хоть он и требовал, чтобы его там укрыли как будущего короля, призванного самим Господом Богом. Но на этот раз аббатство нарушило извечные, освященные временем традиции и передало беглеца королевским властям. И ему пришлось покинуть стены монастыря и сдаться на милость короля, который отныне повелевал и Англией, и Церковью.
«Он вышел оттуда, одетый в золотые одежды, и отзывался только на имя Генрих IV» — так гласила наспех нацарапанная записка, которую, скорее всего, написал мой сводный брат Томас Грей, была заткнута за стремена моего коня; я обнаружила ее, собираясь с детьми на прогулку верхом. Я не видела, чья рука подсунула мне записку, но была уверена: никто никогда не скажет, что я ее прочла. «Но когда король начал его допрашивать, — писал далее Томас, — он от этого имени отказался. Что ж, пусть так. В таком случае запомни: раз уж он отрекся от своего имени, то мы можем отречься от него самого».
Я скатала записку в крошечный шарик и сунула в карман: потом сожгу. Как хорошо, что Томас мне написал! Я была рада, что «этот мальчишка» увидел хотя бы одно дружеское лицо среди толпы врагов, прежде чем отречься от собственного имени.
Остальные новости я узнала одновременно со всеми придворными и со всей Англией, ибо Генрих велел повсюду читать длинные победоносные «послания народу», написанные им собственноручно. Он также без конца слал письма всем правителям христианского мира. Легко можно было себе представить, как глашатаи выкрикивают эти послания на деревенских площадях, на городских перекрестках, на крыльце каждой сельской церкви или у входа в торговые ряды. Генрих писал так витиевато и подробно, что у меня это вызвало невольную улыбку; казалось, он хочет создать некую легенду, хочет стать новым Чосером и рассказать англичанам сказку об их корнях, развлекательную и поучительную одновременно. Генрих явно имел намерение стать летописцем собственных побед, но вряд ли я была единственной, кто считал, что эту последнюю победу он попросту себе вообразил, а вовсе не одержал ее на продуваемых всеми ветрами полях Девона. В этом проявился скорее Генрих-романтик, чем Генрих-король.
В истории, выдуманной Генрихом, рассказывалось о жизни одного бедняка, следившего за шлюзами в Турне, во Фландрии, человека слабого, большого любителя выпить. Он женился на простой, немного даже глуповатой женщине, у них родился сын, но однажды глупый мальчишка убежал из дома и попал в дурную компанию. Впоследствии он служил у кого-то пажом (как он стал пажом и у кого, особого значения не имело) и вместе со своим хозяином оказался при дворе короля Португалии. Затем по неизвестной причине (кто знает, что может прийти в голову глупцу?) он вдруг стал выдавать себя за английского принца, и, как ни странно, все его выдумкам верили. Затем он ушел от прежнего хозяина и стал служить у купца, торговавшего шелком. Он много странствовал с ним по миру, научился говорить по-английски, по-французски, по-испански и по-португальски (что при его умственных способностях было несколько удивительно, хотя, в общем, вполне возможно) и стал прекрасно одеваться. Собственно, его одевал так хозяин, желая продемонстрировать отменное качество своих шелков. И в итоге его, разряженного, точно ирландский язычник во время празднования Майского Дня, снова ошибочно приняли за принца (только не вздумайте спрашивать, насколько это похоже на правду) и стали убеждать, что эта роль ему чрезвычайно подходит и следует продолжать играть ее во всех странах христианского мира. Хотя никогда не ставился вопрос, по какой причине и до каких пор он будет играть эту роль.
Генрих, правда, не объяснял, как такому невежественному мальчишке из самой обыкновенной бедной семьи удалось обмануть величайших правителей христианского мира — герцогиню Бургундскую, императора Священной Римской империи, короля Франции, короля Шотландии; каким образом он охмурил весь королевский двор Португалии; как обвел вокруг пальца испанских правителей. Это просто случилось — так в волшебных сказках девочка-гусыня на самом деле оказывается принцессой или вдруг выясняется, что девушка, которая не могла уснуть и на двадцати пуховых перинах, когда под них подложили одну-единственную горошину, на самом деле тоже принцесса. Не совсем, правда, было понятно, как этот вульгарный, необразованный простолюдин, сын пьяницы и глуповатой домохозяйки, сумел настолько очаровать самых богатых, самых культурных и образованных людей христианского мира, что они готовы были в любую минуту предоставить ему и свое войско, и свое богатство. И где он выучился всем этим языкам, в том числе и латыни? И кто научил его читать и писать, кто привил ему столь элегантный стиль и изящный почерк? Кто научил его охотиться с соколами и без, участвовать в турнирах и чудесно танцевать, вызывая всеобщее восхищение? Отчего этим парнишкой, выросшим на окраине Турне, все любуются и называют его настоящим принцем? Из повествования Генриха невозможно было понять, где он научился и улыбаться по-королевски, и выражать соболезнования в столь изящной форме, — хотя как раз это и должно было бы в первую очередь удивить любого. В общем, это была просто волшебная сказка: обыкновенный мальчишка-бедняк надел красивую шелковую рубашку, и всем сразу стало казаться, что он королевской крови.
Как написал мне мой сводный брат: пусть так всем и кажется.
От Генриха за все это время, столь богатое на события, я получила только одно личное письмо. У него явно не нашлось времени лишний раз черкнуть мне пару строк; он писал и переписывал историю жизни «этого мальчишки», то и дело меняя его имена — Джон Перкин, Пьер Осбек, Питер Уорбойз, — и превращая его из бедняка в принца, а затем снова в бедняка.
«Я посылаю к тебе его жену, сделай ее одной из своих фрейлин, — писал мне Генрих, зная, что нет никакой необходимости объяснять, чью жену он ко мне посылает. Думаю, тебя поразит ее красота и элегантность. Буду очень тебе признателен, если ты окажешь ей теплый прием и постараешься ее утешить, ибо ее обманом вовлекли в эту жестокую игру».
Прочитав письмо, я тут же передала его матери Генриха, которая уже стояла рядом с протянутой рукой, нетерпеливо ожидая своей очереди. Да уж, женщину, ставшую женой «этого мальчишки», обманули весьма жестоко! Ее муж был хорош собой и носил шелковые рубашки, отлично скроенные и сшитые, и она не сумела разглядеть, что под этими шелками скрывается самый обыкновенный бедняк, которому с удивительной легкостью удалось заморочить ей голову. Видя в нем всего лишь красивого и богатого юношу в красивой одежде, она решила, что он действительно настоящий принц, и вышла за него замуж.
