Вестминстерский дворец, Лондон. Осень, 1491 год

Мы отпраздновали их свадьбу осенью, едва вернувшись в Вестминстер; но счастье молодых супругов тут же было омрачено весьма неприятными вестями из Ирландии.

— Они подняли восстание, поставив во главе этого мальчишку! — кратко сообщил мне мой муж. Мы как раз собирались поехать прокатиться по берегу реки и посмотреть, нельзя ли поднять несколько уток, чтобы наши соколы смогли поохотиться. Двор был залит солнцем, придворные суетились, готовясь сесть на коней. Из открытых дверей птичника выносили соколов в ярких кожаных колпачках с маленьким пером на верхушке. Я заметила, что из дверей кухни выглядывают мальчишки, с завистью посматривая на охотничьих птиц. Один из сокольничих, с добродушной улыбкой поманив к себе мальчишку, разрешил ему сунуть руку в специальную перчатку и попытаться удержать птицу на весу. Улыбка этого мальчика напомнила мне моего младшего брата Ричарда — и я вдруг поняла, что передо мной бывший «претендент на трон» Ламберт Симнел. За время службы на королевской кухне мальчик сильно изменился и, похоже, был очень доволен своей новой жизнью.

Генрих свистнул своему сокольничему, и тот вышел вперед, неся на перчатке прекрасного сокола-сапсана с пестрой грудкой, похожей на мех королевского горностая, и черной, как шерсть соболя, спинкой. Генрих надел перчатку и взял птицу на руку; путы, надетые соколу на лапки, он обкрутил вокруг своих пальцев. Но думал он явно не о соколиной охоте.

— Итак, они подняли очередное восстание с новым претендентом во главе, — повторил он, глядя на меня. — Значит, появился еще один!

Ах, какой мрак таился в глубине его глаз, и я отлично понимала: все это — и соколиная охота, и веселый шум придворных, и новый плащ Генриха, и его нежное поглаживание сокола по спинке — только притворство. Просто Генрих решил показать всему миру, что его отнюдь не одолевают заботы и беспокойство, что у него все прекрасно. Хотя я видела, как не раз замечала это и раньше, что внутри он весь ощетинился, точно перепуганный зверек.

— На этот раз они называют его «принц», — тихо сказал он мне.

— И кто же он такой? — так же тихо спросила я.

— А вот этого я на сей раз толком не знаю, хотя, казалось бы, у меня есть шпионы буквально в каждом уголке Англии, чуть ли не в каждой классной комнате. Мне казалось, что вряд ли в нашей стране найдется хоть один ребенок, который с детства считается исчезнувшим, о котором мне не было бы известно. Однако этот мальчишка… — он не договорил.

— Сколько же ему лет?

— Восемнадцать, — был ответ. И я вздрогнула: моему брату Ричарду, останься он жив, сейчас было бы как раз восемнадцать! Но я не стала упоминать об этом и продолжала задавать вопросы:

— А как он себя называет?

— Ну как еще он может себя называть? — раздраженно бросил Генрих. — Естественно, он называет себя принцем Ричардом и утверждает, что он — твой некогда пропавший брат.

— А люди что говорят? Кем они его считают?

Генрих тяжко вздохнул.

— Эти предатели, ирландские лорды, готовы бежать за каждым, кто хорошо одет! А этот мальчишка одет в шелка… Вот они и твердят, что он — принц Ричард, герцог Йоркский, и готовы оказать ему вооруженную поддержку. А это значит, что мне предстоит очередной Ист-Стоук, только теперь во главе вражеской армии будет уже другой мальчишка, и армия эта будет состоять из французских наемников и вассалов тех ирландских лордов, которые поклялись этому мальчишке служить. Похоже, призраки прошлого так никогда и не обретут покоя, а будут вновь и вновь восставать против меня.

И я вдруг похолодела от ужаса, хотя солнце по-прежнему светило ярко и жарко.

— Неужели снова будет война? Неужели снова начнется вторжение?

На дальнем конце конюшенного двора кто-то громко кого-то окликнул; кто-то весело засмеялся в ответ на чью-то шутку. Генрих растерянно поднял голову, посмотрел в ту сторону и тут же изобразил на лице улыбку, словно тоже услышал эту шутку. Вид у него при этом был как у ребенка, который смеется, сам не зная чему, просто из желания присоединиться к остальным.

— Не надо! — не выдержала я. Мне было больно видеть, как он старается изображать полную беззаботность перед своими придворными, доверять которым не может.

— Да нет, мне придется улыбаться, — возразил Генрих. — Тот мальчишка в Ирландии, говорят, только и делает, что улыбается. И улыбка, по слухам, у него совершенно очаровательная.

Я задумалась над тем, что будет означать для нас эта новая угроза — для Мэгги, которая только что вышла замуж и надеется, что теперь ее брата освободят и позволят ему жить вместе с ней и ее мужем; для моей матери, по-прежнему запертой в Бермондсейском аббатстве. Увы, ни моя мать, ни мой кузен никогда не обретут свободы, пока кто-то, называющий себя принцем Ричардом Йоркским, собирает войско в Ирландии и готов возглавить вторжение на нашу территорию французской армии. Пока все это не кончится, Генрих никогда не поверит никому из нас, Йорков.

— Можно мне написать матери и рассказать ей об очередном самозванце? — спросила я у мужа. — Меня страшно огорчает, что они снова используют имя моего покойного брата.

Взгляд Генриха сразу стал холодным, стоило мне упомянуть о матери. Казалось, лицо его постепенно сковывает страшный мороз и оно покрывается коркой, которую уже ничем не пробьешь: передо мной стоял этакий сказочный король изо льда и камня.

— Ты можешь сколько угодно писать ей, можешь рассказывать ей все, что угодно, — холодно бросил он. — Но мне думается, что вскоре ты и сама поймешь: твоя дочерняя любовь и нежность тут неуместны.

— Что ты хочешь этим сказать? — Меня вновь охватил леденящий ужас. — Ох, Генри, не будь таким! Что ты имеешь в виду?

— Твоей матери уже и так все известно об этом мальчишке!

Мне нечего было ему возразить. Его подозрительное отношение к моей матери омрачало наш брак с самого начала; оно было подобно ядовитому ручью, текущему по лугу, который мог бы стать цветущим и зеленым, не будь там этого ручья.

— А я уверена, что она ничего не знает!

— Уверена? Ну, а я уверен, что все она знает прекрасно. И не сомневаюсь, что всю свою пенсию, которую, кстати, я ей выплачиваю, все подарки, которые ты ей преподносишь, она вкладывает в этого мальчишку — в тот шелковый камзол, что сейчас на нем, в ту бархатную шляпу, что красуется на его золотых кудрях, — сердито ответил Генрих. — И в чудесную булавку с крупным рубином, если угодно. Эту булавку с тремя свисающими с нее жемчужинами он всегда носит на шляпе.

На мгновение мне показалось, что я вижу перед собой своего золотоволосого маленького брата, кудряшки которого мать так любила накручивать на палец, пока он сидел у ее ног. Эта картина так ясно предстала передо мной, словно это я вызвала Ричарда из царства мертвых, а не «глупые ирландцы», как называет их Генрих, который считает, что они своим «дурацким колдовством» вызвали принца из царства Неведомого.

— А что, этот мальчик действительно красив? — шепотом спросила я.

— Как и все в твоей семье, — с мрачной язвительностью ответил Генрих. — Красив и невероятно обаятелен. Умеет не просто очаровать людей, но и заставить их любить его. Я должен его найти и уничтожить, прежде чем он успеет вскарабкаться на самый верх. Или ты думаешь иначе? Что ты вообще думаешь о том, прав ли этот мальчишка, нагло утверждая, что он — Ричард, герцог Йоркский?

— Я ничего об этом не думаю, но что я могу с собой поделать, если мечтаю о том, чтобы мой брат оказался жив? — слабым голосом ответила я, глядя, как мой обожаемый темноволосый сынишка смешно подпрыгивает на сажальном камне возле своего пони и весь светится от радостного возбуждения. Эта картинка напомнила мне, каким чудесным золотоволосым малышом был мой младший братишка, таким же храбрым и веселым, как наш Артур. Вот только Ричард рос при дворе моего отца, где всегда царили любовь и полное доверие.

— Если ты будешь так думать, то сослужишь дурную службу и себе, и своим родственникам. Ибо я тоже ничего не могу с собой поделать и мечтаю об одном: чтобы этот мальчишка умер!

Я извинилась и отказалась ехать в тот день на соколиную охоту; вместо этого я взяла королевский барк и отправилась в Бермондсейское аббатство. Там барк сразу заметили, и кто-то бросился к моей матери сообщить, что ее дочь, королева, едет ее навестить. В общем, когда мы причалили, моя мать уже ждала меня на маленьком пирсе и сразу бросилась мне навстречу, а гребцы встали и, подняв весла над головой, приветствовали ее, как если бы королевой была по-прежнему она. Она улыбалась и кивала направо и налево, легко и свободно неся бремя своего авторитета. Потом склонилась передо мной в реверансе, как и подобало, но я упала перед ней на колени, прося меня благословить. Впрочем, я тут же вскочила и напряженным тоном сказала ей:

— Мне срочно нужно с тобой поговорить!

— Конечно, — кивнула она и провела меня в центральный сад аббатства, к уютному, вделанному в ограду угловому сиденью, над которым нависали ветви старой сливы. Я чувствовала себя крайне неловко и продолжала стоять, тем самым заставляя стоять и ее; потом я спохватилась и поспешно кивнула, разрешая ей сесть. Она села, сложила руки на коленях и приготовилась меня слушать. Осеннее солнце грело еще довольно сильно, и она была всего лишь в легкой шали, наброшенной на плечи.

— Мой муж, наш король, сказал мне, что ты и так все знаешь, но я все-таки решила приехать и сообщить тебе, что снова объявился некий мальчик, точнее, юноша, который называет себя именем моего брата. Он со своим войском уже высадился в Ирландии, — торопливо выпалила я.

— Всего этого я не знала, — промолвила моя мать.

— Значит, кое-что ты все-таки знала?

— Не более того, что ты мне только что сообщила.

— Так это действительно мой брат? — спросила я. — Пожалуйста, матушка, не заслоняйся от меня одной из своих обычных лживых отговорок. Прошу тебя, скажи честно: там, в Ирландии, действительно мой брат Ричард? Он жив? Он хочет вернуть себе трон? Мой трон?

На мгновение мне показалось, что она опять собирается увильнуть от ответа, выдумав какую-нибудь хитрую отговорку, как делала это всегда. Но она, внимательно посмотрев на меня, побледневшую от внутреннего напряжения, протянула руку и потянула меня к себе, призывая сесть с нею рядом.

— Что, муж твой опять боится?

— Да, — выдохнула я. — Еще сильней, чем прежде. Он полагал, что сражение при Стоуке положило конец этим бесконечным историям с самозванцами. Он был уверен, что одержал окончательную и безоговорочную победу. Но теперь ему кажется, что эта победа для него недостижима. Да, он боится. Причем больше всего он боится того, что ему всегда будет страшно. Что ему всегда придется опасаться очередного претендента.

Мать понимающе кивнула и сказала:

— Ты и сама знаешь, что слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Если я сейчас честно и прямо отвечу на твой вопрос, ты узнаешь такие вещи, о которых должна будешь немедленно рассказать своему мужу и его матери. И они непременно выудят у тебя все до мельчайших подробностей, как только поймут, что эти подробности тебе известны. А когда ты им все расскажешь, они тут же решат, что ты их враг. Ведь именно так они думают обо мне. Возможно, и тебя тоже посадят под замок, как это сделали со мной. И, возможно, не разрешат тебе даже с детьми видеться. Ведь сердца у них настолько жестоки, что они могут даже и вовсе отослать тебя прочь, причем как можно дальше от Лондона.

Я упала перед ней на колени и спрятала лицо в ее руках, как делала маленькой девочкой, когда мы прятались в святом убежище и были почти уверены, что проиграли.

— Но как же я могу не спрашивать тебя о нем? — прошептала я. — Ведь это мой младший брат, и я люблю его. Я тоже по нему скучаю. Неужели мне нельзя даже спросить, жив ли он?

— Лучше не спрашивай ни о чем, — посоветовала мне мать.

Я подняла голову и посмотрела ей в лицо, по-прежнему прекрасное, особенно в этом осеннем золотистом свете. Как ни странно, мать улыбалась! Да, улыбалась счастливой улыбкой! Она отнюдь не выглядела несчастной женщиной, потерявшей двух любимых сыновей и понимающей, что никогда их больше не увидит.

— Значит, ты все-таки надеешься его увидеть? — спросила я шепотом.

Улыбка ее, обращенная ко мне, была исполнена радости.

— Я твердо знаю, что непременно его увижу, — сказала она с искренней убежденностью.

— В Вестминстере? — снова шепотом спросила я.

— Или на небесах.

После обеда Генрих сразу пришел в мои покои. В тот вечер он не стал сидеть, как обычно, в обществе своей матери, а поднялся прямо ко мне и с удовольствием слушал игру музыкантов, смотрел, как танцуют мои фрейлины, даже сыграл в карты и в кости. Наконец придворные, раскланиваясь, начали расходиться; Генрих подтащил свое любимое кресло к большому камину в гостиной и щелкнул пальцами, приказывая слугам принести еще одно кресло и поставить с ним рядом; затем он велел всем слугам удалиться, кроме одного, который обычно подавал нам вино и закуски, а сам без всякой преамбулы заявил мне:

— Я знаю, ты ездила в аббатство, чтобы повидаться с нею!

Слуга тем временем принес большую кружку подогретого эля, налил в кубок красного вина, поставил все это на маленький столик рядом с нашими креслами и тут же исчез.

— Да, я была у нее, — сказала я. — Я брала королевский барк, так что моя поездка вовсе не была тайной.

— И ты рассказала ей об этом мальчишке?

— Да.

— И ей, естественно, все это было уже известно?

Я колебалась.

— Думаю, да. Но она могла слышать сплетни. Весь Лондон уже полон слухов о таинственном мальчике, объявившемся в Ирландии. Сегодня вечером я собственными ушами слышала, как об этом рассказывали у меня в гостиной; все только об этом и говорят.

— И твоя мать верит, что ее сын мог восстать из мертвых?

Я немного помолчала, прежде чем сказать:

— Вполне возможно, что и верит. Она ведь никогда мне ничего толком не рассказывает.

— Она ничего тебе не рассказывает, потому что замешана в предательстве против нас и не решается в этом признаться?

— Нет. Потому что привыкла все скрывать.

Он резко рассмеялся.

— Всю жизнь она что-то скрывает! Это ведь она убила во сне святого короля Генриха, она убила Уорика на поле брани, опутав его ведьминым туманом, и Джорджа Кларенса тоже она убила в лондонском Тауэре, утопив в бочонке сладкого вина, и это она с помощью яда убила Изабель, жену Джорджа, и Анну, жену Ричарда. Но ее так никогда и не сумели обвинить ни в одном из этих преступлений! И гибель всех этих людей до сих пор считается загадочной. Она действительно привыкла все скрывать, как ты сама сказала. Она поистине смертоносна, и все ее действия окутаны тайной!

— Все это совершеннейшая неправда, — медленно, с расстановкой произнося каждое слово, сказала я, решив не учитывать тех нюансов, которые, возможно, и выглядели достаточно правдивыми.

— Ну, так или иначе… — Генрих с наслаждением вытянул к огню ноги, обутые в сапоги. — А она случайно не сказала тебе ничего такого, что могло бы нам помочь? Откуда, например, явился этот мальчишка? Каковы его планы?

Я только головой покачала.

— Элизабет… — Голос его звучал почти жалобно. — Что же мне делать? Я не могу бесконечно сражаться с претендентами. Далеко не все из тех, кто сражался на моей стороне при Босуорте, поддержали меня в Ист-Стоуке. А те, кто рисковал жизнью в Ист-Стоуке, вряд ли снова рискнут ею ради своего короля. Я не могу год за годом вести бесконечную войну, спасая свою жизнь и трон. Спасая всех нас! Я ведь один, а их легионы!

— Легионы кого? — спросила я.

— Принцев! — воскликнул он, словно моя мать породила на свет некую кошмарную армию неистребимых фантомов. — В этой стране то и дело появляются все новые и новые принцы!