Замок Кенилуорт, Уорикшир. Июнь, 1487 год

Придворные наконец перестали притворяться, что наслаждаются чудесной летней погодой и торчат в центральной Англии исключительно ради красоты ее лесов и отменной охоты. Согласно донесениям гонцов, ирландская армия уже высадилась на нашем побережье и теперь стремительно продвигалась в глубь страны. Ирландцы всегда перемещаются с невероятной быстротой и легкостью, точно дикари-мародеры. Да и немецкие наемники, получившие плату за то, чтобы вновь посадить на английский трон Йорков, тоже неплохо отрабатывали полученные деньги. Герцогиня Маргарита постаралась: это были отборные войска, и командовали ими самые лучшие полководцы. Каждый день очередной шпион или наблюдатель мчался верхом к нам во дворец и сообщал, насколько они продвинулись. Эта армия была подобна гигантской волне, бег которой остановить было совершенно невозможно. Это было чрезвычайно дисциплинированное и быстрое войско, всегда высылавшее вперед своих разведчиков и лишенное извечного обоза с барахлом, который обычно тащится за любой армией. Наемников были сотни и сотни, несколько тысяч, и во главе их стоял мальчишка, совсем еще ребенок, называвший себя Эдвардом Уориком и шедший под королевским штандартом и под знаменем Саффолков. Они короновали его как короля Англии и Ирландии. Они и называли его королем. Они преклоняли пред ним колено. И повсюду, куда бы он ни пошел, люди выбегали на улицы и кричали: «За Уорика!»

Я почти не видела Генриха. Он постоянно заседал за закрытыми дверями со своими главными советчиками — дядей Джаспером и Джоном де Вером, графом Оксфордом, — то и дело требуя, чтобы к нему прибыл тот или иной лорд, словно желал проверить его верность и преданность. И, кстати, очень многие не спешили явиться на его зов. Никому, разумеется, не хотелось слишком рано объявлять себя примкнувшим к бунтовщикам; но точно так же никому не хотелось оказаться и в числе проигравших — причем, возможно, вместе с новым королем. Все помнили, каким непобедимым выглядел Ричард, когда верхом на боевом коне выезжал из Лестера, однако всего лишь небольшому наемному войску удалось отсечь его конницу от основных армейских частей, и он был сражен рукой предателя. А «преданные» лорды, клятвенно обещавшие ему свою поддержку, остались в сторонке и, сидя верхом на конях, наблюдали за сражением, пытаясь выяснить, на чьей стороне будет перевес. До конца оставаясь сторонними наблюдателями, они вступили в бой, лишь когда стало совершенно ясно, на чьей стороне победа.

В эти тревожные дни Генрих заглянул ко мне лишь однажды.

— Я хочу сам рассказать тебе все, пока ты не узнала об этом из уст какого-нибудь предателя-йоркиста, — неприязненным тоном сказал он, держа в руках какое-то письмо.

Я вскочила, и мои фрейлины тут же поспешили прочь, опасаясь бешеного нрава моего супруга. Все уже давно усвоили, что от матери и сына Тюдоров нужно держаться подальше, когда они бледнеют от страха.

— Ваша милость, в чем дело? — ровным тоном спросила я.

— Видишь ли, король Франции выбрал самый подходящий момент, чтобы освободить твоего брата Томаса Грея.

— Томаса!

— И теперь твой брат пишет, что вскоре прибудет, чтобы всемерно меня поддержать, — с горькой усмешкой бросил Генрих. — Только вряд ли мы станем так рисковать. Когда Томас Грей в последний раз «оказывал мне поддержку» — это было еще в те времена, когда битва при Босуорте была делом будущего, — он переметнулся на сторону противника еще до того, как мы успели покинуть Францию. Кто знает, что он сделал бы, если б оказался вместе со мной на поле брани? И вот теперь французы его отпускают. Как раз вовремя для очередного сражения! И как, по-твоему, мне следует поступить?

Я крепко вцепилась в спинку стула, чтобы не было заметно, как дрожат мои руки.

— Если он даст тебе слово… — начала я, но Генрих рассмеялся мне в лицо.

— Если он даст мне слово! — язвительно передразнил он меня. — А много ли стоит слово Йорка?! Наверное, не больше, чем та клятва верности, которую принесли мне твоя мать и твой кузен Джон де ла Поль? Не больше, чем та клятва, которую ты дала мне перед алтарем?

Я попыталась возразить, но Генрих поднял руку, требуя молчания.

— Пусть приезжает, но я буду держать его в Тауэре. Мне не нужна его помощь. И я не смогу ему доверять, если он останется на свободе. И я не хочу, чтобы он вел переговоры со своей матерью. И не хочу, чтобы он виделся с тобой.

— Он мог бы…

— Нет, не мог бы.

Я вздохнула.

— Можно я хотя бы сообщу матери, что ее старший сын возвращается домой?

Генрих нарочито весело рассмеялся, хотя смех его прозвучал совсем не убедительно.

— Неужели ты думаешь, что она этого еще не знает? Неужели ты думаешь, что не она выплатила за него выкуп и обеспечила его возвращение?

Но я все-таки написала матери в Бермондсейское аббатство и оставила письмо незапечатанным: я знала, что Генрих, или его мать, или их шпионы непременно вскроют и прочтут письмо.

Генрих сказал, что мне, нашему сыну Артуру со всеми его няньками, моим фрейлинам и даже его матери, которая была охвачена прямо-таки безумной тревогой, придется остаться под защитой прочных стен замка Кенилуорт, а сам он во главе армии направляется в поход. Я проводила его до больших въездных ворот замка; войско было уже построено; командовали им два великих военачальника — Джаспер Тюдор и граф Оксфорд, самый надежный друг и союзник Генриха. Мой муж, облаченный в латы, выглядел очень высоким и сильным и даже чем-то напомнил мне отца; впрочем, отец всегда выезжал на битву в полной уверенности, что победа непременно будет за ним.

— Если все повернется против нас, вам лучше немедленно уехать в Лондон, — посоветовал мне Генрих, и по его напряженному тону я поняла, как сильно он тревожится. — Там на всякий случай удалитесь в святое убежище. Кого бы они ни хотели посадить на трон, это наверняка кто-то из твоих родичей, так что тебя они не тронут. Но береги нашего сына, ведь он наполовину Тюдор! И, пожалуйста… — Голос у него сорвался. — Будь милосердна к моей матери, позаботься о том, чтобы ее пощадили.

— Я больше никогда не стану прятаться в убежище, — ровным тоном заявила я. — И не стану растить сына в четырех жалких темных комнатушках.

Он взял меня за руку.

— В любом случае спасайте себя, — сказал он. — Ступайте в Тауэр. Посадят ли они на трон Эдварда Уорика или кого бы то ни было еще…

Я даже не стала спрашивать, кого еще они могут использовать в качестве принца Йоркского. А Генрих, так и не договорив, горестно покачал головой и сказал:

— Никто не может мне сказать, кто там еще скрывается, выжидая нужного момента. У меня есть враги, но я не знаю даже, живые они или мертвые. Иной раз мне кажется, что либо я гоняюсь за призраками, либо за мной охотится армия призраков… — Он помолчал, взял себя в руки и продолжил: — Так или иначе, кто бы они ни были, они из Дома Йорков, и ты с ними будешь в безопасности. А наш сын будет в безопасности с тобой. И дай мне слово, что защитишь мою мать!

— Ты что, заранее готов к тому, чтобы проиграть? — с недоверием спросила я, взяла его руки в свои и тут же почувствовала, как напряжены его пальцы, как нервно бьется пульс. Он весь с головы до пальцев ног буквально застыл от снедавшей его душу тревоги.

— Не знаю, — сказал он. — Никто этого заранее знать не может. Но если вся страна поднимется на поддержку самозванца, тогда, конечно, наши силы окажутся неравны. Ирландцы будут сражаться не на жизнь, а на смерть, а наемникам хорошо заплатили, взяв с них слово непременно довести до конца то, что им поручено. Тогда как со мною рядом сейчас совсем немного людей, готовых стоять за меня до конца. Та армия, с которой я сражался при Босуорте, получила деньги и отправилась по домам. А новую армию я не могу вдохновить обещаниями свежих трофеев или наград. Если у повстанцев действительно есть настоящий принц, которого они могут возвести на трон, тогда я, вероятно, проиграл.

— Настоящий принц? — переспросила я, но он мне не ответил.

Мы вышли из тени огромной арки ворот, и воины радостными криками стали приветствовать своего короля. Генрих махнул им рукой и повернулся ко мне.

— Я поцелую тебя, — предупредил он меня на всякий случай, но я и так понимала, что мы должны являть собой вдохновляющую картинку для его солдат. Он обнял меня и притянул к себе. Его легкие боевые доспехи оказались какими-то очень твердыми, и у меня было такое ощущение, словно я обнимаю не человека из плоти и крови, а металлическую статую. Я посмотрела в хмурое лицо мужа, а он нагнулся и поцеловал меня. Мне было страшно неудобно и неприятно в его металлических объятиях, однако меня вдруг охватила жалость к нему.

— Да благословит тебя Господь, муж мой, да вернет он тебя домой, ко мне, невредимым! — дрожащим голосом сказала я.

Над войском пролетел восторженный рев: всем явно понравился наш прощальный поцелуй. Но Генрих, казалось, ничего этого не слышит. Он внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Ты действительно хочешь, чтобы я к тебе вернулся? Ты даришь мне свое благословение?

— Конечно! — в искреннем порыве воскликнула я. — Конечно, я этого хочу! И буду молиться, чтобы Господь позволил тебе вернуться ко мне живым и невредимым. Не тревожься: я сумею сохранить нашего сына и защитить твою мать.

На мгновение мне показалось, что больше всего ему сейчас хочется немного задержаться и поговорить со мной по душам, нежно и откровенно — как он никогда еще не разговаривал со мною.

— Я должен идти, — сказал он с явной неохотой.

— Иди, — кивнула я. — И непременно пришли мне весточку, как только сможешь. Я буду ждать и молиться, чтобы все у тебя было хорошо.

Генриху подвели его крупного боевого коня и помогли сесть в седло; знаменосец уже приготовился скакать впереди, и боевой бело-зеленый штандарт Тюдоров, украшенный красным драконом, трепетал у него над головой. Другой флаг, королевский, развернут не был. В последний раз я видела королевский штандарт над армией, во главе которой скакал Ричард, человек, которого я любила. Я даже руку к сердцу прижала, чтобы утишить внезапный приступ душевной боли.

— Благослови тебя Господь, жена моя, — сказал Генрих, но у меня уже не было сил еще раз ему улыбнуться. У него был тот же боевой конь, что и во время сражения при Босуорте, и тогда он стоял на вершине холма, а Ричард скакал ему навстречу — навстречу своей смерти. Там, при Босуорте, Генрих впервые развернул флаг Тюдоров, а Ричард срубил его древко во время своей последней, предсмертной, атаки.

Я подняла руку в прощальном жесте, но меня душили слезы, и я не смогла повторить свое благословение. Генрих ждать не стал и, пришпорив коня, двинулся во главе своей армии на восток, где чуть дальше Ньюарка, как докладывали его шпионы, уже заняла боевые позиции огромная армия Йорков.