ГЛАВА 29

Это был единственный случай, одна-единственная ночь, когда он пришел ко мне, за все месяцы моей беременности. И единственный раз, когда он заговорил о прошлом. Тогда только я поняла то, что Экр знал уже давно, то, что понимало каждое животное, к которому он прикасался, то, что понял Ральф при первой же встрече: Ричард болен. На это указывало все, но в глазах снисходительной тетушки и слабой девочки это сходило за эксцентричность, талант либо очарование.

Я винила только себя. Я вспоминала те случаи, когда поведение Ричарда было слишком агрессивным или неадекватным, а я скрывала это от мамы. Я вспоминала его жестокость ко мне и стыдилась, что я прятала ее от всех, даже от Клари и деревенских детей. Тед Тайк, расскажи я ему хоть немного о его выходках, был бы рад случаю устроить выволочку Ричарду и дать ему хорошего тумака, чтобы напомнить о том, как нужно вести себя со мной, но я никогда не жаловалась. И никогда ничего никому не рассказывала.

И теперь я винила только себя. Сидя у окна и глядя на иней на лужайке, тающий под солнечным светом, я винила себя за детскую наивность, позволявшую мне думать, что мир добрее, чем он есть, взрослые умнее, а Ричард нормальный.

Я перелистывала в памяти картинки моего детства, как старые пожелтевшие гравюры. Теперь я видела все совершенно в другом свете. Я смотрела на Ричарда как на импульсивное, невыдержанное, жестокое существо. Я видела слепоту моей мамы: слепоту на его жестокость со мной, слепоту на его сумасшествие. Она была слепа, потому что знала мое происхождение и догадывалась о происхождении Ричарда. Она страшилась заглянуть в его глаза и увидеть там правду. Мне следовало рассказать ей обо всем, предупредить ее. И потому, что я ее не предупредила, она погибла так ужасно и оставила меня одну жить в непрекращающемся кошмаре, от которого я никогда не сумею освободиться.

Я старалась не думать о том розовом жемчуге, который Ричард подарил мне и который теперь лежал в маленькой шкатулке на моем туалетном столике. В некоторые дни, когда солнце светило ярко и в его лучах сверкал и переливался иней под моим окном, я считала, что Ричард нашел этот жемчуг в каком-нибудь магазине в Чичестере и купил его для меня, в память о моей маме. Но в другие дни, поближе к концу ноября, когда ночи стали невыносимо длинными, я часами смотрела на пылающие в камине поленья и видела мысленным оком Ричарда, подкупающего в какой-нибудь грязной пивной бандита, чтобы он убил маму и дядю Джона. Ричарда, с его рассеянной улыбкой и смеющимися глазами. Ричарда ненормального, как бывает ненормальной бешеная собака. Ричарда, моего брата, моего мужа, отца моего ребенка.

Я винила себя за то, что не жаловалась на него, не предупредила маму, не рассказала всего дяде Джону. Но за одну вещь я перестала винить себя: за то страшное утро в беседке. Я не была виновата тогда. Ричард изнасиловал меня так же, как мог бы это сделать, приставив к моему виску пистолет. Я дремала тогда в беседке и мечтала о Джеймсе, а не о Ричарде. Однажды я мечтала о любви там же, но это были воспоминания Беатрис, а в тот раз я совсем не думала о Ричарде как о моем любовнике, и он не должен был ни ухаживать за мной, ни брать меня силой.

Эти мысли сделали меня его врагом. Именно тогда, перед Рождеством, я поняла, что была поймана им в западню, о чем и предупреждал меня Ральф, поймана, а потом изолирована от всех, кого когда-либо любила в жизни. И ребенок, которого я вынашивала, был плодом насилия и инцеста.

Думаю, что Ричард догадался о том, какие мысли бродят у меня в голове, потому что стал часто оставлять меня одну. По-моему, он стал бояться меня, и действительно, когда я нечаянно взглядывала на себя в зеркало, видела руку, все время теребившую жемчужное ожерелье на шее, и ловила взгляд застывших от ужаса глаз, я понимала его страх.

Страйд и миссис Гау приготовили нам спокойное мирное Рождество, Ричард велел принести из леса ветви остролиста и большое праздничное полено, которое мы бы сожгли в камине в сочельник. Они все суетились вокруг меня, будто бы я была каменной статуей или богиней, бесчувственной, но опасной, с которой надлежит обращаться с известными церемониями. Вся прислуга заметила мою странность, но приписала это беременности, дурной погоде, моему трауру по маме или чему-то еще, но только не тому факту, что в моем мертвом сердце я сожалела о том, что жива.

Только Экр мог бы понять истинные причины моей тоски, им было известно сумасшествие Лейси, они видели его признаки вновь и, думаю, боялись за меня.

— Что вас мучает, мисс Джулия? — спросила меня однажды миссис Тайк.

Она пришла навестить миссис Гау и теперь попросила разрешения войти ко мне в гостиную. Я спасла ее коттедж от падающего шпиля. Я была товарищем ее сына, и она не забыла меня. Они все не забыли обо мне. Она внимательно смотрела на меня, я же была не в состоянии выдавить из себя даже улыбки.

Я слышала ее вопрос. Я слышала его когда-то прежде и старалась вспомнить когда. Затем вспомнила. Она использовала те же самые слова, с которыми Ральф обратился к Ричарду в тот день, когда тот сломал лапки его ястребу. «Что мучит тебя?» — спросил он тогда. Мудрый Ральф видел сумасшествие Лейси в Ричарде. И он не видел его во мне.

— У вас слишком крупный ребенок? — продолжала она.

— Нет, я хорошо себя чувствую.

— Мы боимся за вас, — откровенно сказала она. — Все в Экре не видели вас так долго. Вы перестали ходить в церковь. А когда мы спрашиваем вашего мужа, он только лишь смеется, как он всегда это делает.

Я перевела взгляд с горящих поленьев на нее.

— Смеется?

— Все пошло вкривь и вкось. — Ее голос дрогнул, как у обиженного ребенка. — Все опять пошло вкривь и вкось.

Я молча кивнула. Мало что я могла сказать в ответ.

— В других местах что-то получается, — продолжала она. — Там и деревни живут зажиточно, и мельницы у них есть. Почему у нас в Экре ничего не выходит?

— Потому что в других местах сквайры в состоянии оставить землю в покое, — равнодушно промолвила я. — В Экре же всегда были сквайры, которые не могли этого. Ричард мечтает о самом доходном поместье в стране. Он хочет, чтобы у его сына было самое богатое поместье во всей Англии.

— А вы? — проницательно спросила она меня. — Вы тоже хотели от Экра чего-то особенного. Ральф Мэгсон и вы немало наобещали Экру.

— Что ж, я тоже была сквайром Лейси. Но я планировала совсем не такое будущее, какое планирует Ричард. Миссис Тайк, я думаю, что в Экре все будет идти неправильно до тех пор, пока здесь живут Лейси, пока в Холле будет сквайр, а на земле хозяин. Теперь я понимаю, что Ральф был прав, да что в этом толку, если Ральф заперт в тюрьме, а Вайдекром управляет Ричард.

— И вы будете матерью следующего сквайра, — подытожила она. — И продолжите линию Лейси на земле.

— Нет, — уверенно произнесла я. — Не буду.

Миссис Тайк кивком указала на мой живот.

— Слишком поздно, чтобы избавиться от этого, — жестко сказала она.

— Конечно поздно, — горько согласилась я. — Ребенок родится, я не могу помешать этому. Но он никогда не унаследует Вайдекр.

Она грустно, сокрушенно улыбнулась. В Экре было известно, как жестоко ведется игра, когда ставкой в ней является земля.

— Вам не избежать этого, — сказала она. — Мы все оказались в одной ловушке.

В маленькой комнатке повисло молчание, такое глубокое, что слышно было потрескивание дров в камине.

— Мне пора идти. — И миссис Тайк медленно направилась к двери. — Мой сын Тед и многие другие хотели знать, как вы поживаете. Мне жаль, что я не могу принести им хорошие новости.

— Я жива, — лаконично отозвалась я. — Вы можете передать им, что я не больна.

— Я скажу им, что вы больны в своем сердце. И что вы по-прежнему заодно с деревней. Хоть Экр голоден и замерзает теперь, но мысленно вы с нами.

Наши глаза встретились, и утешением нам могло служить только то, что мы не обманываем друг друга. Затем она ушла.

За весь этот нерадостный зимний месяц она была моим единственным гостем, миссис Тайк, вдова из Экра. Никто из знати не навестил меня, пока я сидела целыми днями в одиночестве и глубоком трауре. Дедушка заболел, находясь в Лондоне, и бабушка вынуждена была оставаться с ним и тревожилась, что не успеет прибыть к родам. Но я написала ей, что беспокоиться не из-за чего, ничего не случится.

И ничего не случалось.

Все было даже слишком спокойно.

Ребенок рос в моем животе так же, как растут все дети. Я спала ночами все хуже и хуже и чувствовала, как шевелятся его маленькие ручки или толкается крохотная пятка в мягкую стенку живота. Поближе к концу декабря я могла, бывало, нащупать его ручку, упирающуюся в податливую стенку своей тюрьмы. Это подводило меня к мысли о Ральфе, который тоже находился в тюрьме, но там не было так темно, тепло и безопасно. Даже мысль о Ральфе не могла вывести меня из сонного оцепенения.

Ричард много отсутствовал. Я знала, о чем болтали на кухне и в конюшне. Иногда он не возвращался домой целую ночь и приходил только к завтраку, с блестящими глазами и какой-то помятый. Он преувеличенно громко начинал рассказывать о петушиных боях или о быке, которого кто-то привез в Экр. На него натравили собак, и он убил двух мастифов. Когда Ричард рассказывал, как быку удалось выпустить кишки одной из собак, я невольно побледнела и стол поплыл у меня перед глазами. Я видела, что Страйд сделал движение, будто хотел остановить Ричарда, но Страйд служил дворецким уже много лет и, разумеется, не стал останавливать хозяина. Никто не мог бы остановить Ричарда.

Все боялись его, как в доме, так и в деревне. Жители Экра боялись его, потому что в руках Ричарда была сосредоточена вся полнота власти, и он мог использовать ее как угодно. Он мог отменить их аренду, прекратить выплачивать жалованье, выслать в приют. И кроме того, они знали, что с Ричардом что-то неладно.

Но я не боялась. Я излечилась от своего страха перед Ричардом. Теперь я не боялась ничего. Ни несчастья, ни смерти, и, если бы в эти дни Ричард вошел ко мне и сжал руками мое горло, я бы даже не моргнула. Моя мама была мертва, была мертва Клари, Ральф и Экр были преданы. И я поклялась, что мой ребенок не станет следующим сквайром. Если бы Ричард убил меня в одну из тех ночей, когда он крадущимися шагами проходил мимо моей комнаты, он оказал бы мне великую услугу. Я не страшилась его больше. И я не страшилась ничего. Все, чего я могла бояться, уже произошло. И если бы Ричард открыл дверь в одну из тех ночей, когда он, пьяно хихикая, карабкался к себе по лестнице, и полез бы ко мне, думаю, я разрешила бы ему все в надежде, что он сожмет свои ми длинными пальцами убийцы мое горло и прикончит меня. Но он не делал этого. Он больше не заходил ко мне.

Ричард не любил меня. Он не осознавал свое сумасшествие, я думаю, что он даже не понимал достаточно отчетливо того, что он сделал. Только пьяным смехом он отзывался на то, что сделал или что мог бы сделать. В тот раз, когда он прикоснулся ко мне и увидел мои расширенные и ставшие темными от ужаса глаза, он решил, что я помешалась. Его сумасшествие, как в зеркале, отразилось во мне, и это оказалось слишком сильно даже для Ричарда.

Но я больше не боялась его, потому что он боялся меня. Я была окружена двойной стеной защиты: моего не рожденного еще ребенка и полного безразличия к тому, что может произойти со мной. Ричард не мог больше испугать меня.

Но ничто не могло задеть его. Ничто в том маленьком мирке, в котором были заключены Лейси, не могло задеть и встревожить его. С отъездом лорда Хаверинга слово Ричарда стало законом на много-много миль в округе. И если бы он опять совершил убийство, то никакая погоня и никакое наказание не могли бы угрожать ему. Ричард был здесь хозяином, и ничто не могло противиться ему.

Он боялся только одного. И имел глупость показать это передо мной.

Мы завтракали, и он был в одном из своих пасмурных настроений. Я сидела в дальнем конце стола, читая письмо от бабушки и попивая чай. Ричард с удовольствием поедал холодное мясо, хлеб, горячий картофель, яйца, запивая все это пивом. Одновременно он читал свежую газету, безразличный к тому, что на ней оставались пятна жира от его пальцев.

— Бог мой! — неожиданно воскликнул он с полным ртом.

Самый тон его голоса заставил меня напрячься так, как напрягается охотничий пойнтер, взятый на охоту в августе и почуявший след фазана. Думаю, что я даже принюхалась так же, как принюхивается собака. В комнате возник запах страха, в этом я не могла ошибиться. Он был ясен для меня так же, как бывает ясен запах жарящегося бекона для голодного нищего. Ричард бросил на меня короткий мимолетный взгляд, но мое лицо оставалось бесстрастным. Я сидела глухая и безразличная ко всему. Тогда он повернулся к Страйду, лицо которого тоже оставалось деревянным.

— Прошу простить меня, — сказал Ричард и, скомкав газету, вышел из комнаты.

— Достаньте мне такую же газету, — не поднимая головы, велела я Страйду.

— Да, мисс Джулия, — равнодушным тоном произнес Страйд.

Должно быть, он послал за газетой в Мидхерст сразу после завтрака, потому что, когда он принес кофе на серебряном подносе, рядом с кофе лежала газета.

У меня не было необходимости просматривать все колонки. Новость, потрясшая Ричарда, была напечатана прямо на первой странице. Заметка была озаглавлена: «Пресловутый мятежник бежал из тюрьмы» и называла Ральфа Мэгсона среди троих человек, которые сбежали, переодевшись в цыганское платье и спрятавшись среди цыганских музыкантов, приглашенных играть для тюремных надзирателей. В ней высказывалось предположение, что сбежавшие выскользнули из тюрьмы вместе с цыганами и с ними же покинули Лондон. В статье было много ахов и охов по поводу недосмотра местных властей, но между строк читалась уверенность, что эти трое исчезли бесследно и их вряд ли удастся когда-нибудь разыскать. Далее следовало подробное описание внешности Ральфа и его сообщников и предлагалась награда в двести фунтов за любую информацию об их местонахождении.

Эта награда заставила меня задуматься о том, находится ли Ральф в достаточной безопасности. Затем я решила, что вряд ли его можно захватить врасплох, если не считать, конечно, тот последний случай в Экре, когда его так бессовестно предали. Вряд ли его близкие, родственники его матери, способны на предательство, и, кроме того, лукаво подумала я, природный ум подскажет Ральфу, когда станет небезопасно подвергать их дальнейшему соблазну. Тогда он сможет сесть на любой из кораблей контрабандистов и ускользнуть от правосудия.

Я скатала каждую страницу газеты в шарик и по очереди швырнула их в камин. Когда они сгорели дотла, я взяла кочергу и размешала пепел. Я не хотела, чтобы Ричард знал, что мне известно о Ральфе.

Он не вернулся домой к обеду, и за нашим огромным, махагонового дерева столом я оказалась в полном одиночестве. Я сидела, прислонив к супнице книгу из чичестерской библиотеки, и читала о страданиях несчастной Кларинды и ее неизменной верности герою. На минуту я задумалась, смогу ли я стать женщиной, которая дорожит любовью, любовью мужчины, или навсегда останусь человеком, ставящим гордость и личную свободу выше всего.

Я забрала с собой в гостиную роман и уютно устроилась в кресле, чтобы дочитать его. Но я часто откладывала книгу и сидела, уставившись в огонь. Я не надеялась когда-нибудь снова испытать счастье. Но Ральф теперь на свободе, и тяжесть упала с моей души. Он так же, как и я, может смотреть в небо на ясные звезды, предвещающие мороз. Он, может быть, видит сейчас ореол вокруг луны и так же, как я, знает, что это к завтрашнему снегопаду. Он может смотреть на север, юг, запад или восток — куда пожелает.

Я надеялась, что Ральф понимает: хоть я и сижу в кресле Ричарда, в его доме, на его земле, но я наконец-то свободна. И наконец я стала настоящей Лейси, уверенной в том, что обладание землей много важнее химеры любви.

Но видимо, я стала каким-то новым видом Лейси, потому что я отказывала им в праве владеть землей, урожаем, выросшим на ней, и людьми. Если бы это все стало опять принадлежать мне, я бы отдала это сразу, без малейших колебаний и разговоров о прибыли. Я бы отдала землю Экру, то есть людям, работающим и живущим на ней. Я бы очень хотела увидеть Ральфа еще раз, чтобы сказать ему, что теперь я поняла то, чему он безуспешно пытался научить меня. Что не бывает добрых хозяев или справедливых сквайров. Само существование сквайров и хозяев так глубоко несправедливо, что никакими силами это нельзя исправить.

Мне пришлось пожить в прислугах у Ричарда, чтобы понять всю унизительность рабства. Я должна была пожить нищей, нищей на содержании у Ричарда, прежде чем я поняла, что зависимость может быть смертельна. И у меня осталось только одно желание — увидеть Ральфа и рассказать ему, что я хочу навсегда покинуть этот жадный мир знати.

В дверь постучали, и появился Страйд с чайным подносом в руках, за ним шел Ричард. Он прискакал верхом и даже не успел переодеться. Попросив Страйда принести еще свечей, он бросился в кресло напротив, так, будто бы ничего не случилось. Но я чувствовала, что нервы его натянуты, как струна, и поймала его испуганный взгляд, который он кинул на темное окно.

— Я был в Чичестере, — начал он без всякого предисловия, когда Страйд поставил канделябр в пять свечей на стол и удалился. — В сегодняшней газете были новости, которые меня очень встревожили.

Я подняла на него глаза, и в них было столько же тепла и нежности, сколько бывает в зимнем небе.

— Это была статья… — Ричарду было трудно говорить. — Статья о том, что несколько человек сбежали из лондонской тюрьмы, где содержался под стражей Ральф Мэгсон. Ты помнишь?.. — Тут он замолчал. Он хотел, видимо, спросить, помню ли я Ральфа Мэгсона, но даже Ричард был недостаточно нагл для этого. — Я ездил в Чичестер разузнать об этом деле поподробней.

Он принял у меня чашку, и несколько капель чая пролилось на ковер. Его руки дрожали.

— Оказалось, что все сказанное в статье верно.

Я наклонила голову и взяла чашку себе.

— В магистрате предупреждают, чтобы мы были особенно начеку с цыганами, — продолжал Ричард. — С цыганами и другим кочевым народом. Трое заключенных сбежали под видом цыганских музыкантов. Возможно, что они попытаются достичь побережья, путешествуя с цыганским табором.

Ричард замолчал и посмотрел на меня. Но по выражению моего лица ничего не смог понять.

— Как ты думаешь, он придет сюда? — спросил он. — Джулия, тебе не кажется, что у него могут возникнуть мысли о каком-то мщении? Может быть, он надеется, что Экр спрячет его?

В голосе Ричарда ясно слышались прежние просящие нотки. Он нуждался во мне. Я всегда бывала рядом, когда он нуждался во мне. Да и самую полную радость в жизни я ощущала, когда он нуждался во мне, когда он просил у меня помощи, а он просил ее сейчас.

— Полагаю, что он обвиняет меня в своем аресте, — сказал Ричард с обдуманной прямотой. — Я разговаривал с чиновниками в магистрате, и они сказали, что мало чем могут помочь нам — нам, Лейси, представляешь, Джулия! Если только мы не скажем, где он может скрываться.

Ричард поставил чашку на стол и протянул ко мне руку.

— Джулия!

Он произнес это так, будто мы были маленькими детьми и у него были такие же маленькие заботы. Он, словно ребенок, звал своего лучшего друга, свою сестру на помощь.

Я обеими руками держала чашку.

— Да?

— Ты думаешь, он придет сюда? — Ричард опустил руки и смиренно сложил их на коленях, как маленький.

— Нет, — честно ответила я.

Я не собиралась дразнить и мучить его, это было не в моих правилах. И говорила я об этом с сожалением. Я была уверена, что никогда больше не увижу Ральфа Мэгсона, и сожалела об этом.

— Он не придет с цыганами, которые всегда зимуют на общественной земле? — жадно переспросил Ричард. — Они, кажется, приходят по лондонской дороге, да? Это не они вызволили его из тюрьмы? А они ведь тоже музыканты, вспомни, Джулия. Мы когда-то приглашали их на Рождество, помнишь?

Я молча кивнула. Конечно, я помнила. Я знала, что я помню все в тоннеле боли, ведущем в мое детство. Я любила Ричарда и любила Вайдекр с такой неизменной и глубокой нежностью, которую ничто, казалось, не могло разрушить.

— Помню, — ответила я. — Но думаю, что мистер Мэгсон ради безопасности сядет в Лондоне на корабль. У него, наверное, много друзей моряков.

— Ты не думаешь, что он придет сюда? — настойчиво добивался ответа Ричард.

Его глаза требовали успокоить его, как может требовать покоя ребенок, разбуженный среди ночи страшным сном.

— Нет, — уверенно повторила я.

Я не стремилась успокоить Ричарда и прогнать его страхи. Холодная пустота в моем сердце заставляла меня думать, что никогда в жизни я больше никому не приду на помощь, и менее всего Ричарду. Но мне не хотелось дразнить его.

— А если он все-таки явится сюда, то, как ты думаешь, Экр спрячет его? — настаивал Ричард. — Помнишь, они ведь прятали Денча, Джулия!

— Понятия не имею, — ответила я. — Я давно не была в Экре. Ты должен знать лучше, чем я, настроение людей. Станут ли они прятать твоего врага или будут лояльны к Лейси?

Во внезапном нетерпении Ричард вскочил со стула и забегал по комнате. «Да, — холодно отметил уголок моего разума, — ты действительно напуган, Ричард. Ты, который сделал так много, чтобы люди боялись тебя. И теперь ты сам не помнишь себя от страха».

— Я хочу, чтобы ты отправилась в Экр, — вдруг решил Ричард. — Я хочу, чтобы ты поехала туда завтра. Я велю приготовить тебе экипаж, а если в нем будет не проехать, то ты поедешь в коляске. Или же отправишься верхом! Для тебя это будет совершенно безопасно, если лошадь будет идти медленным шагом, или даже пусть грум поведет ее под уздцы. Я хочу, чтобы ты поехала туда и сказала им, что Ральф сбежал из тюрьмы и что он представляет собой опасность для людей. Скажи им, что за его голову обещана большая награда, непременно скажи это, Джулия! И скажи, что если он появится в Экре, то я лично от себя добавлю еще сотню фунтов тому, кто предупредит нас об этом. Это подействует на них, да, Джулия?

— Это зависит от того, в каком состоянии сейчас люди, — ровно ответила я. — Достаточно ли они бедны для того, чтобы предать старого друга за сто фунтов.

Ричард подошел к окну, но не стал отдергивать шторы. Ральф был известен как меткий стрелок.

— По-моему, это ты являешься их старым другом, и если ты попросишь их об этом, то они все сделают, чтобы угодить тебе. Разве не так?

— Не могу сказать. — Я потянулась к шнурку и попросила возникшего в дверях Страйда убрать со стола. — Я вправду не знаю, Ричард. К тому же мне осталось всего две недели до родов. Я уверена, что мистер Сейнтли был бы против того, чтобы я уезжала от дома так далеко. Как ты, может быть, помнишь, он уже несколько недель назад запретил мне выходить из дома.

Ричард резко повернулся на каблуках, но не стал отвечать, увидев Страйда. Тот с тревожным любопытством взглянул на нас обоих, и я заметила, что он боится оставлять меня наедине с Ричардом.

— Вам нечего тут делать, — грубо сказал ему Ричард.

Страйд посмотрел на меня, и я кивнула.

— Все в порядке, Страйд, можете идти.

Он едва заметно поклонился и вышел.

— Ты — моя жена, — заговорил Ричард, овладев собой. — А опасность угрожает мне лично, и поэтому ты поедешь в деревню, раз я этого хочу, Джулия.

— Раз ты хочешь этого.

Мне нечего было терять. Если роды начнутся в Экре, то я могу отправиться к викарию или в любой из коттеджей и родить свое дитя там. Если же мне придется поехать туда верхом и это повредит ребенку, то что ж, я достаточно ожесточила свое сердце для этого. Я поклялась, что в Экре не будет следующего сквайра, и я готова на все. Я любила маленького ребенка, ворочающегося у меня в животе, но я не хотела растить нового хозяина на земле. Я молилась, чтобы он умер.

Сказать правду, я молилась, чтобы я умерла тоже.

Поэтому для меня не имело никакого значения, поеду ли я в Экр верхом или в карете, родится ли мой ребенок в одном из коттеджей или прямо в канаве на дороге. Ничто больше не имело значения. Ральф свободен, и у меня не осталось больше дел на земле, кроме того, чтобы родить ребенка и забрать его куда-нибудь подальше от Ричарда и от Вайдекра.

Мой призыв к Экру предать Ральфа едва ли стоил больше, чем ветер, унесший мои слова прочь. Только Ричард мог надеяться, что кто-нибудь в Экре пойдет против Ральфа. Он был их черным сквайром, сосредоточением и выражением их ненависти к Лейси. Они могли время от времени быть лояльными по отношению к нам, они могли продавать или даже отдавать даром свой труд. Они могли даже любить или ненавидеть нас. Но Ральф был единственным человеком, которому они доверяли. Если бы он решил остаться в Англии, то здесь он был бы в полной безопасности. И никаких денег не хватило бы, чтобы подкупить их.

Карета остановилась на лужайке у старого каштана, где по вечерам собирались старики. Это было лучшее место для переговоров. Я вышла из кареты и стала ждать, пока откроются двери домов и люди подойдут ко мне. Я смотрела на старые, давно знакомые лица и видела их такими, какими они были в моем детстве: замкнутыми, враждебными, холодными.

Они не голодали. Пшеницы, спрятанной Ральфом, должно было, как он и надеялся, хватить на зиму. Они не были плохо одеты. У них наверняка были сбережения, которые могли бы поддержать их. Но от них ушла радость, и я подумала, что во многом эта зима будет для них даже хуже предыдущей, потому что теперь они научились надеяться.

Бедные глупцы. Бедные доверчивые глупцы. И наихудший из глупцов — я, которая имела шанс дать им счастье, но потеряла его из-за своей трусости, потому что я не нашла в себе силы встать и сказать: «На меня жестоко напали, и это не по моей вине».

Жители Экра собрались вокруг меня, и я видела, что лица их угрюмы. Ребенок взбрыкнул у меня в животе, и я невольно положила на него руку. Каждый раз, когда я ощущала его движения, меня охватывала нежность к этому маленькому созданию. Но когда я видела вокруг себя эти несчастные глаза, я мысленно отказывалась от него.

Этот ребенок не должен вырасти.

Я помнила, что когда-то сказал Ральф о французских монархах. Я помнила, что он предупреждал: сначала надо посеять, а потом жать. Вайдекр нужно очистить от Лейси. Разгневанные французские революционеры собирались казнить своего короля. Я намеревалась искоренить на своей земле линию Лейси.

Я оглянулась вокруг и заговорила:

— Мой муж велел мне приехать и говорить с вами. — Я хотела, чтобы у них не осталось никаких сомнений в том, по чьей воле я здесь. — Ему стало известно, что мистер Ральф Мэгсон, который прежде был здесь управляющим, сбежал из тюрьмы.

Я оглядела их лица, но ни в ком не встретила удивления. Значит, они уже все знали. Конечно, они знали.

— За информацию о нем и тех двоих, что сбежали вместе с ним, обещана награда в двести фунтов. Со своей стороны мой муж обещает вам особо вознаградить Экр, если мистер Мэгсон будет пойман здесь. Он заплатит сто фунтов каждому человеку, который будет способствовать поимке преступника. А остальным будет бесплатно выдаваться мука и молоко до самого лета.

При этих словах в толпе возник легкий шорох — не потому, что они увидели для себя возможность разбогатеть, а потому, что щедрость награды соответствовала мере страха Ричарда. Я видела, что люди вокруг меня скрывают улыбки, и я сама едва могла стереть с лица выражение торжествующего презрения.

— Мой муж просил меня напомнить вам, что мистер Мэгсон известный мятежник и чрезвычайно опасный человек, — после паузы продолжала я. — Предполагается, что он может скрываться среди цыган, и вас просят сообщить о появлении табора в округе.

Они кивнули. Я выждала некоторое время и вернулась в карету. Я чувствовала себя страшно усталой и обессилевшей. Я мечтала поскорее отправиться домой и улечься в кровать. Горничная разожжет камин, и я смогу до вечера следить за языками пламени и сгущающимися за окном сумерками. Я мечтала оказаться как можно дальше от этой холодной земли и преданных своими хозяевами людей.

— Мисс Джулия! — послышался чей-то голос.

Я оглянулась. Джордж уже убрал ступеньки, но тоже помедлил и приоткрыл дверь, чтобы я могла видеть того, кто позвал меня.

Это была старая миссис Мерри.

Я отшатнулась, будто боялась, что она ударит меня. Всю свою жизнь мне было знакомо это лицо, круглое и морщинистое, как печеное яблоко. Но после ужасной смерти ее единственного внука оно изменилось, глубокие борозды пролегли вокруг глаз и рта, сделав его трагическим.

Она стояла впереди толпы и смотрела на меня, сидевшую на высоком, обитом розовым шелком сиденье нашей фамильной кареты. Эта богатая обивка появилась взамен старой, в пятнах крови после убийства мамы и Джона. Я показалась себе принцессой из сказки, слушающей старую колдунью.

— Да, миссис Мерри.

На ее старческом лице появились слезы, такие легкие, какие бывают у стариков. Но я знала, что плачет она не по своему внуку и не из-за себя. Она плакала по мне. Она жалела меня.

— Береги себя, сердечко, — тихо произнесла она голосом, полным сочувствия.

Несколько людей, слышавшие ее слова, одобрительно кивнули, они смотрели на меня, будто бы не они, а я была жертвой.

— Мы все надеемся на лучшее. Нас предали сквайр и власть знатных людей. Но хотя ты и сама из богатой семьи, ты находишься в опасности. Ты — женщина, и тебе приходится слушаться своего хозяина, так же как нам приходится слушаться нашего.

Я подумала о том, как Ричард обращается со мной, как он жесток, несмотря на мою былую преданность и любовь. И как жесток оказался ко мне мир условностей, велевший мне выйти замуж за отца моего ребенка.

— Я ненавижу его, миссис Мерри, — сказала ей я. — И хочу его смерти.

Она кивнула, и на ее лице не выразилось удивления.

— Да, — сказала она. — Я понимаю. Но не трать свое мужество на ненависть к нему. Береги себя, дорогая девочка. Собери для себя свое мужество и думай о ребенке.

— Я не хочу, чтобы в Вайдекре был еще один сквайр, — возразила я. Мой голос зазвучал громче, и несколько человек остановились и стали прислушиваться. — Я не хочу быть матерью сквайра. Я не хочу дать моему ребенку власть над землей и над людьми. Я не сделаю этого.

— Мир был бы лучше, если бы богатые отказались править нами, — согласилась миссис Мерри. — Экр готов работать вместе со своими хозяевами, но его предают снова и снова.

Я опустила голову. В этот раз их обманули мои высокие надежды, мои яркие планы и не сдержанные обещания. Все, что окружало их, моя любовь к земле и моя любовь к Ричарду — все шло им во вред.

— Я должна идти, — несчастным голосом сказала я.

Миссис Мерри отступила назад, и Джордж, храня непроницаемое выражение лица, закрыл дверь. Я опустила стекло и выглянула наружу.

— Что я могу сделать? — спросила я ее. — Как я могу остановить это?

Она подняла голову, и наши глаза встретились. И я с удивлением увидела, как счастье расцвело на ее лице.

— Как? — повторила она. — Вам ничего не надо делать, мисс Джулия. — (Джордж сидел на месте, нарядный в своей красивой ливрее, и изо всех сил напрягал слух, как мне показалось.) — Все сделает Ральф. Ральф возвращается домой.

— Что?.. — начала я.

Но тут лошади резко рванули с места, и какой-то человек бросился к миссис Мерри, чтобы успеть оттащить ее подальше от высоких колес экипажа. Он увидел мое изумленное лицо, озаренное надеждой, и усмехнулся. Прежней усмешкой Экра, такой свободной и равной.

Это была усмешка заговорщиков, чьи надежды наконец начинают сбываться. Карета подскакивала на неровной дороге, и я облокотилась на шелковые подушки Ричарда. Я чувствовала, что тоже улыбаюсь, и мне стало легче.

— Что тебе сказали в Экре? — требовательно спросил Ричард.

Он встретил меня у ворот, сразу же подав руку.

— Ничего, — ответила я. Я позволила ему проводить меня к дому, но помедлила, когда он открыл дверь гостиной. — Я хотела бы отдохнуть у себя, Ричард. Я очень устала.

Он направился к лестнице, но тревога не покидала его.

— Ты передала им то, что я просил?

— Да, — ответила я.

— И что они сказали?

— Ничего.

— Ты ни с кем не говорила наедине? Никто не упоминал о приходе цыган на общественную землю? Кто-нибудь расспрашивал о Ральфе? Например, Нед Смит? Он всегда был особенно близок с ним.

Я вопросительно приподняла брови. Разумеется, я вела себя нагло и знала это. Но во мне родилась храбрость, у меня появилась причина для этого, потому что я узнала, что часы отсчитывают начало нового времени для Экра. Что скоро этот час пробьет и вся прежняя жизнь разлетится на куски. Два события наступали одновременно: ребенок у меня в животе начинал шевелиться, чтобы проложить себе путь в жизнь, и Ральф тайными тропами пробирался из Лондона сюда, чтобы дать нам свободу.

— Я ни с кем не говорила наедине, — отвечала я, начав загибать пальцы на каждый вопрос Ричарда. — Никто не говорил, что цыгане прибыли на общественную землю. Но так как они обычно появляются перед Рождеством, то, я думаю, они должны прибыть со дня на день. Никто не спрашивал о мистере Мэгсоне. Нед Смит был там вместе с остальными, но он ничем не интересовался.

Ричард грубо схватил меня за руку.

— Что за черт вселился в тебя? — Он пристально изучал мое посветлевшее лицо и явно ничего не мог понять. — Кто-то рассказал что-то, придавшее тебе сил. Кто-то научил тебя смотреть на меня этими наглыми глазами. Кто-то попытался заставить тебя забыть, что я могу сделать с тобой.

Он замолчал и смерил меня взглядом, по-прежнему изо всех сил сжимая мою руку. Я чувствовала, как захрустели мои кости, и едва смогла подавить стон боли.

— Никто. Я потеряла свой страх, потому что вижу, как боишься ты. Я вижу, как ты трясешься при одной мысли о возвращении Ральфа. При одной мысли о том, что он идет сюда за тобой.

Я замолчала. Ричард побелел, и его хватка внезапно ослабла. Моя рука болела нещадно, но сердце пело от радости.

— И я думаю, что ты прав. Если Ральф действительно направляется домой, то он не забудет свести с тобой некоторые счеты. Я хорошо его знаю. — Мой голос звучал почти сладко. — И хочу сказать, что если бы я была на твоем месте и вправду предала бы Ральфа, то я скорее предпочла бы лежать в фамильном склепе, чем находиться здесь. Это единственное место, где ты мог бы быть в безопасности, Ричард.

Ричард уронил голову и уставил глаза в пол. Я секунду посмотрела на него и стала подниматься по лестнице. Я чувствовала, как он с ненавистью провожает меня взглядом, и шла, высоко подняв голову. Но, едва оказавшись у себя в комнате, я поспешила закрыть за собой дверь и бессильно прижалась к ней.

Я могла бесстрашно смотреть в лицо Ричарда, когда он был охвачен паническим приступом страха, но без храбрости, сообщенной мне старой хрупкой женщиной, мое положение было незавидно. Ребенок тяжелым камнем лежал у меня в животе, и это делало меня чрезвычайно уязвимой.

Я могла храбро говорить о том, что хочу прекратить линию Лейси на земле, но мое сердце слабело от любви к моему ребенку. Зная, кем был его отец, зная, что он к тому же являлся мне родным братом, я ожидала рождения какого-то страшного чудовища, монстра. Но затем я чувствовала шевеление маленькой ручки и готова была рыдать от нежности к нему. От нежности, на которую я не давала себе права.

Этот ребенок должен быть отослан прочь, а Ричарда надо остановить. Я должна обрести храбрость и начать борьбу с ним, противостоять его гневу, его власти и как-то освободиться от того сумасшествия, которое опутывало нас всех.

Я могла храбро говорить о своей кончине от родов, но на самом деле я ужасно боялась.

Я могла рассуждать о смерти ребенка, но я изнывала от нежности к нему и мечтала обнять его маленькое тельце.

Я могла храбро говорить о ненависти к Ричарду, но я любила его всю свою жизнь, и иногда мне приходило в голову, что я сама выдумала того монстра, которого боялась.

Я свалилась в постель, как больное дитя, и спала до тех пор, пока январское сумрачное небо не стало темнеть за окном. Проснулась я в холодной, темной комнате и не могла понять ни где я нахожусь, ни кто я сама.