СЕНТЯБРЬ 1610 ГОДА

Джон отправился в плавание в сентябре. После четырех скучных дней ожидания южного ветра в Грейвсенде он пережил бурную и пугающую переправу через пролив. Корабль причалил во Флашинге; там Традескант нанял большую плоскодонку для передвижения по каналам, собираясь по пути в Дельфт останавливаться у каждой фермы и спрашивать, что у них есть на продажу. К его большому облегчению, лодочник говорил по-английски, пусть и с таким же сильным акцентом, как у любого корнуольца. Бечеву лодки неторопливо тянула добродушная сонная лошадь, которая во время частых передышек паслась на обильно поросших травой берегах. Джон видел фермеров, которые занимались исключительно разведением и продажей знаменитых тюльпанов; состояния и благополучие этих работяг целиком зависели от возможности получать все новые окраски бутонов. Встречались там и фермы, которые были для Джона в диковинку. Крестьянки в огромных деревянных сабо, защищавших ноги на песчаной плодородной почве, и в больших белых шляпах, берегущих головы от солнца, обихаживали ряд за рядом стебли с обвисшими листьями. Женщины продвигались вдоль рядов с инструментом, напоминающим деревянную ложку, бережно вытаскивали гладкие круглые луковицы и аккуратно укладывали их на землю. Следом ехала тележка и подбирала все луковицы.

Джон наблюдал. У каждого пучка листьев, выросших изначально из одной луковицы, теперь на конце белого стебля было три, иногда даже четыре луковицы. У большинства стеблей в том месте, где раньше были лепестки, имелись и толстенькие почки. Когда крестьянки обнаруживали такие почки, а они ни разу ни одной не пропустили, как бы долго Джон ни смотрел, они их отрезали и складывали в карманы фартуков. Там, где в землю была посажена и отцвела одна дорогущая луковица, теперь их было четыре, а еще, возможно, дюжина семян. Хозяин за год мог получить в четыре раза больше, чем потратил, не вкладывая никакого труда, если не считать прополки и выкапывания своего капитала по осени.

— Прибыльное дело, — пробормотал Джон, не сумев скрыть зависть и думая о цене, которую он платил за тюльпаны в Лондоне.

В каждом городе с базаром он просил лодочника причалить и велел ждать его на борту от нескольких часов до нескольких дней. Традескант бродил по садовым питомникам и выбирал то дерево с хорошо сформированной кроной, то мешок обычных луковиц, то кошель, наполненный семенами. Везде, где возможно, он приобретал большие партии, храня в памяти плодородную общинную почву и луга вокруг Хэтфилда, которые ждали, когда их покроют лесами, цветами, лабиринтами и фруктовыми садами.

Если попадался кто-нибудь, кто знал английский и выглядел как порядочный человек, Джон подписывал с ним договор, что тот пришлет ему в Англию еще растений, когда они подрастут.

— У вас большие планы по посадкам, — сказал один голландский фермер.

Джон улыбнулся, однако лоб его по-прежнему бороздили морщины беспокойства.

— Самые что ни на есть грандиозные, — подтвердил он.

Несмотря на укоренившуюся веру в то, что англичане — лучшие в мире, а Англия, безусловно, самая великая страна, Джон не мог не замечать, какой труд и усилия голландцы вкладывали в почву. За каждым откосом канала ухаживали, как за порогом собственного дома. Они гордились своим образом жизни и получали от него удовольствие. Наградой им были города, дышащие богатством, и настолько эффективная транспортная система, что по сравнению с ней дороги Англии, испещренные рытвинами, казались просто позорищем.

Также Традесканта поразили дамбы, удерживающие зыбучие пески и высокие волны Северного моря, поскольку в Восточной Англии он видел нерадивое пренебрежение болотами и заболоченные дельты рек. Он даже не предполагал, что можно что-то сделать с засоленными почвами, но голландские фермеры научились использовать земли, которые англичане считали пустошами и оставляли за ненадобностью. Джон вспомнил бухты, фиорды и заболоченные почвы вдоль всего побережья, даже в Кенте и Эссексе, где земли не хватало. В Англии такая пропитанная солью земля лежала заброшенной, тогда как в Голландии была отгорожена от моря и зеленела.

Невозможно было не восхищаться трудолюбием и мастерством голландцев; Джон не мог не завидовать процветанию этой страны. В голландских провинциях не было голода, люди получали достойные зарплаты. Они ели сыр и хлеб с маслом, жили на широкую ногу и не задумывались об этом. Их коровы, пасшиеся по колено в сочной траве на пышных лугах, давали много молока. Народ Голландии считал, что вознагражден высшей силой за борьбу с католической Испанией. Джон, неторопливо проплывавший по узким каналам и крутивший головой в поисках деревьев и цветов посреди влажных трав, вынужден был согласиться с тем, что протестантский Бог щедр по отношению к этому народу.

Когда Традескант добрался до Гааги, он отослал нагруженную баржу, отдав распоряжение отправить все растения прямо в Англию. Он стоял на каменной пристани и смотрел, как медленно уплывают покачивающиеся верхушки деревьев. Некоторые вишни были уже с ягодами, и как только баржа удалилась за пределы слышимости, Джон с раздражением увидел, как лодочник сорвал горсточку вишен и съел их, легкомысленно выплюнув косточки в зеркальную воду канала.

Во Фландрии Джон купил виноградные лозы; готовя их к путешествию, с них обрезали желтые листья и полные черные гроздья ягод. Традескант приказал завернуть корни в мокрую мешковину и поместил лозы в старые винные бочонки. Аккуратным почерком, которому его обучила Элизабет, он заранее написал письмо с инструкциями для садовника из Хэтфилда, который должен был встретить груз в доках, отвезти домой на телеге и обязательно сразу прикопать, а потом скрупулезно поливать каждый день на рассвете, пока Джон не вернется.

В Гааге Традесканта принял садовник принца Оранского, который показал гостю красивый сад за дворцом, выполненный в стиле европейского шика с широкими величавыми аллеями и большими каменными колоннадами. Джон рассказал о своей работе в Теобальдсе, о том, что посадил между шпалерами растения и заменил цветные камни в партере регулярного сада лавандой. Садовник принца кивал с энтузиазмом и провел Традесканта в маленький сад сбоку от дворца, где попытался исправить существующий стиль и где шпалеры были заменены аккуратно подстриженной лавандой. Так партер приобретал более мягкие очертания, чем при использовании традиционных самшитовых шпалер. В лаванде не заводились насекомые, а когда женщина проходила по дорожке, ее юбки задевали лепестки, и распространялся аромат. В конце встречи Традескант получил коробку с посадочным материалом и рекомендательное письмо в главный ботанический сад в Лейдене.

По суше он добрался до Роттердама. Езда на крупной лошади с широкой спиной причинила ему достаточно неудобств. Всю дорогу он искал фермеров, говорящих по-английски, которые могли бы рассказать ему, как выращивают свои драгоценные тюльпаны. В темных подвалах постоялых дворов, попивая вкусное крепкое пиво, которое называлось нефильтрованным и было внове для Джона, они клялись и божились, что новый цвет попадает в тюльпан, если удается разрезать самую сердцевину луковицы.

— А это не ослабляет луковицу? — поинтересовался Джон.

Фермеры отрицательно закачали головами.

— Это помогает им делиться, — подал голос один из них. — Размножаться. И тогда что ты имеешь?

Джон пожал плечами.

— Две луковицы там, где была одна, — объяснил фермер. — И если цветы вырастут разного окраса, тогда ты в тысячу раз увеличишь свое состояние. Ну а если они останутся того же цвета, их просто станет в два раза больше, и ты все равно получишь двойную прибыль.

— Это просто чудо какое-то, — изумился Джон. — Без лишних усилий денежки удваиваются каждый год.

Фермер откинулся назад на своем стуле и добродушно улыбнулся.

— Не просто удваиваются. Цены постоянно растут. От сезона к сезону покупатели готовы платить все больше и больше. — С видом полного удовлетворения он почесал обширный живот. — Прежде чем я уйду на покой, я обзаведусь приличным домом в Амстердаме. И все благодаря своим тюльпанам.

— Я буду покупать у вас, — пообещал Джон.

— Милости просим на аукцион, — твердо произнес фермер. — Я не продаю частным образом. Тебе нужно участвовать в торгах.

Традескант колебался. Аукцион в чужой стране на незнакомом языке мог оказаться слишком дорогим удовольствием. Тут еще один фермер подался вперед и сказал:

— Ты обязан. Рынок тюльпанов полностью поделен. Все должно проходить коллегиально, в оговоренном порядке. Без участия в аукционе ты ничего не сможешь приобрести. Идет строгий учет, сколько можно заработать на каждом окрасе.

— Но я лишь собираюсь купить цветы, — запротестовал Джон. — Я не желаю участвовать в коллегиальных торгах и не понимаю, как это делается. Я просто хочу купить цветы.

Первый фермер покачал головой.

— Для тебя это просто цветы, а для нас торговля. Мы, торговцы, образовали коллегию, покупаем и продаем друг у друга на виду. Благодаря этому мы знаем цены, следим за их ростом и не отстаем от рынка.

— Что, цены растут так быстро? — уточнил Джон.

— Никому не известно, как высоко они поднимутся. — Фермер широко улыбнулся и отхлебнул из большой кружки с элем. — На твоем месте я бы спрятал английскую гордость, обратился бы в коллегию, сделал заявку и приобрел цветы сейчас. В следующем году все подорожает, а тем более через два года.

Джон оглядел таверну. Крестьяне вокруг дружно закивали, причем без малейшего желания побыстрее заключить сделку, а со спокойной уверенностью участников неудержимо растущего рынка.

— Я возьму дюжину мешков простых красных и желтых, — решился Джон. — Где тут ваша коллегия?

— Да прямо здесь. — Фермер ухмыльнулся. — Нет такого дела, ради которого мы бы встали из-за стола.

Он взял чистую обеденную тарелку, нацарапал на ней цену и подтолкнул тарелку к Джону. Сосед Джона по столу ткнул его локтем в ребра и прошептал:

— Многовато. Сбей по крайней мере на дюжину гульденов.

Исправив цену, Традескант отправил тарелку обратно; продавец стер свою прежнюю цифру и написал новую. Джон согласился, и тарелку повесили на крюк на стене. Фермер протянул мозолистую руку.

— И это все? — осведомился Джон, пожимая ее.

— Все, — подтвердил продавец. — Бизнес у нас делается открыто, там, где каждый может видеть цену. Честно и справедливо, без ущерба для покупателя и продавца.

Джон кивнул.

— С вами приятно иметь дело, господин Традескант, — добавил фермер.

На следующий день тюльпаны были доставлены на постоялый двор. Джон отправил груз с курьером, дав строжайшие указания следить за ним, пока в лондонских доках его не погрузят в фургон из Хэтфилда. Также Джон послал письмо в Меофем, в котором передал привет и поцелуи малышу Джею и сообщил, что едет в Париж.

Как только Традескант запечатал письмо и передал его курьеру, он вдруг осознал, что стал настоящим путешественником. Его не пугали особенности Европы; он испытывал глубокое пьянящее чувство от того, что может нанять лошадь, сменить ее на другую, потом еще на одну и еще, пересечь верхом всю Европу, побывать в самом сердце католической Испании и даже забраться в Африку. Джон больше не был островитянином — он превратился в путешественника.

Он стоял у канала и смотрел, как баржа увозит прочь его драгоценные тюльпаны, затем повернулся и пошел назад на постоялый двор. Его уже ждала оседланная лошадь, походный мешок тоже был готов. Традескант полностью рассчитался, набросил на плечи толстый плащ, сел в седло и направил лошадь к западным воротам.

— Куда собрались? — окликнул его один из продавцов тюльпанов, увидев, что хороший клиент уезжает.

— В Париж, — крикнул Джон и засмеялся собственному волнению. — Хочу посетить сады французского короля и приобрести кое-какие растения. Мне нужно много. Наверное, придется скупить пол-Европы.

Продавец заулыбался, помахал ему рукой, и лошадь, позвякивая металлическими подковами о булыжную мостовую, неспешно вывезла Джона на большую дорогу.

Дороги были хорошими до самой границы, потом они ухудшились и превратились в грязные тропы, изобилующие выбоинами. Джон внимательно всматривался в леса с замками, скрывающимися среди деревьев. Как только он замечал свежепосаженную аллею, ведущую к замку, он сворачивал с пути, находил садовника и выяснял у него, где тот брал деревья. Если Традесканту попадался хороший поставщик редких деревьев, Джон оставлял заказ на сто штук и договаривался, что, когда похолодает и деревья можно будет благополучно транспортировать, их отправят в Хэтфилд. Для самого великого графа Сесила.

По мере того как Джон приближался к Парижу, леса редели, за исключением тех, которые берегли для охоты. Вдоль дороги выстроились небольшие сельские домики с огородами, удовлетворявшими ненасытные аппетиты города. Со своей выигрышной позиции на спине лошади Джон заглядывал поверх оград и изучал французские грядки. Как уроженец Кента он мог пренебрежительно отнестись к качеству местных яблок, но завидовал размеру и спелости слив; раз шесть он останавливался и покупал деревья, относящиеся к новым сортам.

Когда Традескант добрался до Парижа, его обоз напоминал путешествующий сад — два фургона, из которых выглядывали кроны с колыхающимися листьями. Он с трудом нашел гостиницу, принимавшую с большими обозами, там распаковал свежие приобретения и отослал их в Англию.

Как только покупки благополучно отбыли, Традескант отправился к прачке; та выстирала и накрахмалила его одежду и вычистила пыль с плаща-накидки. Теперь Джон мог воспользоваться рекомендательным письмом к садовнику короля Франции, знаменитому Жану Робену.

Робен, который был наслышан о Традесканте, расспрашивал гостя о новом великолепном дворце и садах Хэтфилда. Конечно, там все будет во французском стиле, ведь планировкой занимался француз, но какими будут парки и аллеи? А что думает Традескант о ценах на тюльпаны: они поднимутся или останутся на прежнем уровне еще на год? До какой степени может вырасти цена на луковицу? Должен же быть предел, выше которого никто платить не станет!

Традескант и Жан Робен пару часов гуляли по дорожкам королевского сада, после чего отдали должное потрясающему обеду, украшением которого стали несколько бутылок кларета из королевских погребов. Сын Жана Робена присоединился к ним, смыв с рук грязь после работы в саду. Он сел за стол и склонил голову в католической молитве. Пока звучали ритуальные слова по латыни, Традескант беспокойно ерзал на месте, но когда молодой человек поднял голову, Джон заулыбался и сказал:

— Надеюсь, мой сын последует моему примеру. Он совсем еще дитя, но я обучу его своей профессии, и — кто знает?

— Мужчина, владеющий ремеслом, обязан передать свои навыки, — заявил Жан Робен, говоря медленно ради гостя. — Саду требуется очень много времени, прежде чем он начнет плодоносить, значит, ты сажаешь сад для сына и следующих поколений. Это прекрасно, когда можешь произнести: «Посмотри на дерево внимательно, сынок. Когда оно достигнет определенной высоты, ты должен обрезать его так-то и так-то». Хорошо быть уверенным, что сад продолжит расти, что твоя работа и планы будут жить уже после тебя.

— Это бессмертие для простого человека, — задумчиво промолвил Традескант.

— Ничего так не желаю, как оставить после себя чудесный сад. — Жан Робен улыбнулся сыну. — А какое наследство для юноши!

Неделю спустя на прощальном ужине Жан и Традескант поклялись в вечной дружбе и верности братству садоводов. Джон был нагружен коробами с посадочным материалом, кошелями с семенами и дюжинами корешков и саженцев.

— И куда ты направишься теперь? — полюбопытствовал Робен.

Джон очень хотел в Испанию — медленно ехать по сельским дорогам и собирать растения с каждой обочины.

— Домой, — ответил он на своем плохом французском. — Домой, к жене.

Робен шлепнул гостя по спине.

— И к новому саду в Хэтфилде! — воскликнул он, будто не сомневаясь в том, что это самое важное.

В декабре Традескант вернулся в Меофем. Он поцеловал Элизабет, затем помирился с малышом Джеем, который рассердился из-за того, что на него не обращают внимания. Джон привез сыну вырезанного из дерева маленького французского солдатика, одетого в форму личной стражи короля. Джей уже бегло разговаривал и был чрезвычайно тверд в суждениях. Утром после приезда Традесканта он закапризничал: ему не понравилось, что отец лег в постель к матери.

— Это мое место, — возмущенно заявил мальчик, сердито глядя на отца.

Джон, собиравшийся заняться с женой любовью сразу после пробуждения, был обескуражен очевидной враждебностью на личике сына.

— Это моя постель, — резонно возразил Джон. — И моя жена.

— Она моя мама! — завопил малыш и бросился на отца.

Традескант перехватил крохотные кулачки и зажал извивающееся сердитое тельце под мышкой.

— Вот тебе на! Это еще что такое? Я дома, и это мое место.

Элизабет улыбнулась обоим.

— Он был здесь мужчиной три месяца; тебя не было слишком долго.

Наклонившись к брыкающемуся маленькому сыну, Джон смачно поцеловал его в голенький животик со словами:

— Он снова полюбит меня. Я останусь до Двенадцатой ночи.

Элизабет не протестовала: она уже поняла, что господский сад важнее всего. Однако она выбралась из кровати, держась сдержанно и отчужденно. Джон отпустил ее, не отрывая глаз от смышленого личика сына.

— Когда-нибудь я возьму тебя с собой, — пообещал он малышу. — Дело не в том, что я занимаю твое место, — ты должен разделить мое место со мной.

Он кивнул на окно, на деревенскую улицу, имея в виду тот мир, что простирался за пределами дороги на Лондон, за пределами самого Лондона. Он имел в виду Европу, Африку и Восток.