1571 год, ноябрь, замок Шеффилд: Мария
Мне приходится долгие месяцы ждать в молчании, следя за каждым словом, я боюсь даже писать своему собственному послу, чтобы узнать новости, я – пленница своей тревоги. В конце концов, я получаю известие из Парижа – письмо, которое распечатали и прочли другие, в котором говорится, что Норфолк арестован и пойдет под суд за измену.
В прошлый раз, когда он попал в Тауэр, сам Сесил высказал мнение, что герцог вел себя неразумно, но в его действиях не было измены, и его отпустили в его лондонский дом. Но теперь все иначе. Сесил управляет теми, кто обвиняет герцога, он арестовал и его, и всех его домочадцев. Без сомнения, слуг будут пытать, и они либо признаются в том, что было, либо выдумают ложь, чтобы избавиться от боли. Если Сесил настроен отдать герцога под суд за измену, он найдет доказательства, и удача изменит этому поколению Говардов, как и прежде изменяла.
На второй странице новости еще хуже. Епископ Джон Лесли, мой верный друг, который предпочел служить мне в изгнании, а не остаться с удобством дома, сломлен. Он обнаружился в Париже, и он твердо решил провести оставшуюся жизнь в изгнании во Франции. Он ничего не рассказывает о том, что случилось в Англии, и о том, почему он сейчас во Франции. Он нем. По слухам, он переметнулся и рассказал Сесилу все. Я этому не верю, мне приходится снова и снова перечитывать сообщение, но меня уверяют, что Джон Лесли отрекся от моего дела и дал показания, обличающие Норфолка. Говорят, что Лесли рассказал Сесилу все, что знал; а он, конечно же, знал все. Он знал все о Ридольфи, – что там, он был одним из тех, кто стоял за заговором. Теперь все думают, что герцог, банкир, епископ и я отправили в Европу посольство, умоляя французов, испанцев и папу убить Елизавету и напасть на Англию. Все знают, что я выбрала в союзники хвастуна, труса и дурака. Что и сама я дура.
Шрусбери никогда меня не простит за то, что я бесчестно нарушила данное ему слово, за ложь Сесилу, Мортону и себе. Он едва говорит со мной с того дня в саду, когда сказал, что я растоптала свое обещание и его сердце. Я пыталась с ним поговорить, но он отворачивался, я клала руку поверх его, но он тихо убирал свою. Он кажется больным и усталым, но не говорит со мной о своем здоровье. Он вообще ни о чем со мной больше не говорит.
Бесс измотана тревогой о деньгах, страхом за будущее и долгим горьким презрением ко мне. Мы этой осенью – печальный дом. Нужно надеяться, что шотландцы снова приедут ко мне и попросят вернуться, нужно верить, что найдется новый герой, желающий меня освободить, нужно верить, что Филиппа Испанского не отпугнет крах нашего плана, который, как мы были уверены, не может не сработать. Я не нахожу в себе отваги снова писать, начать все заново, снова вышивать полотно заговора.
Я думаю о том, что сказал Шрусбери – что я опорочила свое слово королевы, – и гадаю, поверит ли мне кто-нибудь в будущем, сочтет ли, что может положиться на мое суждение. Похоже, в этот раз я потерпела истинное поражение. Мой первый защитник и единственный друг, Ботвелл, все еще в тюрьме в Дании, и надежды на его освобождение нет; он пишет мне, что сойдет с ума в заключении. Все мои шифры раскрыты, все друзья в тюрьме, мой посол оставил службу, мой нареченный обвинен в измене, а человек, который любил меня, сам того не зная, больше не смотрит мне в глаза.
