Лето 1533
Анна не отпустила меня в Гевер на лето, хотя роды ожидались только в августе. Поездка по Англии от одной усадьбы до другой в этом году не состоялась, все планы изменились. Разочарование было горьким, я с трудом выносила присутствие сестры. Но мне приходилось каждый день сидеть рядом с ней, слушать бесконечные рассуждения о том, каким великим королем станет ее сын. Каждый должен был нанести Анне визит, каждому полагалось ей поклониться. Ничто не имело значения — только Анна и ее живот. Она стала сосредоточием всей придворной жизни — и ничего не могла решить. В этой неразберихе никто не знал, что делать, тем более куда ехать. Генрих с трудом расставался с ней, даже ради охоты.
В начале июля Георг и дядюшка отправились с миссией к королю Франции — сообщить, что наследник английского престола скоро появится на свет. Пора заручиться поддержкой французов на случай, если испанский император захочет выступить против Англии в ответ на недавнее оскорбление, нанесенное его тетке. Они пытаются добиться встречи с Папой — отношения Рима с Англией должны сойти с мертвой точки. А я снова прошу Анну обойтись без меня до родов.
— Я хочу в Гевер. Ужасно соскучилась по детям.
Анна качает головой. Лежит на кушетке, поставленной в эркере, все окна открыты настежь, с реки дует свежий ветерок, но она вся в поту. Платье туго зашнуровано, корсаж неудобно сдавливает разбухшую грудь. Спина ноет даже на подушке, расшитой жемчугом.
— Нет, — говорит она коротко.
Понимает, что я собираюсь спорить.
— Прекрати, — просит раздраженно. — Если уж я не могу попросить как сестра, то прикажу как королева. Разве ты сама не хочешь побыть со мной? Я же тебя навещала.
— Ты увела моего любовника, пока я рожала ему сына.
— Мне велели. Ты на моем месте сделала бы то же самое. Мария, я без тебя не обойдусь. Как можно убегать, когда ты нужна?
— Зачем я тебе?
Румянец исчез, она бледна как мел.
— Что, если роды убьют меня? Вдруг что-нибудь пойдет не так и я умру?
— Анна…
— Нечего меня жалеть. Зачем мне твое сочувствие? Просто будь здесь и защити меня.
— О чем ты?
— Если они смогут извлечь ребенка, убив меня, я и пенса не дам за свою жизнь, — говорит она с горечью. — Принц Уэльский важнее королевы. Королева всегда найдется, а принцы нынче редки.
— Но как я смогу их остановить? — слабо протестую я.
— Знаю, от тебя толку мало, но ты же сумеешь позвать Георга, а он скажет королю, и меня спасут.
Ее безрадостный взгляд на жизнь заставляет меня замолчать. Но, вспомнив о собственных детях, я ставлю условие:
— Ребенок родится, с тобой все будет в порядке, а я уеду в Гевер.
— Когда ребенок родится, можешь идти к черту.
Оставалось только ждать. Но в эти жаркие дни лета, когда, казалось, ничего не может произойти, из Рима пришли ужасные новости. Папа в конце концов принял решение против Генриха — король должен быть отлучен от церкви.
— Что? — спросила Анна.
Дурные вести принесла жена Георга Джейн Паркер, только что ставшая леди Рочфорд. Она обо всем узнавала первой.
— Отлучение от церкви! — Даже она была потрясена. — Все англичане, сохранившие верность Папе, не должны подчиняться королю. Может напасть Испания. Это будет священная война.
Анна побелела, как жемчуг на ее шее.
— Уходи, — вмешалась я. — Как ты смеешь являться сюда и тревожить королеву?
— Поговаривают, она и не королева вовсе. — Джейн уже шла к дверям. — А если король бросит ее?
— Убирайся! — заорала я и кинулась к Анне.
Она заслонила живот рукой, защищая ребенка от беды. Я ущипнула сестру за щеку, ее ресницы дрогнули.
— Он заступится за меня, — прошептала Анна. — Кранмер сам обвенчал нас, короновал, нельзя же все отменить.
— Конечно нет. — Уверенности мне не занимать, а у самой в голове: „Еще как можно, кто станет спорить с Папой, когда в его руке — ключи от Рая. Король подчинится. И первой жертвой будет Анна“.
— Господи, хоть бы Георг был здесь, — простонала Анна. — Если бы он был дома!
Через два дня брат вернулся из Франции, привез паническое письмо от дядюшки с требованием ответа — что делать дальше, как вести переговоры, как преодолеть гибельный кризис. Король отослал Георга обратно с приказом дяде немедленно прервать переговоры и вернуться в Лондон. Все мы замерли в ожидании.
Дни становились все жарче. Строились планы, как защитить Англию от испанского вторжения, священники как ни в чем не бывало читали проповеди, но сами не знали, на какой они стороне. А некоторые церкви вообще закрылись, пережидая кризис, никто не мог ни исповедоваться, ни помолиться, схоронить умершего или окрестить ребенка. Дядя Говард просил короля отпустить его обратно во Францию — умолять Франциска урезонить Папу. Никогда я не видела дядю в таком ужасе. Один Георг оставался спокоен и перенес все свое внимание на Анну.
Как будто он решил, бессмертная душа короля, будущее Англии — слишком высокие материи. А вот охранять ребенка во чреве сестры — дело полезное.
— Это единственная гарантия, — заявил мне брат. — Родится мальчик — мы в безопасности.
Каждое утро он являлся к Анне, садился рядом с ней на кушетку в амбразуре окна. Если в комнату входил Генрих, Георг сбегал, но как только король уходил, Анна откидывалась на подушки и звала брата. Она никогда не показывала Генриху, какое напряжение испытывает. С ним она была, как всегда, обворожительной. Сразу же показывала характер, если он осмеливался спорить, и ничем не выдавала свой страх. Никто не знал, как она боится, кроме нас с братом. С королем она оставалась свежей, очаровательной, кокетливой. Даже на восьмом месяце она могла так стрельнуть глазами, что у мужчины дух захватывало. Мне приходилось присутствовать при ее разговорах с королем, и я видела — каждый жест, каждое слово посвящено тому, чтобы доставить ему удовольствие.
Ничего удивительного — как только король покидал комнату и отправлялся на охоту, она откидывалась на подушки, требовала снять ей чепец, обтереть лоб.
— До чего же жарко!
Конечно, Генрих отправлялся на охоту не в одиночестве. Анна могла быть сколь угодно обворожительной, но беременность не позволяла ей спать с королем. Генрих открыто ухаживал за леди Маргаритой Стейн, и Анна скоро об этом узнала.
Когда он пришел навестить Анну, его ждал суровый прием.
— Удивляюсь, как вы смеете мне на глаза показываться, — вот что услышал король, как только уселся рядом с ней. Генрих обвел глазами комнату, придворные отступили на шаг и притворились глухими, дамы отвернулись, чтобы дать королевской чете иллюзию уединения.
— Мадам?
— Слышала, вы подцепили какую-то потаскушку?
Генрих оглянулся, заметил леди Маргариту. Взгляд в сторону Уильяма Брертона — и опытнейший придворный предложил леди Маргарите руку, увлек ее на прогулку по берегу реки. Лицо Анны насмерть перепугало бы менее храброго человека.
— Что вы сказали, мадам? — осведомился Генрих.
— Я этого не потерплю, — заявила Анна. — Она должна покинуть двор.
Генрих встал, покачал головой.
— Вы, кажется, забыли, с кем разговариваете, — произнес он. — Дурной нрав не соответствует вашему положению. Разрешите пожелать вам хорошего отдыха, мадам.
— Это вы забыли, с кем разговариваете! Я, ваша жена и королева, не желаю терпеть пренебрежение и обиду при моем собственном дворе. Эта женщина уедет!
— Никто не смеет мне указывать!
— Никто не смеет меня оскорблять!
— Кто вас оскорбил? Леди всегда относилась к вам с величайшим вниманием и учтивостью, а я остаюсь вашим преданнейшим супругом. Какая муха вас укусила?
— Я не потерплю ее при дворе! Не позволю так со мной обращаться!
— Мадам, — король был страшен, — женщина, куда более достойная, чем вы, терпела гораздо больше и никогда не жаловалась. И это вам отлично известно.
Она была так сердита, что сначала даже не поняла, о ком это он. А когда поняла, вскочила на ноги и закричала на него:
— Как вы смеете даже упоминать о ней! Сравниваете меня с женщиной, которая никогда не была вашей женой!
— Зато была принцессой крови, — заорал он в ответ, — и никогда, никогда не упрекала меня. Уж она-то знала, главный долг женщины — угождать мужу.
Анна шлепнула ладонью по выступающему животу.
— А она родила вам сына?
Повисло молчание.
— Нет, — уныло ответил наконец Генрих.
— Принцесса там или нет, толку от нее оказалось мало. К тому же она вам не жена.
Он кивнул. Генрих, как и все мы, с трудом вспоминал этот достаточно спорный факт.
— Вам нельзя расстраиваться, — сказал он.
— Так не расстраивайте меня, — нашлась Анна.
Неохотно я подошла поближе.
— Анна, тебе лучше сесть, — сказала я с полнейшим спокойствием в голосе.
Генрих с облегчением повернулся ко мне:
— Да, леди Кэри, уймите ее. Мне пора.
Он поклонился Анне и быстро вышел. Половину придворных вынесло за ним, половина, застигнутая врасплох, осталась. Анна поглядела на меня:
— Зачем тебе понадобилось вмешиваться?
— Нельзя так рисковать, подумай о ребенке.
— А, ребенок! Почему все думают только о ребенке?
Георг придвинулся ближе и взял Анну за руку.
— Как же иначе? Все наше будущее зависит от него. И твое, кстати, тоже. Успокойся наконец, Мария совершенно права.
— Мы должны были еще договорить, — обиженно возразила Анна. — Нельзя его отпускать, пока он не дал обещания избавиться от нее. Зря ты нас прервала.
— Что толку говорить, — заметил Георг. — Все равно сможешь довести дело до постели только после родов и очистительной молитвы. Надо подождать. Знаешь ведь, он все равно кого-нибудь подцепит, пока ждет тебя.
— А если она сможет его удержать? — простонала Анна, отводя от меня глаза: ведь прекрасно знала, что увела у меня Генриха, как раз когда я ждала ребенка.
— Не сможет. Ты его жена. Он же не разведется с тобой? Он только что избавился от другой. А если ты родишь сына, то и незачем будет. Твоя козырная карта у тебя в животике, сестричка. Держи ее крепко и разыграй как надо.
Она откинулась на спинку кресла.
— Пошли за музыкантами. Хочу посмотреть на танцы.
Георг щелкнул пальцами, подскочил паж.
Анна повернулась ко мне:
— Передай леди Маргарите Стейн, пусть не попадается мне на глаза.
Этим летом двор с увлечением проводил время на реке. Раньше мы никогда не оставались так близко от Темзы, а теперь распорядитель развлечений устраивал водные сражения, водные маскарады, водные пиры для Генриха и новой королевы. Однажды вечером, в сумерки, на реке состоялось огненное сражение, Анна наблюдала за ним из шатра на берегу. Победила команда королевы, и на помосте, устроенном прямо над водой, начались танцы. Протанцевав с полудюжиной партнеров, я оглянулась в поисках мужа.
Он наблюдал за мной, ожидая момента, когда мы сможем исчезнуть. Сдержанный кивок, незаметная улыбка — и мы ускользали в тень ради поцелуя, тайного прикосновения, а иногда, если не могли устоять, и ради кое-чего другого. Темнота у реки скрывала нас, а отдаленная музыка заглушала стон удовольствия.
Мы скрывали свою любовь, и именно поэтому я замечала поведение брата. Он тоже мог быть в центре внимания первые несколько танцев, потом шаг назад, еще шаг — вот он уже вне круга света, исчез в темноте сада. И сэр Франциск Уэстон тоже пропал, знаю, он увел брата то ли в свою комнату, то ли в притоны Сити. Что их ждет — необузданные выходки, игра, скачки при лунном свете или бурные объятья? Георг мог появиться через пять минут, а мог пропасть на всю ночь. Анна думала, он, как всегда, развлекается, бранила его за возню со служанками, а Георг опять и опять отшучивался. Только я знала — им владеет куда более сильная и опасная страсть.
В августе Анна объявила, что удаляется в родильный покой. Утром после мессы Генрих зашел навестить ее и нашел комнаты в полном беспорядке — мебель носят туда-сюда, придворные дамы в трудах и заботах.
Анна сидит в кресле среди всеобщий неразберихи и раздает приказания. При виде Генриха кивает, но не встает, не делает реверанс. Ему, впрочем, все равно, беременная королева совсем вскружила ему голову, он, как мальчишка, падает перед ней на колени, кладет руку на округлившийся живот, смотрит в глаза.
— Нам понадобится крестильное платье для сына, — начинает Анна без предисловий. — Она забрала?
В королевском словаре „она“ значит только одно — исчезнувшую королеву, королеву, которую нельзя упоминать, но так трудно забыть. Ведь она сидела в этом самом кресле, готовила себе родильный покой в этой самой комнате, нежно, почтительно улыбалась королю.
— Оно ее собственное, из Испании.
— Марию крестили в нем? — допытывается Анна, уже зная ответ.
Генрих морщит лоб, пытается вспомнить.
— Да, длинное белое платьице, все в вышивке. Но оно принадлежит Екатерине.
— Платье все еще у нее?
— Мы можем заказать новое, — миролюбиво предлагает король. — Монахини сошьют какое захотите.
Анна вскидывает голову — этот номер не пройдет.
— Мой сын достоин королевского наряда. Он будет креститься в платье, которое носили все принцы до него.
— У нас же нет королевского наряда… — мямлит Генрих.
— Зато у нее есть, — обрывает Анна. — Могу поручиться!
Генрих признает свое поражение. Наклоняется, целует ее руку, сжимающую ручку кресла.
— Не огорчайтесь, — убеждает он. — Срок уже так близко. Клянусь, я пошлю к ней за крестильным платьем. Наш маленький Эдуард Генрих получит все, что вы захотите.
Она кивает, улыбается, треплет его кончиками пальцев по затылку.
Входит повивальная бабка, делает реверанс, объявляет:
— Комната готова!
— Навещайте меня каждый день, — говорит королю Анна. Это больше похоже на приказ, чем на просьбу.
— Дважды в день, — обещает Генрих. — Отдыхайте, моя любимая, время до появления нашего сына пройдет быстро.
Он снова целует ей руку, выходит, а мы направляемся в спальню. Стены там завешаны плотными гобеленами, ни звук, ни свет, ни свежий воздух не проникнут. По камышовым циновкам разбросаны травы — розмарин для аромата, лаванда для утешения. Вынесли всю мебель, кроме огромной кровати, в которой Анне предстоит провести целый месяц, да стола со стулом для повитухи. Несмотря на середину лета, огонь в камине разожжен, так что в комнате можно задохнуться. Горят свечи, хватит света читать или шить, а в ногах кровати стоит наготове колыбель.
На пороге темной, душной спальни Анна отшатывается:
— Не пойду, тут как в тюрьме.
— Всего на месяц, может, даже меньше.
— Я задохнусь!
— Все будет хорошо. Я же выдержала.
— Но я королева.
— Тем более.
Повитуха вырастает у меня за спиной.
— Вашему величеству нравится?
— Тут как в тюрьме.
Анна очень бледна.
— Все так говорят. — Повитуха смеется и вводит ее в комнату. — Вы будете рады отдохнуть.
— Скажи Георгу, пусть зайдет попозже. — Анна оборачивается ко мне. — И пусть приведет кого-нибудь забавного. Я не собираюсь сидеть в одиночестве. Здесь хуже, чем в Тауэре.
— Мы придем пообедать с тобой, — обещаю я. — А сейчас отдыхай.
Анна удалилась от двора, и король вернулся к обычному распорядку дня. Каждое утро с шести до десяти охота, потом обед, днем — визит к Анне, вечером — развлечения.
— С кем он танцует? — допытывается она въедливо как прежде, хотя лежит без сил, вся в поту.
— Ни с кем особенно. С Мадж Шелтон, с Джейн Сеймур. Леди Маргарита Стейн похваляется дюжиной новых нарядов. Но все это не важно, лишь бы ты родила сына.
— А с кем он охотится?
— Только в мужской компании, — лгу я. Сэр Джон Сеймур купил дочери чудесную охотничью лошадку. В синем платье Джейн отлично выглядит в седле.
Анна смотрит подозрительно.
— А ты-то сама не гонишься за ним? — спрашивает она мерзким голосом.
Качаю головой.
— Совершенно не жажду менять свою жизнь, — ответ достаточно честный.
Возьми себя в руки, прекрати думать об Уильяме. Когда представляю себе линию его плеч, как он лежит, обнаженный, в утреннем свете, каждый прочтет мои мысли по лицу. Я слишком принадлежу ему.
— Ты следишь за королем? Ради меня!
— Он ждет рождения сына, как и весь двор. Если будет мальчик, тебе нечего бояться. Ты сама знаешь.
Она кивает, закрывает глаза, откидывается на подушки, ворчит:
— Боже, скорей бы уж это кончилось.
— Аминь, — отзываюсь я.
Без надзора сестры я свободнее провожу время с Уильямом. Мадж Шелтон часто исчезает из нашей общей спальни, мы заключили негласный договор — всегда стучаться и сразу же уходить, если дверь заперта изнутри. Мадж совсем юная особа, но при дворе она быстро взрослеет. Она понимает, шансы на удачное замужество зависят от хрупкого равновесия — одновременно внушить мужчине страсть и не бросить тень на свою репутацию. А с тех пор, как я была молоденькой девушкой, двор изменился только к худшему.
Уловки Георга работают не хуже. Он, сэр Франциск, Уильям Брертон, Генрих Норрис без королевы остались не у дел. Утром охотятся с королем, днем их иногда зовут на совет, но большую часть времени они бездельничают. Волочатся за придворными дамами, удирают по реке в Сити, без объяснений исчезают на целую ночь. Я поймала брата как-то ранним утром. Любовалась восходом солнца над рекой и вдруг вижу — гребная лодка причалила к дворцовой пристани, Георг расплачивается с лодочником и не спеша идет по садовой дорожке.
— Георг! — позвала я, поднимаясь со скамейки между розовых кустов.
Он вздрогнул.
— Это ты, Мария? — Его первая мысль — об Анне. — С ней ничего не случилось?
— Все в порядке. Где ты был?
Он пожал плечами:
— В гостях у друга Генриха Норриса. Танцевали, обедали, играли немного.
— И сэр Франциск там был?
Он кивнул.
— Георг…
— Не кори меня, — прервал он. — Кроме тебя, никто не знает. Мы все держим в секрете.
— Если дойдет до короля, тебя сошлют, — сказала я напрямик.
— Он ничего не узнает. Сплетни распускал один конюх, теперь он уволен, и слухам конец.
Я взяла его за руку, заглянула в темные болейновские глаза:
— Георг, я боюсь за тебя.
Рассмеялся. Ломкий, деланый смешок.
— Не надо. Совершенно нечего бояться. Нечего бояться, некуда податься, нечего желать.
Анне так и не досталось королевское крестильное платьице. Королева получила письмо от короля, предписывающее ей раздельное жительство. К ней обращались как к вдовствующей принцессе, и она с такой силой перечеркнула титул, что порвала пергамент. Ей угрожали — она никогда больше не увидит свою дочь, принцессу Марию, отправится в заброшенный замок Бакден в Линкольншире, покуда не отречется от своего прошлого, пока не признает, что никогда не была законной женой короля. В этом безвыходном положении вопрос о крестильном платье — сущая безделица. Королева отказалась отдать его, ссылаясь на то, что это — ее собственность, привезенная из Испании, король больше не настаивал.
Я думала — как ей живется в холодном доме на краю болот, в разлуке с дочерью. Ведь и у меня честолюбие той же самой женщины отняло сына. Думала о ее непоколебимой решимости поступать праведно перед лицом Господа. Я скучала по ней. Она заменила мне мать, когда я впервые появилась при дворе, а я предала ее, как дочь, любя, все-таки предает мать.
