Глава 3. Посвящение в Спас

Собственно говоря, самую первую степень посвящения Дмитрий получил в шестнадцать лет, пройдя настоящий древний обряд. Его совершил родной дед Дмитрия, Алексей Степанович, тот самый портретист- живописец, чей портрет висел на стене парусного корабля отца. Алексей Степанович принял внука в характерники. Так называла себя элитная верхушка знаменитых казачьих разведчиков- пластунов. Они владели таинственным умением вызывать в себе различные сверхспособности, входя в особое трансовое состояние — Спас.

— Этот день навсегда останется в твоей памяти, — наставлял Дмитрия дед, собственноручно, механической машинкой, подстригая его накануне ожидаемого события. — Точно так же когда- нибудь и ты будешь готовить к древнему таинству другого юнца. Кто он мне будет? Праправнук? Дай Бог ему здоровьичка.

Дед отвернулся к образам, перекрестился. Дмитрий смотрел во все глаза: ему показалось, что дедушка, внешне привычно суровый, смахнул большим пальцем набежавшую слезу, застыдясь своих чувств.

Наутро подняли парня в самую рань, до первых петухов, когда за окном еще плавали сизые сумерки.

— Вставай, казак, вся родня уже собралась, — сочным, помолодевшим голосом сказал дед, уже причесанный и нарядно одетый. — Не то, не ровен час, счастье свое проспишь.

Дмитрий вышел на кухню и увидел отца. Приехал! Они обнялись.

— Потом наговоритесь, — строго молвил дед.

Дмитрий начал умываться, нагнулся над тазом, и бабушка окатила его спину прохладной водой из ковшика, приговаривая, как ведунья:

— Водица- водица, ты моя сестрица. унеси плохие сны, ломоту- дремоту, хворости- зевоту. дай внуку моему здоровья богатырского!

— Эту водичку я в Золотом Ключе набрала, — шепнула она Дмитрию, вытирая ему спину расшитым полотенцем, какие дают на праздник.

Крепко сбитая, высокая, под стать своему мужу, она была неутомима в работе и считалась первой плясуньей на хуторе. На бабушке держалось все хозяйство, включая домашнюю птицу, коров, свиней. Дед, правда, помогал ей, но больше занимался лошадьми и, несмотря на возраст, тренировкой тела.

На столе в горнице уже возвышалась большая кринка молока утреннего надоя. Бабушка слила из нее в глиняную кружку весь верхний слой — сплошные сливки, — поставила перед Дмитрием.

— Пей, родимый. Набирайся сил. И вот это яйцо я приготовила тебе. Белоснежка наша снесла.

Яйцо было крупное, породистое. Дмитрий разбил его, стал пить и обнаружил, что в нем оказалось два желтка.

— Очень хороший знак, — решили все, а бабушка на радостях пошла в курятник и подсыпала Белоснежке отборного корма — рассыпчатой гречневой каши.

— Ну, внучок, пора.

С торжественным видом дед открыл сундук, откинув резную дубовую крышку: здесь хранились разные вещи, дорогие его сердцу. Перебрав несколько рубах, вытащил полотняную, домотканную, с воротом, расшитым красными узорами.

— Вот, надень. В ней когда-то меня в Спас принимали.

Рубаха пришлась Дмитрию впору. И не мудрено: дед был лихой казак. О таких издавна говорят: могучий, как дуб, твердый, как кремень.

— Пап, а тебя тоже посвящали в этот самый Спас? — спросил Дмитрий, глядя на отца.

За него ответил дед, продолжая ненавязчиво наставлять:

— В Спас посвящают не всех, а только тех, на кого десница судьбы укажет. На батьку твоего, однако, указала. Как и на тебя, внучек. Видно, Доля у нашего рода такая — Служить и Оборонять.

Потом он велел подойти Дмитрию к образам и надел ему на затылок брыль — соломенную плетенку в виде особого головного убора. Дед специально смастерил его к этому случаю. Помолились, как подобает, поклонились Всевышнему в пояс.

За околицу вышли всей родней, в приподнятом настроении. Бабушка затянула песню, которую вскоре подхватили другие женщины. Потом к ним присоединились мужчины, добавив в мелодию более низкие ноты. Так, с песнями, прибаутками, направились по утоптанной тропинке к высокому кургану, что находился в километре от хутора.

Женщины несли в плетеных корзинах перебродившее домашнее вино, завернутые в льняные полотенца караваи хлеба, колбасу, сало. А что за песни пели! Проникновенные, сильные. В иные минуты они вызывали в душе особые вибрации, от которых у Дмитрия начинали идти по телу ответные горячие волны.

Курган был древний, веками скрепленный, облагороженный густой, но низкорослой травой. В бледно- сиреневой предрассветной дымке он казался огромной кучей золы, на которой еще не погасли догорающие угольки, создавая красно- малиновые тона.

— Дед! Маки расцвели! — догадался Дмитрий.

— Вот и славно, — откликнулся Алексей Степанович. — Именно их мы и ждали.

И Дмитрий понял, зачем дед несколько дней подряд ходил на курган: проверял, готовы ли зацвести маки!

Родня, даже бабушка, остались внизу, у самого подножья холма, стали устраивать походный стол, расстелив по земле чистые скатерти.

Отец, Дмитрий и дед поднялись на курган, встали лицом к восходу солнца. Но его еще не было на горизонте, а лишь начинала алеть, наливаясь таинственной силой, узкая полоска вдали. Отец был молчалив и серьезен. Задиристый ветер трепал полы его легкого пиджака, не застегнутого на пуговицы.

— Вот и подходит час твоего взросления, сын, — тихо сказал он.

Они сели на траву. Она была сухая, не сдобренная росой, потому что ночь выдалась удивительно теплая. Снизу, от подножия кургана, доносилась песня — мощная, высокая.

Дмитрий оглянулся. Оказывается, родня- а собравшихся было человек тридцать — затеяла настоящий хоровод вокруг стола с разложенными яствами. Дед тоже посмотрел вниз, на танцующих. Морщины на его загорелом лице разгладились, и если бы не усы и борода, уже седые, он мог бы сейчас вполне сойти за молодого мужчину. И это явное преображение, происходившее на глазах у Дмитрия, запечатлелось в его памяти сильнее всего.

— Восход начинается, — привлек их внимание отец.

Небесный свод уже налился маковым цветом. Отчаянно звонко защебетали пичуги, приветствуя древнее светило. Лучше, чем люди, они понимали, что это источник их жизни и силы, начало всех начал.

Огненный шар неторопливо всплыл из бездны и степенно, как берегущий силы путник, стал подниматься все выше и выше. Дмитрий смотрел, не отрываясь, на него под певучее бормотание деда, творящего молитву. И вместе с этим пением, набирающим силу, он стал ощущать, как его тело наливается бодрящим теплом.

— Я вверяю своего внука тебе, Великий Боже, как прежде волхвы отдавали тебе своих учеников и преемников. Взрасти это цветок, напои Божий стебель водой знаний. — расслышал Дмитрий слова, с чувством произнесенные дедом. — Дай силу и дух древних. И да прими его в ряды обучающихся, дай узреть хрустальную стену, Великий Спас. Пусть он идет по дороге избранных, путем праведным. И да будет так! И так будет! — воскликнул дед, вскинув ладони к Солнцу.

Потом, когда они уже спустились с кургана и приступили к застолью, дед, наклонясь к уху Дмитрия, сказал поучительно, подняв указательный палец вверх:

— Запомни, внук. Научиться Спасу может далеко не каждый. А только тот, у кого в жилах течет славянская кровь. Давние предки наши особый оберег для этого сделали. Потому и называется ученье — Славянский Спас. И крепью славянского войска всегда были характерники — люди, владеющие силой Спаса. Во время битвы с врагом такой человек напрямую общается с Богом. И Бог, выручая, заслоняет его Золотым Щитом. Вот что такое Спас! И ты не ленись и себя не щади, чтобы стать настоящим характерником. И будешь ты мил и угоден Богу.

А уже через два года, перед тем, как Дмитрий отправился учиться на разведывательном факультете Новосибирского высшего военного командного училища, дед принял у него главный экзамен на право называться «характерником». И если бы Дмитрий тогда не смог уклониться от двух выпущенных в него дедом с расстояния в семь метров пуль из карабина «Сайга», то и не было бы сейчас «рекса» спецназа майора Одинова. Спас был системой, не прощавшей ошибок ни чужим, ни своим. Системой выживания славянского этноса. И, даже получив от деда тайную молитву «характерника» и освоив боевую сторону Спаса, Дмитрий понимал, насколько он еще далек от того, чтобы считать себя познавшим все тонкости Спаса Великого.