Глава 4
Брошь, украденная у Ирмы, не годилась. Старик окончательно убедился в этом после часа терпеливых попыток согнуть кончик иглы так, чтобы получилась отмычка. Но металл оказался слишком твердым. Игла не сгибалась, а значит, отодвинуть маленький язычок в замке ею было невозможно.
– Иди-ка сюда, дружок.
Гройс похлопал по ноге и приласкал подбежавшего пса. С утра Ирма уехала, и старик выпросил у нее разрешение оставить Чарли с ним в комнате.
– Ты, говорят, дурачок.
Пес, вывалив язык, дружелюбно вильнул хвостом.
– Ну точно дурачок, – вполголоса сказал старик. – А что это у нас тут есть для тебя?
Он вытащил из-под подушки белый мякиш. Кусок хлеба Гройс спрятал после завтрака, а когда Ирма унесла поднос, размял его и смешал с сахаром. Сахар тоже пришлось выпрашивать. Гройс пожаловался, что чай несладкий, и Ирма принесла целых четыре куска прекрасного рафинада.
Вернее, ничего прекрасного в нем не было. Хороший рафинад должен быть мелкий, твердый, чтобы ничем, кроме как сахарными щипцами, его не расколоть. Гройс понимал в этом толк. А Ирмины кубики крошились прямо в пальцах. Однако старику именно это и требовалось.
Он незаметно ссыпал растертый сахар в крошечный кулек, который смастерил из оторванного угла салфетки. Молчаливой улыбкой поблагодарил свою тюремщицу, а когда та закрыла за собой дверь, выплюнул в подставленную лодочкой ладонь теплый чай, который держал за щекой. Разболтал сахар в чае и смешал сироп с мякишем. Ладонь оттер об одеяло, а влажный хлеб положил сушиться на батарею, обнаруженную за кроватью. Тепла от нее не шло, но жар и не требовался: хлеб отлично высох на воздухе за пару часов.
Наживка была готова.
– Давай проверим, любишь ли ты сладкое. – Гройс отщипнул кусочек от мякиша и протянул псу.
Тот слизнул быстрее, чем старик успел сказать хоть слово.
– Ай, молодец. А теперь попробуем так…
Гройс негромко щелкнул языком. Чарли вопросительно посмотрел на него, и в награду получил еще один кусок.
Старик спустил ноги с кровати, дождался, пока пес утратит интерес и отвернется.
Снова издал щелчок.
Чарли обернулся, высоко подняв курчавые уши. На ладони человека уже лежал приготовленный для него сладкий хлеб.
Пес оказался внимательным учеником, а Гройс был исключительно терпелив. Когда Чарли понял, что пристальный взгляд на этого странного гостя, не слезающего с кровати, обеспечивает ему лакомство, старик перешел на следующий уровень. Он опустил руку с хлебом к полу, и как только пес слегка подогнул колени, щелкнул языком.
Спустя полчаса Чарли освоил команду «лежать».
Гройс использовал технику кликера – способ, при котором в тот момент, кода собака совершает правильное действие, издается звуковой сигнал, а затем животное поощряется лакомством. Михаил Степанович пару раз видел, как профессиональные дрессировщики используют кликер – простой маленький приборчик, издающий щелчок.
Кликера у старика не было. Но он мог его имитировать.
– Ты, братец, далеко не глуп, – поведал он Чарли, когда тот, закончив тренировку, запрыгнул к нему на постель. – Я бы даже сказал, ты умен. Слышишь, чучело?
Он потрепал пса по голове.
– А теперь давай сообразим, где нам все-таки раздобыть отмычку.
Но прежде следовало вернуть брошь хозяйке так, чтобы она ни о чем не догадалась. Можно было спрятать украшение под матрасом, но Гройс не хотел рисковать. Если Ирма хватится своего янтаря и решит обыскать комнату, ему больше не удастся убедить ее в том, что он смирившийся со своей участью слабый старичок. Который даже рад, что нашелся слушатель для его баек.
Это сказала Ирма. Поставив перед ним бутерброды и тарелку с кашей, собралась уходить, но вдруг повернулась с приветливой улыбкой:
– А ведь вы в глубине души рады. Признайтесь, Михаил Степанович!
– Чему? Овсянке?
– Возможности побеседовать с понимающим человеком!
Сперва Гройс подумал, что она тонко шутит. Затем – что откровенно глумится. И лишь радостное выражение ее лица убедило его, что это не ирония.
– Старым людям всегда хочется поговорить о своем героическом прошлом, – сказала Ирма, ласково глядя на него сверху вниз. – Наверняка вам приятно, что кто-то заинтересован в ваших историях. Помню, к нам в школу приходил пенсионер, ветеран войны…
Она ударилась в воспоминания об инвалиде, единственной отдушиной которого, по ее убеждению, были встречи с пионерами на девятое мая. Гройс слушал ее и представлял, как тарелка летит Ирме в физиономию, как горячая овсянка стекает по ее аккуратному маленькому носику и круглым щекам, повисает сопливыми ошметками в тщательно уложенных волосах… Обесценить его жизнь до того, чтобы предположить, что он будет радоваться собственному унижению! Он, прикованный к кровати! Гадящий в ведро!
Гройс чудом удержался от вспышки. Выручил его пес. Чарли сидел под ногами Ирмы, и сжав край тарелки с такой силой, что казалось, фарфор вот-вот треснет, старик внезапно подумал, что горячая каша разлетится по комнате и попадет на пса.
Эта мысль заставила его ослабить хватку. Ирма разливалась соловьем, вспоминая, как детьми они слушали ветерана и благодарили его, а тот в ответ умиленно жал детские ручонки.
«Потом приходил домой и напивался в зюзю, – злобно подумал Гройс. – Или альбомы порнографические рассматривал, с такими же детишками на фотографиях».
Он исподлобья взглянул на женщину. Как же она книги-то пишет с таким знанием людей? Картонная чушь? Но ведь продаются же, и, судя по всему, хорошо продаются.
– Дадите мне почитать какой-нибудь из ваших детективов? – спросил он, перебив ее на полуслове.
Ирма весело подняла брови.
– С чего вдруг? А-а, хотите посмотреть, будут ли ваши истории обработаны должным образом! Не беспокойтесь, я хороший писатель.
Она подмигнула ему и вытащила из кармана гигиеническую помаду.
– Будете себя хорошо вести, вечером получите мою книжку в награду!
Привычно провела по губам и вдруг, словно подмигивания было мало, наклонилась и клюнула его жирным пахучим ртом в худую щеку.
Гройс оторопел. Это уже отдавало издевательством.
– Мы с вами можем стать настоящими друзьями, – серьезно сказала Ирма.
Тогда-то он и сообразил попросить ее оставить ему пса. Раз уж они без пяти минут друзья.
С брошью старик поступил в конце концов просто. Осторожно зацепил иглу за шерсть на груди Чарли, придержал его и бросил в коридор кусочек сахарного хлеба. Боялся, что не докинет до двери, но все получилось даже лучше, чем Гройс ожидал: хлебный шарик долетел до стены коридора, ударился об нее и отскочил куда-то вбок.
– Ищи!
Умница Чарли бросился за лакомством. Существовал риск, что брошь свалится с него еще в комнате. Но старику повезло. Он услышал негромкий стук, когда пес выскочил наружу.
Ирма найдет брошь в коридоре и решит, что она сама упала с платья.
– Проволока, – пробормотал старик, бессильно дергая рукой и прислушиваясь к тоскливому дребезжанию цепочки. – Где бы раздобыть проволоку…
– Я готова, – сказала Ирма, целясь шариковой ручкой в страницу блокнота. – Про тараканов было просто и действенно. Расскажите что-нибудь похожее.
– Простое и действенное? – Гройс задумался. – Видите ли, все мошенничества довольно просты. Поэтому они и работают. В их основе лежит присущая многим вера в то, что именно они заслуживают найти портмоне с десятью тысячами долларов. Большинству хватает здравого смысла понять, что нельзя вложить два рубля и получить через неделю двести. Задача хорошего мошенника – обращаться к другому голосу в их голове, минуя голос разума. И заставить его говорить так громко, чтобы он заглушал все остальное.
– Можно пример?
Гройс ненадолго задумался.
– Вот смотрите: очень простой трюк. «Волшебный кошелек». В интернете вам попадается объявление: «отправь на этот счет любую сумму, и завтра она удвоится». Что делает наш клиент?
– Отправляет рубль?
– Обычно чуть больше. Стольник, кто-то даже не жалеет двухсот рублей. И что он видит на следующий день?
– Четыреста рублей?
– Верно. Удваивается лишь новая сумма, переведенная на счет. Поэтому наш голубчик переводит… сколько?
– Тысячу!
– Двести пятьдесят, – улыбнулся Гройс. – На этом этапе человек еще сам не верит своему счастью и хочет убедиться, что все взаправду. Через сутки на его счету оказывается пятьсот рублей, и вот тогда он играет по-крупному. Пять тысяч!
– И вы отдаете ему десять?
– Конечно.
– А если он уйдет с этими десятью тысячами и больше не появится? Вы останетесь в минусе.
– Один из двадцати уйдет, – согласился Гройс. – Но мне хватит и девятнадцати. Они уже прочно сидят на крючке. Самый важный элемент мошенничества – какой?
– Обман!
– Доверие, – укоризненно поправил старик. – Без доверия нет игры. Купить доверие большинства людей можно очень недорого. Достаточно отдать им четыреста рублей вместо двухсот, и они уже думают, что могут смело вручить вам двести тысяч. «Этот человек не обманул меня один раз, значит, не обманет и второй». Почти все делают эту ошибку.
Он снисходительно пожал плечами.
– Вам действительно присылали на «Волшебный кошелек» двести тысяч? – не поверила Ирма.
– Максимальной суммой, кажется, было восемьдесят. Но ведь плательщик был не один. Однако мой любимый момент в этой игре заключается вовсе не в первом обмане. В конце концов, здесь жертва еще может переиграть мошенника, как вы верно заметили. Большинство попадается на удочку, внеся десять-двадцать тысяч. А теперь следите за руками… – Гройс сжал кулак, дунул на него, раскрыл – и на ладони его оказался свернутый из салфетки цветок. Ирма ахнула. – Когда первые сорок жертв потеряли по десять тысяч и сидят злые как собаки, кляня обманщиков, – что вы делаете? Правильно: публикуете новое объявление. Какое?
Ирма недоуменно молчала.
– Они уже один раз попались на крючок и теперь уверены, что больше их не обмануть, – сказал Гройс. – Так что же именно нужно написать во втором объявлении, чтобы они снова купились? Давайте, – подбодрил он, – вы же писатель! Знаток человеческих душ!
Ирма оскорбленно поджала губы:
– Вот именно, душ. А не пороков!
– На месте первого объявления вы публикуете второе. – Гройс наклонился к Ирме и раздельно произнес:
– «Обмани волшебный кошелек».
Старик откинулся назад с выражением глубокого удовлетворения на лице.
– Не понимаю, – растерянно сказала Ирма. – В чем смысл?
– В том, что за символическую сумму каждому желающему раскроют способ получить все деньги, накопившиеся в волшебном кошельке. Представьте: вы только что потеряли десять тысяч и понимаете, что стали жертвой развода. Как вдруг вам предлагают обмануть мошенников. Забрать у них все свои средства, а заодно и те, что внесли другие лохи. Для этого нужно лишь двадцать раз перечислить на тот же счет по пятьсот рублей. Тогда машина сломается и выдаст вам всю сумму.
Ирма уставилась на старика:
– Вы шутите?
– Ничуть.
– Только болван может поверить в такое!
Гройс пожал плечами:
– В нашей стране для болванов нет ограничений на совершение финансовых операций.
И видя, что она ошеломленно молчит, добавил:
– Я ведь предупредил, что большинство мошенничеств очень просты. Человека сердит мысль, что его обманули. Как развести его еще раз? Нужно заставить его поверить, что теперь он сам может обмануть воров. Отомстить им! Ради этой призрачной надежды наш герой станет терпеливо переводить двадцать раз по пятьсот рублей, свято веря, что таким образом ломает систему. А заодно кидает своих собратьев-неудачников!
Ирма с минуту осмысливала сказанное.
– Знаете, – вдруг сказала она, – с таких типов не грех и срубить по десятке.
Гройс удивленно взглянул на нее – и захохотал.
– Вот вы и сделали первый шаг на пути к криминалу, моя дорогая.
– Я презираю дурней. Тем более жадных дурней.
– Так ведь большинство таково, – ласково сказал Гройс. – Не слишком умны и радуются случаю заработать копеечку на ближнем.
– Вы не очень-то верите в людей!
– Для этого я слишком хорошо их знаю. Вот вам простая загадка: в комнате десять человек. Кого из десяти следует назначить лохом?
На этот раз Ирма размышляла недолго:
– Самого глупого?
– Самого уверенного.
– Почему? – изумилась она.
– Он думает, что его-то уж точно никто не проведет. Самоуверенный человек сделал за кидалу половину работы. Он сам усыпил собственную бдительность.
По лицу Гройса скользнула такая двусмысленная усмешка, что взгляни Ирма на своего пленника, ее иллюзии насчет его отношения к ней развеялись бы в долю секунды.
– Люди все-таки кретины, – фыркнула Ирма.
На какой-то момент Гройса охватило нечто вроде нежности. Какая она трогательная в своей самонадеянности, какая милая! Эта ученически прикушенная губа, упавшая на глаза прядь волос, эта очаровательная сосредоточенность! А снисходительная улыбка на ее губах, когда она описывает глупцов, клюющих на простейшую приманку! Честное слово, подумал Гройс, если все писатели таковы, мне стоило давным-давно переключиться на них, а не шерстить карманы простых пользователей интернета.
– Запишите себе в копилку, – сказал он, – одно простое объявление, которое работает везде и всегда. «Одинокая старушка завещает свою жилплощадь за достойный уход. Конверт с обратным адресом и сто рублей на пропитание вышлите предъявителю такого-то паспорта».
– Об этом еще О. Генри писал!
– Вечная история, – одобрительно кивнул Гройс. – Он сам был мошенник и знал, о чем говорил.
– Это еще неизвестно!
– Поверьте, я своих чую!
Ирма от души рассмеялась.
– Это великий писатель вам свой? Михаил Степанович, не преувеличивайте собственную роль в истории! О. Генри одной крови со мной, а не с вами.
– Это была шутка, – скромно сказал Гройс. – Возможно, не слишком удачная.
Женщина нахмурилась. Ярко накрашенный рот сжался в линию, вокруг которой обострились злые морщины, точно стрелки, указывающие наблюдателю: опасность здесь.
Переход от улыбки к мрачности насторожил старика. Почва под его ногами вдруг превратилась в лед, под которым темнела глухая вода.
– Вы надо мной смеетесь? – неприятным голосом осведомилась Ирма.
– Над вами? Нет, конечно.
– Вы сказали «шутка». По-вашему, я не в состоянии оценить ваш искрометный юмор?
Вообще-то именно так я думаю, мысленно сказал Гройс. И не только мой. Ты слишком сконцентрирована на себе, моя дорогая, а юмор предполагает умение абстрагироваться.
– Я действительно неудачно пошутил, – смиренно сказал он. И решив, что с самоуничижением в его положении перестараться нельзя, добавил: – Наверное, в глубине души я хочу придать себе значимости. Вот и пытаюсь сделать это… довольно неуклюже.
Несколько секунд Ирма смотрела на него без всякого выражения. Гройс уже знал, что так бывает всякий раз, когда она обдумывает, не лжет ли он ей. И похоже, в этот раз ее проницательность неожиданно включилась, потому что Ирма не верила Гройсу, он это видел. Хотела верить – но не верила.
«Я где-то допустил ошибку».
Но он уже знал где. Когда назвал имя О. Генри. Не следовало затрагивать тему писательства, для Ирмы это больной вопрос. Десятки изданных книг, сотни тысяч читателей, а она до сих пор числится «женщиной-детективщицей». «Детективы – не литература!» – наверняка этот лозунг преследует ее всю жизнь. Гройс понятия не имел, хорошо ли пишет автор Елена Одинцова (он предполагал, что паршиво), но его тюремщица Ирма, несомненно, улавливает оскорбление в любом упоминании других писателей. Особенно если старый прохиндей, сидящий на цепи, сравнивает с ними не ее, а себя.
– Ладно, бог с вами. – Она все же снизошла до его извинений. – Валяйте, рассказывайте дальше.
Гройсу расхотелось валять. Он непростительно расслабился со своим чувством превосходства над ней, забыл, что должен быть постоянно начеку. Он все еще в наручниках, и у него по-прежнему нет отмычки, а Ирма из племени обидчивых – тех, кто начинает кровоточить всей душой от любого неосторожного слова. Но это полбеды, а вторая половина – что она при этом мстительна. За каждую каплю пролитой крови враг заплатит ведром своей. Ты даже не успел понять, что ненароком уколол человека булавкой, как тебя уже истыкали стрелами и для верности вспороли живот.
Мне нужно быть очень внимательным, подумал Гройс. А пока я глупый старик, не способный фильтровать базар.
Он собрался с силами и заставил себя улыбнуться ей.
– Я еще не рассказывал вам, как продал одному любителю-уфологу останки пришельца? Хотя нет, лучше как-нибудь в другой раз.
Гройс не гордился этим случаем. Любитель был человеком до того увлеченным, что труп бесхвостой набальзамированной кошки, лично побритой Гройсом и выкрашенной синькой, заставил его прослезиться. «Я знал, я знал! – бормотал он, дрожащими руками отсчитывая Михаилу Степановичу мятые купюры. – Нам лгут! Пришельцев среди нас много!»
«Вы совершенно правы!» – вполне искренне отвечал Гройс, полагая, что кошек и в самом деле вокруг хватает, а ненормальных старух, делающих чучела из своих любимиц, при некоторой смене угла зрения можно принять за существ с другой планеты. Но его грыз червяк стыда. Грешно разживаться деньгами за счет детей, стариков и невменяемых, а уфолог, предъяви он Михаилу Степановичу хоть десять справок о психическом здоровье, во внутренней классификации Гройса проходил по категории умалишенных.
Несколько оправдывало Михаила Степановича то, что он оказался без копейки денег в чужом городе, и если бы поголодал еще пару дней, съел бы даже ту самую кошку, которую после смерти безумной старухи родственники выкинули на помойку. Но все равно, все равно…
А вот о поездке в Тамбов было приятно вспомнить. Он никому об этом не рассказывал, но история хранилась в его голове во всех подробностях. Перед глазами встала даже фотография из паспорта, позаимствованного им у пьяненького попутчика.
В Тамбове пахло сухой пылью. Жара стояла такая, что отслаивалась и шла трещинами штукатурка. В тени под заборами увядали собаки, барышни обмахивались бумажными веерами, квас из бочек разбирали с самого утра.
Михаила Степановича занесло в Тамбов не по его воле. Он-то предпочитал столицы, будь то российские или европейские, но в данном случае имперские замашки были некстати: приходилось удирать, и быстро. Он долго ехал, путал следы, перескакивал с поезда на поезд, и в конце концов оказался в Тамбове.
Без денег.
Зато с паспортом на имя Голубкова Геннадия Ивановича, сорока пяти лет, не имевшего, впрочем, никакого сходства с Гройсом. Михаила Степановича это не смущало. «Люди сначала слушают, потом смотрят».
Он отряхнул от пыли свой единственный костюм и явился в администрацию Тамбовской области.
Позже в уголовном деле было зафиксировано следующее: «…представился журналистом газеты «Аргументы и факты», не предъявив ни командировочного, ни какого-либо другого удостоверения, и предложил чиновникам совершить творческую поездку в Канаду, организованную его газетой и финансируемую «Контент-банком».
Гройс мечтательно вздохнул. Да, с Канадой – это было красиво. Он тогда подошел к делу творчески. Михаил Степанович расписывал слушателям прохладу горных рек. Упоминал озера Маниту и Онтарио. Обещал увлекательнейшие поездки по дивному северному краю. Заверял, что только обмена опытом не хватает канадским чиновникам, тем более что взгляды всего мира обращены на демократичную развивающуюся Россию.
Но если говорить откровенно, эти кружева и плетения оказались лишними. Достаточно было упомянуть, что поездка финансируется известным банком.
– А зачем это вашей газете? – спросил один из представителей администрации.
Гройс даже очки приподнял на лоб от удивления. И суховато объяснил, что «АиФ» всегда предоставляет площадку для экспериментов, это часть политики издания. Сначала вы поедете к ним, потом они к нам. Будут налаживаться связи, начнется торговля, канадцы откроют в Тамбове гостиницу и дадут денег для строительства дорог, а газета весь процесс будет освещать в своих материалах.
Гройс вещал вдохновенно, однако старался не зарываться: среди слушателей могли найтись те, кто помнил похождения Бендера в Васюках. «Если не книгу читали, так фильм смотрели», – рассудил Михаил Степанович, напустив на себя непринужденный и слегка развязный вид и убеждаясь, что точно попал в образ. Именно таким и представляли столичного журналиста местные чиновники.
Из материалов уголовного дела: «…попросил купить билеты за свой счет, объяснив это тем, что деньги будут выданы редакцией по приезде в Москву, и предложил взять с собой побольше наличных, убедив потерпевших, что Канада известна своими дешевыми качественными товарами».
Позже Гройс сам изумлялся, как ему удалось прокрутить дельце за три дня. Это все жара! Люди слегка ополоумели. Он поманил их прохладой лесных озер, и мысленно они уже купались среди кленов, из которых бородатые канадцы давили сладкий сироп.
Двадцать пятого июня девять человек, уши и животы которых выдавали в них ответственных работников, стояли на перроне и тянули шеи, высматривая поезд. Гройс то и дело отбегал, делал вид, что кому-то звонит, заверял, что все согласовано и их уже встречают, осталось только добраться до Москвы.
Что отчасти было правдой. Ему действительно нужно было в столицу, где уже ждали свои, подготовившие серьезную аферу.
На подъезде к Москве Гройс встрепенулся и спросил у группы, обменяли ли они рубли на доллары. Выяснив, что обмена не было, горестно всплеснул руками. Как же так! В большинстве обменников грабительский курс! Впрочем, это ничего: ему известен пункт неподалеку от вокзала, в котором вместо ненужных рублей выдадут прекрасные канадские доллары, не наживаясь на честных гражданах.
Надо сказать, в поездке Михаил Степанович проявил себя исключительно заботливым человеком. Он хлопотал о горячем чае, выбил для троих попутчиков шерстяные пледы, носился по вагону и до хрипоты спорил с проводником о времени закрытия туалета – в общем, видно было, что журналист болеет душой за общее дело. В свободные минуты он вдохновенно рассказывал, как возил во Францию группу из Суздаля. Слушая эту песнь, чиновники непроизвольно облизывались – большая часть истории Гройса была посвящена описанию ресторанных блюд.
Эта заботливость дала плоды. Ему без лишних слов собрали имеющуюся у группы наличность и торжественно вручили на вокзале, наказав обменять все до последнего рубля. Журналист на клочке бумаги записал фамилии – и напротив каждой сумму, внесенную для обмена. «Чтобы ничего не перепутать, боже упаси». Триста тысяч с одного, двести пятьдесят с другого – люди настроились на серьезные покупки.
Гройс попросил одного из участников поездки присмотреть за его чемоданом, выгруженным на перрон, и деловитой походкой направился в сторону обменника.
Из материалов уголовного дела: «…помимо этого, присвоил чемодан следовавшего в другом вагоне Горемасова И. В. и ввел относительно него в заблуждение группу пострадавших, длительное время не подпускавших Горемасова И. В. к его собственности и даже оказавших физическое сопротивление».
Девять человек из Тамбова ждали на перроне, когда он вернется с их деньгами.
На этой трехдневной операции Гройс заработал около двух миллионов. Тамбовские чиновники оказались людьми доверчивыми, но состоятельными.
Михаилу Степановичу позже предлагали повторить это мошенничество в другом городе, но он отказался: слишком уж хлопот много. И к тому же морда светится – попадет где-нибудь на камеры, не дай бог, потом всплывет в самый неподходящий момент.
– …Неужели они купились на это без всяких документов? – Ирма вновь смотрела на него с недоверчивым изумлением.
Гройс махнул свободной рукой:
– Сделать фальшивое удостоверение не проблема. Но это не нужно. Никто никогда не спрашивает документы, кроме гаишников и вахтеров на проходной.
Он хотел рассказать ей, каким образом можно перехитрить любого вахтера, но вдруг заметил, что она сдерживает улыбку.
– Что? У меня что-то на лице?
– С вашим лицом все в порядке. Просто…
– Что, что? – спросил Гройс, давя раздражение.
– Вы сказали «гаишников», – пояснила Ирма. – Сейчас так никто не говорит. Все давно называют их гибэдэдэшниками. Так интересно наблюдать за человеком уходящего поколения!
«А я-то, идиот, собирался рассказать ей про вахтеров!»
Старик прикрыл глаза – думал, что на секунду, но очнулся лишь тогда, когда его тряхнули за плечо.
– Эй, вы в порядке?
Она встревожилась.
– Я что-то устал, – извиняющимся тоном выговорил Гройс. – Можно небольшой перерыв?
Ирма принесла горячий чай, сахар и даже расщедрилась на пирожное. Назидательно выговорила ему, что он должен следить за собой. Старик рассмеялся бы, если бы ему не было так плохо. Не физически. Но что, если она права, и он жалок – жалок в своей радости от того, что хоть кому-то оказалась интересна его жизнь? Что греха таить – ему в удовольствие вспоминать и Тамбов, и прочие дела, давно оставшиеся в прошлом… Удивительно: только слово придает смысл. События твоей бессовестной грешной жизни вдруг приобретают ценность, стоит начать рассказывать про них. Не потому, что кто-то использует их в своих глупых книжках – о нет! Но проговаривание вслух сродни фиксажу фотопленки; оно сохраняет колышущееся, неверное изображение если не в вечности, то хотя бы в ближайшей минуте.
И это отчего-то оказывается важным.
«Значит, гаишник…»
Если есть люди, рядом с которыми молодеешь, то рядом с этой женщиной Гройс с ужасом ощущал, что стареет. Дряхлеет каждую минуту, проведенную в ее обществе. Почему? Как ей это удается? Гройс много общался с юношами и девушками, чья бесчувственная жизнерадостность лишь восхищала его. Он любил молодость. И любил бесчувственность, всегда говорящую о том, что человек мало страдал. И слава богу, думал Гройс, слава богу.
Но с Ирмой все было не так.
Пару недель назад Михаил Степанович забрел в торговый центр на окраине города, и на выходе к нему пристал продавец. «Вечные цветы, – уговаривал он, – возьмите вечные цветы!»
Гройс заинтересовался и подошел к его прилавку.
Там под стеклянными колпаками стояли срезанные лилии и розы. Старик присмотрелся. Да, это были настоящие цветы, с теми неровностями листьев и лепестков, которые свойственны лишь живому. «Берите, не пожалеете! – сказал продавец. – Поливать не нужно, ставьте где угодно, хоть в туалете».
«Почему они не вянут?» – спросил Гройс.
Парень сказал, что они обработаны газом. «Вечно будут стоять!»
«Вечно – это сколько?» – усмехнулся старик.
«Лет пять», – признался продавец.
«Газом обработаны… – повторил Михаил Степанович. – Получается, они мертвые?»
Парень пожал плечами.
Гройс представил себе мумию цветка, живой труп, который будет стоять на его столе, законсервированный в стеклянной банке, и лишь через пять лет гниение милосердно съест его давно мертвые лепестки и тычинки. Резко развернулся и пошел прочь под затихающие выкрики продавца: где угодно! вечно! вечно!
Вот что она напоминала ему. Безжизненную розу, лишь притворяющуюся живой. Ее шипы по-прежнему были колки, но аромат давно исчез, уничтоженный газом, одновременно сохранившим иллюзию вечной жизни. В Ирме было что-то невыносимо страшное, то, чему он не мог найти слов, но смутно чувствовал, что ужас этот сродни отвращению при взгляде на мертвые бутоны.
