В тот самый день, когда Альбер де Вильрож свалился в лихорадке на плоту, ставшем игрушкой волн, лучи заходящего солнца осветили на берегу реки Брек драматическую сцену.

По малоезженой дороге, пролегавшей среди высохших трав, быстро катилась запряженная четверкой карета. Она была значительно меньше и легче тех огромных фургонов, которыми обычно пользуются на Капе с тех пор, как здесь возникла колония. На левой пристяжной сидел прямой, как жердь, форейтор в огромных сапогах и белом шлеме. Он щелкал бичом и время от времени дул в медный рожок, висевший у него на ремешке через плечо. А кучер, весь день изнывавший от жары, с жадностью вдыхал воздух, который уже становился прохладным.

У обоих висело на боку по револьверу крупного калибра, и оба настороженно смотрели по сторонам.

В карете сидело всего двое путешественников: старик и молодая женщина. Старик, высокий, худой, с редкими седыми волосами на голове и тщательно выбритый, представлял хорошо всем знакомый тип протестантского пастора. Его спутница — одна из тех прелестных златокудрых и голубоглазых англичанок, цвет лица которых напрашивается на устарелое, но все же милое сравнение с цветущей розой.

Несмотря на всю утомительность долгого путешествия, лицо это сохраняло полную свежесть. Однако тревога поминутно пробегала по тонким чертам, складки возникали вокруг рта, и слезы выступали на глазах у прелестной путницы.

— Отец! — грустно заметила она, когда лошади чуть замедлили бег. — Отец, почему мы так медленно плетемся? Скоро ночь, нам бы уже следовало быть в краале.

— Анна, дорогое дитя мое, имей терпение. Мы сделали все, что было в человеческих силах. Мы скачем без передышки. Мы опережаем почту на двое суток…

— Да, но Альбер ждет меня… целых три недели. Он ранен… Быть может, его уже нет в живых, — говорит молодая женщина рыдая.

Старик отер слезу, которая скатилась и у него по морщинистой щеке, и окликнул кучера:

— Дик!

— Мистер Смитсон!

— Где мы сейчас находимся?

— Примерно в десяти милях от Пемпин — крааля.

— До вечера доберемся?

— Если господу будет угодно, джентльмен. И если лошади не околеют.

Вы сможете ехать при луне, когда зайдет солнце?

— Надеюсь.

— Дорогу вы хорошо знаете?

— Направление я знаю хорошо, мистер Смитсон. Но поручиться за то, что дорога безопасна, я не посмею, — негромко ответил кучер. — Видите ли, если бы я не боялся напугать молодую госпожу…

— Тихо! — с тревогой перебил его старик. — Едем! И погоняйте! Я вам заплачу вдвое. И вашему товарищу! Если падут лошади, мы купим в краале других.

— Спасибо, отец! — воскликнула молодая женщина, с нежностью целуя старика. — Спасибо! Ты такой добрый! Я тебя благословляю за каждую минуту, которая приближает меня к Альберу. Он жив, не правда ли? Мы его вылечим, он поправится!..

Как видит читатель, дьявольский замысел Клааса вполне удался. После описанной нами встречи этого мерзавца и его братцев Питера и Корнелиса с загадочной личностью, которую мы знаем только как его преподобие, Клаас времени не терял.

Прошло едва несколько часов после убийства торговца на прииске Нельсонс-Фонтейн, и наш бур выехал в Кейптаун. Подталкиваемый любовью, ненавистью и алчностью, он пустился вскачь в Бельфор. На огромном расстоянии, которое лежит между прииском и этим маленьким городком, он всюду находил своих людей, в каждом краале брал свежих лошадей взамен заезженных и за неделю покрыл четыреста девяносто километров, которые лежали между этими двумя населенными пунктами.

Он пересекал ущелья, овраги, леса, переправлялся через реки, миновал Крамерс — Фонтейн, переправился через приток Оранжевой реки — Стейнкопф-ривер и купил коня в краале Кемпбелс-Дорп. Переправа через Кайбу, на виду миссии Бакхуз, едва не стоила ему жизни. Но он отделался купаньем и потерял в воде лошадь. Из Бакхуза он добрался до Хоптоуна, поднялся на скалистый массив, на что никто в одиночку не отважился бы, я, разбитый усталостью, добрался до Рудкил — крааля. Еще через два дня он был в Ричмонде, оттуда поскакал в Викторию и, не останавливаясь ни днем, ни ночью, прибыл наконец в Бельфор. Он был до такой степени измучен, что не смог слезть с лошади без посторонней помощи, ноги его распухли, и, чтобы снять с него сапоги, их пришлось разрезать. Четыреста пятьдесят километров из Бельфора в Кейптаун он проехал по железной дороге, прекрасно отдохнул в поезде и прибыл на место таким же свежим и бодрым, каким был в момент отъезда. За девять дней он покрыл расстояние почти в тысячу километров, из коих пятьсот — верхом, да еще по такой дороге, трудней которой нет на свете.

В какой-то продажной газетенке, какие одинаково процветают и в зное колонии и в грязи метрополий, он напечатал заметку об убийстве торговца-еврея и отправил госпоже де Вильрож написанное его преподобием письмо о том, что ее муж тяжело ранен и ждет ее в Нельсонс-Фонтейне. Как и следовало ожидать, это известие подействовало на бедняжку, как удар молнии.

— Едем немедленно! — сказала она своему отцу, который тоже был потрясен.

Достойная дочь миссионера, привыкшая ко всем опасностям и невзгодам здешней жизни, Анна не подумала ни о расстоянии, ни о трудностях, ни об опасностях такого путешествия. Мистер Смитсон, всегда готовый пуститься в дальнюю дорогу, согласился беспрекословно, на что был бы способен не всякий житель наших европейских стран.

Он без всякого промедления выехал с дочерью по железной дороге в Бельфор. Туда же вскоре прибыл и Клаас, который решил следовать за ними по пятам.

Миссионер хотел избежать медлительности, с какой передвигаются колымаги, обычно перевозящие пассажиров в алмазный край. Кроме того, он не мог допустить, чтобы дочь путешествовала в сомнительной компании. Поэтому он сговорился в Бельфоре с двумя возницами, которые за довольно круглую сумму согласились доставить его с дочерью на прииск, где он рассчитывал найти своего зятя.

Половину этой второй части путешествия, при всей ее утомительности, молодая женщина перенесла спокойно и твердо. Поддерживаемая лихорадочной тревогой, госпожа де Вильрож думала только об одном — как бы поскорей добраться до места. И возницы только восторгались ее непоколебимой решимостью и неукротимой энергией.

Вот уже отъехали сто километров от Ричмонда. Путники спешили и потому избрали путь, по которому ранее проследовал Клаас. Они находились на Брек-ривер. Эта река образуется из двух потоков, берущих свое начало один — в Викторин, второй — в Ричмонде. Они сливаются у Хонинг — крааля и впадают в Оранжевую реку несколько выше прииска. Зимой эта река весьма бурна, а летом она бы совершенно обмелела, если бы ее не питали многочисленные озера, или «пены».

Лошади страшно устали, но, отчасти чтобы угодить пассажирам, отчасти из собственного желания поскорей добраться до крааля, форейтор покрикивал на лошадей и то и дело хлестал их кнутом.

Карета отъехала километра два и попала в густые заросли, среди которых вилась еле заметная тропинка, незаслуженно называемая дорогой. Солнце опускалось все ниже, тени сгущались. То ли от усталости, то ли боясь встречи с хищными зверями, лошади замедлили шаг.

— Вперед! — понукал их форейтор.

— Стой! — властно приказал из-за куста чей-то грубый голос.

Не обращая внимания на это требование, форейтор подобрал поводья, дал шпоры своему коню, а кучер тем временем быстро зарядил свой револьвер, барабан которого издал при этом сухой треск.

Лошади рванулись вперед и громко заржали. Им ответило ржание других лошадей, по-видимому, стоявших где-то в зарослях. Затем справа и слева раздалось несколько револьверных выстрелов. Лошадь под форейтором упала с пробитым черепом. Сам он был отброшен метров на восемь. Он лежал неподвижно на земле, и кровь шла у него горлом. Кучер стрелял наугад туда, где видел вспышки. Три лошади, задержанные трупом четвертой, убитой, били друг друга ногами, и карета, казалось, вот-вот опрокинется.

Снова затрещали выстрелы, и из-за кустов появилось несколько человек, одетых по-европейски и в широкополых шляпах, надвинутых на глаза. Они громко кричали «ура», а из кареты раздался крик ужаса. У кучера горло было пробито пулей, он упал на дышло, а оттуда свалился на землю, лошадям под ноги.

Тем временем разбойники, угрожая пассажирам оружием, приказали им немедленно выйти из кареты и предупредили, что застрелят их при малейшей попытке к сопротивлению.

Сдавленные стоны доносились из кареты.

— Тысяча чертой! — проворчал один из разбойников. — Неужели мы их всех ухлопали?

— Гм! — так же ворчливо продолжал другой, — Там и не двигается никто.

— А ведь Клаас наказывал курочку не трогать!.. «Убейте кучера, убейте форейтора, ухлопайте старика, если он будет вам надоедать, но женщину пальцем не троньте, не то я вам головы снесу!» — вот как он говорил.

— Да где он, этот верзила? Ведь он собирался разыграть здесь целую комедию! Он должен был нас обратить в бегство и оказаться благородным спасителем этой прелестной особы!

— Чудно все-таки, когда такой парень, как он, который не боится ни бога, ни черта, вдруг прибегает к таким дурацким штучкам!

— Конечно! На его месте я бы долго разговаривать не стал! Я бы подхватил красотку и унес… Вот и все!..

— Однако мы не можем торчать здесь бесконечно, как пугала на огороде!..

— Эй, вы! В последний раз! Выходите, или мы разрубим карету топором! — прорычал первый разбойник.

Внезапно, верхом на огромной лошади, прискакал еще один человек.

— Дорогу! — кричал он. — Дорогу! Гром и молния! Дорогу, или я вас всех выпотрошу, мерзавцы! Назад! Вон отсюда!

— Ну, вот наконец и Клаас! Вот он, «спаситель»! Ладно, идем, комедия кончена!

Разбойников точно охватил ужас при виде всадника, и они поспешно скрылись в густых зарослях. Тем временем бур, дышавший тяжело, как после бешеной скачки, соскочил на землю и бросился к лошадям, которые испугались его и становились на дыбы.

— Однако, — бормотал он про себя, — мои ребята поработали на совесть. Кучер убит. Тем хуже для него. Форейтор тоже убит! Вот это уж напрасно. Теперь мне придется самому править лошадьми, вместо того чтобы ехать рядом с ней, в карете. Ничего, потом наверстаю. Но что это? Уж не выполнили ли они мои приказания слишком усердно? Старик должен был бы орать, как зарезанный, а я ничего не слышу! Женщина-то, вероятно лежит без чувств. Посмотрим-ка, что там делается внутри!

Он перерезал постромки убитой лошади, отвел в сторону остальных, привязал их к дереву и вошел в карету.

Здесь было совершенно темно. Бур стал нащупывать руками, и, несмотря на весь его отвратительный цинизм, дрожь пробежала у него по телу, когда он почувствовал на пальцах что-то липкое.

— Кровь! — воскликнул он.

Схватить неподвижное тело, вынести из кареты и положить на землю было для него делом одной секунды. В последних лучах догоравших сумерек он узнал мистера Смитсона, находившегося в бессознательном состоянии. На груди у него было красное пятно.

— А она? Горе им, если они ее убили!..

— Отец! Где ты, отец?

Белая фигура виднелась в глубине кареты. Анна старалась выйти. Глаза ее расширились от ужаса! В это время бур поднял голову, и Анна оцепенела, увидев его.

— Клаас! — пробормотала она. — Клаас!

— Ваш покорнейший и почтительнейший слуга, сударыня! — сказал тот взволнованным голосом, который никак не вязался с его обычной грубостью. — Не бойтесь ничего. Разбойники, которые на вас напали, уже разбежались. К несчастью, я прибыл слишком поздно.

— Что вы сделали с моим отцом?

— Он здесь. Он ранен… Надеюсь, легко… Сейчас я им займусь. Мы кое-что понимаем в этих делах…

Уничтоженная новым несчастьем, ошеломленная неожиданным появлением бура, Анна смотрела на него с содроганием. А этот гигант занялся раненым с несвойственной ему деликатностью.

— Бедный джентльмен очень плох, — сказал он, качая головой. — Пуля попала в грудь…

— Но он будет жить? О, скажите, что он будет жить!..

— Не знаю. Надеюсь. Если вам угодно. Но прежде всего надо его доставить в крааль, а там увидим. Пожалуйста, сударыня, садитесь в карету. Я усажу джентльмена рядом с вами, и поедем.

Клаас сдержал слово. После томительных четырех часов езды шагом карета остановилась перед забором Пемпин-крааля.

Вместо лая, каким бдительные сторожевые псы обычно встречают чужих, вместо разноголосого мычания и блеяния скота, вместо людских голосов наши путники нашли в краале гробовое молчание. Забор был местами развален, хижины разрушены или сгорели, всюду валялись обломки, которые еле освещала луна, — короче, все говорило, что на «станции» разыгралась катастрофа, какие, увы, слишком часто происходят в здешних местах.

У госпожи де Вильрож сердце сжалось при виде этой ужасной картины. Неужели ее отец так и умрет без помощи? Даже бур, который надеялся сменить здесь лошадей и в чьи расчеты вовсе не входило задерживаться, не скрывал уже своего беспокойства.

Крик радости вырвался у него, когда он увидел огромный фургон, вокруг которого спокойно лежало не меньше двенадцати быков. Покинутый крааль служил убежищем каким-то другим проезжим, которые, пожалуй, смогут чем-нибудь помочь.

— Кто там? — с сильным малайским акцентом воскликнул человек, вооруженный копьем, — по-видимому, погонщик.

— Скажи своему хозяину, что раненый джентльмен и молодая дама нуждаются в немедленной помощи.

— У меня нет хозяина.

— Что же ты здесь делаешь?

— Я сопровождаю в Кейптаун хозяйку. Она возвращается с алмазных полей.

— Дубина! Какая мне разница — хозяин у тебя или хозяйка! Иди скажи хозяйке!

— Хорошо. Иду.

В доме на колесах загорелся свет, и у входа показалась грациозная женщина.

— Кто бы вы ни были, — обратилась к ней Анна слабым голосом, — но откажите в помощи человеку, который находится при смерти. Внемлите мольбе дочери, которая просит у вас сострадания к умирающему отцу.

— Пожалуйста, войдите и располагайтесь, — просто ответила незнакомка.

Клаас, как ребенка, взял на руки несчастного миссионера, поднялся в фургон и положил раненого на циновку.

Выражение глубокого сострадания появилось на лице незнакомки. Она протянула руку госпоже де Вильрож, которую душили рыдания, затем раскрыла ей объятия и прижала к груди.

— Увы, сударыня, — сказала она, — судьба, которая нас столкнула, вдвойне ужасна: вашего отца ранили разбойники, моего отца убили три недели назад в Нельсонс-Фонтейне, и почти у меня на глазах.

Услышав эти слова, Клаас вздрогнул и стал более внимательно разглядывать хозяйку фургона. Несмотря на всю свою наглость, мерзавец задрожал. Он попал в тот самый фургон, который недавно ограбил в Нельсонс-Фонтейне, и даже вспомнил, в каком именно углу свалился заколотый им торговец.

— Да ведь это дочка того старика! — пробормотал он, но быстро овладел собой. — Какого черта она здесь делает? Вот так встреча!..

— Бедная вы моя! — сказала Анна, глубоко тронутая ее сочувствием. — И вы едете одна, куда глаза глядят?

— Я возвращаюсь в Кейптаун. Я буду работать. Постараюсь зарабатывать себе на жизнь… Но вы…

Она хотела сказать: «Вы тоже скоро будете сиротой», — потому что мистер Смитсон все по приходил в себя. Он еле дышал, и губы его покрылись кровавой пеной, его широко раскрытые остекленевшие глаза ничего не видели, щеки запали. Он агонизировал.

Агония была недолгой, но мучительной. Затем наступила последняя судорога, умирающий положил руку себе на грудь, сделал попытку приподняться и упал мертвый.

Невозможно описать отчаяние молодой женщины: она считала, что муж ее тоже тяжело ранен, быть может, уже умер. Таким образом, вместе с лучшим из отцов она теряла и того, кого считала своей единственной опорой в жизни.

Клаас был человеком диким. Он стоял посреди фургона, с глупым видом смотрел на эту сцену отчаяния и переминался с ноги на ногу, как медведь, все время делая неуклюжие попытки утешить Анну, но этим лишь растравлял ее горе и усиливал тревогу. Клаас но испытывал ни тени раскаяния. Он думал о двух убитых им стариках так же хладнокровно, как если бы речь шла о двух подстреленных антилопах. Ему казалось одинаково естественным убить животное ради пропитания и убить человека, который мешает ему в делах. Поэтому он с нетерпением ожидал минуты, когда прах миссионера будет предан земле и можно будет приняться за дальнейшее осуществление планов. Он решил не торопиться, пока находится на английской территории, и все думал, как бы поскорей ее покинуть.

Вскоре хозяина фургона сама предоставила ему такую возможность. Узнав, что Анна направляется к мужу, в Нельсонс-Фонтейн, она сказала ей просто и сердечно:

— Меня зовут Эстер. У меня нет семьи, я совершенно одинока на свете. Будьте моей сестрой. Мне все равно, что ехать в Кейптаун, что возвратиться на прииски. У меня в фургоне имеется всего вдоволь. Ведь это был наш магазин. Я вас отвезу туда. Вы согласны, сестрица?

Анна едва смогла пробормотать несколько слов благодарности. Она дала волю своим слезам, бросилась в объятия чудесной девушки и с нежностью ее обняла.

«Отлично! — решил бур, потирая руки. — Править фургоном буду я, и пусть меня возьмут черти, если он попадет на прииск. Он поедет туда, куда я захочу. А женщины даже не заметят. Затем надо признать, что мой братец Питер все-таки удачливый малый. Я искал жену, а нашел двух. Поделимся. Питеру — еврейка, мне — англичанка. Что касается Корнелиса, пусть пока подождет. Очень уж у него рожа прожарена револьвером. Итак, значит, все идет хорошо. Теперь нам остается только найти сокровища кафрских королей».