8
Он очнулся в момент, когда обрушился поток ледяной воды, и сразу понял, что его не застрелили, а ударили чем-то по затылку. А сейчас, значит, отливали, чтобы продолжить муки. Удивительно, сознание включилось сразу, то есть он чётко вспомнил, где находится и что произошло. Не открывая глаз, чтоб ничего не заметили, Зимогор осторожно двинул рукой и нащупал увесистый булыжник. Надо чуть приподнять веки, пока стекает с лица вода, высмотреть, где кто стоит, и ударить внезапно. Тогда точно застрелят, просто с испугу, по инерции: уголовники все психи…
Он приоткрыл глаза и увидел над собой топографа с резиновым ведром. Он что-то говорил или спрашивал, однако в ушах гремело и Олег различил лишь шевелящиеся губы.
— Где?.. — будто бы спросил Зимогор. Реакция была странной — топограф засмеялся и вылил остатки воды на грудь. Потом что-то сказал, махая рукой за реку.
— Ты живой? — он не слышал даже собственного голоса, однако говорил правильно и связно, поскольку его понимали: спутник радостно закивал головой.
«Почему он живой?» — подумал Олег, вспомнив серый ком тела на берегу.
А он был живой и невредимый, судя по внешнему виду. И даже почему-то весёлый…
Зимогор привстал на руках, земля ещё валилась в одну сторону, и падала голова. Топограф побежал к реке, а Олег пощупал затылок, откуда разливалась тупая боль. Закрыв глаза, чтобы не упасть, он посидел со стиснутыми зубами, и когда снова поднял веки, головокружение не прекратилось, хуже того, начало тошнить — значит, сотрясение мозга…
А топограф бегал, как молодой, и даже не запинался…
Когда он вернулся с водой и стал совать край ведра ко рту, Зимогор оттолкнул его и спросил:
— Почему ты живой?
Лицо у напарника вытянулось, забегали глаза и опустились плечи. Олег не услышал ответа, а сурдоязыка не понимал, зато обнаружил, что в гремящий звон вплетается ритмичный переливный шум горной весенней реки. Топограф суетился: принёс из машины и расстелил спальный мешок, намереваясь переложить Зимогора, затем открыл автоаптечку и закопошился в лекарствах.
Олег поднялся на четвереньки, затем, кое-как удерживая равновесие, встал на ноги. Земля продолжала валиться на один бок, и идти по этому крутому косогору было невероятно трудно. То и дело оступаясь, он добрёл до кромки берега и зашёл в воду. Он не умывался — и так был весь мокрый стараниями топографа; он чувствовал потребность находиться в речном шуме, который выдавливал из головы пустоту, чугунный грохот и боль. Спутник, подобно наседке, прыгал по берегу и что-то говорил, жестикулируя руками и пальцами.
После того как Зимогора стошнило, кажется, стало легче, но, выйдя на сушу, он вновь ощутил бесконечный крен земли. Правда, открылся слух.
— Мне тоже досталось, Олег Палыч! — оправдывался топограф, норовя подставить плечо. — Поддых саданули, думал не встану!.. Едва потом отдышался! Кажется, рёбра треснули, в грудной клетке…
Он попросту прикинулся мёртвым и отлежался, чтоб больше не трогали.
Возможно, и правильно сделал…
Добравшись до машины, Олег сел за руль: местные бандюги ничего не тронули, не испортили, двигатель завёлся сразу. Он не выбирал направления, а поехал дальше, по броду через реку и по лесистому распадку — куда тянула дорога. Однако катиться на колёсах по вздыбленной и тряской земле оказалось ещё труднее, чем идти. Каждая выбоина на дороге отдавалась болью в затылке, и ком тошноты плавал у самого горла. Он стискивал зубы и газовал, поскольку чудилось, будто всё время едет в гору. А топограф не затыкался:
— До первого поста ГАИ! Или до деревни! Позвоним в милицию! Я их хорошо рассмотрел и запомнил. Найдут! Это же вооружённый разбой! За это полагается лет десять!..
Зимогор не знал, куда выведет этот просёлок, а «штурман» был занят не дорогой, а предстоящей местью; впрочем, сейчас было и не важно, главное, уехать от этого места, найти людей, ближайшее жильё, чтоб отлежаться. У него уже было сотрясение мозга, перед первой свадьбой, когда в одночасье решили с невестой в зимние каникулы сгонять на Красноярские Столбы. Тогда он сорвался на Перьях, на глазах будущей жены улетел на сорок метров вниз и не разбился насмерть, поскольку угодил в двухметровый сугроб. Могло бы вообще ничего не случиться, не будь накануне сильной оттепели: удар о твёрдый наст под снегом, кроме всего, «усадил» ещё и шейные позвонки, иногда напоминающие о себе перед непогодой. А не очень сдержанный на диагнозы доктор сказал, к старости вообще замкнёт шею…
Зимогор знал, что сотрясение мозга лечится покоем и ничем больше…
Он впервые за тридцать пять лет получил по башке из-за женщины — тогда он считал, что мусорщик нанял местных бандитов, чтобы отомстить за свою жену и ветвистые рога на собственной голове. Все его доводы относительно Манораи Зимогор всерьёз не воспринимал. У него никогда не было конкурентов, и все девушки, начиная со школы и самой скромной дружбы и кончая экспедицией, всегда оказывались свободными.
Никогда не существовало причин устраивать турниры, и потому сейчас, наперекор всему, несмотря на дикую боль при тряске, он чувствовал некое обновление и даже азарт. В тридцать пять, а вернее, ещё раньше, Олег ощутил тоску по юности и уже несколько лет жил с чувством безвозвратно утраченного. Иногда он, словно старик, оставаясь в одиночестве, начинал кряхтеть, пить водку и думать горестно, предрешенно, будто умирать готовился. Казалось, в жизни уже не может ничего случиться такого, что заставит его вновь карабкаться на Перья Красноярских Столбов, дурачиться и быть самим собой.
И вот случилось: слуховые галлюцинации в Манорайской впадине обратились в реальную женщину Лаксану, за которую в удовольствие схлопотать по башке и наплевать, кто она, чья жена и как жила до этой встречи…
Только бы отлежаться дня три-четыре…
— Хотели создать правовое государство, а создали беспредел! — бухтел топограф, предусмотрительно севший на заднее сиденье. — Бандитизм дошёл до такой глуши!.. Какие на хрен законы?! Дикий Запад сделали из России. И оружие отобрали! Небось сам Аквилонов ходит с маузером, а тут драного ружья не положено!.. Всё, я больше ни в одну экспедицию не поеду без пистолета. Приеду и скажу!.. Не знаю, как вы тут будете работать?
Скоро земля пошла под уклон, и Олег давил на тормоза: машина неслась с горы и приземистые ели на обочинах мелькали, сливаясь в зелёное марево. Он опасался не вписаться в поворот, считал толчки огненной боли в затылке и километры на спидометре. Нудный голос напарника становился ненавистным.
— Уволю, — ещё раз пообещал он. — За одиннадцать секунд… Лучше заткнись.
Как спасение из-за очередного поворота выплыла горно-алтайская деревушка, вытянутая вдоль дороги. В огородах ещё лежал снег, по канавам бежали ручьи и над тесовыми крышами отчего-то поднимались столбы пара. Олег остановил машину возле дома, во дворе которого бородатый мужик колол лёд, — больше ни души не было по всей улице, если не считать пуховых полуоблезлых коз, пасущихся на вытаявших лужайках.
— Телефон! — засуетился топограф. — Я на телефон! Чтоб по горячим следам!
— Сидеть, — тихо приказал Зимогор, поскольку даже от движения челюстями разрывало затылок.
— Как же, Олег Палыч! — возмутился тот. — На нас напали! При исполнении!..
Вслепую, наугад, он схватил напарника за нос, сдавил пальцами и потянул к низу: это было сделать легче, чем говорить…
— Понял! — прогундел топограф, — отпусти…
Зимогор вывалился из машины, сделал два шага и упал грудью на изгородь. Мужик вонзил пешню в землю, со стоическим спокойствием осмотрел обоих, после чего растворил калитку, словно ждал гостей давно.
— Заходите.
— Мне бы отлежаться, — сразу сказал Олег. — Заболел…
— Да вижу, — обронил бородатый, открывая дверь сеней. — Давай в избу.
Сразу у входа оказалась высокая деревянная кровать с горой подушек, притягательная, заповедная: только бы положить голову и замереть… Мужик сдёрнул покрывало, откинул одеяло, бросил подушки на сундук.
— Сам разденешься? Или помочь?
— Сам…
Олег через силу стащил куртку, свитер, потом сел и выпутался из брюк.
— А чего мокрый? — спросил хозяин, забирая одежду. — Купался, что ли?
Отвечать ему уже не хотелось да и не имело смысла. Зимогор наконец-то приклонил голову и закрыл глаза — в ушах заворковала, зашумела горная речка и кровать понеслась, закружилась в бурунах и волнах бесконечного порога.
— Этого… не пускай к телефону, — проговорил он.
— А у нас нет телефона, — спокойно сказал мужик. — И света нет… Вот таз, если рыгнуть захочется.
Он засыпал под звенящий шум реки, и когда открыл глаза, увидел сначала солнце, но это был уже другой день. Хозяин возился за кухонной перегородкой, а у постели в ногах дремал на стуле человек лет сорока, необычного для глухой деревушки вида: буйная, с проседью, шевелюра, аккуратная борода на сухом породистом лице и совсем уж неуместные чёрный смокинг и бабочка. Он даже на сельского врача не походил — слишком ухоженный и солидный — скорее, на актёра, оперного певца, если судить по выпуклой грудной клетке, или маэстро.
Топографа нигде поблизости не было…
Олег рассматривал незнакомца секунд десять, не больше: тот почувствовал взгляд, приподнял веки и, даже не пошевельнувшись, сказал совершенно трезвым, спокойным голосом:
— Оставь нас, гой.
Хозяин будто ждал этой команды, тотчас же накинул дождевик и вышел. Лишь после этого «маэстро» разомкнул сложенные на груди руки, встал и отряхнул остатки дрёмы.
— Извини, перелёт, часовые пояса… Там сейчас ночь.
Кому и зачем это сказано, Олег не понял, дотронулся пальцами до своих подглазий — опухоль затянула веки и наверняка была синюшной, как в прошлый раз, когда сверзился с Перьев. Мусорщик отплатил за свои фингалы…
— Не страшно, это пройдёт, — проговорил незнакомец, заглядывая ему в глаза. — Зато сегодня нет головокружения. Вестибулярный аппарат пришёл в норму…
Пощёлкивая пальцами, он поводил рукой над лицом — вправо, влево, вверх, вниз и остался удовлетворённым.
— Вы доктор? — спросил Зимогор.
— Только по образованию… Но ещё дня три нужен абсолютный покой. Тебе не трудно разговаривать?
— Нормально, — не напрягая голоса, вымолвил Олег. — Со мной был человек… Топограф. Где он?
— Сейчас уже в Москве, — Мамонт глянул на часы. — Его отправили вчера вечером в Горно-Алтайск, вместе с машиной. С ним всё в порядке, лёгкий ушиб мягких тканей грудной клетки… Ну что же, Зимогор, тогда поговорим?
Его панибратский тон никак не вязался с внешностью и сразу не понравился, хотя Олег и сам не особенно-то любил в частных разговорах излишнюю дистанцию.
— С кем я должен поговорить? — спросил он.
— Моя фамилия тебе ничего не скажет. А называть меня можно… Мамонт, — он подвинув стул, сел поближе к изголовью.
— Ну да, у вас же тут клички, всё как положено…
— Если почувствуешь усталость — скажешь. У нас много времени… Я смотрел твои московские бумаги. Нет, там всё в порядке: разрешение на горнобуровые работы, визирование экологов, согласование с администрацией… Не ясно одно — с какой целью хотите бурить эту скважину?
Всё-таки он был каким-то чиновником, несмотря на столь презентабельный вид.
— Не знаю, — откровенно признался Зимогор. — Сейчас рынок, и раньше не принято было спрашивать, а сейчас и подавно. Заказчик платит деньги, а мы работаем.
— Кто заказчик?
— Министерство обороны… В бумагах написано.
— «Тополь М»? — доверительно поинтересовался Мамонт.
— Какой тополь? — не понял сразу Зимогор.
— Ракеты «Тополь»?
— Ей-богу не знаю.
— Неужели работаете вслепую?
— Рынок. Нам платят — мы работаем.
— Экспедиция принадлежит к военному ведомству, — с лёгким напором сказал Мамонт. — И решает стратегические оборонные задачи. Верно?
— Я знаю столько, сколько мне положено знать. — Олег чуть изменил положение головы — затекли шейные позвонки. — Слишком любопытные у нас долго не работают.
— Да это как раз понятно!.. А если ваше ведомство намеревается устроить тут, допустим, ядерный могильник? Или поставить завод по уничтожению химических боеприпасов, о чём однажды заводилась речь? Ты можешь дать гарантию, что это не так?
— Подобные вопросы я решать не уполномочен, — отозвался Зимогор. — Приехал задать точку для бурения. А по поводу гарантий обращайся в ведомство.
Мамонт прогулялся по избе, изредка посматривая на Зимогора и чему-то улыбаясь.
— Да, — наконец, заключил он, — так много знакомого вижу в тебе… Ты не умеешь скрывать чувств, не боишься смерти, отчётливо видишь цель. Но у тебя до этой поры была слишком пресная жизнь, и ты всё время протестовал, противился ей. После того, что ты испытал в Манорае, тобой овладело не просто любопытство — страсть к познанию. И ты готов ехать сюда снова и снова, чтобы вкусить хотя бы крупицу соли… А если бы ты сейчас, сегодня знал, что такое Манорайская впадина, у нас бы сложился совершенно иной разговор. Впрочем, ладно, и это тоже дорога. Сейчас речь не о тебе… Твоё ведомство полностью контролируется кощеями, и там-то я точно не получу никаких гарантий. Мне бы хотелось установить с тобой дружеский, доверительный контакт, полезный нам обоим.
Это уже напоминало вербовку: тоскующий от безделья Ангел проводил долгие и нудные инструктажи по поводу, как определить, когда под тебя начинают подкатываться некие чужие или даже знакомые люди, какие они слова говорят, как втягивают, вовлекают, чем и в какой последовательности начинают связывать — приятное знакомство, ни к чему не обязывающие подарки, совместные поездки на отдых, а далее — выпивки, появление некой роковой женщины… Зимогор никогда серьёзно к этому не относился, и сейчас, слушая этого странного человека, прилетевшего откуда-то из Южного полушария, никак не мог взять в толк, что он хочет от него конкретно. Однако при этом в разбитых и потрясённых мозгах непоколебимым оставалось воспоминание о Лаксане, взявшейся как бы ниоткуда, соткавшейся на лугу из эха, дразнящего и зовущего.
По законам Ломоносова и Ангела ничто не появлялось из ничего и ничто не исчезало бесследно…
— Скажи мне открытым текстом: что ты от меня хочешь? — спросил Зимогор. — Если бы мне не рассадили голову, с удовольствием бы поговорил. Но сейчас у меня мозги жидкие и хлюпают в черепной коробке.
Это на него подействовало. Мамонт сел в изголовье, скрестил на груди руки, как Наполеон.
— Что бы ни замышлялось в вашем ведомстве, — проговорил он с налётом надменности, — какими бы благородными идеями ни руководствовались кощеи, в любом случае я не позволю превращать Манораю в грязную свалку. Это последний чистый, нетронутый уголок в Горном Алтае.
— Чистый? Нетронутый? — изумился Олег — Самая грязная зона на всём Горном Алтае. Как в Байконуре запуск, так все отработанные ступени на вашу Манораю падают, с остатками топлива.
— Верно, падали. И это естественно при такой траектории запуска, — со знанием дела заявил Мамонт. — Тем более Манорая — метеоритный кратер. Должно быть, это тебе известно.
Ничего подобного Зимогору тогда не было известно: рынок да и сам заказчик не требовали предварительного изучения места работ. Экспедиции платили деньги за бурение скважины, а конкретнее — за керн, извлечённый из неё.
— Разумеется, известно, — подтвердил однако же он. — Но это не меняет дела…
— Не спеши, Зимогор, — ухмыльнулся этот странный чиновник. — Грязь от химии — не самая страшная грязь, и природа сама от неё очистится. Для Манораи опаснее всего люди, её населяющие.
— Но там же никого нет! Вывезли всех ещё при Советской власти!
— Вывезли-то как раз чистых людей, а вот кем теперь заселят?
— Да кто же туда поедет? Под химические бомбы…
— Ступени падать не будут, — уверенно заявил Мамонт. — Три месяца назад их предупредили: ещё одна труба свалится с неба — закроем Байконур.
Олег в другой раз бы расхохотался после такого заявления, но сейчас даже от лёгкого смешка в голове отдалось болезненным звоном.
— Силёнок-то хватит? Закрывать?
Мамонт посмотрел ему в глаза и улыбнулся как-то надменно, что совсем не соответствовало его имиджу.
— Хватит, Зимогор. И на Байконур, и на вашу экспедицию вместе с заказчиком. Даже если и начнёшь работы в Манорае, у тебя ничего не получится.
Позавчера ему почти такими же словами говорил это космический мусорщик!
— Я думаю — куда попал? — усмехнулся Олег. — Опять всё те же лица… Только в смокингах.
— Ты о чём?
— Ну да, сначала предупреждение, а потом по башке настучишь… Знакомая тактика!
— Я сегодня же выясню, кто напал, — пообещал Мамонт.
— А что выяснять? Твои коллеги!.. Может, ты и послал.
— Недавно только прилетел и пока не в курсе последних событий. Но вечером буду знать всё.
— Слушай, всемогущий… Ты кто такой? — Зимогор сделал попытку сесть: в лежачем положении чувствовал себя неуютно перед этим снобом.
— Кто? — он встал и протёр уставшие глаза, встряхнулся. — Я же представился…
— Мамонт — звучит внушительно. Но ты случайно не знаком с Иваном Крутым? — между прочим поинтересовался Олег.
— Это кто? Современный композитор?
— Композитор, в какой-то степени. Только музыку не пишет.
— Нет, не знаком, — серьёзно ответил тот.
— Жаль… Пропала бы всякая охота предрекать неудачу. Вот он настоящий мамонт! И несмотря на большевистскую закалку, весьма суеверный человек.
Мамонт будто бы на минуту потерял интерес к разговору, побродил по избе, постоял у окна, щурясь на солнце, и будто зарядился жизнелюбием.
— Хочешь испытать? — внезапно предложил он. — Могу представить наглядный пример с космодрома. Кстати, тебе повезло, и ждать осталось всего пару суток. С Байконура запланирована целая серия запусков. Американские спутники будут забрасывать на орбиту… Так вот они не состоятся. Ни один корабль не взлетит до тех пор, пока Центр управления полётами не изменит траекторию. Так, чтобы отработанные ступени падали в казахские степи или на Васюганские болота. Это несёт дополнительные неувязки и расходы, но ЦУП вынужден будет пойти на это.
— Поставишь Центру ультиматум?
— Что я поставлю — моё дело. — Мамонт вдруг подал руку. — Давай спорить, Зимогор?
— Давай, — вяло согласился тот. — Если послезавтра с Байконура что-нибудь взлетит и в Манораю свалится очередная труба с дерьмом, мы спокойно бурим скважину, а ты берёшь нас под свою крышу, если такой крутой. И чтоб никто больше не ловил в горах и не стучал по башке. Годится условие?
— Годится, — мгновенно согласился Мамонт. — Но если на космодроме случится фальстарт или отсрочка на любой отрезок времени, я не должен видеть в пределах Горного Алтая ни тебя, ни твоей экспедиции.
Зимогор не владел правом решать, это мог делать один человек — Иван Крутой, однако он ни на мгновение не верил, что этот разряженный Мамонт — чиновник или местный горно-алтайский авторитет, а может, то и другое в одном флаконе, имеет какое-то влияние на запуски из Байконура, тем более по международным программам, на которых правительство зарабатывает очень хорошие деньги. Другое дело, мог заранее уже иметь какую-то информацию, что старты сорвутся или будут отложены, и сыграть на этом… Мамонт словно мысли его прочитал.
— Чтоб не было никаких сомнений и кривотолков, — сказал он и принёс с кухни небольшой телевизор. — Лежи и смотри. Сейчас об этой программе день и ночь трещат… И когда не получится с запуском, тоже скажут.
— Здесь света нет, — вспомнил Зимогор. — И телефона.
— Свет дадут, — походя бросил он, подключая антенну. — Смотри и выздоравливай. А я пойду спать. Перелёт из одного полушария в другое — сотрясение мозгов!
Он снял с вешалки длиннополый чёрный плащ, взял его на руку и вдруг остановился на пороге.
— Да! А бандитов этих я найду, так что не волнуйся!
— В это я верю, — сказал Олег. — Но не ищи, не надо.
— Почему?
— Когда привезу сюда горнобуровую партию — сделаю это сам.
— Ну, как хочешь! — улыбнулся, закрывая за собой дверь.
А Зимогору стало любопытно, куда и как он пойдёт по расхристанной весенней дороге в своих сверкающих лаковых туфлях; подтянувшись руками за спинку кровати, он бережно сел, затем подобрался к окну…
Прямо у крыльца, подчалив к нему, как корабль к пристани, стоял огромный американский джип с чёрными стёклами. По Москве на таких рассекали или министры, или крутые авторитеты. И сразу как-то стало ясно, от кого именно поступила команда не пускать геологов в Манорайскую котловину, и если залезут — выдавить любыми путями. И всё дело наверняка заключалось в примитивной и пошлой конкуренции: сильным мира сего стало известно, какие бабки стоит пробурить скважину в Манорае, и какой-нибудь местный крутой бизнесмен, связанный с геологоразведкой — если не сам Мамонт: не зря же прилетел из другого полушария! — решил отобрать заказ у Москвы.
Вообще-то Зимогор не любил, чтобы им помыкали, водили за нос или делали козлом отпущения, и как только что-либо подобное начиналось, замышлялась какая-нибудь интрига — а в геологии интриганов было, как при королевском дворе, вероятно, оттого, что профессия эта привлекала к себе сильные личности, — в нём просыпался решительный, хитрый и беспощадный дух; он поднимался, как дым, сначала заполнял все мысли и чувства и когда вырывался наружу, становился видимым, было поздно.
Сейчас в больной голове этот дым заклубился сразу, как только джип отвалил от своей пристани. Конечно, из Москвы наказать местных князей, князьков и авторитеты было бы проще: натравить Ивана Крутого, а тот выйдет на самый верх — экспедиция выполняла в основном заказы Минобороны и правительства, — а оттуда дадут по рукам, чтоб больше не открывали рот на чужие заказы, урежут финансовые поступления в Горный Алтай, натравят Счётную палату, Генпрокуратуру; да если захотеть, можно такую блокаду устроить — взвоют! Если бы не дали по голове, так бы и сделал, но нет худа без добра: когда б ещё удалось выяснить, кто правит бал в Горно-Алтайске, когда б случилось познакомиться с местным крёстным отцом?
И ещё бы выиграть у него пари!
Спустя двадцать минут, как ушёл Мамонт, вдруг загорелась обсиженная мухами лампочка под потолком и включился телевизор.
— Ну, это ты можешь, — вслух оценил Зимогор. — Это дело не хитрое.
Он взял пульт — работали всего две программы, однако и этого хватало, чтобы представить себе картину подготовки к предстоящим стартам. И нигде ни слова о каких-то неполадках, отсрочках; напротив, везде подчёркивалось, что запуски кораблей с Байконура с американскими модулями будущей станции в ближайшем времени станут чуть ли не конвейером в космос. Правительство, как уличный зазывала, крикливо приглашало всех желающих принять участие в программе и принести свои денежки.
И первый рейс в космос по расписанию — на послезавтра, в семь утра…
Болеть Зимогору стало интересно и приятно — появилась цель, и чем ближе она была, тем чаще выбрасывался в кровь адреналин, как у футбольного болельщика. В утренних теленовостях срок запуска подтвердился, днём всё было в порядке, и даже показали короткий репортаж из ЦУПа. Упоминали о запуске и в вечерних передачах, показав ещё один, уже новый и пространный сюжет, где готовый к пуску корабль проходил последние проверки систем. Зимогор попросил у хозяина радиоприёмник и ночью послушал «вражеский голос» «Свободы» — и там говорили о космической программе, только как всегда хаяли русские ракеты, технологии (вспомнили об утечке мозгов) и сам космодром.
Если бы отложили запуск — уже визжали бы от удовольствия.
Ему всё более становилось интересно, особенно после сообщения о прямой трансляции с Байконура. Будь известно раньше о предполагаемой задержке, ЦУП уже бы отрабатывал назад и подводил базу под срыв старта. Но оттуда слышались бодрые голоса, выражались надежды на оживление жизни космодрома; мало того, на экране поочерёдно появились российский и американский президенты, сказавшие по десятку слов относительно совместной космической программы.
После такого благословения нужно было в узел завязаться, но запустить ракету!
Без пятнадцати семь, в день старта, включился Байконур, и косноязычная, но самоуверенная телерепортерша принялась совать микрофон операторам за пультом управления, и те отвечали бойко, непринуждённо; и сам корабль стоял в облаках тумана на подпорках, готовый стартовать.
Однако едва объявили минутную готовность и начался отсчёт времени, как в ЦУПе возникло странное смятение: толпа журналистов и приглашённых зевак полезла к пульту, операторы повскакивали, заговорили что-то в микрофоны, игнорируя при этом назойливую репортёршу, затем в телевизоре пропал звук, суета усилилась и, после того как истекла предстартовая минута, телевещание с космодрома выключилось и пошла реклама шампуня от перхоти «Хед-энд-шолдерс».
Зимогор молча высидел ещё одну минуту и переключил канал — там гнали клип «Как упоительны в России вечера».
Из радиоприёмника доносилась классическая музыка, которую принято включать, когда в государстве случаются очередные похороны…
Публичное известие о несостоявшемся запуске космического корабля по международной программе прозвучало лишь в полдень. Сообщали сквозь зубы, мимоходом и коротко, без объяснения причин: не состоялся запуск и всё тут! Но после широкой визгливой рекламы совместного космического проекта это звучало даже трагично и особенно било по самолюбию Зимогора.
Говорят, поверить в Бога можно в один миг, узрев его волю в обыденной жизни, когда она, насквозь земная и суконная, вдруг обретает небесный смысл и звучание, когда вопреки привычным законам творится нечто не подвластное ни уму, ни сердцу. В первые минуты Олег ничего особенного не испытал, если не считать удивления, и только спустя полчаса до сознания дошло, что он не просто проиграл спор и теперь выглядит самоуверенным московским идиотом, но разложен на лопатки, брошен на землю, как тряпка, о которую вытерли ноги.
Он никогда не испытывал подобных чувств. Приехать в Москву с расшибленной головой, синяками (а топограф наверняка уже разрисовал их приключения) и ещё уговаривать Аквилонова не соваться на Алтай, приводя какие-то сумасшедшие аргументы, — да такое можно представить лишь с больной головой.
Самое рациональное было бежать отсюда, чего, собственно, и добивался Мамонт — дирижёр оркестра братвы.
Зимогор ещё раз попытался успокоиться и трезво оценить обстановку. И как бы ни крутил, как бы ни выворачивал сотрясённые свои мозги, получалось, что Мамонт действительно каким-то странным образом предчувствовал неудачный запуск в Байконуре, причём за несколько дней до него. Или устроил там диверсию, что вообще не реально.
Его аналитический склад ума и привычки, полученные в академическом институте, подсказывали: не верь ни глазам, ни ушам своим, — по единичному факту невозможно судить обо всём явлении в целом, следует разобраться в обстоятельствах, понять, в чём заключается фокус — а он есть! Причём, возможно, вся хитрость в очень простой вещи: например, у Мамонта на космодроме или в Центре управления полётами работает близкий знакомый или родственник, который между прочим сообщил ему по телефону, что запуск не состоится по техническим причинам и рекламная суета вокруг него — блеф перед американцами, чтобы у них не пропал интерес к совместному проекту.
Простой, незамысловатый и очень русский обман иностранцев, хорошая мина при плохой игре — вытянуть из них деньги любыми путями, впутать в совместное дело, а там хоть трава не расти. Срыв старта? Бывает! У вас тоже «Челенджер» взорвался во время запуска! Весь мир смотрел, как валятся на землю обломки. А мы наоборот, очень осторожные, взяли и отменили взлёт, чтобы не было трагедии. Проверим системы, убедимся, что всё в порядке, и тогда запустим ваш груз…
Однако всякий поиск причин, способов разрешения задачи не выдерживал поединка с глубоким внутренним убеждением: произошло столкновение с аномалией, экстраординарным явлением, где не работает ни простая, ни академическая логика. Точно такая же по сути, как странная, таинственная Лаксана, спустившись с его рук на ночном альпийском лугу, с потрясающей точностью вонзила нож в точку, где следовало бурить скважину…
Но как об этом сказать Ивану Крутому?!
Аквилонов в последнее время относился к Зимогору по-отечески, и это означало, что он определён в наследники. Семидесятилетний начальник экспедиции готовил себе замену, хотя был бодр, никакими болезнями не страдал и поражал всех здоровым цветом лица — физиономия вечно красная, будто стакан принял или только что из бани. Силы в нём чувствовалось ещё лет на тридцать, но вышел какой-то новый закон, по которому его насильно отправляли отдыхать, да и сам Аквилонов жаловался, что нервы начали шалить, что нет прежней выдержки, поскольку нынешний российский рынок не выдержал бы даже настоящий государь Иван IV.
Средства массовой информации темы совместного космического проекта и отменённого запуска не касались до вечера, будто такой проблемы не существовало вовсе. Видимо, правительство наложило табу, нарушить которое никто не смел. И только поздно вечером, наконец, организовался какой-то круглый стол, где заговорили об утренней неудаче в Байконуре. Зимогор буквально влип в телевизор, однако ничего нового пока не услышал — наоборот, получил лишь подтверждения предсказаниям горно-алтайского пахана: представитель Центра управления что-то мямлил о несогласованности сторон, специалисты — об отсталой технологии и старости космодрома, политики осуждали амбиции Казахстана, а телекомментатор — совершенно мерзкий, небрито-осклизлый, будто салом намазанный тип поносил советскую систему, Брежнева, Королёва и даже Юрия Гагарина. И за пять минут экранного времени раз тридцать произнёс слово — задница…
Правда, вскользь, сквозь зубы, всё-таки прозвучало, что произошло зависание всей компьютерной сети ЦУПа, только что смонтированной американцами.
Для себя Зимогор отметил, что никогда ещё в жизни не следил так внимательно за событиями в мире; он, этот мир, существовал как бы сам по себе, мало трогая мысли и чувства. Тут же просидел до утра, вполуха слушая «вражеские голоса», вполглаза глядя в телевизор. Неудачу в Байконуре определённо замалчивали или уже предали забвению! И ничего не прогнозировали — значит, и за кордоном получили команду не раздувать: компьютеры-то зависли американские!
Так что можно возвращаться в Москву, идти на работу, хотя бы для того, чтобы получить расчёт и трудовую книжку. И в самом деле, не уговаривать же Аквилонова отступиться от Алтая, отказаться от выгодного заказа, например, в пользу Мамонта…
Местный ясновидец был лёгок на помине. Как и в прошлый раз, он был спокойным, усталым, хотя день лишь начинался, и на лице его не видно было никакого торжества. Он снова посмотрел в глаза Зимогору и сел верхом на стул.
— Послушай, Зимогор, а если нам забыть прежнее противостояние и поговорить по-дружески, — вдруг без всяких прелюдий предложил он и достал из кармана чётки с камушками, напоминающими ягоды шиповника. — Ты проиграл. И впредь я буду обставлять тебя без особого труда, но не хочу этого. Не вижу смысла дальнейшей игры. И никаких ультиматумов больше. Предлагаю сотрудничество.
— Сотрудничество в чём? — насторожился Олег.
— Для начала, допустим, некоторый обмен информацией. У тебя же есть вопросы, ответов на которые ты никак не можешь получить. И не получишь.
— Неравный брак, — усмехнулся Зимогор, — Мне уже можно вставать, доктор?
— У нас очень много точек соприкосновения.
— Переиграешь. Я просто геолог, а ты — профессиональный комбинатор. Куда мне с моим опытом?
Мамонт не придал словам Зимогора никакого значения, будто ничего не слышал.
— Всякая игра имеет смысл, пока перед собой видишь соперника. В данный момент причин для соперничества нет.
— Да, уже нет. Ступени действительно не падают на Манораю, потому что отменяют запуски. По условиям спора я обязан ехать в Москву и откручивать голову начальнику экспедиции.
Мамонт поиграл чётками и невесело усмехнулся.
— Ступени — да, я приложил определённые усилия… Но есть цель более значительная — не допустить геологоразведку в Манорайской котловине. Никакую. И никогда. Но мне нужна помощь извне, одному справиться будет невероятно тяжело. Легче сорвать запуски ракет и вынудить ЦУП изменить траекторию… Здесь же стоят слишком большие силы, люди и большие деньги.
Это откровение прозвучало неожиданно — ему бы победу торжествовать! — и Зимогор отнёс внезапное признание к очередной хитрости Мамонта. Со шпионом было бы легче, даже с чиновником можно найти общий язык или отослать к вышестоящим начальникам; этого было не оторвать ничем.
— Не понимаю, в чём проблема? — чуть свалял дурака Зимогор. — Мы намерены пробурить скважину и всё. Причём с соблюдением всех экологических норм! С последующей рекультивацией нарушенного слоя пород, бетонным тампонажем скважины, засыпкой горных выработок. В ландшафте ничего не изменится!
— Тебе не приходила в голову мысль, что Земля — живая? — спросил Мамонт без всякого нравоучения. — Ты же геолог, неужели этого не чувствовал никогда? Здесь нельзя бурить, понимаешь? Это всё равно, что всаживать нож в родную мать.
— Ах вот оно что! — засмеялся Олег, хотя было совсем не весело. — Может, нам теперь и туфли с загнутыми носками носить, как на Востоке? Чтобы не дай Бог случайно не ковырнуть землю ногой?
Мамонт опять как бы не услышал этого, продолжал с прежним раздумчивым напором:
— Но если старая мать не в состоянии сопротивляться или защищаться от сыновнего ножа, то земля делает это превосходно. Нужно отказаться от затеи, Зимогор, и убедить своё руководство. Ты же разумный человек, я вижу свет в твоих глазах, иначе бы не стал разговаривать. И живёшь на земле не первый раз. Но и в нынешней жизни ты уже сталкивался с фактами самообороны. Разве это случайность, когда, например, извлечённый из её недр уран становится угрозой для жизни того, кто его извлёк? И всего человечества… А извлечённые химические вещества, способные удушить всё живое на её поверхности? Я не говорю о землетрясениях, наводнениях и прочих стихийных бедствиях, спровоцированных человеком.
— Это мистика, — отпарировал Олег, — имеющая хлипкую связь с реальной жизнью.
— У меня пока нет для тебя другого ответа, — пожал он плечами. — Ты лишь прикоснулся к Манорае и ещё не почувствовал её. Но ты же гой, и потому тебе здесь много что откроется. С материалистической точки зрения нет объяснения тому, с чем здесь столкнёшься. И не ищи! Только потеряешь время. Ты ведь уже испытал на себе… явление аномального характера?
— Это когда по затылку дали?
Мамонт поиграл чётками и, приблизившись вплотную, сказал в лицо:
— Это когда к тебе явилась женщина по имени Лаксана. И ещё раз, когда ты вспомнил её в той, прошлой, жизни. Не ты ли, Зимогор, привёз на корабле пленённую юную гречанку?
* * *
В день прилёта Зимогор на работу не пошёл — кровоподтёки пожелтели, но ещё не сошли, и в таком виде не хотел являться на глаза Аквилонову: человек с разбитой физиономией всегда выглядит неубедительно. По привычке следить за событиями в мире, включил телевизор и радио, чтобы не пропустить ни одного сообщения с космодрома, и, репетируя завтрашнюю речь перед начальником экспедиции, выпил стакан водки, расслабился и позвонил Славе Коныреву, старому приятелю ещё по работе в НИИ — единственному из знакомых людей, кто отличался практичностью и трезвомыслием. Конырев давно распрощался с геологией и теперь занимался большим бизнесом, торговал нефтью по-крупному и строил автозаправки по Москве и области. Разбогател он быстро и невероятно, ездил на «Крайслере» с охраной, жил в каком-то замке за кольцевой дорогой, в своих кругах носил прозвище Шейх и при этом поддерживал все прежние знакомства. Непонятно, зачем это надо было ему — уже и общих интересов-то не оставалось, кроме финансовых: у Славки обычно занимали деньги. Встретишься, поешь хорошей пищи, выпьешь дорогого вина, а говорить не о чем, если, конечно, тебе не нужно деловых советов и конкретной помощи.
Конырев приехал через час, пока отпыхивался, внимательно изучил лицо Зимогора и словно доктор поставил диагноз:
— Помимо сотрясения мозгов у тебя ещё расстройство психики, необратимые процессы. Надо лечиться, Зимогор.
— За этим я и позвонил тебе, — признался он.
— В «кремлевку» тебя положить?
— Сам бы лёг и сало согнал! Жиртрест!
— Работа у нас такая, — засмеялся Шейх. — Думаешь, легко жрать с утра до вечера? Аппетит остался студенческий, но меню сильно изменилось. Кстати, давай сварим макароны. Хочу нормальной пищи… — Он снял кастрюлю с полки, захлопал дверцами шкафов. — А ты пока давай вываливай, что приключилось.
С ходу, без прелюдий и пауз, Зимогор стал вываливать. Перед Славкой можно было не таиться, открывать душу и государственные секреты, обсуждать самые острые вопросы от личных до высших геополитических. Он умел слушать, мгновенно вникать в суть дела, анализировать и быстро выдавать решения — эти способности и помогли ему раскрутить бизнес там, где казалось, все ниши уже заняты.
Конырев слушал, пыхтел от избытка веса и между прочим возился у плиты, выставлял из дипломата выпивку и закуски. И также попутно налил в рюмки коньяк, чокнулся — со свиданьицем! — и выпил.
— Проспорил — это плохо, — наконец заключил он, когда опустошённый Зимогор замолк, — но поправимо. Сейчас я выясню, почему сорвался запуск. Иначе ты тронешься окончательно.
— Да как ты выяснишь?! Они же темнят!
— Это они по ящику темнят, — буркнул он и принялся куда-то названивать по своему сотовому телефону.
И скоро дозвонился до нужного человека — бывшего министра финансов, который будучи не у дел, почему-то знал всё, что происходит в государстве, не исчезал с экрана и всё время улыбался, даже если говорил о трагических вещах. Все правительства приглашали его в качестве эксперта по самым разным вопросам, кроме того, он работал в таком же качестве в некоторых зарубежных университетах и потому носил прозвище Эксперт, созвучное с его фамилией.
Послушав его, Шейх вообще отключил связь и погрустнел, что говорило о напряжённой работе мысли.
— Ну что? Почему? — поторопил Зимогор. Конырев налил ещё по рюмке, но выпил в одиночку.
— Дело в общем-то простецкое… — закусил. — Под совместную программу американцы пожертвовали Байконуру какие-то компьютеры, самые-самые, супер-дупер… Наши на халяву рот разинули и установили вместо старых, отечественных. На предстартовой минуте они все и зависли. Теперь идёт разбираловка, ЦУП американцам стрелку забил, а их спецы проверили компьютеры и сети — всё работает. Утром планируют повторить запуск.
— Выходит, какой-то чиновник или горно-алтайский авторитет знал, что они зависнут?
— Знал, а что особенного? Авторитеты много чего знают… Господни пути неисповедимы, Зимогор, — философски вздохнул Шейх. — Откуда, например, бывший министр финансов знает истинные причины срыва?
— Что мне говорить Аквилонову? Как его оттянуть от Манораи? Чтоб не опозориться?.. А он уже предоплату получил!.. Уволит за одиннадцать секунд.
— Уволит — пропасть не дадим…
— Не в том дело! — возмутился Олег. — Я начинаю верить!.. Я верю уже в то, что этот Мамонт — предсказатель. Ясновидящий! Он знает прошлое и будущее!
— Прошлое, может, и знает. Но будущего не знает никто из смертных, — определённо заявил Конырев. — А суть ясновидения — в умении анализировать и здраво рассуждать. Видно, просто толковый малый, прикинул что к чему… А например, обыкновенное совпадение? Была вероятность осечки при запуске? Была! Могли новые компьютеры не согласоваться и зависнуть? Могли! Не исключено, что у твоего предсказателя кто-то есть на космодроме, предупреждает, когда на голову ступени повалятся. Сто процентов — есть! И тут звякнул и сказал — сеть не отлажена, компьютеры дают сбои, возможно, запуск не состоится. Мол, спи спокойно… А наши, чтоб похлестаться перед янки, решили на авось!.. Вот и всё. Всё! А ты из какого-то вора в законе сотворил кумира!.. Что сказано в заповедях? Не сотвори!
Вместе с уходом в бизнес Шейх пошёл и в церковь. Окрестил двух своих сыновей и жену — всегда был отличным семьянином, — а также поголовно всех своих служащих и охрану, освятил замок, машину, офис и дорогу от дома до работы. Иногда вызывал священника, который делил с ним трапезу.
Зимогор наконец увидел рюмку, выпил, заел из вскрытой консервной банки чем-то скользким и горько-сладким.
— Он никакой не вор, это точно.
— По твоему описанию — коррумпированный чиновник областного масштаба. Нет, я тебя убедил? Или есть сомнения?
— Когда у них повторная попытка? — отплевавшись, спросил Олег. — По телевизору нет никакой информации.
— Отложили на трое суток. Значит, завтра в семь утра.
— Вот если запустят, тогда убедил.
Конырев засмеялся, восхищённо помотал головой.
— Ну ты Зимогор!.. Если Эксперт говорит: запуск пройдёт отлично, — значит, он пройдёт отлично.
— Он тоже ясновидящий?
— Нет, он просто бывший министр финансов, — ухмыльнулся Шейх. — Только почему-то ЦУП изменил траекторию запуска. Выбрали какой-то запасной вариант, не согласованный с американцами, а те опять бузят… Но это уже к делу не относится.
— Относится! — Олег сел, как подрубленный. — И это полный звездец…
* * *
Конырев очень быстро разбогател и так же быстро начал утрачивать реальность существования во времени и пространстве; деньги, как древний ископаемый скребок, быстренько отскребли его от шкуры жизни, и он превратился в самодовлеющий жир: весу в Славке было уже под сто пятьдесят килограммов. Подбородок не двойной или тройной, а просто сальный, как у борова, и пальцы будто сосиски, торчат в разные стороны. Точно так же он раскормил свою жену Свету — в прошлом эдакий тополёк, секретарь комсомольской организации института, — и двух сыновей, и даже домработницу.
А был тощим младшим научным сотрудником, занимался биатлоном, летом греблей на каноэ, огородничал поблизости от Москвы, взяв самозахватом кусочек земли между двух железнодорожных путей, и жадность к жизни имел немереную. Впрочем, она и сейчас наблюдалась, только другого характера: он уже посадил своих людей в нужные министерства, содержал трёх помощников полезного депутата и теперь готовил кандидатуру в Госдуму, мечтал запустить своего человека в глубокий тыл противника и таскать оттуда госзаказы, то есть бюджетные деньги.
Зимогор ничуть не сомневался, что Коныреву всё это удастся, если бывшие министры у него на постоянной связи…
Планами своими Шейх делился на второй день, с похмелья, когда они проспались и ехали на работу — уже после сообщения о состоявшемся удачном запуске космического корабля по международной программе. Он велел остановить машину возле сталинского здания, где размещалась экспедиция, перекрестил:
— С Богом! Ступай под грозны очи, князь, и ничего не бойся.
— И ещё знаешь, я в Манорае встретил свою жену, — напоследок признался Зимогор.
— У тебя их две было — какую?
— Лаксану… В девятом веке я привёз её на корабле из Византии, пленил там юную монашку…
Шейх несколько секунд смотрел на Олега, после чего ткнул водителя в спину:
— Гони, брат, в Кащенко! Да поспеши, а то не довезём.
Зимогор открыл дверь, выставил ногу.
— Ладно, это так, к слову. Ты сказал князь, — я вспомнил…
— Тебя по башке отоварили, вот и аномалия открылась! — внушительно сказал Конырев. — Это пройдёт! Понимаешь? Не вздумай шефу своему брякнуть!.. Встряхнись, Зимогор!
— Уже встряхнулся…
— Вечером садись в машину, сними с бордюра хорошую тёлку и ляг на дно, эдак дня на три. Подними свою Кундалини! Почувствуй энергию Муладхары!
Шейх когда-то занимался йогой…
— На метро езжу, — сказал Олег. — Люблю подземку…
— Пора жить под солнцем, — Конырев уткнул палец в охранника. — Сейчас поедешь на Тушинский рынок, купишь «девятку». На станции установишь сигнализацию — у него гаража нет, и поставишь во дворе, где сегодня ночевали. Ключи и документы свезёшь ему сюда.
— Сегодня подарков не принимаю! — пробурчал Зимогор. — Пожертвуй на церковь.
— В подарок я тебе «мерса» бы подогнал… Сейчас очень тебе важно будет чувствовать себя вольным и независимым. Я тебе даю подпорку. Машина, она ведь как лошадь, делает мужчину подвижным, боевым и свободным.
Когда сидели ночью в квартире, он был совершенно иной — большой, самоуверенный, словно Бога за бороду ухватил.
— Ты меня заинтриговал этой Манораей, — вдруг добавил он. — На кой ляд вашему заказчику бурить там скважину? Деньги в Министерстве обороны лишние?
— Сейчас об этом не спрашивают. Плати и получай товар.
— Ладно, сегодня и это выясню! — пообещал Шейх и уехал.
Кабинет у Ивана Крутого оставался прежний, со времён его царствования, и со всеми приёмными, комнатами отдыха и подсобками мог бы вместить банк средней руки, но хозяин ещё держался на плаву и никак не хотел сдавать в наём своих палат, надеясь что государство вернёт былую мощь и снова потребуется специальное геологоуправление.
Аквилонов своих в обиду никому не давал и, бывало, строптивых местных начальников наказывал незаслуженно жестоко. Но почему-то выслушав отчёт по командировке, для начала сухой и официальный, не возмутился произволом горно-алтайских князьков — стал всего лишь озабоченным и слегка рассеянным.
— Вот, почитай, что Ангелы пишут, — Иван Крутой подал бумаги. — Чёрт-те что творится, уму непостижимо.
В рекомендациях, выданных особистом, говорилось, что разведки Соединённых Штатов, Англии, Германии, Израиля, Пакистана, Саудовской Аравии и даже Чечни всерьёз заинтересованы районом Горного Алтая под названием Манорайская впадина и планируют выведение на орбиту специального спутника, который бы постоянно висел над этой территорией. А прикрывались тем, что якобы у России здесь расположена не учтённая международными договорами база стратегических ядерных ракет и полк бомбардировщиков новейшего образца. Далее Ангел рекомендовал все работы в Манорайской впадине проводить с соблюдением режима секретности, по дополнительной смете предъявить заказчику осуществление камуфляжных мероприятий над районом, выделение установки радиолокационных помех и охрану территории силами МВД. А так же во время проведения работ исключить всякие контакты с местным населением.
— Нет, ты подумай, мы должны, как партизаны, прятаться на собственной земле? — тоскливо проговорил Иван Крутой. — Просто уже сердце не выдерживает, как нас опустили…
Он что-то недоговаривал, поскольку ввести в такое состояние Аквилонова подобными рекомендациями было не просто. Сразу же сообразив, что такое рынок, он развил бурную предпринимательскую деятельность и в своих многочисленных помещениях, разбросанных по Москве, где раньше были конторы партий, лаборатории и камералки, начал открывать магазины, салоны и выставки-продажи изделий из полудрагоценных камней. И вот когда открыл ювелирный магазин и элитный салон модной одежды, ему забила стрелку какая-то братва, о чём Ангел вовремя и сообщил.
— Братва?! — заорал семидесятилетний Иван Грозный, доставая из сейфа маузер. — Какая такая братва?! Бывшие зеки, что ли? Это те, которые у меня канавы кайлили в Карелии и на Амуре? Это те, которые воду кепками черпали из шурфов?
И поехал на встречу вдвоём со своим водителем. Через пару часов вернулся, разрядил маузер и вызвал главбуха.
— Если к тебе придут люди и принесут деньги — прими и оприходуй. Что и откуда — не спрашивай, найди сам, как провести по документам. Только налоговой не показывай, ну их на хрен, дармоедов. Пусть братву облагают.
Сейчас он и не унывал особенно, и не испытывал привычного задора, будто бы укатали сивку крутые горки.
— У меня тоже есть свои соображения по Манорайской котловине, — проговорил Зимогор, возвращая бумаги. — И очень серьёзные.
— Да, кстати, — спохватился Аквилонов. — Как самочувствие? Топограф такое тут рассказывал… Порешал вопрос с местной властью?
— Порешал, — ушёл от лишних разговоров Олег.
— Выкладывай свои соображения!
— Исполнение этого заказа сопряжено с непреодолимыми обстоятельствами, — издалека и мягко начал Зимогор. — Иван Васильевич, мы хлестанемся мордой в грязь и больше не встанем. Есть все предпосылки.
Аквилонов согнул шею, набычился, заговорил тихим басом, ничего хорошего не предвещающим:
— Вы что, сговорились все? Хлестанемся, уделаемся!.. Репер забил?
— Забил… И хотел бы знать, Иван Васильевич, с какой целью заказчику потребовалась эта золотая скважина?
Аквилонов хмыкнул, оглядел главного геолога.
— Вроде бы раньше ты был умнее. И дурацких вопросов не задавал.
— Глупею.
Он остановился возле огромной геологической карты СССР, нашёл Горный Алтай, сказал недовольно.
— Сам не знаю… Опорная скважина… Тебе-то зачем лишняя головная боль? Меньше знаешь — крепче спишь. Срочно готовь геологическое обоснование и вперёд. Срок до семнадцати часов, напряги свой отдел.
— Обоснование давно готово, — запротестовал он. — Вы же его подписали!..
— Ещё одно делай!
— Ничего не понимаю! Иван Васильевич!..
— Сейчас поймёшь! — ткнул в карту. — Вся геология здесь — чистая липа.
— Работать в Манорайской впадине нам не дадут! — нажал Зимогор. — Вы можете меня выслушать? Я убеждён!..
— Мне наплевать на твои убеждения! — зарычал Иван Крутой и стал отпирать сейф.
Показалось, сейчас достанет маузер. Но достал тощую папку, бросил её на стол перед главным геологом, сунул журнал выдачи документов.
— Расписывайся и топай!
— Что это? — спросил Зимогор: обычно все секретные материалы выдавали через особый отдел.
— Разберёшься, ты специалист! Да смотри, чтоб Ангел не увидел. Понял меня?.. Всё, пошёл вон, ты меня утомил.
С того момента как Аквилонов определил Зимогора в наследники, ни разу больше не повышал голоса, относился по-отечески, даже иногда балагурил, зазывал выпить чаю, обсуждал кандидатуры принимаемых в экспедицию специалистов, дескать, тебе с ними работать; тут же как с цепи сорвался. Олег ожидал определённой реакции, но не такой резкой — не дал ни одного аргумента привести, не выслушал, не расспросил: такое чувство, будто уже знал, что произошло в Горно-Алтайске.
Вручённая им папка с секретными материалами нового света не проливала на проблему Манораи, ибо содержалась там строго дозированная информация, подготовленная кем-то и совсем недавно (печать компьютерная), но даже она полностью меняла представление о геологической структуре района. Потому Иван Крутой и заставил готовить новое обоснование. С подобными «двойными бухгалтериями» сталкиваться приходилось не раз: по территории бывшего СССР геология десятков районов была засекречена и умышленно искажена для общего пользования. Ничего особенного, такое даже в Африке проделывают. Приложенная геологическая карта впадины и трёх куцых разрезов хоть и абстрактно, однако же вполне прилично отображала область древних разломов и вулканической деятельности, ну и метров до пятнадцати аллювиальных отложений — то есть рыхлятины, на которой живут люди, растут лес, трава, картошка. Полезных ископаемых, кроме песка, щебня, глины и небольших залежей пемзы, никаких. В общем, таких пустых недр на земле предостаточно.
Однако при этом Зимогора смущали два обстоятельства: зачем и кому понадобилось устраивать двойную геологическую бухгалтерию (скрывать-то от супостата нечего!) и за каким чёртом, начиная с восемнадцатого года, в Манорайской котловине работало в разное время аж четырнадцать секретных экспедиций, и двенадцать из них — геологические. И если раскинуть по годам, то получалась любопытная вещь: при каждом приходящем к власти в России, начиная от Ленина и кончая Горбачёвым, примерно через полгода с начала правления в Горный Алтай засылалась экспедиция. Но или никто словом не обмолвился, или исполнитель, готовивший эти материалы, умышленно скрыл, с какой целью рыскали там геологи и дважды — археологи и фольклористы.
Получалось, что нынешний президент решил не отстать и тоже отметиться в Манорае с помощью опорной скважины глубиной в семьсот метров.
Таких там ещё не бурили…
Ответ на столь сложную загадку вырисовывался сам собой и был прост: каждый раз появлялся какой-нибудь Мамонт и не давал достичь результата. Но тогда зачем американцы и иже с ними хотят повесить спутник над котловиной? Им-то что нужно?..
Он не успел всё толком осмыслить, потому что, как и предполагал, Иван Крутой отошёл от царского гнева и сам пригласил Зимогора в кабинет.
— Ну, ознакомился? — мирно спросил он, кивнув на папку. — Вопросы ещё есть?
— Есть! — с готовностью сказал Олег. — Зачем заказчику эта скважина?
— О, Создатель! — театрально вскинул руки Аквилонов. — Каких тупиц я держу на работе! Кому деньги плачу?
— Это принципиально, Иван Васильевич.
— А ты не понял?
— Потому что тупой.
Начальник экспедиции вылез из-за гигантского, с зелёным сукном, стола, подражая Сталину, пососал пустую трубку (давно не курил) и вздохнул:
— Добро, скажу… Только если где, во сне или наяву… лично язык отрежу. Я знаю, ты себе там нафантазировал, а всё просто, как две копейки. Окружение президента настойчиво советует построить в Манорайской котловине специальную курортно-лечебную профилактическую резиденцию. Думал, Генштаб расщедрился и отпустил астрономическую сумму?.. Ты же был там, видел: микроклимат, древний кедровник, великолепный воздух и какая-то там особенная энергетика. То ли омолаживает организм, то ли продляет жизнь… Они же все сразу хотят жить вечно. Вернее, не они — их окружение этого желает.
— Ну, полная липа и бред! — возмутился Зимогор, что делать в кабинете Ивана Крутого категорически запрещалось. — Там же космическая мусорная свалка! Всё давно загажено остатками ракетного топлива. Отгоревшие ступени валятся!..
— Э, брат, запретят падать ступеням, сделают химчистку, дезактивацию, — не среагировал, однако же не упустил из виду тон главного геолога. — Загонят химвойска, срежут грунт, вылижут территорию. Это не проблема. Главное тут — энергия!.. Хотя я лично в эти закидоны не верю.
— Как вы считаете, Ленин хотел жить вечно? А Сталин? Андропов с Черненко? Все хотели! Но чьей экспедиции позволили довести дело до конца? Кто-нибудь построил там резиденцию? А почему не построил?! — он уже не мог сдержаться и сделал вторую ошибку: не будучи ещё начальником экспедиции, заговорил тоном Ивана Крутого.
Тот лишь скрипнул зубами и налился багровой тяжестью. Постучал себя в грудь большим пальцем.
— Я сделаю разведку. Я, Аквилонов! Мы с тобой пробурим скважину, проведём горные работы и дадим материалы для строительства! Мне вот такой, с прибором, положить на генсеков и президентов, но я сделаю! Мы сделаем!..
И тут Зимогор совершил третью, если не смертельную, то непоправимую ошибку: когда Иван Крутой заболевал какой-то идеей, её эпидемия должна была охватить всю экспедицию до последней поломойки.
— Вы пробурите, — презирая язык свой, сказал он. — Вы проведёте горные работы…
На освобождение от должности и перевод в производственный отдел потребовалось одиннадцать секунд…
* * *
Он никогда не был на празднике Радения, да и быть не мог, поскольку случался он один раз в сорок лет и в исключительных случаях проводился вне срока — для усмирения войны. Иначе он назывался праздником Радости Мира, часто упоминаемым в Весте, и был грандиозным по масштабам, когда гои всего мира брали друг друга за руки и совершали действо, никогда не считавшееся таинством, ибо не от кого было таить Вещество. В легендах, мифах и фольклоре сохранились предания о Радении, да и некоторые фрагменты и атавизмы самого праздника сохранились в виде хороводов, или карагодов, а более всего было живо интуитивное и страстное желание изгоев держаться за руки друг друга. Самым простейшим чудом Радения, которое бы потрясло всякого современного человека, было воскрешение усопшего, а суть таких Веществ, как Радость, когда хоровод на сутки и более останавливал движение солнца по небосклону, всё время удерживая его в зените, вообще было вне сознания.
Теперь же Радение считалось сакральным праздником, и поучаствовать в нём было великим счастьем, может быть, таким же благом, как найденный путь к соли Знаний. Заканчивался он восхождением к Огню по лабиринту, сквозь который гоев проводил Водящий — мальчик, выбираемый Святогором.
И это была единственная возможность позреть на владычного Старца.
Однако Мамонт ждал праздника более потому, что Радеть собирались все Валькирии, где бы они ни находились.
В Манорае он поселился с Дарой в давно заброшенной людьми деревне, которых стояло по котловине около десятка, с тех пор как власти вывезли отсюда всё население из-за падающих с неба отработанных ступеней ракет. Дом был старый, за сотню лет, и срублен из толстенных кедровых брёвен на лиственничном основании, и всё здесь оставалось первозданным и нетронутым, вплоть до икон в переднем углу. Говорят, людей выселили в одночасье, запретив взять самые необходимые вещи, поскольку считалось, что всё уже здесь отравлено ядовитым ракетным топливом. Переселенцам из Манораи построили один большой посёлок за её пределами, купили скот и домашние вещи, якобы для того, чтобы не распространять губительную заразу. На самом деле власти освобождали пространство, зная, что в недрах котловины находится пока не достижимая соль Вечности.
Коммунистическим вождям тоже хотелось бессмертия…
Ещё не вкусив праздника. Мамонт жил здесь с огромным, неуёмным ощущением радости: здесь всё казалось родным, давно обжитым, притягательным и ни при чём было непроходящее чувство ностальгии после существования в чужом космосе Южного полушария. Радение началось для него много раньше самого праздника, и он не в силах был представить себе, что же будет, когда он соединит свои руки с другими, одна из которых будет рукою Валькирии.
Но оставшийся в Югославии Арчеладзе сильно осложнил дело: Мамонту пришлось самому вытаскивать керн с Таймырского полуострова, и когда ящики с ним оказались в пяти верстах от буровой партии, расположенной на борту кратера, стало ясно, что совершить подмену просто так не удастся: Дара не сможет прикрыть, отвести глаза трём десяткам человек, которые хоть и были изгоями, однако жизнь в Манорае если не открыла ещё их зрение, то чувства были распахнуты настежь. Соль Вечности разъедала на них коросту беспамятства, и молодая кожа под ней жадно впитывала всё, что отторгалось раньше. Они ещё работали, ещё всаживали нож в чувствительную земную плоть и не ведали, что творили, но это уже было делом времени. Трижды они с Дарой входили под маскировочные сети, чтобы осмотреться и сориентироваться, как заменить керн, и каждый раз на участке возникал переполох. Караул поднимался в ружьё и занимал окопы, отрытые за сетями, буровики прекращали работу и садились курить, пока поисковая группа тщательно исследовала территорию.
Манорая имела способность отсортировывать людей, и те, кто не выдержал её испытания, бежали отсюда на второй-третий день. Под сеткой остались лишь те, для кого жизнь здесь была во благо.
После неудачных походов Дара стала ходить одна, несколько раз в день и обязательно ночью. Она пыталась пробраться в кернохранилище, но цельнометаллический вагон без окон был заперт, как сейф, и круглосуточно стояла охрана. В одиночку ей было не проникнуть туда, и тем более не разобраться с керном. Её заходы на буровую чаще оказывались удачными, и хоть она не смогла посмотреть рабочий журнал, однако пересчитала количество штанг бурового снаряда и примерно определила глубину скважины.
Каждый раз Дара возвращалась из такой разведки едва живой, и из последнего похода Мамонт принёс её на руках, найдя под утро распластанной на земле. Входить под маскировку и отводить глаза прозревающим в Манорае изгоям было всё труднее, но, отлежавшись, она снова шла под сети, отказываясь повиноваться ему. Дара и раньше отличалась строптивостью характера, но здесь её стремление исполнить свой урок казалось уже болезненным.
— Они могут в любой момент достать соль Вечности, — убеждала она скорее саму себя, собираясь в очередной раз на участок. — Я должна… Я обязана не пропустить этого.
Мамонт считал излишнее её рвение желанием остаться с ним, поскольку Стратиг решил изменить ей урок и отослать на Таймыр.
А буровую следовало на самом деле всё время держать под контролем, потому что глубина скважины подходила к той отметке, за которой начинались породы, обладающие свойствами манорайской соли, поскольку были насыщены её излучением. И хуже всего, если бы они добурились до самой соли, а засечь этот факт становилось невозможно, поскольку в том месте, где заложили скважину, был самый высокий естественный фон излучения, от которого без специальной защиты разрушалась вообще или выходила из строя всякая электроника. Конечно, можно было бы и близко не подпускать их даже к насыщенным вмещающим породам, например, устроив аварию на дальних подступах, однако это никак не вразумило бы кощеев. Просто отступят на полметра и начнут проходку новой скважины. И так пока не достанут проектной глубины — горизонта, отбитого гравитационной разведкой: по её данным они знали, что в недрах находится неизвестное вещество, обладающее огромным удельным весом. И оно-то как раз даёт высокий фон излучения, от которого странным образом гибнет всякий искусственный интеллект, будь то летарий, претерпевший эволюцию от приматов, или компьютерная программа.
Они также знали, что в малых дозах излучение этого вещества полностью омолаживает организм и, по сути, делает жизнь вечной, если через определённые промежутки времени повторять курс. Однако при этом кощеям не был известен один очень важный факт: вынутая из недр и лишённая естественной породной оболочки манорайская соль довольно быстро таяла, как искусственно выращенные в космосе и легчайшие кристаллы КХ. Это был своеобразный сверхконцентрат солнечной энергии, той самой, благодаря которой в земных условиях происходит фотосинтез. Соль Вечности была известна с глубокой древности, и память о ней сохранилась в виде «философского камня», магического кристалла, сказках о жар-птице или синей птице счастья.
Надо было подпустить их вплотную к горизонту, может быть, даже позволить прикоснуться к нему, и тогда подменить керн. Буровики не должны ничего почувствовать, ибо они уже полгода купаются в этой энергии и к ней адаптировались, а для кощеев полученный вещественный материал будет убедительным — сами они для чистоты эксперимента никогда не встанут за пульт управления буровым станком, зная, что их ожидает в Манорае. Разве что профинансируют бурение ещё одной скважины, на которую уже заготовлен аналогичный керн с таймырской астроблемы.
Судя по времени и по тому, что на буровой начались частые остановки из-за сбоев электроники, цель была близка, но Мамонт ещё не нашёл надёжного способа, как произвести подмену. На самый крайний случай вариант был: собрать в Манораю несколько Дар, и пока они отводят глаза разведчикам недр, вытащить вагон с керном из-под сетей, где-нибудь в укромном месте произвести замену и вкатить его обратно. Операция была рискованная, могла занять несколько часов, и не исключался момент случайности: солдаты, как самые чувствительные к соли Вечности, могли выйти из-под чар и поднять тревогу.
Накануне праздника Мамонт подготовил керн, запаял его точно в такой же пластик и, загрузив машину, спрятал её поблизости от участка. Он знал, что радеть в Манораю съедутся многие Дары, и сразу после праздника можно провести операцию.
И вот, когда на восходе солнца по курганам Звёздной Раны запели жалейки, вплетаясь в пение птиц, и когда с гор, оставив свои ночные костры, побежали радостные гои, Мамонт тоже спустился со своей горы. Этот праздник отличался тем, что люди здесь находили друг друга со скоростью мысли. Стоило лишь подумать о близком человеке, как глаз немедленно выхватывал его из великого множества людей, и вмиг образовывалась незримая связующая нить.
Обычно здесь Валькирии находили своих избранников…
Все их прошлые встречи доставались так трудно и были всегда такими краткими, что эта, в Звёздной Ране, казалось, будет чудесной и поистине праздничной. Радение длилось целые сутки, от восхода до восхода, и в это время ни о чём не нужно было думать, потому что хоровод, словно река, понесёт всех к Радости Мира, и потому что в такие мгновения всякий человек, будь он трижды изгой, способен лишь молиться, чтоб продлилось очарование, или твердить: повинуюсь року!
Но пока что вокруг царила радость. Люди бросались друг к другу в объятия, слышался смех, восклицания, проливались слёзы счастья — всё напоминало перрон вокзала, как если бы переполненный прибывший поезд пришли встречать все родные и близкие пассажиров, и в единый миг схлестнулись две волны людей, переполненных чувствами. Кто-то узнавал Мамонта, и ему кричали:
— Здравствуй, Странник!
— Рад тебя видеть. Мамонт! Ты помнишь меня?
— Страннику — УРА!
Но всё это проносилось мимо, поскольку взгляд не мог зацепиться ни за одно лицо. Он бродил среди всеобщего ликования до тех пор, пока вокруг него не начал образовываться хоровод, и вышло так, что он остался один в круге.
Мамонт никогда не видел сразу столько счастливых людей, и это счастье, как особый вид энергии, утекало через сцепленные руки, бежало по огромному кругу и возвращалось многократно усиленное. Казалось, действительно, включи сейчас в эту цепочку мёртвого, он мгновенно оживёт, ибо не устоять смерти против жизнетворной и мощной волны открытой, беззаботной радости. И захлёстнутый ею человек переставал ощущать себя как личность; казалось, душа, разум, плоть и воля — всё растворилось в этом хороводе, разделилось на всех поровну и сотни «я» стали неким единым и огромным «Я», таким огромным, что приблизилось небо и синий космос можно стало достать рукой.
И было всё равно, куда, зачем и по какому таинственному пути бежит этот хоровод, разомкнувшись и вытянувшись в цепочку, ведомую мальчиком — Водящим. Каждый ощущал единственное желание: чтобы это движение не прекращалось, чтобы не разжимались руки. В какой-то момент они утратил чувство земли под собой, и казалось, ноги просто двигаются по воздуху, едва касаясь травы или воды, если внизу оказывалась река, и было одинаково легко бежать в гору или с горы.
Когда хоровод, словно птичий косяк, потянул в глубь Манораи, Мамонт поднялся на курган и сел на камень под старыми соснами.
— Такова участь всех Вещих Гоев, — услышал он. — Соль Знаний слишком горька, чтоб ощущать земные радости.
Перед ним стояла обнажённая до пояса молодая женщина с летящими волосами, словно только что отделившаяся от праздничного хоровода. Отличие от радеющей было лишь в том, что на груди её висел нож в чехле, осыпанном сверкающими камнями: являться на праздник с оружием запрещалось…
Это была ведунья, хранительница огня — Очага Святогора, Вечная Дева. Когда-то их называли Рожаницами…
Он потянулся взглядом туда, где ещё мелькали счастливые лица людей, улетающих, будто осенние журавли.
— Я искал Валькирию…
— Она придёт, — заверила Дева. — И у тебя ещё будет праздник. А на этом пусть радеют гои. Пусть испытают Радость Мира. Вещему Гою не пристало ликовать во время фазы Паришу. Вернись на землю, Варга. Ты ещё не исполнил своего урока.
— Да, помню! — он встал и будто в самом деле только что вернулся на землю, ощутив её твердь. — Передай Атенону, я исполню урок. Но путь Варги — не мой путь.
— Скажи ему сам. Я всего лишь поддерживаю огонь в его Очаге.
— Проведи меня к Святогору!
— Придёт час, и Валькирия сама введёт в Чертоги. А сейчас ступай, тебя ищет Дара…
Мамонт взглянул туда, где скрылся хоровод, и побрёл по его следу.
Дара встретила его на альпийском лугу недалеко от маскировочных сетей.
— Сейчас на буровой никого нет, — сообщила она. — Все встали в хоровод, в том числе и охрана. Остался один самый стойкий, но с ним-то я справлюсь… Пора! Другого случая не будет!
Она всегда умела приводить его в чувство…
Мамонт не удивлялся тому, что секретный объект был брошен, как корабль в Бермудском треугольнике: людей смыло незримой волной и всё осталось открытым, вплоть до сейфа, на земле валялось оружие, солдатское обмундирование, а на кухне доваривались щи в котле и прела каша.
Начальник партии остался на участке лишь потому, что сам себя приковал наручниками к железному колесу вагона, и теперь рвался, как подранок за улетевшим птичьим клином…
