А ещё через два часа, когда голос стихии замер и сузившееся, упавшее вниз метров на пятнадцать озеро успокоилось, я пришёл в логово, сжёг стенгазету искателей, оставив себе лишь репродукцию «Валькирии», штандарт и остатки мешка из-под сахарного песка, предварительно высыпав его в фонтан (говорила бабушка, не трогай ничего на пожаре, добра не принесёт!). Короче, уничтожил все вещдоки и налегке (даже волчью безрукавку не взял, о чём потом жалел, ночуя без костров), бежал от Манараги вверх, через хребет, из Европы в Азию, а точнее, в Сибирь, поскольку над Уралом закружилось одновременно несколько военных самолётов и вертолётов, высаживающих десант. Тут началась войсковая операция, которую много позже, в Чечне, назовут просто и ёмко — зачистка.

Надо было уйти как можно дальше от места трагических событий, чтоб не угодить под горячую руку. Похоже, власти восприняли их не просто стихией, непреодолимой силой природы, а крупной рукотворной диверсией против искателей сокровищ. Иначе бы с чего в пустынные горы Приполярного Урала выбросили парашютистов-десантников и внутренние войска с боевыми патронами? Через год, весной, я сам находил солдатские привалы со стреляными гильзами (развлекались ребята, стреляли в цель), и от тех же егерей слышал, что окрестности Манараги до самого перевала прочёсывали несколько дней, но поймали только нескольких бичей-серогонов, трёх туристов-байдарочников и устроили повальный обыск на какой-то метеостанции в горах.

Пока бежал, сто раз поблагодарил судьбу, что привела меня служить в ОМСБОН и потом в уголовный розыск: я отлично знал тактику действий внутренних войск по поиску и ликвидации диверсионных формирований и методику розыска преступников в лесных районах, поэтому никогда не выходил на тропы и лесовозные дороги, не шёл вдоль ручьёв и рек, не ночевал с костром, даже если мёрз, и особенно аккуратно обходил стороной всех встречных-поперечных и всякое человеческое жильё, независимо, есть там кто или нет. Попадать в плен мне было нельзя ни в коем случае. Ладно, в кармане кольт без разрешения, его в любой момент скинуть можно. А вот если попаду к комитетчикам и они начнут меня крутить, вспомнив как я Гоя-Бояринова отпустил, и теперь нахожусь в местах, где он вроде бы должен обитать, вот тут мне уже не отвертеться. Всё это косвенные улики, указывающие, что я нахожусь в некой связке с диверсантами, устроившими пожар и потопление катера с людьми. Посадить не посадят, доказать причастность невозможно, зато на нарах попарюсь год-другой…

Два дня я как заяц бежал в гору, тараторя про себя слова студенческой песенки:

На третий день я перевалил хребет и пошёл шагом. Признаков присутствия здесь военных не было, последний секрет я обошёл на водоразделе, там хлопцы слушали музыку по радиостанции Р-105, пела София Ротару. И всё-таки ещё один день я двигался как «зелёный берет» и в попавшуюся мне охотничью избушку заходить даже не стал, хотя там могли быть какие-то продукты.

На сибирской стороне Урала дичи было много больше, несколько лосей спугнул, медведя с черники поднял — можно было стрелять, но не стал: рука отвыкла от оружия, в голову попасть трудно, а по корпусу — опять получится как со снежным человеком…

И когда ушёл от хребта порядочно, всё-таки вышел на тропу со старыми затёсами и рано утром застрелил глухаря на песчаной высыпке. После чего убежал за несколько километров в сторону и там от двухмесячного недоедания дорвался — сварил и съел за один раз четырехкилограммовую птицу! Одичание шло успешно, ещё немного, и начну обрастать шерстью. Ведь съел — и ничего не случилось, лежал полдня и переваривал, как удав: вспоминал произошедшее возле Манараги и снова охватывался ознобом.

Да, сжечь лагерь гои могли вполне, не знаю, с помощью чего — какой-нибудь радиоуправляемой штуки, возможно, каким-то образом рассчитали воздействие грозы, одним словом, могли. Но в то, что они устроили воронку на озере, поверить было трудно. Я слышал, что такое бывает в карстовых озёрах и без всякого вмешательства человека: от частых дождей накопилась критическая масса воды и открыла своеобразный подземный клапан.

Неужели всё-таки они потопили катер, сделав два серьёзных предупреждения? Если так, то клапан этот находится в руках гоев и они могут вообще спустить всё озеро, и тогда бы обнажилось всё, что лежит на дне, в том числе, материальные остатки доледниковой цивилизации…

Но ведь в этом ГУПРУДе работают специалисты разных профилей, и они наверняка изучали, исследовали гидрогеологические условия, знают о подземной реке. Если было бы легко сбросить воду, давно бы сбросили и не рисковали с водолазными работами…

А если таковое невозможно, значит всё-таки естественный сброс…

Но почему тогда уровень воды не колебался? Фонтан возле логова почти иссяк по явному сезонному циклу, а в озере не было никаких изменений…

Откуда моему деду было известно, что к озеру (или из него) текут подземные реки, по которым валёк заходит глотать своё золото? Легенда легендой, но откуда? Нырнуть без акваланга в ледяной воде можно метра на три, вот они и ныряли возле берега с Олешкой, а на середине, где был эпицентр воронки, больше ста!

А ведь именно там, в центре, вытекает эта незримая река!

Помучив себя постоянными неразрешимыми вопросами, я отправился искать место, где бы отсидеться две — три недели, пока на Манараге не утихнут страсти и не закончится активный поиск.

Никакой карты, даже Олешкиных каракулей, на Зауралье у меня не было, ориентировался по солнцу, компасу да по горам, оставшимися за спиной. Вообще, это странное состояние: идёшь от Урала целый день на восток, оглянешься вечером, а он всё равно рядом, будто ты и с места не сошёл, и горы стали ещё выше.

На реку я выбрался после двух дней блуждания по предгорьям, причём открылась она внезапно, с высокого берега, будто с самолёта увидел. Глубокая вода блестит внизу, давно некошеные пойменные луга, буйные травы, и синяя тайга, на сколько глаз берёт, разве что старый горельник немного подпортил картину, чёрные остовы кедров торчат за речным изгибом.

Век бы здесь прожить, коль было бы две жизни…

Я переночевал тут же, на яру, возле сибирской нодьи, утром восход встретил, солнце огромное, телескопов не нужно, пятна, будто материки, отрисованы, человеческий лик проглядывает, с поверхности исходят космы света — ну точно, волосы, борода — Ярило, каким его рисовали в древности! И волнение, ничуть не меньше, чем при восходе на Манараге. Решил остаться здесь, однако пошёл места разведать и ниже на семьдесят метров по тому же яру чуть грудью о прясло не ударился — жильё человеческое!

Рубленный домик под замшелой крышей из дранки, окнами на воду, избушка хозяйственная и только всё кипреем заросло под застрехи — нога человеческая не ступала, поди, лет двадцать. И при этом в огороженной леваде стоят толстенные пчелиные колоды и пчёлы ещё вьются возле круглых летков!

Сразу вспомнил о том, первом старообрядческом ските, найденном в Ангарской тайге, и о многих других, по которым ходил целый сезон с археографами, когда писал «Хождение за Словом». А водил меня человек удивительный — Елена Ивановна Дергачёва-Скоп (кстати, дочь уральского писателя Ивана Дергачёва), которая и стала прообразом героини романа. Кержаки принимали её как свою и в разговорах часто повторяли фразу абсолютного доверия: тебя обмануть — Бога обмануть. Вот в таких потаённых скитах жили самые истинные молельники, чаще всего принадлежащие к древним боярским родам (сам видел положенные грамоты аж от Ивана Грозного), а начнут фамилии называть — вся боярская дума до никонианского раскола.

Прежде чем войти в избу, дважды проверил входные и выходные следы — ни единого, по крайней мере, в этом году никто тут не был, однако же сразу пробил себе тропинку не от реки, откуда вероятнее всего люди приходят, а со стороны леса. Крылечко иструхлявело, запора на двери нет, просто когда-то палкой подпёрта. Стёкла в окнах целы, и какие стёкла — витражи, собранные из кусочков, осколков, заботливо соединённых жестянками и промазанных.

Рубленные холодные сени оказались разделёнными на две половины, во второй — кладовая с ларём, где было истлевшее зерно, вроде, рожь, несколько подвязанных к балке пропревших мешков, из которых всё вывалилось и превратилось на полу в рельефные пятна: то ли рыба сушёная, то ли мясо…

Но самое главное — здесь я нашёл полкадки застывшей в камень серой соли: можно бить лося, солить и жить припеваючи!

В избе ничего не тронуто, не разбито, словно ушёл человек и не вернулся. Глинобитная печь странная, больше на камин похожа из-за низкого хайла и топкой развёрнута не в закуток, как обычно, а в сторону переднего угла, однако с широкой лежанкой. То ли люди жили здесь маленького росточка, (обычно высоту топки делают по бедро хозяйки), то ли заведено так, но чтоб чугунок в печь затолкать, надо в три погибели согнуться. Остальное всё привычно — стол, лавки, деревянная кровать — нет, ложе, застеленное шкурами, побитыми молью, глиняная посуда в посуднике и среди неё вдруг перламутровая чашка китайского фарфора. На окнах серые льняные занавески, чистота, опрятность, которую не может нарушить даже пыль времени.

Да не старообрядческий это дом! Не хватает самого главного — икон, или хотя бы креста на стене, который выносится из дома только в случае пожара. Но зато в красном углу, где обыкновенно делают божничку или вовсе иконостас, деревянный круг, выпиленный из толстого бревна с красивым узором годовых колец и ручками, как у шайки — эдакая затычка чуть ли не метрового диаметра. От кержаков я слышал о «дырниках», таинственных отступниках, которые не на образа молятся, а мол, дыру в стене сделают на восток и туда бесовские гимны поют. Елена Ивановна тоже о них знала понаслышке, потому рассказать не могла, что это за толк, кстати, отколовшийся от старообрядчества.

Я встал на лавку и вытащил круг — в глаза солнце ударило, изба осветилась, словно прожектор зажгли, и хотя па улице был полный штиль и никаких сквозняков, вдруг пыль всклубилась отовсюду, неизвестно, какой силой поднятая, словно ветер промчался. Пришлось дыру закрыть, и сразу всё улеглось. Обойдя все закутки, я облегчённо вздохнул: к счастью, колоды с останками не было, кто-то схоронил хозяина, а может, у «дырников» существовал иной обычай.

В хозяйственной избушке оказалось нехитрое пчеловодческое оборудование, кадки с застывшим в камень мёдом, круги воска, побитого мышами и самое удивительное — резные, причудливые столбы! Совсем тонкие, изящные и в обхват толщиной, все с узором и все опутаны невиданным растительным и звериным орнаментом, причём, работа была высокого класса и качества, хотя лежавший тут же инструмент — тесла, разбитые вдрызг стамески выглядели примитивно. И что ещё бросалось в глаза, изделия сохранились идеально, древесина золотисто-жёлтого цвета, без единой трещинки, хотя щепа на полу почернела и заржавели все железные части инструментов. Почему так, отгадку я нашёл скоро: столбы оказались пропитаны. Скорее всего, их опускали в расплавленный воск целиком, поскольку кое-где на основаниях сохранились потёки. Однако прикладное назначение этих монументальных произведений было совершенно непонятно: подпереть что-либо ими нельзя, даже горшка сушиться не повесишь. То есть, столбы имели чисто декоративные функции, однако в избе их не было ни одного.

Даже намёка нет, что хозяин такой умелец!

Вообще, почти с самого начала этой экспедиции я перестал чему-либо удивляться; только фиксировал необъяснимые факты, ещё больше задавал себе вопросов и будто груз наваливал на спину. Тут бы радоваться, что жильё нашёл, живую пасеку, соль: добуду мяса, отъемся и поживу как человек, поработаю всласть, а то с началом купального сезона на Ледяном озере карандаша в руки не брал. При необходимости и на зиму есть где остаться (за избой под навесом из дранья дров заготовлено года на три, если даже отбросить кубометра три верхних, истлевших поленьев). Но мне на этой заимке стало ещё печальнее. Было ощущение, что я новорождённый, впервые увидел мир и ещё не начал его осваивать, или наоборот, старик, попавший в мир иной.

Столбы эти поразили воображение, я так долго рассматривал их и думал, что в первую же ночь на заимке они мне приснились: будто стоит резной, ажурный столб на самом высоком каменном останце Манараги и горит! А старец Фёдор Кузьмич на ухо шепчет, объясняет, мол, это жертвенный жезл, светоч богатыря Святогора, который он зажигает один раз в год, чтоб осветить пространство, затем его и воском пропитывают, чтоб горел, как свеча. И что когда Гора Солнца была высокой, этот жезл был виден всему Северу.

Проснулся и понял, что роман о Манараге никуда не годится, полистал его и бросил в печь. Тут же сел и написал первую строчку нового варианта: «Святогор взошёл на Манарагу и водрузил свой жертвенный жезл»…

Не помню, сколько времени я работал, не вставая; ночами перестал спать. И тут я неожиданно понял, что заболел в прямом смысле, только не ясно чем. Едва хожу, качает и кружится голова, выйду на улицу и падаю, так что приходится держаться за деревья. Тело вроде лёгкое, послушное, а ноги подгибаются и дрожат от охапки дров. Потом осенило — оголодал! Потому как давно потерял счёт времени, продуктов нет, и сколько времени я пью лишь сыту (горьковатый от времени мёд, разведённый в воде; поддерживать им жизнь можно, а физических сил — никаких), я не помню. Впрочем, как и не помню, сколько времени живу на заимке, и вообще, где она находится.

И тут спохватился, что мне в таком состоянии и до перевала-то не дойти, хотя мечтал подкормиться, набраться сил и заготовить какой-нибудь не портящейся пищи для возвращения на Манарагу.

Отъедаться начал с грибов, благо что они росли вокруг заимки, однако энергии не прибавилось, и на третий день смотреть на них не мог. Нужны мясо, бульон, жир! Взял с собой медовых сот, выломанных из колоды, чтоб по дороге не упасть в обморок, и пошёл на охоту к пойменным озёрам, где были на отмелях заросли остролиста, а значит, лоси приходят наверняка. Нашёл хорошо набитый копытами переход по болотной гриве и сел с подветренной стороны. К рукоятке пистолета привязал сучок с рогаткой вместо приклада (руки дрожали от слабости, мушка двоилась) и ждал почти два дня. Лосиха вела двух сеголетков — добыл замыкающего…

Почти две недели писал и отъедался, делая то и другое с жадностью, но с каждым днём всё чаще вспоминал и думал о событиях возле Манараги, так что меня начал томить ещё один голод. И когда я понял, что костяк романа сложился, герои ожили, обросли плотью и начали уже сниться, отложил рукопись, взял запас вяленого мяса и налегке пошёл через перевал: обратно придётся нести палатку, спальник, тёплую одежду, поскольку я уже твёрдо решил зимовать на заимке и к весне закончить работу над «Горой Солнца».

Неподалёку от Манараги меня прихватил дождь, длинный, мелкий, однако вымочив до нитки, будто отрезвил.

Сначала услышал не совсем ясный гул, напоминающий звук авиационного турбореактивного двигателя, потом огляделся и увидел, что пришла осень, жёлтые лиственницы напоминали солнечные пятна, оставшиеся на земле, чтоб подсвечивать дорогу, поскольку их кроны светились в дождливых сумерках и даже ночью.

Не заходя в логово, я сразу направился к озеру и только тут началось истинное похмелье. Берег Ледяного оказался занятым, вероятно, теперь уже другой командой искателей, не такой многочисленной, но предусмотрительной, с хорошо вооружённой охраной. Вся северная часть и сам лагерь были обнесены валом из спиральной колючей проволоки, которая тоже светилась, огороженный периметр постоянно контролировали пешие патрули. Вместо палаток стояли два сборных вагончика, в третьем безостановочно тарахтела электростанция, а по озеру ползал широкий и плоский катер на воздушной подушке, которому не страшны никакие воронки.

Вой двигателей закладывал уши.

Несмотря на сырую погоду, вдоль береговой кромки бродили геодезисты с инструментами, и похоже, с помощью катера выставляли какие-то створы. Снаряжение команды и методика работы заметно отличались от прежней, да и вели себя искатели совершенно иначе — не смелее, но свободнее, и самое главное, в этой команде были женщины. Вечером дождь кончился, искатели врубили музыку, запалили костёр и, раскинув походные столы, ужинать устроились возле огня. Судя по всему, здесь работала совсем другая, не военная организация.

Можно было возвращаться в Сибирь, на заимку, под крышу: эти предусмотрительные люди прибыли надолго, не исключено, до зимы, а то и до конкретного результата, и если ничего с ними не случится, то возможно отыщут ящики с золотом и поднимут…

Я снялся со своего поста и уже начал спускаться к распадку, когда совсем рядом увидел мужика в платке-бандане, завязанном по пиратски. Он сидел ко мне боком, за глыбой, таился и тоже наблюдал за лагерем, да так увлечённо, что ничего вокруг себя не замечал. Нет, не шерстяной и не рыжий, бородка аккуратная, но улыбался, как снежный человек!

И всё бы ничего, можно принять за Гоя, готовившего новую акцию против новой команды, но он был в моей волчьей безрукавке, которую я взял у Олешки! Лёгкая, необъемная, она занимала мало места и хорошо грела, собирался зимой в ней ходить, Олешка звал её жилетом. Но за хребет я уходил налегке, пустые баллоны, тёплую одежду и спальник не потащил, оставив в логове, и получалось, этот человек отыскал грот (или знал его) и украл мои вещи. Уж не одичавший ли ворюга вылинял или побрился?

Брать его тут же было нельзя, пошумишь, а до лагеря близко, услышат и поднимут тревогу. Между тем, человек зяб, грел за пазухой руки, растирал грязные босые ступни, но не уходил, безотрывно глядя на смутное мельтешение людей в лагере. Темнело быстро, поэтому через десять минут я видел лишь его профиль.

— Ну, веселитесь, твари! — наконец проговорил он, и я облегчённо вздохнул: нет, это другой «йети», ещё не совсем одичавший и не утративший речи.

Я шёл за ним в десятке метров сзади, стараясь попасть в ритм его шагов, чтоб не услышал шороха, однако он часто спотыкался и оступался, так что приходилось замирать на одной ноге. Когда мы таким образом миновали почти вырубленный прежними искателями лесок, где я однажды ночевал, человек выпрямился и пошёл медленнее. Он что-то бурчал и часто оглядывался в сторону лагеря, но в любой момент мог обернуться назад, увидеть меня и убежать. Я снял рюкзак с провизией, чтоб не мешал, улучил момент, когда мы оба оказались на щебенистой высыпке, в два прыжка настиг его и резко толкнул в спину. Он сунулся вперёд и устоял, валить пришлось подсечкой и по-милицейски скручивать. Длительная полуголодная жизнь всё-таки сказалась, он не богатырь был, но я выдохся, пока спутывал ему руки — он всё к карману тянулся.

Там оказался нож явно зековской работы, завёрнутый в тряпку вместо ножен.

И даже связанный, пленник ещё долго сопротивлялся молча и остервенело, пока я не рубанул его по шее рукояткой пистолета, затем поставил на ноги и потащил вниз по распадку. Не знаю, за кого он меня принял, вероятно, думал, в лагерь поведу, через некоторое время успокоился, попытался в лицо мне заглянуть.

— Вы кто? — спросил уже с интересом и неожиданно вежливо.

Под безрукавкой у него ещё и свитер мой оказался, и тренировочные брюки на нём тоже мои — одежда, в которой я нырял с аквалангом.

— Сейчас познакомимся, — пообещал я.

— Понятно! — облегчённо вздохнул он. — Значит, вы не из этих…

Недалеко от логова, где распадок почти превращался в каньон и хоть заорись, никто не услышит, а бежать можно только вперёд, приставил его к стенке и приказал раздеваться.

— Зачем? — удивлённо спросил он. — Вы хотите ограбить меня?

— Затем, что одежда на тебе — моя! — я посветил ему фонариком в лицо и на мгновение показалось, где-то его видел.

— Ваша?… А, ну да, возможно, — залепетал он, заслоняясь от света. — Не знал, что ваша… Я был голый, совсем голый и сильно замёрз… И взял. В пещере никого не было… Руки развяжите, я сниму.

На вора он совсем не походил…

— Ты что тут делаешь?

— Я?… Гуляю. Вернее, гулял, ходил по горам…

— Место для прогулок замечательное, правда?

— Да, я никогда не был в горах, видел их всегда издалека… — с удовольствием стал рассказывать он. — Так получалось. И сейчас впервые вот так, среди скал, один…

— И в чём мать родила?

— Ну, я в этом не виноват…

Я встряхнул его за грудки.

— Быстро говори, что делаешь в горах?

Он вдруг осел, как мешок и показалось, всхлипнул.

— Девушку ищу…

— Какую девушку? — только сейчас мне пришло в голову, что человек этот тоже душевнобольной. Слишком уж нестандартное, неадекватное поведение…

— Ту, что спасла меня… Она такая прекрасная! Такие тонкие руки и голос… Я не мог просить её остаться, потому что был совсем голый.

Мне почему-то мгновенно вспомнилась танцующая на камнях.

— В волосах у неё есть зелёные блёстки?

Человек оживился, вскочил.

— Есть! Много! Только не зелёные, а жёлтые. Они сверкают, как планктон в лунную ночь!

— Почему жёлтые? Зелёные!

— Не знаю! А вы её знаете? Видели?

— От чего она спасла? От смерти?

— Вытащила из воды, — неохотно сказал он. — Я тонул… В общем, плохо помню, что было. Когда очнулся, увидел её… Она меня вытащила и откачала… Её зовут Валкария.

— Как?!

— Валкария! Такое звучное и непривычное имя!

— Кто тебе это сказал?

— Она!.. Она сказала: запомни, меня зовут Валкария. Я ещё переспросил — может быть, Валькирия?…

— И танцевала на камнях?

— Нет, она не танцевала…

В общем-то, спрашивать об этом было глупо.

— А тебя как зовут?

— Станислав. Ну, Стас Бородин.

— Бородин? Капитан второго ранга? Именинник?

— Да, — он чего-то испугался. — Недавно у меня был день рождения. Правда, сорок лет отмечать не принято, и я не отметил. Зато родился во второй раз…

— Как же ты нашёл моё логово?

— Я не искал, — виновато проговорил он. — Она привела… Мы долго шли где-то под землёй, это я помню… Какие-то огромные белые залы, колоннады. Как будто в древнем Риме, только всё глубоко под землёй. Потом вода была под ногами, речка. Хотел заговорить с ней, но голому неудобно, понимаете?.. Я знал, кто она и был спокоен.

Танцующая на камнях подселила мне квартиранта! Я раскрутил безрукавку и освободил ему руки. Однако этот скромный интеллигентный псих занял моё место, стащил тёплую одежду…

Я отнял волчий жилет, посветил фонариком в лицо.

— Давай, топай отсюда! И на глаза не попадайся. Никогда!

— Хорошо, я уйду, — спокойно согласился он и снял свитер. — Возьмите, это ваш. Только я оставлю брюки. И прошу, верните нож.

Все сумасшедшие на Урале ходили в моих штанах…

— Откуда у тебя нож? — он обезоруживал своей покорностью.

— Это подарок Валкарии. — с удовольствием и гордостью сообщил кавторанг. — Она сказала: если ты мужчина, то выживешь. Вот тебе оружие!.. Это когда мы пришли в малахитовый зал… Как вы считаете, это испытание, да? И если я достойно выдержу его, она снова явится?

— Да тебе лечиться надо, идиот! — заорал я на него и потом жалел, что сорвался. — Ты — больной! Ты понимаешь это? Тебя свели с ума! Скоро ты растеряешь остатки мозгов и обрастёшь шерстью! Уже ходит тут один снежный человек! Сам подумай, какой на хрен малахитовый зал!?

— Нет, я всё отлично помню! — заспорил и засмеялся он. — Там светились стены, изнутри. И висело много холодного оружия! Этот нож она сняла со стены…

— Ну ты посмотри, это же зековский финач! — Я потряс ножом возле его физиономии. — Ручка из цветного плекса! На зонах стоит три пачки чая!

— Но там же есть тонкая пластинка малахита!

Я понял, что сейчас тоже рехнусь, потому что его навязчивый бред заразен: никакого малахита в наборной рукоятке не было, но мне уже чудилось, что-то проблескивает зелёное в свете фонарика.

— Всё, иди отсюда, — я пошёл к логову. — Ножа не получишь.

— Почему?

— Я взял его за свои брюки!

— За брюки? За это старое трико — нож?

— Ладно, снимай! И ножик забирай.

С минуту он плёлся сзади молча, затем встал.

— Мне нельзя без брюк… И без оружия невозможно!

— Выбирай!

Он отстал, видимо, выбрал штаны… А я прибавил шагу, чтоб оторваться от больного рассудком кавторанга. И лишь когда оказался возле шумящего по-весеннему фонтана, неожиданно понял, что непроизвольно, вопреки всякой логике, верю этому несчастному. Он действительно не захотел поймать лестницу с вертолёта (не его ли я видел стоящим на вздыбленном носу катера?), и потом чудом спасся, каким-то образом угодив в руки танцующей на камнях. И ничего удивительного, что она привела кавторанга ко мне в логово — знала, что там никого нет…

Конечно, он был предрасположен к психическим заболеваниям, и в свои сорок ни разу не женился, всё плавал по морям, мечтал встретить наяду. И то, что он задумал суицид, добровольно оставшись на катере, тоже доказывало не слишком могучее психическое здоровье. И это было замечено, потому его сделали сумасшедшим! Спасли, но отняли разум, чтоб не мог рассказать, каким образом вытащили из воронки и каким путём вывели из-под дна озера. Может, пожалели, или по другим соображениям, но его свели с ума, как пытались сделать это со мной.

Пошёл бы я искать девушку, танцующую на камнях — до сих пор бы ходил… И стал бы счастливым, как этот Станислав Бородин…

Катастрофа на озере и в самом деле была рукотворной диверсией, и наверняка есть клапан, который можно открывать и закрывать, когда надо…

Батарейки приходилось беречь, я включил фонарик на три секунды и успел заметить морской порядок в моём логове и самоуправство квартиранта! Он чем-то разрубил баллон от акваланга и сделал из нижней части котелок!

Уже по запаху понял, питался варёными грибами…

— Прошу прощенья! — вдруг послышалось из тёмного лаза. — Я был вынужден это сделать… Когда найду Валкарию и вернусь в Ленинград, отдам вам свой акваланг. У меня японский, очень лёгкий, и дыхательный аппарат идеальный. Дышите и не замечаете…

Вместо ответа посветил в лаз — полуголый кавторанг стоял на четвереньках и посверкивал лысиной…

На бытовом уровне у него вроде бы мало что изменилось в характере, видно, и до катастрофы он был таким же слишком перевоспитанным — вежливым и уважительным до суетливости. И при этом выносливым, терпеливым и с хорошим самообладанием: на улице было градуса три-четыре тепла, а он хоть бы вздрогнул или зубами чакнул.

Может, за это его любили в команде?

— На спальнике лежит записка для вас, — вдруг сообщил кавторанг.

— Записка? От кого?

— От меня. Я оставлял её каждый день, когда уходил. Чтоб вы не подумали обо мне плохо, если вернётесь. Понимаю, приходишь, а кто-то твоими вещами пользуется. Баллон я ваш испортил…

Прогнать его было уже невозможно, всё-таки он ещё оставался человеком.

— Залазь! — Я достал из рюкзака мясо.

Он не ломался, щукой заскочил в логово и присел на корточки возле лаза. Я молча сунул ему свитер и предложил поесть.

Ужинали в кромешной тьме, да и блюдо было всего одно — солёная и полузавяленная лосятина. Кавторанг оголодал на грибах, но ел аккуратно, без жадности.

— Валькирия эта, что спасла… — начал я осторожно. — Она что, из Скандинавии сюда явилась?

— Нет, её зовут Валкария, — поправил он. — И живёт она здесь, всё время. И говорит по-русски.

— А кто она?

— Этого никто не знает… — мечтательно и грустно проговорил он. — Существует несколько версий, но все они основаны на легендах…

— Ну а ты-то как считаешь?

— Думаю, она дочь Хозяйки Медной Горы! — серьёзно заявил кавторанг.

Я усмехнулся:

— Значит, она водила тебя по своему подземному царству?

— Напрасно смеётесь, — вдруг огрызнулся он. — В это трудно поверить, но водила. Мы шли по каким-то пещерам… Нет, подземельям и залам. Там везде были лестницы, ступени, галереи… И цветы каменные видел, только они не настоящие… Вернее, настоящие, но сами растут из какого-то разноцветного минерала. И много белых, как изморозь. Наверное, из соли… А потом оказались в пещере, вода текла… Почему-то всё как во сне, мало что запомнилось. Как шли, куда?… Может, оттого, что я всё время смотрел под ноги…

— Под ноги? Это она приказала?

Кавторанг смутился, помолчал.

— Как вы не понимаете? Я шёл без одежды… Стыдно поднять взгляд.

Он надолго замолчал и наконец-то натянул свитер: в логове было всегда почему-то теплее, но стоило заткнуть вход, как температура выравнивалась с уличной. Я обнаружил это ещё летом и лаз никогда не закрывал, но кавторанг в темноте чем-то зашуршал и пришлось включить фонарь. Домовитый, чертяка, — он пытался втолкнуть охапку сена в дыру.

— Не надо! — остановил я его, ничего не объясняя.

— Хорошо, — он покорно сел и опять замолчал.

— Что это за люди на озере?

Бородин оживился, заговорил с жаром.

— Поверьте, это обыкновенные жулики! Подонки, действующие под прикрытием Министерства финансов. Если они поднимут драгоценности, государство не получит ни рубля! Всё будет украдено! Знали бы вы, сколько эта банда похитила всевозможных ценностей, поднятых нашим управлением! Мы работали год, обезвредили тысячи снарядов, десятки глубинных бомб, прежде, чем проникнуть в трюмы. И достали в Баренцевом море груз английского корабля, который немцы торпедировали. Семь с половиной тонн золота в слитках! И думаете, где оно? Разумеется, в Англии! Но в банках на счетах у конкретных лиц — наших советских граждан! А турецкая шхуна прошлого века со дна Каркитинского залива?..

— Вы сами спускались в Ледяное озеро? — прервал я его излияния.

— Не знаю, — замялся он. — А где такое озеро?

Понятия секретности стёрлись в его сознании, ибо по природе он был человеком открытым, однако вынужденным хранить тайны всю жизнь, соблюдать множество разнообразных условностей и запретов, что вероятно, угнетало его. Наоборот, люди закрытые при душевном заболевании становятся ещё более скрытными. Но тут мне показалось, он опомнился и пытается темнить.

— На этом озере вы потерпели крушение, — уточнил я.

— Извините, но это озеро называется иначе, — помедлив, печально проговорил кавторанг. — По нашим материалам оно проходит, как Аркан…

Я впервые слышал такое название, видимо, дед с Олешкой нарекли его Ледяным.

Слово АРКАН никакого перевода не требовало…

— Что же вы полезли в Аркан?

— Я в сухопутном отделе первый год… Но наши гидрологи работали здесь семь лет. Изучали паводковый характер, сезонные колебания уровня… Ничего подобного никогда не наблюдалось…

— Так вы спускались на дно?

— Разумеется…

— Блоки находили? Обработанные камни? Со следами человеческой деятельности?

— Нет, — опять же не сразу ответил он. — Я обратил бы внимание. Мы фиксируем такие вещи… Прошу вас, не напоминайте мне об озере. Давайте поговорим о чём-нибудь другом?

Кавторанг начал опять раздражать меня, желание ночевать с ним в одном логове улетучилось. И вообще, мне нельзя было оставаться возле озера, где работали «каркадилы» безвременно ушедшего Редакова-младшего.

— Мне нужно идти… — пробурчал я.

— Нет, не ходите! — вдруг испугался он. — Повсюду их засады и патрули! На каждом ручье! Всё перекрыто до самого перевала! Они стреляют!

— Жилет заберу, а спальник оставляю. Спи.

— Это ваш спальник! Возьмите! — засуетился он. — Простите, что я так бесцеремонно брал ваши вещи… Но я же не знал! Валкария показала мне вход… Пожалуйста, не уходите! Вас убьют!..

Я выбрался из логова, на счастье дождя не было, но тучи на небе и темень — глаз коли. Кавторанг полез за мной и, судя по шороху, тащил за собой спальник.

— Скоро зима, — я отдал ему завёрнутый в тряпку нож. — Иди к людям, к жилью, пока не поздно.

— Я не уйду! — отчего-то засмеялся он. — Я буду искать её и найду!

— Да ты здесь сдохнешь! Беги отсюда! Задницу в горсть и скачками, понял!

— Нет, я выживу! Я же мужчина!

Не знаю как, но я шёл в темноте, наугад, вслепую, без остановки и даже не споткнулся. Шёл, взбудораженный гневом и ненавистью, не думая ни о засадах и патрулях «каркадилов». И никак не хотел признаться себе, что уже давно сам хожу по горам и подсознательно ищу танцующую на камнях…