6
Вернувшись домой, Хортов отключил телефоны и сел писать продолжение статьи. Он даже о браслете забыл, который перетянул левую руку, и чтобы она не отекала, приходилось постоянно шевелить кистью и восстанавливать приток крови. Коварный цыганский подарок от души стал своеобразным навязчивым знаком-воспоминанием: стоило забыть на десять минут, как рука становилась деревянной. Браслет не давал покоя и ночью, и Андрей очень быстро приучился массировать ее, не просыпаясь. Тут же он или слегка растянулся, или ток крови был настолько сильным, что пробивался через пережатые сосуды.
Хортову казалось, фактов для второй статьи достаточно — чего стоит судьба старца Гедеона! А спецоперация полковника Пронского! Садясь за компьютер — последний подарок законной жены, — он уже предчувствовал, что дело вторым материалом не закончится — будут еще третья, четвертая серии, поскольку непременно объявятся новые, связанные с темой люди.
Вечером он не выдержал, ушел к своей «ракушке» и позвонил по мобильнику Кужелеву на дачу.
— Ты с адвокатом не встречался? — сразу же спросил тот.
— Нет, перенесли встречу на завтра, — Хортов сдерживался. — Боюсь, как бы не пришлось еще разок отложить.
— Надо с ним встречаться, не откладывай. И не выключай телефон.
— Я сегодня встретился со старцем Гедеоном. Не слышал о таком?
— А чем он знаменит?
— Тем, что принимал участие в специальной операции полковника Пронского в апреле сорок пятого. Организовывал и руководил сам Георгий Жуков.
— Оба! — вырвалось у Кужелева, и это означало его редкую, особую заинтересованность. — На диктофон записывал?
— Нет, скажу жене, чтоб подарила…
— За такую информацию я сам тебе подарю… Где он живет?
— Лежит в нейрохирургии, в областной, осколок из черепа достали…
— Все, завтра поедем к нему вместе. Представишь меня редактором газеты. Прямо с утра.
— С раннего утра, пока он бодрый.
— Добро, жди звонка.
Он вошел в квартиру, автоматически запер за собой стальную дверь и сел за компьютер. Однако через несколько минут услышал за спиной шорох, и обернувшись, машинально спрятал браслет под обшлаг рубашки.
В проеме между комнатой и коридором стоял человек неопределенного возраста во всем черном, вплоть до галстука. Хортов встал, но спросить ничего не успел.
— Я референт господина Артельянца, — опередил незнакомец. — Сейчас мы поедем к нему в офис, он ждет вас.
Протестовать было бессмысленно.
У подъезда стоял скромный джип с темными стеклами и водителем в такой же черной одежде. Референт открыл заднюю дверцу, обозначил движение, словно помогал сесть. На крыше включилась мигалка, и машина полетела по осевой линии.
Насколько знал Хортов, хозяин газеты занимался бизнесом в области медицины и фармакологии, владел соответствующими предприятиями и фабриками и держал сеть аптек по всей стране. В редакции Артельянца называли просто Армен, поскольку он был демократичен, любил свое детище и журналистов, а еще потому, что мало кто мог правильно выговорить его отчество — Ицхагехарович.
Несмотря на позднее время — десятый час, хозяин сидел за столом и работал с бумагами. Ему было лет пятьдесят, однако его чисто кавказский облик и подростковая фигура скрывали возраст. В противовес своему черному окружению, одет был в светлый костюм и вместо галстука — пестрый шейный платок (сразу стало ясно, у кого заимствовал стиль редактор газеты Стрижак).
— А, Хортов! — воскликнул он, словно они были давно знакомы. — Садитесь. Вы сами когда-нибудь видели эти акции?
Браслет намертво перехватил руку. Андрей сел за приставной стол и незаметно стал двигать кистью.
— Не видел, — признался он. Артельянц достал из приоткрытого сейфа пластиковую папку, бросил Хортову.
— Смотрите… А я сейчас вернусь.
В папке оказалось пять подлинных ценных бумаг: чтобы понять это, достаточно было взять их в руки — плотные, посеревшие листы с невыразительными, выцветшими от давности реквизитами Веймарской республики. Общий их вид напоминал потасканные в карманах денежные купюры, только большого размера.
И пахли деньгами…
У Хортова на миг сперло дыхание, а руку заломило от боли: это могли быть акции Кацнельсона! В следующую секунду он выхватил ручку и переписал номера первых двух бумаг на бесчувственную левую ладонь.
Хозяин вернулся через минуту, принес какой-то пакет.
— Изучили? Замечательно. Прошу вас провести журналистское расследование. У вас есть все возможности разыскать их, а мы похлопочем, чтобы вернуть акции настоящему владельцу.
— Хотите, чтобы я нашел бумаги, похищенные у Кацнельсона?
— Нет, этим пусть занимаются следователи. По моим сведениям сейчас в России у совершенно разных лиц хранятся акции на общую сумму в шесть, а по некоторым оценкам и в девять миллиардов долларов. Это по современным котировкам. Надеюсь, для вас это достойное занятие?
— Да, мне интересно, — не сразу отозвался Хортов. — Пока удалось выяснить лишь один факт: акции попадали в СССР через Коминтерн. Дальнейшее их движение неизвестно.
— Но ведь у вас есть соображения по этому поводу? И доверенные люди в компетентных структурах. А пропуска в закрытые архивы я вам передаю, — он протянул пакет. — Там небольшая сумма денег на текущие расходы. Всякая полученная вами информация относительно ценных бумаг должна попадать в первую очередь ко мне на стол. В случае, если вы обнаружите держателя акций, самостоятельно никаких действий не предпринимать. Надеюсь, вы понимаете, наш разговор и мои поручения строго конфиденциальны.
— Понимаю…
— Желаю успеха, — Артельянц встал, но вместо руки подал визитную карточку. — Можете звонить по этому телефону в любое время суток.
Черный референт уже стоял на пороге в ожидающей позе.
По дороге Хортов не стал смотреть, что в пакете, но едва зашел домой и уже осознанно запер дверь, вытряхнул содержимое на стол.
Три пропуска — в архив министерства финансов, МВД и ФСБ были подписаны первыми заместителями, а четвертый — в запасники музея Октябрьской революции — почему-то премьером.
Небольшая сумма на текущие расходы составляла пятнадцать тысяч долларов…
* * *
Перед тем как лечь спать, уже в половине второго, Хортов вспомнил о Кужелеве и старце Гедеоне, поставил телефон в изголовье и, массируя руку, попытался заснуть, однако возле уха задребезжал звонок. Он машинально взял трубку и услышал незнакомый голос, говорящий торопливо и сбивчиво
— Господин Хортов! Андрей Александрович! Простите, поздно… Но не могу удержаться! Только сейчас прочитал… Не знаю, как благодарить вас! Завтра бросаю все дела и подаю документы!
— Кто это?
— Я не представился? Простите, Андрей!.. Это говорит Донат Кацнельсон! То есть Соплин! Да, я возвращаю свою фамилию! И буду гордиться ей. И Соплин — будет звучать благозвучно! Как мне вас благодарить? У вас с зубами все в порядке? Вы знаете адрес моей клиники на Ленинградском?
— Зубы в порядке, — усмехнулся Хортов. — Выбьют — непременно обращусь. Спокойной ночи!
Он знал, что интеллигентный сын старого афериста не перезвонит, положил трубку и умиротворенный мыслью, что хоть один человек искренне ему благодарен, спокойно заснул.
А утром проснулся сам, не от звонка или боли — встрепенулся, взглянув на часы — время восьмой час!
Он проверил телефон и успокоился тем, что у них с Кужелевым разные понятия о времени, и рано может быть и в девять. Хортов умылся, оделся, перечитал, что было написано вчера, пересмотрел пропуска, пересчитал деньги и, не выдержав, стал названивать сам.
Полковника нигде не было, и никто толком не мог объяснить, где он.
И тут закралось подозрение, что он поехал к старцу в одиночку. Из соображений секретности вопросов, которые намерен задать…
Телефон зазвонил лишь в половине десятого. Хортов схватил трубку, готовый сказать все, что думает, однако услышал знакомый журчащий рык.
— Сегодня я купил газету и ваших пояснений не обнаружил. Вы разочаровали меня, господин Хортов.
— Ну что же, я вам сочувствую, — бросил он.
— Я вам тоже, — добродушно проворчал старый лев. — Старец Гедеон сегодня ночью скончался от сердечной недостаточности. Должно быть, вы разволновали его вчера. Дабы исключить такие досадные потери в дальнейшем, советую вам вести себя благоразумно. Не расстраивайте…
Хортов не дослушал и бросил трубку на аппарат. И вдруг заметил, что у него трясутся руки, чего раньше не бывало. А левая, перехваченная золотой косичкой, вообще отмерла и заледенела. Он пошел на кухню за водой, но теперь зазвонил мобильник.
— Когда я говорю — не кладите трубку, — механично прорычал лев. — Имейте терпение выслушать своего читателя.
Неизвестный таким образом поставил точку и отключился. Хортов напился воды, несколько раз отжался от подоконника — тряска не проходила. Тогда он вышел на улицу к своей «ракушке» и стал звонить Кужелеву, набрал сначала его рабочий телефон, затем мобильный — нигде не отвечали.
Он бесцельно выгнал машину, сел за руль и вспомнил, как вчера ехал от старца и радовался, и ждал завтрашнего раннего утра…
И вдруг подумал, что он живет всегда с некоторым опозданием: только копнул тему деятельности Коминтерна и вышел на фигуру Кацнельсона, как тут же его убрали. Стоило прикоснуться к таинственной истории полковника Пронского и единственный раз поговорить с участником операции, как и он умирает от сердечной недостаточности.
И от недостаточности ли?..
Кто следующий? Куда еще он опоздает?..
Хортов вернулся домой, чтобы взять деньги и документы, прыгнул в машину и помчался в аэропорт. Браслет вроде бы чуть расслабился, и он попробовал снять его на ходу и чуть не слетел с трассы. Пришлось оставить эти попытки. В полупустом зале аэропорта суетливость как-то незаметно растаяла, предчувствие дороги, как в детстве, радовало его и одновременно располагало к определенному ритму — это все равно как шагать по шпалам. Андрей изучил расписание, сунулся в кассы, и оказалось, билетов в Симферополь нет на две ближайших недели — бархатный сезон был в разгаре, а количество рейсов сократили до одного в день.
Он вспомнил об удостоверении специального корреспондента, подошел к окошечку начальника смены, однако выяснилось, что газета не имеет брони.
Пресса в аэропорту не пользовалась уважением, на него смотрели как на пустое место.
У начальника отдела перевозок сказали почти то же самое, правда, записали в очередь, если кто-то откажется от полета, но не раньше, чем через неделю.
Он побродил по залу, соображая, что еще можно предпринять — звонить Стрижаку или самому Артельянцу нельзя, Кужелев намертво ушел со связи, и оставалось лишь набраться хамства и предложить кассиру взятку — до отправления рейса оставалось менее трех часов. Хортов вложил в паспорт двести долларов, подошел к кассе. Очередь двигалась быстро, поскольку билетов не было никуда, и все равно он добрался до окошечка, когда объявили регистрацию и одновременно посадку.
Андрей попросил посмотреть что-нибудь на Симферополь. Грузная женщина с круглыми глазками отлично видела деньги, но вернула все назад.
— С удовольствием бы, но сегодня выбрана даже правительственная бронь.
— А на завтра?
— Завтра и подходите.
Это была полная безнадега, судя по тону кассирши.
Длинная вереница счастливчиков давно уже выстроилась у стойки регистрации, продвигалась быстро, минуты летели неотвратимо и подхлестывали его в поисках вариантов. Андрей выбрал жертву среди пассажиров — коренастого, усатого мужика с рюкзаком, но оттащить для разговора в сторонку не смог. Пришлось объяснять ситуацию и предлагать деньги прямо в очереди.
— За штуку баксов? Две недели торчать в Москве?..
И недоговорил, не уточнил своего отношения зашевелил усами — люди смотрели на Хортова, с интересом и страхом, как на сумасшедшего.
— Кто уступит место за тысячу долларов. — теперь уже у всех сразу спрашивал он. — Плюс стоимость билета?
Больше он предложить не мог — оставалось на билет в один конец: деньги Артельянца решил не трогать.
Цепочка пассажиров неукротимо текла мимо, и выстраивалась другая, возле дверей зоны спецконтроля. Андрей отошел от стойки, пристроился возле колонны и неожиданно для себя вспомнил свои путешествия в ранней юности, когда было так просто пускаться в дорогу: запрыгнул в поезд, и уже в пути, а нет — так в трюм баржи или вовсе пешком, по шпалам.
Или как с хранителем Земных Путей, по неведомым дорогам, то ли по небу, то ли по земле — в общем, как во сне, вышли с восходом солнца с берегов Оби и к закату оказались на реке Ура…
Он огляделся по сторонам, словно лез в чужой карман, зашел за колонну и, чтобы отвлечься от воспоминаний, стал слушать мерцающий гулкий голос под сводами аэровокзала. Он гремел почти все время, как особый, всегда волнующий и зовущий в дорогу фон, как музыка, по силе одухотворения подобная «Маршу славянки».
Хортов воспринимал лишь это высокое пение, совершенно не вдаваясь в смысл объявлений, пока вдруг не услышал своей фамилии и что-то о справочном бюро. Он замер, сосредоточив внимание только на голосе из поднебесья и уже через несколько секунд готов был бежать сломя голову.
— Пассажир Хортов, вылетающий в Симферополь, подойдите к справочному бюро, вас ожидают.
Андрей уже не задумывался над тем, кто его может ожидать, если никому не известно, где он и куда летит. Сейчас это было не важно, не имело никакого значения; он шел через зал по прямой, и загустевшая перед посадкой, нервная толпа раздвигалась, образовывала коридор, и самое странное, пропускала совершенно безмолвно. Оказавшись возле окошка справочного, Хортов огляделся и не увидел, а почувствовал за спиной человека.
— Здравствуй, Бродяга, — голос был тихий и чуть насмешливый.
Он быстро обернулся и наткнулся взглядом сначала на билетную книжечку — синий, желанный флажок трепетал в чьей-то руке перед самым лицом.
— Это твой билет. Возьми!
Хортов непроизвольно отпрянул, взял билет и будто пелену с глаз снял: перед ним была молодая женщина в коричневой, плотно обтягивающей голову косынке из тяжелого шелка, отчего лицо казалось маленьким, а глаза огромными…
В первое мгновение ему показалось, он знает ее, видел, встречал и, возможно, разговаривал, и между ними есть какая-то глубинная и вечная связь, как у матери с сыном. Но миг этот был похож на всплеск молнии — озарил, высветил контуры неведомого мира и угас, ослепив ярчайшим световым пятном.
И все кануло, растворилось в белом мареве…
— Иди! — ее голос будто привел в чувство. — Регистрация заканчивается!
Ни спросить, ни сказать он ничего не успел, понес перед собой билет через толпу и оглянулся, когда оказался перед стойкой.
— Не опаздывайте, — зачем-то сказала регистраторша и выхватила из руки книжку — должно быть, не узнала, не спросила, откуда у него билет, хотя он около часа вертелся перед ней.
В зону спецконтроля он тоже вошел под занавес, до последней минуты стоял среди толпы и вертел головой, выискивая головку в коричневом шелке, пока авиа-барышня не оказалась в дверях.
— Пассажиры на Симферополь есть?
Хортов беспрепятственно прошел сквозь стальную арку и побежал догонять виляющий хвост цепочки, стремящейся к автобусу. Уже в самолете, когда он продавливался сквозь пластилин встречного потока и искал свое место, схватили его за рукав жесткой и сильной рукой.
— Кто взял? Эй, кто пошел?
— Куда пошел? — Андрей увидел усатого.
— На штуку баксов?
— Никто, — с трудом вырвал руку.
Место оказалось у двери аварийного выхода — самое удобное, можно ноги вытянуть. Хортов сел и хотя самолет еще стоял на земле, сразу же ощутил тяжесть перегрузки; его придавило к креслу, отяжелели руки и веки опустились сами собой.
Было полное ощущение, что он снова в промерзшем чреве баржи…
Когда же открыл глаза, лайнер уже заруливал на стоянку и в иллюминаторе, словно продолжение грез, возникла дрожащая картинка симферопольского аэровокзала.
* * *
Соленая Бухта стояла у самого моря, вытянувшись вдоль берега единственной улицей и отгороженная от остального мира высокими, скальными уступами с графическими росчерками виноградников. Из плотной зелени садов торчали крыши, разлапистые пальмы и высокие столбы кипарисов — райский уголок после московской дождливой осени. Сначала Хортов прошел поселок из конца в конец, рассматривая дома, и на обратном пути двинулся уже медленнее, по стороне, примыкающей садами к морю.
Старец Гедеон не знал ни адреса Пронского, ни его теперешнего имени (а может, и знал, да сказать не успел), но дал два верных направления: шрам от виска до горла и его лекарское занятие. Дома, как и везде на юге, были кирпичные, разнокалиберные, опутанные виноградниками и прилепленные друг к другу. И почти всюду высокие каменные заборы с маленькими, чаще всего стальными калитками. Хортов постучал в одну, другую, но в ответ лишь лаяли собаки и на улице никого — послеобеденное время, жаркое солнце, тихий час… Наконец, достучался, но пожилая татарка не захотела разговаривать, сказала, не понимает. Тогда он свернул в проезд к морю, где трое парней выкладывали из бетонных блоков пристройку к домику.
— Я ищу лекаря, — сказал Андрей. — В возрасте… Массажи делает. У него еще шрам на щеке.
Парень, что мешал раствор в железном корыте, разогнул спину, оперся на лопату.
— Лекарь?.. Не знаю.
— Да Мавр, наверное, если шрам, — отозвался со стены другой. — Только он массаж делает исключительно отдыхающим женщинам.
Все засмеялись.
— У него что, фамилия — Мавр?
— Да нет, вроде… Он черный такой, — парень указал мастерком. — Вон стоят шесть кипарисов, так это у него во дворе. Дом весь в узорах… Но ты лучше с моря зайди, через сад. А то к нему не достучаться.
С моря усадьбу отделял мощный дувал из дикого камня с кованой калиткой, запертой на замок. Сквозь нее виднелся неубранный сад, смутные в зелени очертания дома и времянок. Хортов вскарабкался на стену, осмотрелся еще раз и спрыгнул на землю.
— Хозяин! — позвал он и поднял огромное яблоко — с утра во рту ни крошки…
Из-под деревьев молча выскочила крупная овчарка, привстала на задних лапах, будто на привязи, и гулко залаяла. Хозяин появился почти следом — высокий, загорелый до черноты человек, о возрасте которого можно было судить лишь по серебристо-белым волосам.
Он действительно походил на мавра, и хватило одного взгляда, чтобы понять — адресом не ошибся: от виска к подбородку и ниже, к горлу, тянулась глубокая складка, весьма похожая на шрам.
— Ну что, попал? — хмуро усмехнулся он и взял собаку за ошейник. — Штаны не жалко — через забор полез?
— Здравствуйте! Сказали, у вас времянка свободная, — по дороге Андрей придумал, под каким предлогом поселиться у Пронского.
— На воротах по-русски написано: мест нет. Читать не умеешь?
— Но у вас же никого нет, а я всего на недельку! В море покупаться…
Мавр не ответил, достал из карманчика шортов ключ и стал открывать калитку.
— Вон море, иди купайся, — прогудел, стоя спиной к Хортову. — В этот сезон я отдыхаю сам.
Овчарка замолчала, но держала незваного гостя под прицелом.
— Здравия желаю, товарищ полковник, — тихо сказал Андрей и откусил яблоко.
Хозяин замер и, медленно повернув голову, глянул через плечо. Взгляд был спокойным и даже высокомерным — признак сильного человека.
— Вы полковник Пронский, — добавил Хортов. — Александр Романович.
— Кто такой? — с усмешкой спросил он.
— Журналист из Москвы, Андрей Хортов.
— А, вот ты какой! — вроде бы обрадовался он. — Ну, а еще что знаешь?.. Впрочем, ладно, пошли!
Пронский запер калитку и направился через сад к дому. Андрей пошел за ним в сопровождении овчарки. Над землей, заваленной киснущими фруктами, кружились осы.
— Видишь, что творится? — сказал полковник, безжалостно раздавливая кроссовками переспелую айву. — Надоело, убирать не стал. Вон и виноград потек… Пусть все в землю уйдет.
Он завел Хортова в беседку, велел подождать, а сам удалился в дом. Отсутствовал он минут пять — время, чтобы посоветоваться с кем-нибудь или позвонить. Вернулся с графином вина и двумя стаканами, поставил все на столик, молча разлил и, протянув руку, сорвал горсть слив.
— Ну?.. И как ты нашел меня, журналист?.. Давай, пей, чокаться не будем.
— Схимонах Гедеон откликнулся на публикацию, — признался Хортов: играть с этим человеком не имело смысла. — Лежал в больнице…
— Это какой Гедеон? — сделал насмешливо-недоуменный вид.
— В миру фамилия Сыромятнов. Тот, что участвовал в операции.
— А что он язык распустил? Перед смертью, что ли?
— Да нет, еще ничего был, — Андрей отпил вина. — Только рассказал и ночью скончался от сердечной недостаточности.
Пронский вскинул голову, взгляд теперь был жесткий и пристальный.
— А этот старик — от чего? Про которого писал?
— Инсульт, — осторожно сказал Хортов.
— Ну-ну… Пожилые люди, ничего удивительного, смерть причину найдет.
— Не так все просто. У меня есть данные, оба погибли насильственной смертью.
— Почему, как думаешь? — это уже был экзамен.
— В обоих случаях фигурируют прямо или косвенно так называемые Веймарские акции. Те самые, за которыми вы ходили в Берлин.
Мавр махнул залпом полный стакан вина, довольно крякнул и поиграл пальцами.
— Когда Сыромятнов-то умер?
— Сегодня ночью.
— И ты уже в Крыму? Сидишь в моем саду и пьешь вино?
— Да, я посчитал, что…
— Что я следующий? — он усмехнулся добродушно. — И полетел предупредить меня?.. Неплохая версия. А теперь, парень, как на духу. Кто послал?
— Я приехал самостоятельно. Никто не знает, что я здесь.
— Конечно, на самолете?
— На чем же еще…
— Не проходит, — Пронский озабоченно вздохнул. — Из Москвы в Симферополь билетов нет на ближайшие две недели. Сейчас только звонил… Тебе что, зайцем удалось проскочить? Знакомая кассирша? Командир экипажа? Тогда бронь ФСБ или кремлевской администрации.
— Дал взятку, — рассказывать, как у него оказался билет, Андрей не мог, чувствуя внутренний запрет.
Мавр, естественно, не поверил, и не то чтобы в угол загнал, но вроде бы на лжи поймал, однако добивать не стал — отступил.
— Не принимай близко к сердцу, ерунда… Ты мне лучше скажи, если человек самостоятельный и разумный… Статьи вон пишешь в газетах! Роешься в психологии времени, проводишь интересные параллели относительно судьбы и личности. И везде у тебя звучит слово рок — ты сам-то заметил? Просто фаталист!.. И вдруг не врубаешься в вещи простейшие. Сыромятнов и этот старик из Коминтерна погибли после встречи с тобой. Так?
— Получается так, — согласился Андрей. — Хотя с Кацнельсоном я встретиться не успел, а только получил информацию. Хотите сказать, я каким-то образом причастен…
— Хочу сказать, ты и ко мне смерть привел. Не чувствуешь, она крадется за тобой? А ты наводишь ее на людей. Или мистика?.. — и опять отпустил, не заставил оправдываться. — Но это хорошо, что приехал, знаю, чего ждать… Ты пей вино! Это урожай прошлого года, смотри, какой цвет! Я один фокус знаю, ни в одной бочке чернил нет, — он подал стакан. — Пей. А хочешь коньяка? Семнадцать лет выдержки, называется «Мавр». Ты же слышал, как меня здесь зовут? «Наполеон» — самогонка против него.
Ему не важно было желание гостя, встал и ушел, и не было его теперь минут десять. Хортов потихоньку тянул вино, на самом деле отличного вкуса и с несравнимым, южным запахом солнца, и гадал, с чем на сей раз вернется Пронский.
Он принес черную, шершавую от ракушек и наверняка поднятую со дна моря бутылку с горлышком, залитым свежим сургучом, откупорил на глазах с помощью ножа и разлил коньяк в два серебряных стаканчика.
— Давай за знакомство, журналист. Коль сумел меня найти — будь гостем. Меня редко кто наведывает вот так…
Коньяк прокатился до желудка и оставил горячий, приятный след. Пронский не смаковал — опрокинул стаканчик и облизнулся.
— Весь смысл вин — в послевкусии. Ты должен чувствовать внутреннее содержание коньяка, когда его выпил. Как хорошую книгу — прочитал, а потом ходишь и думаешь. И приятно…
— Я чувствую, — сказал Хортов, проникаясь его умиротворением.
— Ничего ты не чувствуешь, — хмыкнул тот. — Подводит тебя внутренний голос. Или глухой, не слышишь его… Куда же ты лезешь, парень? Не меня — тебя сомнут, в куски порвут и кровь вылакают. Ты хоть понял, с чем связался?
— Объясните — пойму.
— Не прикидывайся овечкой. Разинули рот — свобода слова, гласность… Есть на свете вещи, о которых не только писать, думать нельзя, поскольку мысль материальна. Чем сильнее человек, тем мощнее голос его мысли. Это как табачный дым: в одной комнате покурил — по всему дому слышно… Сколько нездоровых интересов возбудил своей статьей, подумал? Нет, и в голову не пришло. — Между тем Пронский налил коньяку и теперь грел его в руке. — Если даже Сыромятнов на тебя вышел. Монах, думающий о Боге!.. И погиб мгновенно. Следующая очередь не моя — твоя.
— Угрозы по телефону были, — вспомнил Хортов. — Голос такой рычащий, низкий баритон, как у вас.
— Значит, уже приговорили, — спокойно заявил Мавр и поднял стаканчик. — За твое здоровье, гость!
— Кто же приговорил?
Он вылил коньяк в рот, пошевелил языком, медленно проглотил и то ли паузу потянул, не желая отвечать, то ли наслаждался послевкусием. Смуглое, кофейное лицо его не выдавало никаких чувств и мыслей — он был как эта старая, непрозрачная бутылка, в которой нельзя было рассмотреть содержимого. А шрам на щеке напоминал отклеившийся край маски…
И на прямые вопросы он не отвечал.
— Ты что, писать об этом собрался? Так сказать, продолжение следует?
— Пока не знаю, — усмехнулся Андрей, разглядывая бутылку. — Тем более, если меня приговорили…
— Не смейся, парень, — оборвал Пронский и поежился: солнце опустилось в тучу над морским горизонтом, но от красного, огненного разлива на воде потянуло холодом. — Как ты там написал? Операции, проводимые особым отделом Коминтерна, и его идейное наполнение имели настолько мощное притяжение, что человек, попавший в лоно этой организации, готов был изменить судьбу — имя, фамилию, национальную принадлежность. Это была религия, требующая для себя безраздельной власти над человеком… Так примерно, да? А ведь правильно написал, но не осознанно. Чужая для тебя эта мысль, не проникся ты ей, сказал, а не узрел внутренней опасности. Иначе бы не стал показывать дорогу ко мне. Ты законченный атеист, и не понимаешь, что такое религия. Тем более, сектантского толка, с черными мессами и жертвоприношениями. Нельзя смотреть в глаза Вию. Ты любишь сказки?
Пронский выпил коньяка в одиночку, поднялся из-за столика, повернулся спиной и стал есть айву, срывая с ветки.
— По плодам узнается дерево… Ну, рассказывать? Или уйдешь? С билетами отсюда тоже напряженка, но у тебя бронь…
Хортов был сбит с толку и тоном, и внезапным предложением; понял лишь одно — начинается какой-то новый поворот в отношениях.
— Сказки я люблю, — сказал он.
— Значит, должен знать принцип: чем дальше, тем страшнее. А еще на ночь глядя…
Он что-то решал для себя, делал выбор и потому отвернулся, чтобы не было видно лица.
— Не так страшен черт, — сказал Андрей. — Где наша не пропадала.
— Это что у тебя на руке? — вдруг спросил Пронский.
Хортов только сейчас вспомнил о браслете: как-то незаметно он перестал давить, кровообращение наладилось и, пожалуй, можно было снять его.
— Подарок любимой женщины, — уже привычно отмахнулся он.
— Семья есть?
— Только жена, да и то формальная.
С моря подул ветер, ровный и с нарастающим гулом, словно набирающий обороты пылесос. По воде побежала короткая и мелкая, с пенным гребешком волна.
— Шторма не будет, — предупредил Пронский и вернулся на место. — Через два часа все стихнет. А вот в прошлый раз дельфина выбросило, мертвого. Тут недалеко ресторан сети ставит, к ним попал и задохнулся. Выкинули, чтоб штрафа не платить.
Он явно уходил от разговора, вероятно, решил не рассказывать на ночь страшные сказки. А хотелось…
— Значит, Коминтерн был религиозной организацией? — уточнил Андрей, чтобы вернуться к теме.
Пронский поднял глаза, и выражение их было точно такое же, когда он спрашивал — куда ты лезешь?..
— Что тебе еще непонятно? — теперь спросил он. — Говори сразу.
— История с Веймарскими акциями. Из-за них же весь сыр-бор?.. Неужели одна публикация подняла такую волну? Ведь о них никто никогда не слышал, и был полный штиль…
— Да не было никогда штиля, — нетерпеливо перебил Пронский. — Война началась, как только их выпустили. И еще не закончилась, ушла в глубину, как пожар на болоте. А ты по глупости сделал продых, вот и вышло наружу. Сначала агенты Коминтерна тихо травили и резали владельцев акций по всему миру. Акции не куча денег и не капитал, который можно пустить в оборот. Веймарская республика совершила непоправимую историческую ошибку, создала беспрецедентный инструмент власти, который мгновенно уплыл из рук самой Германии. И на этой почве возник национал-социализм. Гитлер отлично понимал, чем его могут шантажировать и какие кризисы грозят немцам. Он вынужден был тихо травить и резать агентов Коминтерна и владельцев, кто не отдавал добровольно. Отсюда и родилась у него ненависть к одному малому народу…
Солнце село, и сразу же начало стремительно темнеть, ветер потеплел и ослаб.
— И в чьих же руках сейчас находится этот инструмент? — осторожно спросил Андрей, совершенно не полагаясь на правдивый ответ.
— В моих, — не задумываясь, признался этот странный человек, наливая коньяк. — В настоящее время я единственный и полноправный распорядитель специальных финансовых средств, к которым относятся Веймарские ценные бумаги. Наше здоровье!
Хортов выпил машинально и не почувствовал ни вкуса, ни послевкусия. А Пронский опять вылил в рот содержимое стаканчика, посмаковал и сплюнул за парапет беседки.
— Важен не результат — процесс! — объяснил. — Ты тоже сильно не увлекайся, коварная штука, скажу я тебе. Пока пьешь — ничего, и голова светлая, а потом внезапно приходит опьянение. Правда, приятное, бравурное, и мир видится сияющим… Надеюсь, тебе и без коньяка сегодня хорошо? Не ожидал такой откровенности?
— Не ожидал, — признался Андрей. — Думал, клещами тянуть придется…
— Зачем же? В определенные моменты я открытый человек.
— И всем это рассказываете?
— Нет, только избранным, — серьезно сказал Пронский и вздохнул. — Все тайны имеют странную способность подавлять психику человека. Поэтому я отношу такое явление, как секретность, к области тонких материй. Теоретически тайну можно хранить вечно, однако от ее воздействия происходят определенные изменения в характере человека, его мировосприятии и образе жизни. Иногда необратимые, и человек становится блаженным, иногда он открывается перед смертью первому встречному. Это как девственность, которую можно хранить лишь до определенного возраста, а затем обязательно отдаться, чтобы стать полноценной женщиной. Необходимо время от времени выпускать пар и сбрасывать давление. Невольные предатели и просто болтуны не виноваты в своих непроизвольных действиях только по этой причине. Тайна распирает любого, даже самого выдержанного и сильного человека, и я не исключение.
— Вы забыли, я журналист, — напомнил Хортов. — И я не тянул за язык…
— Сенсация века, — засмеялся он. — Произведешь полный фурор! И сразу станешь звездой.
— То есть я могу распоряжаться полученной от вас информацией?
Фраза прозвучала слишком казенно и потому фальшиво.
— В любой форме… А давай на руках потягаемся?
Андрей хмыкнул, оценивая торс будущего противника.
— Ну, давайте…
Пронский убрал бутылки и посуду, сел, поерзав, утвердился и выставил руку. Хортов тоже поискал точку опоры для тела и локтя, и едва вложил ладонь в жесткую пятерню хозяина, как сразу почувствовал, что поединок будет непростой. Перед ним сидел боец в этом виде спорта, и даже стол по размерам был сделан специально для таких занятий.
— Ты не волнуйся, — самоуверенно предупредил Пронский. — Проиграешь, я никому не скажу.
Это была психологическая обработка, кисть его руки тем временем замкнулась в суставе, будто механическая, из черной кожи всплыли угрожающе толстые жилы. При этом он смотрел в глаза, и зрачки его медленно сужались. Стало ясно, Пронский брал выносливостью: чтобы уронить этот черный, откованный из железа столб, надо попыхтеть…
Хортов незаметно набрал воздуха, затаил, зажал дыхание и пошел на рывок. Рука противника поддалась, но тут же выровнялась, а сам он улыбнулся и проговорил невозмутимым басом:
— Давай, давай, сила солому ломит.
Крен от второго рывка был значительнее, и, не переводя дыхания, Андрей сделал третий и зафиксировал склоненную руку Пронского. Тот издал тихий рев и сделал попытку вернуть утраченное положение, однако было поздно, слишком велик был угол наклона. И все-таки он дрался до последнего. Хортову пришлось додавливать его руку до стола еще минуту, и по спинным мышцам побежал электрический ток.
— Молоток! — весело похвалил Мавр и побежденной рукой разлил коньяк. — За твою победу!
Но глянул недобро, и зрачки были с точку. Они чокнулись, выпили, и Пронский тут же засобирался.
— Ладно, у меня вечерний моцион. Ты сиди тут, пей коньяк, а я сделаю заплыв.
— Я с вами! — чуть запоздало воскликнул Андрей и побежал догонять.
Должно быть, хмель разгулялся в крови, мир еще не сиял, однако душа от победы расслабилась и он наконец-то осознал, что находится в Крыму, среди буйной зелени, на берегу теплого, матово поблескивающего моря. Пронский свернул влево, пробежал по молу и сходу прыгнул в воду. Пока Хортов сбрасывал одежду, он вынырнул в полусотне метров и, едва заметный, поплыл в звездные сумерки.
И только оказавшись в море, Андрей действительно обнаружил вокруг себя сияющий мир. Вода оказалась теплее воздуха и не ощущалась, тело скользило в упругой, ласкающей среде, возбуждающей силу, и разогретую, удовлетворенную душу распирало от восторженной тайны. Он уже не видел впереди головы Пронского, а плыл наугад, в том же направлении, и иногда, чтобы отметить, продлить это состояние, переворачивался на спину и лежал, раскинув руки. Над головой были крупные, южные звезды, и такими же звездами был отмечен берег с подсвеченными столбами кипарисов, а от гор за Соленой Бухтой исходило призрачное сияние.
Хортов уплыл от берега довольно далеко, когда заметил над водой голову и мелькающие руки. Он резко изменил направление в сторону Пронского — не было сомнений, что это он, однако увидел рядом еще две, и чуть позже, третью голову. Судя по женскому смеху, дальний заплыв делали две парочки. Не приближаясь к ним, Андрей взял прежний курс и скоро чуть не столкнулся с женщиной — услышал насмешливый голос:
— Эй, на крейсере! Расходимся левыми бортами!
Огромная, толстая и белая, как сметана, тетка лежала на воде, будто резиновая лодка, и медленно гребла к берегу — возможно, под ней был надувной матрац. Хортов наддал и ушел в сумерки, однако белесый айсберг еще долго маячил, над водой.
Пока он достиг буя, встретил еще нескольких ночных купальщиков, все возвращались к земле, однако Пронского так и не нашел. Повисев минуту на осклизлом железном поплавке, Андрей лег на спину и тихим ходом поплыл к берегу.
И вдруг огромная рыбина взвихрила воду под ним, мягко тронула плавником, и Хортов подумал о дельфине, однако в следующий момент жесткие руки обхватили грудь под мышками и колено уперлось в позвоночник. Он сделал движение, чтобы перевернуться на живот, и тем самым помог спруту оказаться наверху.
Андрей не успел набрать воздуха и оказался под водой, а руки, сцепленные в замок, сдавливали грудную клетку, чтобы заставить сделать вдох, чужой, железный подбородок вдавился в затылок. Запечатленные зрением звезды остались стоять в глазах, и от них, как от перегретого металла, посыпались искры.
Он наугад вскинул руки и достал противника. Выворачивая плечевые суставы, сомкнул пальцы на его шее и понял, что нападающий тоже в воде с головой и они медленно идут ко дну. Стальной обруч на груди сокращался, а от колена по всей спине разливался жар, напоминающий послевкусие коньяка. Хортов должен был вдохнуть и хлебнул воды непроизвольно, ибо легкие в такой ситуации начинали работать, как сердце, помимо воли.
Он сопротивлялся интуитивно — напрягал спину и грудные мышцы, но чувствовал, как слабеет.
В миг, когда в глазах погасли звезды, он расцепил руки и обвис в объятьях мощных щупальцев. И увидел воина Атенона, высокого, облитого солнцем, в блестящих красных доспехах и с руками, источающими радужное сияние, — того самого, к которому ходил однажды в раннем детстве. Великан манил к себе этим чудесным светом и казался так близко, что нельзя было не пойти; Андрей стоял у его столбообразных ног и будто бы знал, что там, где находятся руки Атенона, среди сияния радуг, находится тот сияющий мир, где человеку хорошо, словно вволю напился коньяка. Он сделал шаг, второй, третий и, не заметив, как оказался на его руках, ощутил, как быстро и высоко поднимается — вот уже земля далеко внизу. Одновременно Хортов осознавал, что тонет, и видение — не что иное, как галлюцинации угасающего разума, и таинственный Атенон всего-навсего наркоз, отвлекающий от смертельной боли.
Спрут выпустил его так же внезапно, как и схватил, Андрей на короткое мгновение испытал свободное падение и затем острую, огненную молнию, пронзившую тело с ног до головы — под ногами было дно! Он судорожно оттолкнулся и на какое-то время завис в полной темноте, не ощущая никакого движения…
А еще через секунду по грудь выскочил из воды.
Мир показался сияющим и радужным, как на вершине чудесной горы. Но чем глубже и дольше он дышал, все вокруг него медленно угасало, пока на небе не остались звезды, а на воде — светлая дорожка восходящей луны…
И в этой дорожке, как в свете прожектора, он увидел голову с белой шапкой коротких волос. Пронский удалялся размеренно и спокойно, как человек, честно исполнивший свой долг. Андрей выждал полминуты, до головокружения проветривая легкие, затем поплыл брассом, постепенно набирая скорость. Изредка вскидывая голову, он видел стоп-кадры — пловец среди лунного блеска приближался толчками, в такт биению крови. Еще немного, и Хортов поймал бы его за ногу, однако Пронский услышал плеск и резко развернулся.
— Все, мой черед! — прохрипел Андрей и сделал бросок вперед, но серебряная голова бесшумно исчезла — ушла под воду или растворилась в бликах морской ряби. С обеих сторон послышался женский смех: белая тетка, словно колесный пароход, все еще молотила руками воду, а справа скакал резиновый мяч, брошенный кем-то с мола. Хортов поплыл к берегу, озираясь по сторонам, и когда нащупал дно и встал на ноги, заметил слева еще один мяч, появившийся из воды между ним и теткой.
Андрей бесшумно нырнул наперерез и с упреждением, но промахнулся метра на четыре — поднырнуть не удалось, хотя Пронский еще плыл. Можно было незаметно оставаться позади, пока он не встанет на ноги, однако ярость обжигала голову и толкала на противника.
— Стой! — крикнул он и устремился вперед.
Пронский остановился и повернулся лицом — воды ему было по грудь. Вероятно, он не ждал нападения с ходу, поднимал и встряхивал руками, делал дыхательную гимнастику. Хортов нырнул ему под левый бок, одновременно перехватывая руку и ногу, но мельница не получилась, противник сильно качнулся назад и оба рухнули в воду. Он почти выскользнул, щукой уходя по дну, и в последний миг в руках оказалась его лодыжка. Оседлав ногу Пронского, Андрей взял ступню на болевой прием, — тот наугад бил свободной ногой и пытался вывернуться. Удерживая его, Хортов высунул голову, хапнул воздуха и не выпуская ноги, схватил шею противника в замок. Тот вцепился в руку, впился ногтями и задергался судорожно и мощно — начал захлебываться.
Андрей встал на ноги и потащил его к берегу. Пронский хрипел, срыгивал воду и не сопротивлялся. Вода текла по руке и обжигала кожу…
И уже на отмели, швырнув отяжелевшего и малоподвижного противника, Хортов сел рядом и, почувствовав, как утекает ярость и подступает обида, выдавил с мальчишеской злостью:
— Что ж ты делаешь, гад?..
