10
Того, что произошло в буровой партии на горно-алтайском участке, Зимогор ждал, только не сейчас, когда до проектной глубины осталось четырнадцать метров, а ещё раньше — в мае — июне. Вторая командировка в Манорайскую котловину выпала ему ровно через месяц после первой, и поехал он, можно сказать, по собственной инициативе, если не считать просьбы недавно назначенного главным геологом старика Менухова. Олег сразу же понял, что старика принудил к тому Иван Крутой. Аквилонов тогда не решился лично посылать Зимогора в Горный Алтай, поручил сделать это Менухову, человеку пожилому и болезненному, зная, что, несмотря на обиду, Олег не откажет своему преемнику. Менухов уже трижды был главным, но всякий раз недолго, поскольку начальник экспедиции много лет попросту затыкал им дыру, если она образовывалась. Об этом все знали и откровенно жалели старика.
Они все думали, что Зимогор станет ломаться, качать права, а он рвался в Манораю, бредя по ночам именем Лаксаны.
Конырев ещё тогда начал проситься с Зимогором на Алтай и даже обиделся, когда получил отказ, мол, нет допуска на секретный объект, где есть своя, внутренняя охрана.
— На хрен мне твой секретный объект! — кричал он по телефону. — На природу хочу! Да я этот объект в гробу видал! Мне бы на земле голой задницей посидеть, в чистую воду по колено забрести и рожу умыть! Ну если так надо, сделаю я допуск! Хоть в спальню жены президента!
— Я еду буквально на пару дней, — выкручивался Олег, не желая брать балласт. — И сразу назад. Давай съездим на природу отдельно? Плати за билеты и хоть куда!
— Не хочу я хоть куда! Хочу с тобой на Алтай! В Манораю!
— Да там грязная зона!
— Хочу именно в то место, куда ступени падают! Потому что я знаю, что такое земное притяжение!
И не поехал только потому, что конкуренты спалили у него сразу две заправки в Московской области, и вместо Алтая он взял своих бандитов и поехал на разборки.
А причина той командировки была неожиданная и весьма острая: через несколько дней работы в Манорае вдруг из партии побежали специалисты. Мало того, из отделения охраны в первый же день дезертировал солдат срочной службы, которого поймали в Барнауле и посадили пока на гауптвахту, но скоро перевели в госпиталь с острой и странной формой аллергической реакции: в организме произошли необратимые гормональные изменения. Все пятеро уволившихся ссылались на произвол, самоуправство и самодурство начальника партии, которая была самостоятельным подразделением в экспедиции, и Ячменный имел право принимать на работу и увольнять. А солдат жаловался на притеснения со стороны старослужащих и никак не хотел возвращаться назад под командование лейтенанта Перцева. Так вот бывший капитан не моргнув глазом уволил единственного профессионального компьютерщика, отданного ему в партию самим Аквилоновым вместе с экспериментальным станком, горного мастера и своего заместителя по технике и транспорту. Старший буровой мастер Кулик и завхоз Балкин, видимо, оказавшись похитрее, попали на больничные койки — оба с тем же диагнозом, что и солдат из охраны. А трое просто дали дёру по непонятным причинам, и главное — не явились домой.
Тогда этот случай назвали «утечкой мозгов» и кинули Зимогора на разборки.
Начальник партии назначил уже себе зама из молодых специалистов. Гнутого сделал старшим буровым мастером, принял завхозом местного бандита по кличке Циклоп — в общем, распорядился скоро и лихо. И хоть прогибался перед экспедиционным начальством (Ячменный воспринимал его как главного геолога, незаслуженно обиженного), хоть и щёлкал каблуками, однако твердил своё:
— Да жидкие они оказались, Олег Павлович. Вы бы тоже с ними в разведку не пошли. Надо организовывать работы, а у них не понос, так золотуха.
Уже тогда он что-то скрывал, недоговаривал…
И сейчас, после аварии, не захотел говорить правды и поманежить его, подержать в неведении было за что: как бы он ни оправдывался, какие бы аргументы ни приводил, налицо примитивная халатность, повлекшая за собой крупный материальный ущерб, даже если в самом деле кто-то всемогущий помог сделать аварию на скважине и подменил керн. Срок и «алименты» до скончания века ему обеспечены. Стоит лишь написать докладную Аквилонову, а копию — Ангелу, и дело пойдёт в прокуратуру: Иван Крутой не моргнув глазом сдаст начальника партии на волю заказчика, или придётся отвечать самому, а на старости лет такой позор уже не пережить…
Но Зимогор, пожалуй, единственный мог поверить Ячменному на слово и подтвердить, что всё так и было — сбои электроники на буровом станке, странная авария, подмена керна — предмета, ради которого, собственно, и бурилась скважина. Оставался лишь один неясный эпизод — когда и как подменили?
— Слушай меня внимательно, — проговорил он медленно и гипнотически. — Я смогу выручить тебя при условии, что услышу полную правду. А ты до сих пор темнишь, каким образом злоумышленники произвели манипуляцию с керном. Ты уже извертелся, искрутился, а причины никак не хочешь назвать. Или не можешь? Слово дал?
— Что я не могу? Говорю, что знаю, — он мотнул головой, запыхтел в сторону. — Спирт подбросили эти… Да кто их знает! Местные жители, приезжие…
— Ты же сказал, местные не могли?
Начальник партии скорчился, словно от боли в животе, сказал покаянно:
— Да что теперь… Не скроешь… Сошлись, съехались с разных концов, на праздник… Как-то называется…
— Радение.
— Вроде так… Но они же не могли подменить керн!
— С чего ты взял, что его подменили?
— Да говорю же, подменили! Сами подумайте: есть смысл себя оговаривать?
— Действительно, а какой смысл? — Зимогор посветил в лицо Ячменному. — Хоть я и не следователь, но тут и дураку ясно, что в хранилище никто не проникал: замки и печать целые, ни подкопа, ни пролома. Часовые бдят, и, надеюсь, неподкупны. Даже если и купили — вагончик этот на глазах стоит, а чтобы подменить весь керн в такой темноте — нужны сутки, если не больше. А подмену ты обнаружил раньше, чем ящик со спиртом, так что беспробудная пьянка исключена. Или нет? Или до того была ещё алкогольная посылка?
Начальник партии отвернулся от луча, и его молчание вдруг озадачило старшего инженера — неужели была ещё одна посылочка?..
— Нет, спирта не было, — сказал он наконец. — Но было что-то покрепче… Если откровенно.
— А что, бывает и крепче? — всё ещё в язвительном тоне спросил Зимогор. — Наркота, что ли?
— Да какая наркота?.. История дурацкая.
— Пляски? Танцы? Хороводы? — точно спросил Олег, вспомнив откровения мусорщика.
Ячменный пересилил себя, обречённо вздохнул:
— Вот именно, пляски… Ходят цепочкой по горам и песни поют, фольклор какой-то… У нас кругом аншлаги стоят, запретная зона, а им обязательно нужно пройти маршрутом через наш участок. Будто один раз в сорок лет они проходят по нему и исполняют гимн. Вообще-то они каждый год водят хороводы на это своё Радение. А нынче у них какой-то особенный, надо им через буровую… Большинство вроде русские, но то ли ламаисты, то ли кержаки, то ли буддисты, или вообще сектанты — хрен поймёшь их веру! Начальник охраны запретил, велел идти в обход по долине. Тогда к нам пришёл… человек. В общем мальчишка ещё, пацан лет двенадцати, — начальник партии приоткрыл дверь, указал на нетронутый альпийский луг. — Встал вон там и говорит часовому, дескать, позови господина Ячменного.
— Так и сказал? Назвал фамилию?
— Назвал…
— Вы что, знакомы с ним?
— Откуда? Я его впервые видел! Но фамилию знает!.. И ладно бы только фамилию — всё про меня знает…
— Мальчишка-то — алтаец?
— Какой алтаец?.. На вид — типичный европеец…
— Ладно, давай уж по порядку! — Зимогор достал сигареты и вышел на железные ступени. Начальник партии притворил за собой дверь и махнул часовому. Тот нехотя отошёл от вагончика и встал под дождём.
— Я вышел к этому пацану, — в полголоса заговорил Ячменный. — Любопытно стало, как это охрана пропустила… Он мне снова: дескать, разреши пройти через участок, дай команду охране, чтобы пропустили людей. И показывает направление — прямо через буровую! Мол, если они сегодня ровно в полдень не пройдут по этому месту и не споют, какая-то фаза продлится ещё дольше.
— Какая фаза?
— Я не запомнил… — поморщился начальник партии. — Не русским словом называется… В общем, и так на земле вон что творится, а ещё обрушатся бедствия — землетрясения, тайфуны, наводнения, авиакатастрофы, ну и прочие страсти. Фаза! Так вот, она продлится на неопределённый срок, если они не усмирят её… У меня была мысль пропустить, но начальник караула… в общем, это называется принципиальностью. Упёрся как бык, обещал доложить по команде. Молодой ещё летеха, жизни не знает… Ну я и отказал пацану. Он тут и заговорил на каком-то нерусском языке, с каким-то мужиком из хоровода… Этот летеха услышал иностранную речь — чуть караул в ружьё не поднял. Едва уговорил не начинать конфликта с местным населением. А мальчишка этот… подошёл ко мне, постучал по лбу пальцем… вот так и говорит, мол, теперь пеняйте на себя. Сами накликали на себя несчастье. От Божьего гнева сетями не прикроетесь. Ждите теперь беды во всём, за что бы ни взялись. А лично у меня будут большие неприятности и на службе, и дома. Уйдёт жена, повесится любимая собака…
— И что? — поторопил Зимогор. — Ушла жена?
Начальник партии хотел плюнуть сквозь стиснутые зубы, но клейкая слюна повисла на подбородке.
— Ушла, — утёрся. — И все вещи вывезла из квартиры! Сесть не на что!.. И собака погибла. Хотел ведь с собой сюда увезти — не дала… Она, стерва, привязала её на короткую, а крыльцо высокое. Фокс мой протиснулся между балясин, сорвался вниз и повесился на ошейнике… Я ещё об этом не знал. Сначала авария на скважине случилась, сразу на следующее утро. Вечером я обнаружил подмену керна. И только ночью спирт появился… Потом сопоставил даты — всё в один день сбылось!
— Ты что, тоже иностранный знаешь?
— Я-то так, один немецкий со словарём… Летеха много языков знает. Перцев, — начальник партии махнул в сторону караульного вагончика.
— Откуда советский лейтенант может знать много языков?
— Да хрен знает, откуда!.. Если откровенно, он и сам не знает, откуда знает…
— Ну-ну, продолжай!
— Чего продолжать! Нашло на него… И сейчас чешет на двух десятках, как полиглот, и сам диву даётся… Даже древнегреческий в совершенстве! И ещё один древний какой-то… Сам не знает, какой. Вроде бы скифский или шумерский, что ли…
— Ещё на кого нашло? — осторожно спросил Зимогор.
— На меня ещё, будто затмение… Да и на всех тоже.
— Отчего — затмение?
— Не знаю… Должно быть, оттого, что мальчишка по лбу постучал, — неохотно и в сторону пробурчал Ячменный. — До сих пор его палец чую…
— Каждому, что ли, постучал? — вытягивал ему жилы Зимогор.
— Нет, только мне… Но потом начался какой-то провал памяти… У всех… Хотя не все признаются. Так и не известно, прошла эта процессия через наш участок или нет… Одни говорят, не проходила, другие вроде видели… Глаза у него были какие-то… гневные. Или нет, грозные!
— У кого — у него?
— Да у пацана!.. Не по возрасту такие глаза. Гипноз или хрен знает…
Зимогор бросил окурок и пошёл к избушке начальника партии. Тот же запер кернохранилище, опечатал и побежал догонять. По дороге запнулся обо что-то и, будто афишная тумба, с грохотом рухнул на землю. В тот же миг рядом с ним появился лейтенант в фуражке, подал руку, что-то сказал, однако Ячменный не принял помощи, встал сам, с руганью и матюгами, отряхнул грязь с плащ-накидки. Лейтенант сказал ещё что-то и похромал к своим вагончикам, то и дело оглядываясь на Зимогора.
Через несколько метров начальник партии снова завалился, теперь на спину, поскользнувшись на мокрой траве.
— Что-то тебя, брат, земля не держит, — усмехнулся Зимогор, жалея его, однако Ячменный принял это за издевательство.
— Сами смотрите под ноги! Чтоб мордой в грязь не навернуться!
— Да ты не обижайся!.. А что этот лейтенант хромает? Что у него с ногой?
— Я бы вообще ему ноги повыдергал… — Ячменный вытер руки о траву, достал сложенную вчетверо бумагу. — Заявление об увольнении… Делайте, как хотите, а я — как знаю…
Зимогор посмотрел в бумагу, и вернул назад.
— Легко хочешь отделаться — уволился, и дело с концом. А кто будет отвечать? Тут же уголовщина чистая!.. Да я и не уполномочен принимать капитуляцию.
— Зачем тогда приехали?
— Начальство послало, — хмыкнул он. — Спасти честь экспедиции. Пока Ангел не прилетел…
— Значит, мне труба?
— А сам-то как думаешь? — тоже взвинтился Зимогор. — Нанести такой ущерб! А если ещё и керн настоящий пропал?!
— Я не сдамся! Вот хрен меня возьмёте! Я себе уже придумал систему защиты, как говорят адвокаты.
В избушке Зимогор сел за стол и придвинул стакан со спиртом. Начальник партии содрал с себя мокрый камуфляж, обрядился в вязаную безрукавку и стал вскрывать тушёнку. Сначала порезал палец, причём глубоко, так что алая кровь закапала на клеёнку, а когда он, зажав ранку, стал ставить банки на электроплитку, прижёг ребро ладони — запахло палёным…
— Действительно, проклятие над тобой висит, — серьёзно сказал Зимогор, но тот снова воспринял это как издёвку.
— А что это, если не проклятие?!.. Вы что, не верите?!
— Да тебя послушать, так и поверить можно.
— Если вы честный человек, то обязаны провести расследование! — с юным жаром заявил Ячменный. — И помочь… Спасти нас всех, понимаете?! И не только честь экспедиции. Я — ладно, у меня есть аргументы… Мужиков жалко! Так старались, работали…
— Я не следователь, а всего лишь старший инженер производственного отдела. — Вздохнул и потянулся Зимогор. — Следствием пусть занимается военная прокуратура. Ангел, наконец. Представь себе, я докладываю всё, что ты мне рассказал. Знаешь, какая первая реакция будет у Аквилонова? Мы с тобой тут погудели на халяву, и я тебя теперь пытаюсь отмазать. Пусть с этим разбираются специалисты.
— Но вы же геолог! Я сообщил вам… ну просто потрясающие сведения! Неужели не интересно? — снова возмутился начальник партии. — Вы же были главным специалистом! Говорят, вы когда-то гремели по всему управлению!
— Отгремел, — отмахнулся Зимогор и допил остатки спирта в стакане. — Слушай, а где у нас гость? Что-то его не видать…
— Какой гость? — опешил Ячменный.
— Тот, что со мной приехал, король бензоколонок.
— Не знаю…
— У него в сумке три бутылки дорогущего коньяка. Не нравится мне твой спирт!
— Олег Павлович! — взмолился начальник партии. — Надо же делать что-нибудь! Хотя бы спросите бурильщиков!.. Конечно, следователи сюда налетят! Целый рой!.. Только они вообще ни одному слову не поверят! И погубят дело! Я считал, повезло, что приехали вы. И только потому рассказал… А мог бы промолчать. Не знаю, какие там на небесах геологи сидят, которые потом этот керн станут изучать. Догадаются, что была подмена или нет. Скорее, нет, потому что здесь не бывали и ничего не видели. Эх, если бы я знал, с какой целью бурим здесь скважину! Сам бы кое-что понял. А так, вслепую…
— Хочешь, скажу, с какой целью? — кинул кость Зимогор. — Только что изменится?
— Многое изменится, — серьёзно пообещал Ячменный. — Может, мозги в порядок придут. А то мне здесь уже такое чудится…
— Но услуга за услугу! Ты мне тоже всё как на духу.
— Я ещё ни одного слова не соврал! — обидчиво сказал тот.
— Не соврать-то, может, и не соврал… Да много чего не договорил.
— На что мы бурим, Олег Павлович? — он скрывал нетерпение, однако не умел этого делать.
— Давай условимся так: откровенность за откровенность. — Предложил Зимогор. — Ты выкладываешь без всякой утайки всё, что тут на самом деле стряслось. Как это, например, смогли на ваших глазах подменить керн? Только сейчас без всяких ссылок на гипноз, на тайные силы природы. Всё как было.
— Вы по котловине тут ходили? Нет?
— Да так, ещё весной прогуливался…
— А вы пойдите и посмотрите…
— Что же я увижу? Брошенные сёла, ступени ракет, зарастающие дороги…
— Если повезёт — людей увидите. Считается, что в Манорае никто не живёт, а там есть люди. Живут… ну или существуют, не знаю. Но есть! Не призраки, не привидения — настоящие, плотские. Но не такие, как мы… Секта или община… По инструкции запрещено удаляться от базы более чем на полкилометра. Я рискнул однажды… Короче, Олег Павлович, это не просто впадина. Летеха верно говорит: здесь Шамбала.
Начальник партии поймал его взгляд и отвернулся. Думал несколько минут, и когда вновь поднял глаза, Зимогор поразился перемене. Перед ним сидел не тридцатидвухлетний человек — глубокий и почти безумный старик…
— Только, Олег Павлович, ради Бога, не рассказывайте никому! И не пишите об этом в докладной. За сумасшедших примут, такое позорище!.. Дайте слово?
— Даю, говори.
— Когда эта вереница начала танцевать, — не сразу вымолвил Ячменный, — а их много, человек двести-триста; откуда и появились?.. Встали в круг, взялись за руки и пляшут, кричат не по-русски, но похоже на наши старинные песни, на фольклор… — он устыдился, отвернулся. — Они там все раздетые до пояса, и женщины тоже… А женщины такие красивые, Олег Палыч! Ей-богу, не насмотришься. Так и тянут, тянут глазами. И до чего хорошо делается!.. Эх, не поэт я, чтоб рассказывать такое! И мы с ними тоже пошли плясать, в этот хоровод… Хрен знает отчего, Олег Павлович! Затмение нашло! Весело всем, смеются, балдеют. Охрана первая автоматы побросала и в круг! Не поверите, вся партия стала раздеваться, до пояса. Сначала солдатики, потом все поголовно! Летеха этот быстрей всех разделся, и свою пижонистую фуражку в зумпф кинул!..
Он скрипнул зубами, помотал головой и отвернулся.
— Ну, давай, давай, — подбодрил Зимогор. — У тебя складно получается, хоть и не поэт.
— Понимаете, в чём дело… Я не пошёл! Не пошёл с ними!
— И будто жалеешь?
— Да, жалею! — вдруг остервенился начальник партии. — Лучше бы пошёл! И надо было идти!.. А я себя держал, как… В узел завязал, сознание своё вывернул наизнанку! Чтоб не свихнуться! Хоть один должен остаться с головой, когда все с ума сходят?! Вот я и остался с головой. Один! Знали бы, как это трудно!.. Ноги тянут, душа распахнулась, в глазах слёзы от радости!.. Но умом понимаю — ужас, что это происходит?! Надо выстоять! И выстоял…
— Молодец, Ангел медаль даст!
— Выстоял, не встал в хоровод… А всех повели, как бычков на верёвочке, с горы да в гору, веселятся, на каком-то странном языке песни поют, пляшут, как цыгане… Я стою! Командир должен стоять, так научили… Когда почуял — побегу сейчас следом! — литехин ремень поднял, наручники снял… Он всё в спецназовца играет, обвешается, как новогодняя ёлка, и ходит… И приковал себя за колесо конторского вагончика. Ключ выбросил и стою!.. А они так уходят, уходят… И не поверите, было чувство, словно они гусиная стая, на юг полетели, а я подстреленный, больной, летать не могу. И остаюсь замерзать… Господи, какая была тоска! На коленях стоял, плакал и молился…
Он налил себе полстакана, хватил его одним глотком и стал вытирать слёзы, будто бы выбитые спиртом. Зимогор вдруг тоже ощутил себя прикованным, и к горлу подкатился ком.
— Что это было, Олег Палыч? — немощным голосом спросил Ячменный. — Массовый психоз или что?
— Праздник Радения, — Олег достал из сумки Конырева коньяк, взрезал ножом мудрёную закупорку и глотнул из горлышка. — Праздник, на который мы с тобой не попали.
Начальник партии немного помолчал, чуть вдохновлённый соучастием, вытер покрасневшее лицо.
— И это ещё не всё… Сижу прикованный, как раб к галере, и плачу. Вдруг вижу — идёт ко мне женщина. Из хоровода, потому что обнажённая до пояса, а вместо юбки шаль подвязана… Красивая! Не видел я таких никогда, и вряд ли увижу. Вроде на цыганку похожа, или на испанку — смуглая, волосы каштановые, вьются на ветру… А глаза… такие вишнёвые! И светятся!.. Ко мне идёт! Что же, говорит, не пошёл со всеми?.. Я и так в тоске, а тут совсем ошалел. А она… поцеловала меня и, верите, — без ключа наручники отомкнула. Взяла за руку и повела. Мы, говорит, вдвоём праздновать будем… И пошли мы с ней куда-то в другую сторону. Не помню куда… Вроде бы недолго ходили. И знаете, я вообще-то женщин люблю, но тут даже никакой мысли не возникло. Хотя вот она — рядом, и такая притягательная… Ничего подобного не было в жизни, Олег Палыч.
— И что потом? — прогоняя коньяком ком в горле, спросил Зимогор.
— А что потом? Потом начались будни… Видно, тогда и подменили керн, когда я с этой цыганкой в Манораю подался… Сколько ходили, не знаю, но когда пришёл в себя, образумился, километрах в пяти отсюда, на лугу в траве лежу, а вокруг никого… Как больной бегал, орал, звал, а кого, и сам не знаю… Вернулся на участок — пусто. Мужики только часов через пять стали подтягиваться, по одному… Солдаты строем, конечно, летеха привёл… Ну и договорились об этом молчать. Потому что совсем ни в какие ворота… Наутро спирт нашли с закуской. Естественно, надрались от тоски и горя.
— В хороводе не было мужчины лет сорока? Седоватый, с бородкой? На музыканта похож или на дирижёра? В смокинге.
— Так они же все по пояс голые… Кто его знает… Всякие были. В основном как будто бы все русские… И ещё… ну как сказать? В общем, не наши. И пацан этот вроде бы тоже не наш.
— То есть как не наши? — насторожился Зимогор. — А какие же?
— Кто их знает, какие… — замямлил Ячменный. — Из-за границы они пришли, то ли из Монголии, то ли откуда-то ещё… Летеха этот вообще говорит — с Тибета. Но он на Тибете повёрнутый, так ему везде чудятся посланцы из другого мира.
— А есть он, этот другой мир? — осторожно спросил Зимогор.
— Раньше думал, нет, — не сразу промолвил начальник партии и потрогал лоб — то место, куда якобы постучал пальцем неизвестный юноша. — Соответствующее воспитание, обучение… Теперь думаю, есть. А как иначе всё объяснить?
— Ну да, верно. Если не на пьянку всё списывать, то на чудо, на проявление иного мира.
Ячменный насупился, во взгляде мелькнуло сомнение — зря про танцы и оргии рассказал…
— Не надо так, Олег Палыч… Есть ведь понятие — непреодолимые силы природы. Они здесь действительно непреодолимые. Пользуются же такой формулировкой иногда…
— Когда хотят прикрыть ротозейство, — Зимогор неожиданно для себя стал ощущать самую настоящую зависть к Ячменному, чего раньше вообще не бывало.
— А что мы знаем о природе? — вскинулся начальник партии. — О самой природе, о человеке? Да ни хрена не знаем. На уровне Мичурина… Всё переделать хотим, под себя подстроить. А она сопротивляется, потому что сильнее нас, потому что мы сами — её часть.
— На философию потянуло?
— Когда столкнёшься, Олег Павлович, не только на философию потянет, — отрезал Ячменный. — Захочется поверить в Бога. Нельзя всё объяснить логикой и словами. И массовым психозом тоже. Говорю же, здесь у нас другой климат.
— Это верно, — согласился Зимогор. — Только при чём здесь природа?
— Да при том… Мы научились только фиксировать факты, а не понимать их.
— Демагогия, — устало вздохнул Зимогор. — Ты лучше про начальника охраны расскажи.
— Что про него?.. Такой же невезучий, как я. Хотел поступить в школу КГБ, а смог только в училище МВД. Но гонору в нём!.. Правда, сейчас поостыл, прижал хвост. В хоровод-то первый побежал!.. А вначале житья от него не было. У вас партия, говорит, режимная, а я — начальник по режиму! И всех строить на мороз! Шаг влево, шаг вправо… Завхоза Величко у женщины из постели вытаскивал и на участок под конвоем приводил.
— Ты сказал, он на Тибете помешался…
— Читает всё… Аж в Барнаул машину гонял за литературой.
— Позови его ко мне.
— Что его звать? Вон сюда хромает, — Ячменный указал в окно. — Лёгок на помине, много жить будет…
— Тогда погуляй, а мы тут побеседуем, — попросил Олег.
— А как же условие? Я рассказал, вы ещё нет!..
— Ты ещё не всё рассказал! Погуляй пока, подумай и, кстати, поищи моего гостя, куда он запропастился…
— Какого гостя?
— Да моего Рокфеллера!.. Только не задирай его. Богатые — люди нервные…
Независимый Перцев прихромал в избушку начальника, скинул плащ-накидку, небрежно сел — нога на ногу, закурил и достал из полевой сумки бумаги.
— Товарищ Зимогор, на охраняемом режимном объекте задержан человек по фамилии Конырев, не имеющий допуска. Снимал видеокамерой, что категорически запрещено. Говорит, что приехал с вами. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Извините, вас как лучше называть? — стал придуриваться Олег, изображая воспитанного начальника.
— Погоны видите? Так и называйте.
— Я в погонах не разбираюсь, сугубо гражданский человек…
— Моё звание — лейтенант!
— Так вот, лейтенант. Пойди и немедленно выпусти задержанного Конырева. А также извинись перед ним.
— Что?! — он вскочил. — Вы соображаете, что говорите?! Он совершил уголовное преступление!
— Не доводи до греха, выпусти, — выразительно попросил Олег. — Это нормальный мужик, устал от жизни. Дай ему свободно вздохнуть.
— Я арестовал его, — заявил лейтенант. — Через полчаса передам местным органам ФСБ. А вам придётся написать объяснительную, пока объяснительную.
— Тебе, брат, тоже придётся, — с усмешкой вздохнул Зимогор. — Садись-ка и пиши, что произошло в день аварии на скважине. Всё по порядку.
— Я доложил по команде! — отрезал невозмутимо этот парень в погонах. — Вам докладывать не обязан.
— Мне известно, среди тех, кто участвовал в празднике, были не наши люди, — всё ещё не терял терпения Зимогор. — Пришедшие из-за границы. Из Монголии. А возможно, из Тибета… Ты же ведь слышал иностранную речь? И переводил, потому что знаешь два десятка языков.
Перцев попытался скрыть внутреннее напряжение, молодцевато выпрямился и, поправив камуфляж, хотел пройтись с достоинством, но хромоты скрыть не мог.
— Ситуация полностью отслеживалась и контролировалась… специальными средствами. Лиц иностранного происхождения не было. Все участники праздника установлены.
— Сейчас проверим! Был там человек по прозвищу Мамонт?
— Никаких сведений сообщать вам не обязан! — не моргнув глазом, вывернулся лейтенант.
Вёл он себя достойно, даже с некоторым высокомерием, но Зимогор заметил в этом всего лишь прикрытие; Перцев довольно искусно скрывал истинное своё состояние, играл отчасти даже солдафона, тем самым не желая показывать свой интеллект.
И это было весьма любопытно! Обычно такие парни в погонах стараются выпятить его, козырнуть знаниями, эрудицией, мол, мы не просто вояки с одной извилиной от фуражки, а кое в чём и разбираемся…
— Хорошо… Это правда, ты много читаешь о религии и культуре Тибета?
— Это моё лично дело.
— А древние языки знаешь? Например, греческий или скифский?
— Знаю, а вам-то что? — задиристо спросил он. — Кто вас уполномочил допрашивать?
— Скажи, лейтенант, а где твоя фуражка? Красивая такая, на заказ пошитая…
Олег угадал слабое место, ударил ниже пояса. Перцев всё-таки дрогнул, занервничал.
— И это вас не касается!
Зимогор не спеша встал, тоже прогулялся по жилищу Ячменного и, неожиданно обернувшись к Перцеву, толкнул его грудью на стул: его надо было добивать, иначе закроется и больше слова не вытянешь.
— А ну, пацан, сядь! Хватит тут перья распускать… Меня всё касается!
Готовый возмутиться, начальственно крикнуть, лейтенант, однако же, не удержал равновесия и машинально сел — больная нога подвела. Олег не давал ему опомниться.
— Пока ты плясал в хороводе в одних штанишках, на территории участка совершилось тяжкое преступление. А именно кража или похищение — роли не играет. Главное, ты снял охрану и увёл её на праздник. Ты бросил охраняемый объект! И никаких докладных по команде не писал!
Он сразу же сообразил, что начальник партии не сдержал слова и сдал его с потрохами, потому не сопротивлялся, однако и не скис.
— Кражи не было, — лейтенант вскинул голову. — Станок, возможно, испортили, но ничего не украли, я проверял. Даже оружие не тронули, автоматы на земле лежали…
О подмене керна он не знал — и слава Богу…
— Кому они нужны, твои автоматы?.. Иностранную речь слышал?
— Слышал. Подросток разговаривал с кем-то…
— Иностранцев на празднике видел? С Тибета?
— Я предполагаю только… Возможно, и были, документов не проверял.
— А должен был документы проверить! И задержать, потому что оказались на территории секретного охраняемого объекта! Небось моего друга схватил и арестовал! А это известный в Москве человек, вхожий в высшие эшелоны власти!
— Задержать не мог, — не смутился лейтенант, по-прежнему сохраняя достоинство. — По известным обстоятельствам… Но один из моих солдат сфотографировал, согласно инструкции. Потом я делал проверку, спрашивал местных, так, невзначай, предъявлял фотографии. Они получились не очень качественные… Никого не узнали, но, говорят, чужие, иногда с Тибета приходят, исполняют какой-то тайный ритуал.
— Сюда можно ходить с Тибета?
Перцев тяжело вздохнул, дерзко мотнул головой:
— Сейчас всё можно, границы открыты! Хоть через Монголию, хоть напрямую через Китай — всё рукой подать… И вообще, относительно этого праздника, этого шабаша с плясками у меня есть свои соображения!
— Какие, например?
— С какой стати у нормальных, здоровых мужиков вдруг начался массовый психоз? Как вы думаете?
— Никак. С перепоя!
— А я так не думаю. Я полагаю…
— Слушай, ты, лейтенант! — обрезал Зимогор. — Когда станешь генералом — будешь иметь своё суждение. Думать и полагать! А пока излагай факты. И ничего больше!
— Все признаки применения против нас психотронного оружия! — отчеканил тот. — Чем и вызвано неадекватное поведение!
— Это интересно. А что за оружие такое?
— Психическое воздействие, — неожиданно заблистал знаниями Перцев. — Действие на подсознание, на подкорку. Бомбардировка жёстким пучком. Из космоса!
Олег откровенно рассмеялся, чем возмутил лейтенанта.
— Вы ничего в этом… не понимаете! И потому смеётесь!
— Ты считаешь, это не смешно, когда лейтенант, бравый лейтенант внутренних войск, забросил фуражку в грязь и пляшет голый?! А потом оправдывается тем, что на него воздействовали! Лучами, пучками из космоса! — Зимогор стремился добить его, но уже чувствовал сопротивление, какую-то резиновую упругость: стало ясно, что далее Перцев не пойдёт в своих откровениях. Сказал всё, что мог. Остальное в нём было под суровым, жёстким запретом.
— Не могу ничего вразумительно объяснить, — после паузы признался он. — Всё это очень странно… с точки зрения нормального рассудка. Не пили, ничего не принимали… Но я помню своё состояние…
— А придётся объяснять, не маленький! Завтра прилетит сюда Ангел, и перед ним воздействием пучков из космоса не прикроешься!
Вероятно, Перцев об Ангеле был наслышан, поэтому слегка сжался и посуровел.
— Хочу, чтобы вы поверили. Такое оружие действительно существует, — лейтенант посмотрел чистым, открытым взором. — Даже Ячменный поверил!..
— Потому что тоже рыло в пуху! — умышленно жёстко произнёс Зимогор. — Скажи мне вот что. Твои солдаты все хороводили? Может, кто-то спрятался, на кого-то не подействовало?
— На всех, — определённо заявил лейтенант. — Даже часовые с постов ушли… Не знаю, врёт или нет, но был один, завхоз Величко. На него не подействовало. И хоровода он не водил… Зато вот исчез.
— Что он видел, когда вас увели с участка? Ты разговаривал с ним?
— После этих… плясок не до разговоров было, — признался Перцев вроде бы и откровенно. — Величко пропал во время праздника…
— Ты, лейтенант, служить хочешь? — спросил Зимогор. — Только откровенно?
— Если всё это… Если выпутаюсь из этой истории, — вскинул дерзкие глаза. — Профессия мне по наследству перешла. Дед — офицер, закончил службу полковником, отец ещё служит, командир дивизии, генерал-майор. Мне нельзя не служить…
— Откуда же такое знание языков, если все в роду военные?
Перцев вскинул глаза и отвернулся.
— Не знаю… Вполне возможно, произошли какие-то изменения, от воздействия психотронного оружия… Некоторые от него шерстью покрываются, а у меня… такая вот реакция.
— Тебе сейчас все дороги открыты! — засмеялся Зимогор. — В любой филологический вуз возьмут, на любую кафедру языковедения!
— Служить хочу… Если всё обойдётся…
— Выпутаться ты можешь только при одном условии: сначала выпустишь Конырева и вернёшь ему камеру. Немедленно! И придётся молчать про пляски нагишом. И про то, что бросили объект без охраны. Иначе сразу же вышибут.
— Понимаю… Мы так и договорились, но Ячменный вам уже доложил.
— Мне доложил, мне! Но узнает Ангел — что будет, надеюсь, догадываешься?..
— Я верю вам, — вдруг произнёс лейтенант и глянул в упор неожиданно цепким, пронизывающим взглядом. — В вас есть благородство.
— Спасибо за комплимент! Но это не всё, и дальше будет без всякого благородства. — Зимогор сделал паузу. — А просто услуга за услугу, как у деловых людей. Ты обязан назвать мне истинную причину, почему тебя потянуло в этот хоровод.
Перцев слегка сощурил спокойные глаза, голос сразу же зазвенел.
— Истинную причину назвать не могу. И не назову никогда. Слово офицера.
— Ну, если так, — сразу же сдался Зимогор. — Вопрос снимается. Видимо, серьёзная причина… Хорошо, пусть будет пока так. У тебя как солдатики на язычок?
— Солдаты понимают положение лучше нас, — отчеканил он. — Бросили оружие, оставили объект, потом спирту выпили — дисбат обеспечен. А скоро дембель. Их в гестапо не расколют.
— Ну, смотри. Ангел почище гестапо, не заметишь, как в душу залезет.
Лейтенант встал бодро, и в тот же миг гримаса боли скользнула по лицу, переступил с ноги на ногу.
— Что у тебя с ногой? — вслед спросил Зимогор.
— Подвернул, — снимая с вешалки плащ-накидку, проговорил он в сторону. — Мышцу потянул, что ли… А зря не верите, есть у них такое оружие…
— У кого — у них?
— У нашего вероятного противника, — жёстко произнёс Перцев и пошёл, держась за стенки.
На улице достал откуда-то припрятанную самодельную трость и тяжело заковылял к караульным вагончикам…
* * *
После разговора с лейтенантом Зимогор около получаса сидел в задумчивости, всё время теряя ниточку логических размышлений. Потом долго не мог вспомнить, что же хотел делать дальше, и, наконец вспомнив, подался искать старшего бурового мастера Гнутого, однако вместо него неподалёку от буровой вдруг увидел Конырева. Высокомерный, брезгливо-надменный ко всяким стражам закона, король бензоколонок стоял с лейтенантом чуть ли не в обнимку, над чем-то оба смеялись, что называется, впокатуху, трясли друг другу руки и снова смеялись. И в этой безудержности даже не заметили Олега; он же встал у конторского вагончика, глядя на столь бурное веселье с тоской занятого человека.
Наконец, совершили невероятное — обменялись головными уборами, в результате чего Перцев получил легкомысленную бейсболку с длинным козырьком, а Шейх — некогда фасонистую военную фуражку с высокой южноамериканской тульёй, но сейчас обвисшую, изуродованную после стирки. Но прежде чем разойтись, он с неожиданной силой шарахнул о камень пакет с видеокамерой, потряс то, что от неё осталось, и швырнул в отстойник с промывочной жидкостью. И прошёл бы мимо, не окликни его Зимогор…
— А, приятель! — возликовал Конырев, сбивая фуражку на затылок. — Я же тебя искал! Ну всё обошёл!..
— Смотрю, вы друзьями расстались, — заметил Олег, кивая в сторону Перцева.
— Классный мужик! У нас такой базар был — ну, просто!.. Значит, так, Зимогор! Ты как хочешь, а я пошёл на прогулку! Таможня даёт добро!
В этот раз от Славки отделаться не удалось. Проклятые конкуренты не подожгли ни одной автозаправки, и потому пришлось брать его с собой в командировку с условием, что он на следующий же день, как прибудет высокое начальство, немедленно уедет назад.
— Давай, только недолго, — предупредил Олег. — И не уходи далеко, вечером уезжать.
Конырев расхохотался и пошёл под гору к сетям.
— Если что — ищи в лабиринте! — крикнул он издалека. — Здесь, оказывается, есть лабиринт! Восхождение к огню! Или на огонь!
Потом махнул рукой и побежал грузно, по-слоновьи, — фуражка запрыгала на острой голове. Олег решил, что они с лейтенантом не только общий язык нашли, а ещё уговорили коньяк из Славкиных запасов…
Старшего мастера Гнутого Зимогор разыскал в тепляке буровой вышки. Виновник аварии стоял на коленях перед открытым белым шкафом и что-то пытался достать оттуда с помощью паяльника. Вокруг лежали развёрнутые книжки и какие-то электронные схемы, над его головой, будто иконы, светились четыре чистых экрана мониторов.
Оборудованная по последнему слову техники буровая походила на операционную, только мёртвую, ибо в облицованных пластмассовыми панелями стенах стояла полная тишина: сам буровой станок — громоздкая железяка, опутанная гидравлическими трубками и цветными жгутами проводов, — напоминала умершего под ножами хирургов и брошенного со вспоротым чревом человека. Потный мужик в тельняшке орудовал шваброй, как санитар, замывающий кровь с чёрного обрезиненного пола: готовясь к встрече начальства, наводили совершенно ненужный блеск, схожий разве что с тем, как напомаживают усопшего в гробу.
Бывший капитан и тут внедрил армейские порядки… Зимогор впервые попал на буровую, где не было привычной грязи, набора тяжёлых трубных ключей, ломов и кувалд. Правда, возле станка на специальной подставке был разложен исковерканный огромными нагрузками, изжёванный, закрученный в спирали аварийный инструмент — приспособления для того, чтобы вырвать из забоя скважины застрявший там буровой снаряд, и результаты попыток ликвидировать аварию — обломки штанг, разорванные детали и металлическая стружка.
Зимогор видел эту установку на складе, упакованную в ящики и коробки, к которым Иван Крутой запретил приближаться, дабы сдуру ничего не испортить. В комплект входили даже белые халаты и специальные разовые матерчатые перчатки — сбылась вековечная мечта бурильщиков! По специальности Аквилонов был буровиком и проявлял личную заботу об этой установке.
— Можно и умирать, — говорил он, рассматривая технический проспект детища российской оборонки. — Знаешь, с чего я начинал? С канатно-ударного станка! Долотьями бурил, можно сказать, ломом землю ковырял! А эта машина — двадцать первый век…
Заметив Зимогора, прямой виновник аварии торопливо закрыл шкаф с электроникой, выключил паяльник и, не спуская глаз с инспектирующего, прошепелявил приказным тоном:
— Всё, Миша, отбой. Иди отсюда.
Поломойка выключил воду, смотал шланг и, спрятав швабру в специальную нишу, удалился. Гнутый ждал этого визита и к разговору был готов, но не хотел начинать его сам, демонстративно закурил, поднял затемнённое стекло окна и, высунувшись наружу, стал насвистывать «Чёрного ворона». Они были едва знакомы, виделись только однажды на Кольском полуострове лет пять назад, когда Зимогор пришёл работать в экспедицию. Гнутый бурил там сверхглубокую скважину, но ничем особенным не блистал, поскольку работал в коллективе таких же зубров, и отличался лишь застенчивостью и молчаливостью, вызванными тем, что у бурового мастера не было передних зубов. Часть их выбили ещё в молодости, а другая часть просто вывалилась и сгнила от цинги, экспедиционной жизни и чифиря. Вообще-то про него рассказывали много интересного: в двадцать семь лет он умудрился получить орден Трудового Красного Знамени, в тридцать, не отходя от бурового станка, защитил кандидатскую (тогда это приветствовалось). И, вдохновившись, бросил работу, сел и написал учебник по буровому делу, который вдребезги разнесли учёные мужи. Однако так и не изданное, это сочинение перепечатывали на машинках, ротапринтах и использовали как практическое наставление многие — от студентов до производственников. А Гнутый, как всякий непризнанный гений, запил, забичевал и был найден Иваном Крутым где-то на Урале, в захудалой геологоразведочной экспедиции. Аквилонов ценил его как буровика и как учёного, поэтому выдрал из грязи, говорят, лично свозил в Крым, где закодировал от алкоголизма, дал ему квартиру, обласкал по-царски и лишь не смог ему за казённый счёт вставить зубы — буровой мастер не выносил ни вида, ни звука стоматологического буравчика.
Зимогор рассчитывал увидеть Гнутого в полном унынии — метаться должна была творческая душа, сам ведь устроил аварию, не смог её ликвидировать и в результате угробил уникальный, в единственном экземпляре, станок. Однако мастер выглядел спокойным и даже весёлым — не принял ли с горя припрятанного спирта?
— Мне наручники самому надеть или завтра Ангел закоцает? — спросил он, улыбаясь и прикрывая рот ладонью. — Ты же приехал виновных искать?
— А что, готов в наручники? — с ухмылкой спросил Олег.
— Как пионер, всегда готов!
— Сначала скажи, кто был с тобой на смене, когда достали этот чёрный песок?
— Циклоп был, то есть Величко.
— А что, завхоз переквалифицировался в помощники мастера?
— Да нет, — нехотя отозвался Гнутый. — Так вышло… У моего помбура живот схватило, заменить некем, а Циклоп сам попросился… Не смотри, что он на вид тупой и молчун, когда надо, всё соображает.
— Когда аварию засадили — кто с тобой был?
— Да тоже он… У помбура понос ещё не прошёл, а Величко всегда готов…
— Тебе это не показалось странным — всегда готов?
Гнутый намёк понял, пошамкал стариковским беззубым ртом.
— Любопытный взгляд… Если учесть, что Циклоп исчез.
— Ничего такого странного не замечал за ним? Может, к нему кто-то приходил? Или он часто пропадал с участка?
— Пропадал он в Матвеевке, у женщины…
— Ты уверен? Видел сам или знаешь по его рассказам?
— Как же! Со свечой стоял, когда он обслуживал эту тварь ненасытную! — почему-то рассердился Гнутый.
— Если без дураков, где Величко? — мрачнея, спросил Зимогор. — Завтра Ангел спросит. Ответ есть?
— Откуда я знаю?.. Он ведь никому ничего не рассказывал про себя, отшельником жил, как все немые.
— Я слышал, у него прошла эта болезнь…
— Прошла… А потом и глаз открылся.
— Открылся?.. Но у него же глаз вытек!
— Значит, новый вырос. А повязку носил, потому что глаз света боялся. Ночью снимал и смотрел двумя.
— Сам это видел?
— Не один раз… Я его с поличным поймал, когда Циклоп однажды ночью вышел на улицу и повязку снял, на звёзды смотрел, — признался Гнутый. — А я его окликнул… Жуткое зрелище, этот его новый глаз, в него смотреть нельзя. Поражает воображение. Страшно…
— Ты как бы за свои слова отвечаешь? — уточнил Зимогор.
— Как бы да…
— Кто ещё видел этот его глаз? — схватываясь неприятным ознобом, спросил Олег.
— Перцев, начальник охраны… Чуть его не застрелил с испугу. Но потом решил, что почудилось ему.
— С чем это связано, как думаешь?
— Ну, скажем, влияние среды, — нашёл формулировку Гнутый. — Хотя Перцев говорит — от воздействия жёстких пучков излучения. Психотронное оружие.
— Я слышал, когда вы тут пляски и оргии устраивали, на Величко гипноз не подействовал. Это так или нет?
— Ну народ! — изумился мастер. — Уже всё доложили!.. Не подействовал. Все плясали, а он стоял и смотрел, в оба глаза. И на меня не подействовал.
— А что же ты хороводил? За компанию? — усмехнулся Зимогор.
— Понять хотел, в чём суть, лица пришлых рассмотреть поближе… Ничего не понял.
— Лица-то рассмотрел?
— Да что толку?.. Вроде на вид обыкновенные люди, только если у нас взгляды, то у них — взоры.
— К кому они приходят, знаешь? Что им нужно?
— Не к кому, а куда… В Манораю они идут. Одни как паломники, а другие для исполнения обряда.
— Тут что у них, святыня?
— А ты как бы не догадываешься, что здесь? — язвительно спросил мастер. — Зачем они раз в сорок лет обязательно должны пройти через всю Манораю и исполнить гимны?
— Говори всё, что знаешь! — прикрикнул Зимогор. — Мне некогда твои загадки отгадывать.
— Вот кричать не нужно, — улыбнулся Гнутый и прикрыл рот ладонью. — Я ещё не совсем уверен… Кое-что нужно проверить. Но мы находимся в центре Шамбалы.
— Шамбалы?.. А это ещё что такое?
— Не слышали? Да ладно вам… Скажешь ещё, не слышал про Рериха и Блаватскую…
Вероятно, родители у него были из учёной интеллигенции, вырастили умненького, романтичного, но пижонистого и оторванного от жизни мальчика. Зимогор терпеть таких не мог, и особенно если попадались свихнувшиеся на Шамбале, так называемые рерихнутые. Их лет десять назад развелось как тараканов на кухне у нечистоплотной хозяйки. Потом половина из них двинула в маги, в чародеи и психотерапевты, какая-то часть ушла в учение Порфирия Иванова, часть просто образумилась и занялась мелким бизнесом. И казалось, жизнь их вывела, вытравила дихлофосом своим, но вот тебе — всё живо!
— Ладно, если не нравится такое название, давай назовём это явление аномалией, — предложил Гнутый. — Ты же допускаешь, что всякое аномальное явление, то есть не изученное, начинает сопротивляться грубому вторжению чужеродной материи. Мы просверлили дырку вот этим роботом, можно сказать, в голове, в мозгу аномалии. И получили реакцию: нам дали по рукам и в один миг вывели из строя верх технологической мысли, станок будущего. Эти обстоятельства тебе говорят о чём-нибудь?
— Об этом ты завтра с Ангелом поговори, — посоветовал Зимогор. — Он тебя поймёт. И упечёт лет на пять в нормальную зону, без всяких аномалий.
— Потому я и говорю с тобой, — мастер отнял ладонь от лица, перестал стесняться беззубости или забыл о ней. — Ты же геолог и, судя по глазам, человек мыслящий.
— Ну да, потому сейчас смотрю на этого робота и мыслю, сколько он стоит. Хотя бы примерно.
— Дорого стоит, — определил Гнутый. — Установка на самом деле классная. Конечно, есть кое-какие недоработки, но в целом это революция в буровом деле. Жалко, не пустят в серию, а японцы и американцы слижут и присвоят, как обычно.
— Если дорого, значит, сажать тебя будут за ущерб в особо крупных размерах, — вздохнул Зимогор. — А ты мне сейчас уши Шамбалой протираешь.
— Посадки, например, я не боюсь. К тому же за установку не посадят, ущерба — нуль, если не считать износа, — вдруг заявил мастер. — Отстоялся, отдышался, бедолага, и теперь работает, как часики.
— Работает?..
Он лишь ухмыльнулся, взял со стола пульт и включил станок. Манипулятор захватил из кассеты буровую штангу, заправил её в шпиндель, зажал, и на мониторе появилось окно с надписью: «Инструмент к работе не готов. Отсутствует породоразрушающий элемент. Начинать спуск снаряда?»
Гнутый дал отбой и выключил установку.
— Что же ты тогда не ликвидируешь аварию? — скрывая удивление, спросил Зимогор.
— А влияние среды. Точнее, сопротивление. Стоит опустить аварийный инструмент к забою — электроника блокируется, — с удовольствием стал объяснять мастер. — Но не полностью. Весь механизм подъёма снаряда действует. Аномалия очень чувствительна и благородна. Она как бы говорит — вытащите из меня инородное тело. И когда мы поднимаем снаряд, все системы начинают работать. Но поднимем — эта умная машина превращается в кучу мёртвого железа. И так стоит часов пять, словно даёт нам время подумать. Занятно, правда? Но есть ещё более занятная вещь, — он развернул к Зимогору монитор компьютера и защёлкал на клавиатуре. — После того как мы этот песок достали, и произошла авария. Сначала полностью заблокировался станок, потом начались эти пляски… А потом, когда вернулись, — всё работает! Спустили инструмент в забой, и сразу же авария…
— Ты сам держал этот песок в руках?
— Держал… Интересное вещество, с большим удельным весом, между прочим, так что промывочный раствор не поднимал.
— Кто ещё держал?
— Циклоп, естественно, и Ячменный…
— Опять Циклоп?.. Ладно, а раньше песок не встречался?
— Был на подходе к горизонту, но мизер, крупинки. Ячменный посчитал за породную крошку, а он у нас умный, в геологии разбирается… Тут же килограммов пятьдесят выбили. По объёму — пара пригоршней, а вот по весу!.. Повезло: забурились в нижележащий горизонт, хорошо заклинились, сорвали столбик керна с забоя, и трубу как пробкой запечатало. Потому и подняли…
— Значит, буровой снаряд застрял после песочной линзы?
— Нет, в самом песке, — увлечённый компьютером, сказал Гнутый. — Я его стал перебуривать, затянуло… Тут и прихватило…
— В песке прихватило инструмент?
— Не в простом песке, с большим удельным весом… Ты радиофобией не страдаешь?
— Шамбалой пугал, теперь хочешь ещё и радиацией напугать?
— Я в Березовской партии работал, на уран бурил, — мастер наконец отыскал то, что хотел. — И урановых песков насмотрелся… А этот тяжёленький песочек не просто руда. Это обогащённый, оружейный уран. В чистом виде.
— Кто проверял? Радиоактивность замеряли?
— Чем?.. В партии простенького дозиметра нет… Если не страшно, посмотри сюда.
— Что это? Я в этих кривых не разбираюсь, — Зимогор глянул на монитор.
— Умную машину сделала оборонка, — снова похвалил Гнутый. — Нам дозиметров не дают, чтоб паники не было, а робот всё фиксирует. Только стоит порыться в его памяти… Вот, смотри, рост уровня радиоактивности. И параллельно — растёт температура. Повышенный фон пошёл с девяносто второго метра. На четырёхсотом от керна, который мы поднимали, уже идёт смертельная доза облучения. И температура двести тридцать семь градусов, промывка кипеть должна, а она выходит холодная. Вот, на выходе — шестнадцать градусов. Куда делось тепло?
— Не было его, наврал компьютер.
— В том-то и дело, не врёт эта машина… Вот и чёрненький песочек, смотри сюда… Видишь характеристики? Чистый обогащённый уран, даже мощнее. А мы его голыми руками в бутылку ссыпали. Втроём: я, Величко и Ячменный. Тот естествоиспытатель только на вкус этот песок не пробовал. Не слабо, да?
Олег почувствовал, как свечение монитора неприятно опахивает лицо и руки, будто радиация исходит от кривых, вычерченных на экране…
— Если бы ты подержал в руках чистый уран, — не сразу проговорил он, — у тебя бы уже давно руки отвалились. И заодно — яйца.
— Я теперь и жду, когда отвалятся, — признался Гнутый. — Поэтому мне и в тюрьму не страшно. Ни я, ни этот умный Ячменный не доживём не то что до суда — до приезда Ангела вряд ли дотянем. Подозреваю, Величко ушёл куда-нибудь и копыта откинул. Потому что этот идиот… ну, в общем, как сумасшедший стал от песка. Пока я бегал за Ячменным, он стащил щепотку и, чтобы не нашли, за щёку спрятал…
— Кто ещё знает о радиации? — озирая пугающую медицинской чистотой буровую, спросил Зимогор. — Кроме Ячменного?
— Никто, — мастер оторвался от компьютера. — И Ячменный не знает. Ты первый. Потому что я обнаружил автоматическую запись радиационного фона только сегодня утром. Конечно, наш начальник партии умнее, но машина тоже ничего, взяла и записала. И кривые вычертила…
— Молчи пока, — попросил Олег.
— Да я молчу… Знаешь, так умирать неохота! — улыбнулся по-детски Гнутый. — Представляешь, только зубы прорезались, расти начали. Так мучался, ночами не спал, а слюни текли — до колен. Представляешь, сразу шестнадцать штук. Неужели всё зря?.. Вот, смотри, какие уже!
И, обнажив дёсны, показал ровные ряды вырастающих, с ребячьими пилочками, зубов…
* * *
Пластиковая бутыль из-под «фанты» скукожилась и покрылась сеткой мелких трещин, так что при малейшем прикосновении хрустела и готова была рассыпаться в прах. Мамонт стоял перед ней, как перед миной, установленной на неизвлекаемость, и лишь ругался про себя: могли же засыпать хотя бы в железную банку, на худой случай в стеклянную тару!
Привыкшие к соли Вечности, но ещё не прозревшие, люди эти не понимали, с чем имеют дело и что творят, оставляя солнечное вещество без всякой защиты. Оно уже частично испарилось, растаяло в атмосфере, и всё равно оставалось ещё килограммов сорок. Мамонт не имел опыта обращения с этой солью, хотя знал, что единственное, чем можно остановить «таяние» — немедленно запечатать её в плотную капсулу из чистого золота. Этот сверхпроводимый металл не случайно считался символом солнца, однако был прямой противоположностью, обратной сутью Манорайских сокровищ. И всё-таки у них было одно общее качество: в больших количествах то и другое приносило зло. Непосредственный и долгий контакт с таким объёмом соли и её сильнейшее излучение, как и радиация, накапливались в костном и спинном мозге; человек обретал огромную физическую силу, утолщённую и твёрдую, как хрящ, кору головного мозга, продолжительность жизни, сравнимую с вечностью, но и вместе с тем — демоническое состояние.
Когда-то эту соль искали и добывали исключительно для таких целей, называя её магическим кристаллом…
Найти любую золотую посудину здесь было нереально, и Мамонт с тоской вспомнил, сколько этого барахла в виде сосудов и кубков валяется в пещерах Урала. Он поискал что-нибудь подходящее в кернохранилище, но здесь был образцовый порядок, и пришлось выйти на улицу. Литровые стеклянные банки из-под консервированных щей не годились — стенки не выдержат веса и напряжения, у солдатских фляжек, брошенных вместе с амуницией, слишком узкие горлышки, придётся долго засыпать, причём горстью, да и что станет с алюминием, неизвестно. Он заскочил в тепляк буровой установки, помня по своим экспедициям, что там бывает множество самой разной посуды, но оказалось, тут вообще всё стерильно, ржавого ведра не найдёшь, одна пластмасса. Тогда он побежал на пищеблок — хоть бы эмалированную кастрюлю найти или чайник! — и нашёл тару почти идеальную: солдатский вещмешок с брезентовыми лямками!
Мамонт вернулся в кернохранилище и осторожно, чтобы не касаться соли руками, стал разламывать пластиковый бок бутыли. За этим занятием и застала его Дара.
— Посвети мне фонариком! — попросил он. — Здесь нет света.
Она же вдруг отстранила его руку и склонилась над ящиком.
— Они достали соль?! Постой, Мамонт! Отойди в сторону! Я сама…
Глаза Дары засветились от предвкушения удовольствия. Она смело взломала пластик и набрала две горсти соли.
— Что ты делаешь?! — закричал он. — Так нельзя! Неужели ты не знаешь, что это?
— Знаю, — нараспев проговорила она, испытывая наслаждение. — Милый Мамонт! Я знаю всё о соли Вечности. Какое потрясающее чувство, когда ты держишь её не щепотку, а пригоршню!
Дара медленно и нехотя ссыпала соль в вещмешок и плавными, кошачьими движениями, купая руки, набрала ещё.
— Нет, тебе не испытать этого… Да и не нужно. Ты избран Валькирией… А мне… А нам!.. Теперь ты понял, откуда Дары черпают своё очарование и силу? Соль Вечности!.. Я так боялась, что Стратиг не отпустит с тобой, пошлёт другую Дару… И так боялась, что пропущу этот счастливый миг, когда они поднимут сокровища Манораи…
— Нам надо поторопиться, — оборвал её Мамонт, — скоро утро, закончится праздник и сюда вернутся люди.
Она ничего не хотела слышать. Она играла с вечностью, как богатые персидские принцессы играют с драгоценными камнями, засыпанными в сундук, но пространство ящика было слишком мало, а соли всё-таки мало, чтобы купаться в ней, как курице в пыли. А хотелось!
— Они не вернутся, пока я здесь. — Казалась, впервые в жизни она была зачарована видом Вечности. — Никого не подпущу. Никому не позволю владеть сокровищами Манораи!
Наконец, Дара перенесла их в вещмешок, выгребла, вымела пальчиками всё до крупинки, однако не дала Мамонту завязать горловину мешка, продолжала пересыпать тяжелейший чёрный песок из ладони в ладонь, любуясь его течением, и медленный, тягучий поток излучаемой энергии, словно пар с кипящего котла, впитывался в её огромные глаза, уносясь, как в вишнёвую бездну.
— Ну, довольно, — он пытался оттащить её, как малое дитя. — Пора! Надо ещё определить место, куда мы уберём всё это…
— Постой!.. Ещё немного!.. И мне будет достаточно… — словно в забытьи, шептала Дара. — Я лишнего не возьму… Для тебя есть соль Знаний в копях… А это моя соль. И я видела лишь малую щепоть… Стратиг давал подержать в ладонях… Пусть напьются мои очи! Пусть они станут вечными… Все женщины мира мечтают прикоснуться к ней. Или хотя бы взглянуть, чтобы взор стал солнечным!.. Мир становится слепым из-за гаснущих женских глаз… И потому у мужчин теряется разум, меркнет память. Гои превращаются в изгоев, когда в мире нет женских сияющих взоров!
Мамонт с усилием отстранил её, накрепко завязал вещмешок.
— Надо уходить! — он взвалил ношу на плечи, стянул лямки на груди. — Уже утро, и догорает огонь Радения…
Она вставала с пола медленно и томно, словно с брачной постели. Не дожидаясь её, Мамонт открыл дверь и стал спускаться по железным ступеням. И когда стал на землю, услышал за спиной властный приказ:
— Стой! Не оборачивайся! Руки за голову!
В доказательство своей решительности невидимый противник дал над головой короткую очередь. Мамонт не увидел — услышал, как на лестницу выскочила Дара, послушно заложил руки за голову и ждал, когда она прикроет, отведёт глаза этому стрелку.
Но вместо этого услышал низкий смех и ещё одну очередь. Пуля срикошетила о стенку вагона и с пением ушла в розовеющее небо.
— Опусти руки, дура, твои чары на меня не действуют! Встань с ним рядом!
На короткий миг Мамонт всё-таки повернул голову и краем глаза увидел огромного детину с чёрной повязкой, закрывающей правый глаз. Автомат в его руках был как игрушка…
За три вылазки под маскировочные сети он знал буровиков в лицо. У этого было прозвище — Циклоп.
Дара пыталась отвести ему глаза: пронзительный, чарующий и влекущий её взгляд был неотразим и одновременно грозен, как взгляд судьбы, и по страстности напоминал удары ветра перед бурей, перечёркнутые свечением вишнёвых молний. Перед такой силой не мог устоять ни один мужчина; через несколько секунд Циклоп должен был бросить оружие и встать перед ней на колени…
Он в самом деле сделал движение рукой, будто пытаясь защититься от глаз Дары, но вдруг сдёрнул чёрную повязку…
И она сама вскинула руки, заслоняясь от его взгляда!
— Рядом, я сказал! — прорычал Циклоп. Дара медленно спустилась по железным ступеням и встала справа от Мамонта.
— Что с тобой? — шёпотом спросил Мамонт, но одноглазый услышал.
— Молчать! Сними вещмешок, поставь на землю и три шага вперёд! Не оборачиваться!
Имея за спиной вес в полцентнера, бороться с противником, обезоруживать его было бы тяжеловато, лучше избавиться от груза…
— Не знаю, что со мной… Он сильнее меня, — тихо проговорила Дара. — Он открыл второй глаз…
Мамонт поставил ношу на землю, прошёл вперёд. Циклоп завозился, поднимая вещмешок на плечи, и когда судя по звуку, надел одну лямку и стал пихать руку во вторую, Мамонт с разворотом, в слепом прыжке ударил ногой по голени и схватил автомат за ствол. Сбить такого гиганта не удалось, но связанный второй лямкой, он не мог управлять оружием и, нажав спусковой крючок, в две секунды высадил остатки патронов в магазине. Руки опалило вмиг разогревшимся стволом. Не сама стрельба, а эхо было настолько громким в утреннем воздухе, что по горам, казалось, закувыркался многократно повторяемый гром.
В первое же мгновение стало ясно, что справиться с этим верзилой будет невозможно; он обладал не только противодействующей чарам Дары силой, но и огромной физической. И не мог нанести ответного удара лишь потому, что левая рука застряла в тесноватой для него лямке вещмешка. Выпустив автомат, Мамонт бросился в сторону — к караульному вагончику, где он видел на земле амуницию и оружие, брошенное солдатами охраны. Тем временем Дара стояла со вскинутыми руками и ещё пыталась усмирить Циклопа, а тот, наконец-то справившись с лямкой, вдруг отшвырнул пустой автомат и помчался вон с территории участка. Боковым зрением Мамонт увидел, как, не попав в проход, одноглазое чудовище буквально выдрало, вынесло на себе большой клок маскировочной сети.
Оружие было на прежнем месте. Мамонт выскочил через разорванную дыру из-под сетей. Циклоп уже пролетел далеко вниз по склону, миновал избушку Ячменного и скачками нёсся к речке. На миг опустившись на колено, Мамонт успел послать вслед две коротких очереди, прежде чем спина с вещмешком скрылась за кручей. Расстояние было велико, и всё-таки, когда он сбежал вниз, на каменных развалах заметил брызги крови.
Рана, видно, сильно кровоточила, на другой стороне реки Мамонт нашёл след, уходящий в кедровник.
— Я пойду впереди! — крикнула Дара, устремляясь в темноту леса. — Чувствую его след!
— Почему у тебя не получилось? — спросил он на бегу. — Потеряла способность?
— Это не человек… Понимаешь, не человек! Он даже не летарий…
— Кто же?
— Не знаю! Ещё не встречала таких… В нём есть что-то от зверя! Смотри, сколько крови… А он бежит… И запах! Странный, мускусный… Как от самца гориллы!
Через полкилометра они нашли на земле окровавленный тряпичный ком: похоже, сменил затычку на ране. Дара склонилась над ним, подержала руку и отдёрнула.
— И кровь — не человеческая…
Они вырвались на луг, и тут уж не нужно было выискивать след по брызгам крови и взрытому лесному подстилу — Циклоп проламывался сквозь высоченные травы, пробивая дорогу. Правда, бежать по ней даже в запале погони было неприятно: запачканная кровью трава мазала руки, одежду и даже лицо. Судя по следам, она хлестала с правой стороны шеи, почти фонтаном — смертельная рана! — однако Циклоп бежал, ничуть не сбавляя скорости.
Всякий зверь бы уже лёг от потери крови и сил…
— Я всё поняла! — вдруг крикнула Дара. — Его не догнать! Даже если потеряет много крови!.. У него же соль Вечности! Такая мощная подпитка!
Мамонт чувствовал, что Циклоп уже оторвался на приличное расстояние и оно ничуть не сокращается. Однако ничего не оставалось делать, как преследовать: когда-нибудь он должен истечь кровью! Даже зверь не выдерживает долгой гонки и в конце концов ложится! И тут уж не поможет излучение манорайской соли.
Далеко справа на высоком холме догорал праздничный костёр. Видны были люди, стоящие лицами к востоку — там разливалось зарево и вот-вот должно было взойти солнце. След Циклопа огибал холм стороной — не хотел показываться на глаза народу, среди которого были его товарищи с буровой и солдаты охраны. Значит, он действовал не на общее благо, когда поймал воров с поличным в керновом складе. Возможно, сам хотел достать соль из вагона-сейфа, да Мамонт с Дарой помешали…
— Стой! — внезапно крикнула она и, усмиряя свой бег, схватилась за траву. — Смотри, смотри!
И в следующий миг крик восторга взметнулся над лугом. Мамонт оторвался от земли, поднял голову — мешал высокий быльник! — осмотрелся.
— Что?.. Ничего не вижу.
— Выше! Смотри выше!
Сначала ему показалось, впереди, над зарослями, мелькнула тень — словно полотнищем опахнули. Закачалась высокая трава…
— Ещё выше! — Дара захлёбывалась от радости.
Он вскинул голову и глянул в небо.
Над зрелыми верхушками трав полыхнул огонь круглых птичьих глаз, и в следующий миг Мамонт увидел филина. Огромная птица бесшумно парила над лугом, что-то высматривая, и ветер от крыльев пригибал, стелил могучие травы.
— Атенон! — воскликнула Дара и помчалась вперёд, под бегущую тень. — Он где-то рядом!
Внезапно ловчий филин затормозил крыльями, раскрыл когтистые лапы и мягко опустился на землю…
