16
В корчме, стоящей у въезда в селение, оказалось всего два хорошо выпивших серба и много вина, которое наливали прямо из бочки стеклянной трубкой. Хуже было с пищей: хозяин предложил маринованные томаты и хлеб. Он косился своими чёрными огромными глазами на грязных поздних гостей в военной форме, принадлежность которой определить было трудно. Разговаривал с ним Арчеладзе — американец молчал, и потому корчмарь сначала принял обоих за гуляющих русских казаков.
После первых стаканов вина, выпитых за встречу, у полковника пробудился волчий аппетит. Он захотел нормальной мужской пищи — кусок хорошего жареного мяса с луком и специями. К тому же вино было редкого, «солнечного» вкуса, из чёрного винограда, которое умели по-настоящему делать лишь на Кавказе и в Молдавии.
— Сейчас уговорю, — пообещал Арчеладзе и пошёл к хозяину, сидящему так, что из-за стойки виднелась одна голова; вероятно, в детстве его уронили, и при хорошо развитой верхней части тела у корчмаря были коротенькие, кривые ножки.
— Слушай, брат, — доверительно начал полковник, перегнувшись к нему за стойку. — У нас с приятелем сегодня был тяжёлый день, но окончился благополучно. И мы хотели устроить маленький праздник. Не плохо бы поставить на стол кусок мяса, овощей. Поищи, может, найдёшь?
Он отлично понимал по-русски — по глазам было видно — однако замотал головой, дескать, не понимаю.
— Мы — казаки, брат, добровольцы, — пустился в фантазии Арчеладзе. — Дрались за Сербию против усташей и мусульман. Но завтра нам уезжать на родину. Вернее, товарищ мой уезжает, а я ещё остаюсь. Помоги отметить это дело.
— Почему вас было так мало? — у хозяина прорезался талант к русскому языку и недовольство в голосе. — Вы обещали привести сюда казачьи сотни и полки… Так где же они, казак?
— Прости, брат, так уж вышло, — повинился он. — В России тоже не сладко. Кто поехал, тот и поехал. Но мы дрались честно.
Корчмарь соскочил со своего стула, однако и на ногах ничуть не возвысился над прилавком, с минуту сопел, пересиливая недовольство, затем сказал в сторону:
— Добро… Иди за стол, я сам всё принесу, через четверть часа… А деньги у тебя какие?
У Арчеладзе вообще в карманах не оказалось денег, однако пехотинец сказал по дороге к корчме, что у него есть доллары. Их и предложил полковник. Хозяин опять засопел, постучал ножками по полу и наконец согласился взять.
Через четверть часа он явился к столу с огромным деревянным подносом, снаряжённым в точности по заказу и обильно. Мясо ещё скворчало в глубокой сковороде, издавая пряный запах, килограммовые кисти сияющего винограда свешивались, как на полотнах художников эпохи Возрождения.
— Когда не было экономической блокады, я мог накрывать столы и побогаче, — похвастался корчмарь. — Но пришли американцы и перекрыли все дороги и реки. Из Болгарии теперь ничего не поступает, а я всё время там брал свинину, овощи и фрукты.
— Да, брат, с этими янки мы ещё пожуём сухого хлебушка, — весело сказал Арчеладзе. — Ничего, будет и на нашей улице праздник!
Подполковнику было приказано не открывать рта, и он послушно помалкивал.
— Братишка! — Арчеладзе поймал уходящего корчмаря. — У тебя найдётся место, где прикорнуть до утра? Куда мы пойдём на ночь глядя?
— Найдётся, — засопел тот и засеменил к стойке.
Пьяные посетители в дальнем углу корчмы пили вино из кружек и тупо таращились в их сторону, однако Арчеладзе решил не обращать внимания на эти косые взгляды — не очень-то тут привечали русских братьев…
Жалко было, не поговорить всласть за хорошим столом и вином. Приходилось шептаться по-английски, делая вид, что заняты пищей. Сейчас ни о чём не хотелось думать, тем более, о своей судьбе. Хотелось не вспоминать прошлое, не будоражить сознание будущим, а просто пожить несколько часов настоящим, что удавалось так редко и мало. И чтобы не думать, следовало говорить и слушать между стаканами вина, однако сербы в своём углу всё больше и больше проявляли к ним интерес. А один, с нагло выпученными глазами, подошёл и сел за соседний столик, в надежде, что его пригласят, и, не дождавшись, пристукнул кружкой.
— Эй, вы русские? — задиристо спросил он, откидывая назад длинные потные волосы. — Если русские, отвечайте мне, почему вы предали своих братьев-славян? Почему Россия не пришла на помощь к своим единоверцам? Почему позволила хозяйничать на нашей земле проклятым американцам?
Его надо было сразу же поставить на место, чтобы избежать скандала. Второй уже нацеливался прийти на помощь своему товарищу.
Арчеладзе резко развернулся к нему, поставил кулаки перед собой.
— Я не отвечаю за чужое предательство! Режим в России предал не только сербов, но и свой собственный народ! Видишь, я здесь! И до сих пор воюю за свободу, за вашу свободу! Могу ответить только за себя!
— Ты пьёшь вино, а не воюешь!
— Ты тоже пьёшь вино и не воюешь! — отпарировал полковник.
— Я пью с горя!
— А я с чего? С радости, что ли?!
Серб ушёл, не сказав больше ни слова, вероятно, почувствовал, что выместить здесь своё неудовольствие не удастся.
— Чего он хотел? — спросил пехотинец. — Почему злой?
— У него есть основания, — хотел отвязаться от темы Арчеладзе. — Давай выпьем. Тебя хоть как зовут?
— Джейсон, — представился тот. — Джейсон Дениз.
— Погоди, так что же в тебе от русского осталось? И зовут как… У нас так обычно породистых собак называют.
— Знаю… Ты не назвал своё имя?
— Эдуард Никанорович, — сказал Арчеладзе и вдруг запнулся, чуть не назвав свою фамилию.
Получалось, что от русского и у самого-то — одно отчество…
А пехотинец уловил этот нюанс и мгновенно отреагировал.
— Ты тоже носишь имя не славянское. Эд!
— Не Эд, а Эдуард Никанорович! — надавил полковник, забываясь. — А имя веяние моды.
— Тогда назови фамилию, — потребовал уже опьяневший американец.
Можно было представиться Ивановым, Петровым, но сейчас он как бы отключился от прошлого и погасил в сознании извечную оперативную бдительность и изворотливость. И всё-таки ушёл от прямого ответа.
— Да, во мне намешано много кровей, — проговорил он, глядя в стакан с красным вином. — Дед — русский, бабка — украинка, а другая бабка со стороны матери — мордовка. А фамилия… фамилия кавказская. Но я — русский, потому что никем иным не хочу и не могу быть. Иногда жалею, не осталось кавказского темперамента. Иначе бы я эту суку — зарезал…
— Кого? — Джейсон отшелушивал грязь с лица и осторожно касался подсохшей раны на голове.
— Это я так, шутка! Нет, всё в порядке, Джейсон. Я вижу, ты тоже русский. Иначе бы не пил со мной. И Христа бы не искал в горах. Его сейчас только русские и ищут. И всегда ходили искали…
— Ты тоже ищешь Христа? — обрадовался пехотинец. — Это правда?
— Как тебе сказать… — он выждал паузу, когда корчмарь заменит на столе кувшин, поставив полный вина. — Пожалуй, нет. Впрочем, не знаю. Мне кажется, я ищу противника. Я объявил войну, понимаешь, личную войну.
— Кому ты объявил войну? — недоуменно засмеялся Джейсон. — Ты же не государство, чтобы объявлять войны!
— Я вольный казак! И имею право! Я один как государство!
— Да, да! Теперь я понимаю!
— Что ты понимаешь?
— Что такое — воля! Это когда ты можешь сам объявить войну!
— Ну, примерно так.
— Значит, ты поставил себя вне закона! Ты нарушил закон! И поставил против себя всех.
— Почему — всех?
— По международным законам ты — террорист!
— Да мне наплевать на эти международные законы, понимаешь? Есть же неписаные законы! Закон чести, например! Или совести! И вот по этим законам я объявил войну! Потому что моё государство не желает бороться со злом и предаёт интересы братьев! Допустим, Боснийской Сербии.
— Так ты объявил войну Америке?
— Почему Америке? Мой противник — везде! Всюду пустил свои корни. И в твоей Америке тоже. Иначе бы за каким чёртом твой батальон пригнали сюда, на Балканы?
— Не понимаю, кто твой противник?
— Международная организация, которая и пишет международные законы.
— Я ничего не слышал об этой организации, — признался Джейсон. — Какие цели она преследует?
— А как всегда — мировое господство!
— Ты подразумеваешь «новый мировой порядок»? Мне казалось, в этом нет ничего отрицательного. На смену противостоянию должна прийти новая форма…
— Да почему же опять новая? — разозлился Арчеладзе, чувствуя, что «солнечное» вино вызывает не весёлость, а обратную реакцию. — Хватит переустраивать мир! И переделивать! Давайте поживём старым порядком. Ведь и не жили в двадцатом веке! Одни перестройки, толпы обиженных, угнетённых, тысячи партий! Может, хватит? Нас же всё время стравливают, как собак, как бойцовых петухов. Из нас перья летят, а они тем временем создают международные институты власти и с их помощью бросаются нас усмирять. Одной рукой раздразнивают, другой — растаскивают.
— Ты говоришь сейчас, как генерал Хардман, — воспользовавшись тем, что собеседник пьёт вино, вставил американец. — Он тоже много сомневается…
— Я говорю, как я говорю! — Арчеладзе вытер усы. — Что ты всё время сравниваешь? Вообще вы в своей Америке стали полными инфантилами. Верите всему, что вам говорят. Вас стало очень легко обмануть. Посади какого-нибудь популярного певца перед камерой — назавтра вся Америка поверит в чушь, которую он нёс. Вы, кажется, совсем потеряли голову от комфортной жизни.
Джейсон неожиданно захлопал и закричал на всю корчму:
— Вот! Вот! Слышу слова Хардмана! Он ещё не любит негров, французов и евреев. Ты любишь негров, французов и евреев?
— Слушай, заткни рот, — спохватился полковник. — Нас слышат! Ну ты точно русский: выпил и начал орать.
— Нет, ответь, — зашептал, озираясь, пехотинец. — Любишь или нет?
— Я люблю только женщин! — отрезал он. — Но, к сожалению, все они — суки… И везде. В прошлом, настоящем и будущем. И вообще, положить на эту политику, надоело. Давай споём? Когда тяжело на душе, лучше петь.
— А какую песню? Я не знаю…
— Казачью. Мы же — казаки… Подпевай. «Как на буйный Терек, на высокий берег, выгнали казаки сорок тысяч лошадей! И покрылся берег, и покрылся берег, сотнями порубленных, пострелянных людей…»
И всё-таки вино было какое-то подозрительное: почему-то начинали неметь мышцы ног и спины, непривычно сильно заплетался язык. Однако Арчеладзе пел, отгоняя тоску, ибо она, усиленная коварством вина, подкатилась и теперь держала за горло…
Очнувшись, он не сразу понял, где находится, вытренированное годами качество — мгновенно после сна возвращаться в реальность, — не срабатывало. Сначала ему показалось, что лежит в подвале сгоревшего коттеджа на обсерватории. Но вдруг рассмотрел перед собой огромную винную бочку под низким потолком, бетонные стены и пол под собой, чисто выметенный и холодный. Лишь после этого обнаружил, что крепко связан капроновой бечевой по рукам и ногам.
За спиной, скрючившись, лежал морской пехотинец, тоже спутанный, причём руками назад.
Свет попадал в узкое окошко под самым потолком, на улице было солнечно…
Он не помнил, ни как вязали их, ни как заталкивали в этот погреб. Сознание отметило последнее чувство — сжимающую горло тоску, далее — ничего.
В вино что-то подмешали, иначе подобного никогда бы не случилось.
Арчеладзе растолкал Джейсона, помог ему сесть. Тот покрутил головой, оценивая обстановку, и довольно ловко вскочил на ноги, попрыгал.
— Я хочу в туалет!
— Хотеть не вредно, — бросил полковник, но по-английски это не звучало и сокамерник ничего не понял.
— Хочу в туалет! — куражливо повторил он. — Кто меня связал?
— Только не я! — заверил Арчеладзе с долей злорадства.
— Я не могу помочиться! Не могу расстегнуть брюки!
— Ваши проблемы, как говорят в Америке!
Джейсон попрыгал ещё, потанцевал, попросил сквозь стиснутые зубы, едва выдерживая:
— Послушай… Эд. Не мог бы ты… расстегнуть мне брюки? У тебя руки впереди. Я сам не могу…
— Что ты заладил — не могу, не могу! — огрызнулся полковник. — Нас бросили в какой-то погреб!.. Связали!.. Надо думать, как отсюда уйти!
— Я не могу думать, пока не помочусь, — упрямо заявил сокамерник. — Прошу тебя, Эд… Эдуард Никанорович…
— Ага, помнишь! — по-русски сказал Арчеладзе. — Ну, прыгай сюда, так и быть, расстегну.
Справив нужду, Джейсон облегчённо вздохнул и прислонился к стене.
— А ты что? Не хочешь?
— Я научился перерабатывать всё без остатка, — пробурчал полковник. — Даже стронций.
— Очень хочется пить, — пожаловался пехотинец. — Во рту пересохло.
— Ну вот, то пить, то… Как малые дети! Вон целая бочка с вином, пей!
— Вино оказалось некачественным. Я ещё за столом почувствовал тошноту, меня чуть не вырвало.
— Да тебя что-то часто рвёт! Подрался — вырвало, выпил — тоже… Ладно, ты не помнишь, как нас вязали?
— Ничего не помню, — подумав, признался Джейсон. — Кто нас захватил? Сербы?
— Должно быть, сербы…
— Ты говорил, они любят русских!
— Конечно любят!.. А мы сидели и говорили по-английски. Тем более, на тебе американская форма.
Арчеладзе подскакал к двери, потянул ручку — заперто. Сломать без инструментов невозможно. Вокруг бетон, оконце узкое…
— Как ты считаешь, нас захватили как военнопленных? Или это террористы?
— А какая разница? Вляпались в такое дерьмо!..
— Если как военнопленных, то мы имеем соответствующие права, по международному соглашению. Есть специальная Конвенция…
— Какая Конвенция, подполковник? — зло усмехнулся Арчеладзе. — Ищи теперь свои права!
— Я принадлежу к «голубым каскам» миротворческих сил. Они должны понимать, что за захват офицера войск ООН последуют санкции!
— А кто знает, что ты здесь, в винном погребе? Кто видел, как ты заходил в корчму?
— Меня станут искать! Америка не оставляет своих граждан!
— Ишь ты, сразу вспомнил, что американец, — по-русски сказал Арчеладзе. — Ну, жди, может твоя страна пригонит сюда авианосец.
— О чём ты говоришь? — прислушался Джейсон.
— Говорю, что мне повезло. Сербы-то установят, что я русский, а вот с тобой будут проблемы.
— Ты так считаешь?
— Сербы в Боснии ненавидят янки. Вы пришли сюда, чтобы захватить Землю Сияющей Власти. Они за эту землю бьются всю свою историю.
Джейсон сел спиной к бочке на деревянный постамент.
— Что могут со мной сделать?
— Трудно сказать… Всё, что угодно. Даже расстрелять и зарыть где-нибудь. Смотря кому в руки попали… Или наденут тебе обруч на голову, намажут мазью и через несколько часов обрастёшь рыжей шерстью. Вернут, так сказать, в естественное состояние.
— Это, надеюсь, шутка? Эд, я спрашиваю серьёзно!
— Серьёзно и отвечаю!
— Что значит, обрастёшь шерстью?
— Обрастёшь и всё, как горилла.
Джейсон так и не разобрался, юмор это или нет, помолчал пару минут. Тем временем Арчеладзе прыгал по погребу, тщательно осматривая пол — чтобы разрезать верёвки, сгодился бы крошечный осколок бутылки, консервная банка, даже чешуйка ржавчины. Однако хозяин держал помещение в идеальной чистоте.
Под краном бочки стоял белый эмалированный тазик, чтобы не проливать на пол и капли вина…
Полковник нагнулся и поднял таз, осмотрел, примерился ударить его о стену, чтобы отскочил осколок эмали — края должны быть как бритва.
— Я же не хотел ехать! — в отчаянии, сквозь зубы вымолвил Джейсон. — Второй раз меня затащили сюда, в Боснию. И переподчинили батальон! Я же чувствовал!.. Эд, я чувствовал, плохо кончится. С самого начала была такая спешка, путаница!.. Я спокойно отдыхал в Президио, у родителей, у меня был законный отпуск…
— Где-где ты отдыхал? — Арчеладзе опустил уже занесённый над стеной тазик.
— В Президио.
— Какое знакомое название! Где это?
— Недалеко от Сан-Франциско, по сути, пригород. Там раньше была военная база, теперь ничего нет.
— А почему ты там очутился?
— Приехал в отпуск, к родителям, — Джейсон заметно начинал тосковать. — Они переехали туда три года назад. Там стоит дом… Его построил мой прадед, русский офицер, когда эмигрировал в Америку.
— Любопытное совпадение! О Президио я уже наслышан… Там у вас не военная база, а какой-то вертеп, где собираются духи мёртвых.
— Я не знаю этого. Мне там понравилось.
— Ещё бы! Все вы оттуда вылетели, духи, — по-русски пробубнил полковник и вновь примерился ударить таз о стену, однако пехотинец насторожился.
— Кто-то идёт! Стук за дверью!
Арчеладзе замер. Через секунду в скважине провернулся ключ и дверь распахнулась сразу настежь.
В проёме стоял корчмарь, одетый в расстёгнутый овчинный кожух, из-под которого торчал ствол «Калашникова». Стоял и вглядывался в полумрак погреба, и, когда присмотрелся, вошёл внутрь, по-хозяйски прошагал к бочке, к Джейсону, уставился на него исподлобья и сказал, не оборачиваясь к Арчеладзе:
— Переведи ему: мы узнали его. Он — Джейсон Дениз, командир экспедиционного батальона ВМС США. Это он охранял зону, где расположена гора Сатва. И это он не допускал сербов, когда они приходили молиться к святому месту. Скажи, он нам нужен, поэтому сегодня вечером его переправят в горы, в надёжное место.
Арчеладзе перевёл, на что пехотинец вскочил и неожиданно стал ругаться и грозить, что миссия ООН обязательно применит санкции или даже меры военного характера. Корчмарь не требовал перевода, и полковник стоял молча. Выслушав возмущённую речь американца, хозяин погреба выхватил из-под полы автомат, упёр его в грудь.
— Скажи ему: мне не хочется пачкать свой погреб его поганой кровью. Но я всё равно потом прострелю ему голову!
— Потом он тебя убьёт, — перевёл коротко Арчеладзе, просчитывая взглядом расстояние до серба — можно ли отсюда, без прыжка, рубануть кромкой таза ему по шее… А он почувствовал это, резко повернул автомат в сторону полковника.
— Зачем ты взял таз?
— Хотел налить вина, — тут же вывернулся он. — Очень хочется пить.
Корчмарь выхватил у него посудину, взял под мышку.
— Ты вчера выпил своё. Через три часа придёт машина и поедешь в лес. Там и выпьешь последнюю чашу. Только не вина.
— Не круто ли берёшь, брат? Может, поговорим, объяснимся.
— С такими ублюдками говорить не буду!
— Слушай ты, урод! — мгновенно взъярился Арчеладзе. — Ты считаешь меня предателем? А ты знаешь, как мы встретились с этим американцем?! И почему?!
— Не хочу знать, — брезгливо бросил он и покосолапил к двери.
Полковник сделал два скачка следом и не удержал равновесия, завалился на бок, чуть не ударившись головой о стену. Корчмарь захлопнул дверь и повернул ключ.
— Эй, ты! — заорал Арчеладзе. — Позови старшего! Слышишь?! Или сам отправь человека на обсерваторию! Скажи, что поймал Грифа! Понял?..
За дверью была уже полная тишина. Стоило единственный раз, отказавшись от прошлого и будущего, несколько часов пожить настоящим, как и должны бы жить нормальные люди, так тут же небо над головой сократилось до размеров овчинки.
— Что он сказал тебе, Эд? — Джейсон тряс его за колено. — Что он хочет?
Арчеладзе медленно и неуклюже встал, припрыгал к бочке и повернул медный кран. Вытекла тоненькая, чёрная струйка, потом ещё капнуло несколько раз, после чего из бочки дохнул скопившийся газ — разнеслась вонь прокисшего вина.
— Шабаш, — заключил полковник.
— Что он тебе говорил? — всё приставал пехотинец.
— Что?.. А через три часа расстреляют в лесу.
— Тебя расстреляют?.. Но они же любят русских!
— Русских-то они любят, — не сразу проговорил Арчеладзе. — Но ненавидят предателей… Эх, весело веселье, тяжело похмелье! А здорово мы вчера погуляли?
— За что тебе грозит расстрел?
— А ни за что. У нас так бывает часто. Мы больше своих лупим, не разобравшись, чем врагов. Ну, хочешь быть теперь русским?
Джейсон замолчал и сел рядом. Глаза его бесцельно бегали по стенам — о чём-то лихорадочно думал.
— Знаешь, а я первый раз оказался… в неволе! — вдруг вспомнил полковник. — Хотя, нет, было, только не у своих… А тебе приходилось сидеть за решёткой?
— Мне?.. Нет, никогда. Разве что, когда наказывал отец…
— А я раз попал, но всего на час, так что и не почувствовал ничего. У меня кончились патроны. Тогда я сдался самосовцам, а они обрадовались, что схватили русского инструктора, повели в свой лагерь.
— Кому ты сдался? — словно проснувшись, переспросил Джейсон.
— Самосовским головорезам. Это было в Никарагуа… Вели двое, один сзади, другой — спереди. А у меня спецобувь была. В подошвах и каблуках только минивертолета не хватало. Я вынул нож и обоих приткнул. Сейчас бы такие башмаки!
— Ты был в Никарагуа?
— Да пришлось…
— Ты наёмник?
— Ну, тогда, можно сказать, был наёмник.
— Слушай, а я тоже был в Никарагуа, — бесцветно вымолвил пехотинец. — Сразу после школы, ещё лейтенантом. И вылавливал сандинистских головорезов. Проводили спецоперации в джунглях.
— Видишь, там не встретились, а здесь… И оба — в винном погребе. Самое обидное, что бочка пустая!
— Это я виноват. Тебя расстреляют из-за меня.
— Да ладно тебе!.. Главное, из погреба выйти, а дальше, может, выкручусь. Они же не знают, кто я.
— А кто ты? Мы с тобой столько времени вместе, а я до сих пор так и не знаю, кто ты на самом деле.
Арчеладзе усмехнулся, стиснул зубы, сжал губы, но не смог удержать смеха. И захохотал во весь голос, медленно оседая на пол. Катился в одну сторону, в другую, заходился в смехе, как ребёнок в плаче. Джейсон прыгал около него и спрашивал, словно попугай.
— Эд! Что ты, Эд! У тебя истерика? Эд! Прекрати, Эд!
Он с трудом унял приступ веселья и ещё некоторое время устало всхлипывал коротким хохотком. Болели скулы и живот в районе солнечного сплетения.
— Нет, парень, это не истерика… Я увидел ситуацию… Наше положение… Сразу в голову не пришло! Это же смешно!
— Не вижу ничего смешного!
— А ты представь себе: два матёрых волка попадают в руки какого-то корчмаря-урода! Подполковник морской пехоты США, элитный офицер, профессионал, и полковник… нет, даже генерал, КГБ — и какой-то коротконогий серб, таскающий вино в кувшинах!
— Кто генерал КГБ?
— Я генерал КГБ! Правда, я не принял звания, но его присвоили.
— Ты не похож на генерала КГБ! — вдруг заспорил Джейсон. — Они совершенно не такие! Они… не должны пить вино, петь песни! Они…
— А ты их видел? Живых? Не в кино?
— Нет, не видел… Но…
— У вас отличная пропаганда, парень, — похвалил Арчеладзе. — Лучше, чем коммунистическая. Ладно, супермен, живи иллюзиями. Так легче…
— Ты не похож на генерала КГБ. Скорее, похож на генерала Хардмана.
— Вот пристал со своим Хардманом! Твой начальник? Хардман?
— Нет, был моим командиром, — с уважением вспомнил Джейсон. — А теперь… не командир у меня — иезуит. И фамилия скользкая, призрачная, — то ли Барлетт, то ли Бейлесс. В секретных службах они все такие, как рыбы. И глаза рыбьи, и мозги… Это он меня отправил на реабилитацию.
— А ты сейчас подчиняешься секретной службе?
— Переподчинили батальон… Так хочется пить!
— И меня… переподчинили, — вдруг признался Арчеладзе. — Вернее сам ушёл под зависимость. Но теперь!..
— Ты же сказал — вольный казак?
— Да, вольный! Мы оба сейчас — вольные казаки. Только где наши сотни? Почему не ищут командиров?
Арчеладзе задержал взгляд на окошке под потолком — стекло!
Только дотянуться и разбить!.. В три скачка он достиг стены, попробовал вышибить глазок связанными руками — не так-то просто: отёкшие от верёвок руки не сжимались в крепкие кулаки и удар получался вялый, мягкий, как ладонью по заднице. Тогда он приблизился вплотную, и стекло оказалось как раз на уровне лба. Осколки посыпались на пол, а один заскочил под тельняшку. По переносице к щекам потекла тёплая струйка крови…
— Подставляй руки! — приказал он, поднимая стреловидный обломок. — Сейчас ты получишь наконец настоящую свободу! Которая называется воля!
Капроновая, туго скрученная бечева распадалась под нажимом стекла с жирным треском, напряжённые нити лопались сами, едва остриё касалось волокон. Через двадцать секунд Джейсон разглядывал свои посиневшие ладони будто, утратив их, неожиданно и случайно обнаружил вновь.
— Режь мне! — поторопил Арчеладзе. Верёвки на ногах они резали самостоятельно, каждый себе: онемевшие руки не слушались, чтобы распутывать тугие, на совесть затянутые узлы.
И, не дорезав, внезапно оба замерли. Явственно послышался тихий характерный скрежет ключа в замке.
