14
Суд длился чуть больше часа, и когда последнего археолога короновали обручем и натёрли жидкостью, Карна устало сбросила головной убор и подозвала к себе Арчеладзе. Тем временем её помощники разводили осуждённых по разным камерам: прощённых счастливых безумцев в одну, остальных — в другую, отдельную, с крепкой стальной дверью.
— Этих отпустишь сегодня вечером, после того, как зайдёт солнце, — она указала на камеру лишённых рассудка и стала мыть руки в вазе, поднесённой одним из помощников. — А этих… через три дня передашь Драге.
— Кто это — Драга? — ошеломлённый всем увиденным, спросил полковник.
— Гой, ведающий пути. Он отправит их в Гималаи. Ты неплохо справился с уроком, Гриф… Но среди твоих пленников нет шефа «Арвоха», Рональда Бергмана.
— В отдельной камере сидит ещё один человек, — вспомнил Арчеладзе. — Я застал его в своей комнате, когда вернулся с операции. Он назвался Страгой Земли Сияющей Власти.
— Как? — встрепенулась она, мгновенно сбрасывая тень усталости. — Страгой?
— Да, Карна…
— Приведи его!
Пока бойцы Кутасова ходили в дальнюю часть подвала за арестованным гостем, она окончательно разволновалась, сошла со своего трона и заходила взад вперёд, так что от плаща и волос её опахивало ветром.
И волнение её было царственным, полковник невольно залюбовался грациозным, летящим движением. Но едва бойцы ввели гостя в форме офицера морских пехотинцев, как Карна остановилась на полушаге и брови её взлетели вверх.
— О! Наследник! — в голосе послышался смех, отдающий злорадством. — Какими судьбами? Почему ты здесь, когда тебе следует быть на реке Ура?
Гордый, атлетически сложенный красавчик мгновенно потух, обвял и рухнул на одно колено.
— Прости, Дева!
— Нет, постой! Вначале хочу услышать слово в оправдание.
— Мне нечего сказать, — потупился он.
— Как ты посмел прийти в Землю Сияющей Власти самозванцем?
— Я не самозванец! — Наследник вскинулся и взгляд его стал пристально-зорким. — Пришёл сюда по воле рока, определённого отцом. Он послал меня в Президио, а оттуда — в Боснию, в объединённый штаб сил ООН, в качестве офицера по спецпоручениям.
— Но ты назвался Страгой! Зачем ты сделал это?
— Прости, Дева…
— Отвечай!
— Назвался так перед изгоем, — он взглянул на Арчеладзе.
— Он не изгой, а воин! — прикрикнула Карна. — Говори, с какой целью взял на себя урок Вещего Гоя?
Наследник взглянул исподлобья, стиснул зубы, выдавил:
— Хотел увести пленных. Твой… воин — человек не посвящённый.
— Зачем тебе понадобились эти люди? Когда они подсудны только мне?
— Ты знаешь, зачем…
— Не знаю. Говори!
— Для тебя.
— Не понимаю тебя, Наследник! — голос её зазвенел от высокого гнева. — Ты уже не юноша, хотя до сих пор сидишь на реке Ура. И твоё безрассудство необъяснимо.
— В Президио я выпросился у отца сам, — сверкнул глазами Наследник. — Там формировалась группа «Арвох». Я шёл по её следу и оказался в Земле Сияющей Власти. У меня всё было готово, чтобы взять её и поставить перед тобой на колени.
— Во имя чего этот нелепый подвиг?
— Ты знаешь!
Карна медленно собрала волосы в пучок, перевязала его кожаным ремешком и лишь после этого, приблизившись к Наследнику, подняла его на ноги.
— Я сделала свой выбор, гой. Я отдала своего сокола, посадила его на грудь тому мужу, которого люблю.
— Знаю, он — изгой. И ты вправе вернуть свой знак в любое мгновение! Ты властна над всеми гоями! Мой отец преклоняет перед тобой колено… Верни себе сокола!
— Не хочу! — в лицо ему улыбнулась Карна. — Я позволила ему расчесать мои волосы. И до сих пор помню его руки с золотым гребнем.
И улыбка её отразилась на лице Наследника гримасой боли.
После суда над пленниками Арчеладзе уже ничему не удивлялся и воспринимал происходящее как реальность, но отдалённую, словно отражённую в зеркале. Однако тут физически ощутил боль этого парня, поскольку в душе было ещё свежо пережитое чувство утраты.
— Отправляйся на реку Ура, — велела Карна. — Тебя ожидает рок — престол Стратига. Придёт время, и ты примешь наследство.
Парень стоял с холодными потерянными глазами.
— Почему я не родился изгоем? — спросил он. — У них больше возможностей стать избранником…
— Ступай! — прикрикнула она. — И не смей являться ко мне, пока не призову.
— Валькирия! Выслушай меня!
— Нет!
— Дай мне посох! Дай посох! — взмолился Наследник. — Я уйду странником. Или… обвенчай мою голову обручем.
— Ничего не получишь, ступай!
Его выдержке можно было позавидовать. Тряхнув головой, он шагнул к двери, обернулся на пороге, глянул через плечо, будто копьё метнул. И с тем вышел. Карна закуталась в плащ и застыла неподвижно, как изваяние. Перед Арчеладзе стояла сейчас не властная, царственная особа, а обыкновенная молодая женщина, только что пережившая мучительный для неё разговор. Однако момент слабости был коротким, как тяжёлый вздох, и в следующую минуту перед ним возникла прежняя Карна.
— На французском военном корабле в Средиземном море находился специальный ядерный заряд. Корабль вошёл в Адриатическое море и встал на якорь в восьми милях от берегов Боснии, после чего заряд исчез. Возможно, его доставили на берег подводной лодкой либо с помощью аквалангистов. Теперь он должен появиться в районе горы Сатвы. Или уже появился. Его следует отыскать, Гриф. Отыскать и обезвредить.
— Поэтому они пригнали на Сатву буровую установку.
— Вероятно, да… Но подземный ядерный взрыв на горе — крайняя мера кощеев. Они хотят сохранить здесь своё присутствие на бесконечный срок, и повышенная радиактивность — надёжная причина, прикрытие их секретных исследований на Сатве.
От упоминания о радиактивности Арчеладзе на какой-то миг ощутил дух Чернобыля и явственно увидел белый, пороховой налёт стронция…
— Я обещала прислать тебе Дару, — между тем продолжала Карна. — Сегодня она придёт. Без её помощи, Гриф, тебе будет трудно разыскать и ядерный заряд, и шефа «Арвоха» Рональда Бергмана. Из секретных служб кощеев идёт очень скудная информация, в их структуры весьма трудно проникнуть, у кощеев есть мощная защита. Люди Бергмана практически не имеют слабостей и пороков, за исключением одного. Поэтому, Гриф, ты должен использовать все возможности Дары, а я просила Стратига прислать самую талантливую.
— Мне как-то не пристало скрываться за женской спиной, — попробовал возразить Арчеладзе. — В моей группе есть специалисты…
— Таких нет! — отрезала она. — На языке твоей… прошлой службы это называлось «постельная разведка», владение искусством обольщения.
— Да, таких и в самом деле нет, — усмехнулся полковник.
— Кроме того, Дара всегда убережёт тебя от подобных неожиданных гостей, — Карна кивнула на дверь, за которой скрылся Наследник. — Юноши на реке Ура быстро взрослеют, им хочется… совершать подвиги, по молодости безрассудные… Знаю, Гриф, ты вольный гой. И потому даю тебе полную свободу. Но помни, над тобой нет обережного круга, а из гнезда в Президио взлетают самые хищные птицы.
Будто услышав её слова, из камеры, куда заперли осуждённых археологов, донёсся нечленораздельный рёв и клёкот, а затем шум драки. Один из бойцов приоткрыл дверь, машинально отпрянул, вытаращив глаза, и тут же захлопнул.
— Там!.. — вымолвил он, шалея, и больше не мог произнести ни слова.
Арчеладзе заглянул в камеру: по полу катался сплетённый клубок волосатых человекоподобных существ, внешне напоминающих несчастного Зямщица. Разве что из этих изливалась неуправляемая, дикая агрессия — зверинные взоры, разинутые пасти…
Шерсть летала в воздухе вместе с визгом, рыком и воплями.
— Я вернула их в прежнее состояние, — спокойно констатировала Карна из-за спины полковника. — В их естественное состояние, обусловленное студнеобразным мозгом. Такими они появились на Земле, когда в небе сияла Астра и не было ночи.
Арчеладзе не нашёл, что сказать, затворил дверь: для одного дня было слишком много впечатлений…
— Это нелюди, — продолжала она. — Это о них писал Дарвин… Впрочем, Авега принесёт эти Знания. Не мой урок — давать тебе соль. Через три дня ты избавишься от них. Место определено — пусть живут в Гималаях.
Карна сдёрнула ремешок с волос, раскинула их по плечам и медленно удалилась, увлекая за собой все мысли и чувства полковника.
В тот же день, объявленный днём отдыха, она явилась к нему во сне. Будто вошла не через дверь, а стену комнаты, на которой когда-то висела картина и остался невыцветший прямоугольный след на обоях. И вот этот след открылся, а в нём возникла такая знакомая и такая желанная фигура, что Арчеладзе узнал её по одному движению бедра переступающей «порог» ноги, даже не видя ни лица, ни рук. Но когда целиком выступила из стены, он поразился тому, как она похожа на Карну: такой же плащ, разве что вишнёвого цвета, и волосы такие же светлые рассыпаны по плечам, и взгляд яркий, решительный, без всяких полутонов.
— Капитолина, — промолвил он, и во сне помня, что нельзя произносить это имя вслух.
— Я — Дара! Ура! — сказала она, вскидывая руку. — Здравствуй, Гриф!
Полковник засмеялся, уже не контролируя себя спящего.
— Дара? Почему — Дара?.. Ах да, ты, наверное, хотела сказать подарок! Дар моей судьбы!
— Нет, Гриф, я — Дара, — с достоинством проговорила она, не проявляя никаких привычных знаков ласки.
— Понимаю! — ещё радостней засмеялся он. — Это по документам прикрытия?.. Всё, спектакль окончен! Ты, можно сказать, дома. Говори открыто и смело… И иди ко мне! Почему ты не бросаешься мне на шею?
— Гриф, это не сон, — тоном Карны промолвила она. — Я получила урок и пришла к тебе служить.
В тот же миг Капитолина материализовалась из сна, и Арчеладзе наконец увидел, что это явление — реальность.
— Ка-пи-то-ли-на, — по слогам произнёс он.
— Забудь это имя, — посоветовала она, расстёгивая на плече большую серебряную пряжку. — Впрочем… как скажешь. Если нравится, зови меня так.
— Капа!
— Можно и так…
Полковник рывком сбросил себя с кровати и несколько секунд стоял в нелепом виде, забыв, что перед сном натянул на себя коротковатое и застиранное солдатское бельё — рубаху и кальсоны. Опомнившись, он потянул с табурета аккуратно сложенный камуфляж, однако замер с ним в руках.
— Ты — Дара? Это ты и есть Дара?!
— Да, Гриф, — с военной чёткостью сказала Капитолина, повесила плащ и села на стул, вытянув ноги. — В этом доме есть… душ или ванна? Не привыкла ходить по горам.
— Это ты — самая талантливая? — словно заговорённый, продолжал Арчеладзе.
— Стратиг отметил именно так. И назвал самой талантливой.
— И снова… прислал ко мне?
— И снова прислал к тебе, — без всякого смущения повторила она.
Полковник сел на загремевшую пружинами кровать, бездумно помял в руках брюки. Из заднего кармана вывалился пистолет ПСМ, однако поднять его уже не было сил в тот момент.
— Я спросила, здесь есть душ? — напомнила Капитолина.
— Уходи, — выдавил Арчеладзе, чувствуя, как вызревает в душе и поднимается чёрным столбом смерч безрассудного гнева.
— Я получила урок Стратига, — словно послушный и преданный солдат, заявила она. — Буду служить тебе, исполнять всякую твою волю, Гриф. Хранить Землю Сияющей Власти — честь для всякого гоя.
— Убирайся отсюда! — вырвался вихрь из гортани.
— Если я не устраиваю тебя как Дара — скажи об этом Стратигу.
Арчеладзе задавил в себе столб гнева, упрятал его чуть ниже адамова яблока — именно здесь клокотала буря. Но голова при этом оставалась ясной и мысль — как осколок льда.
Он неторопливо и спокойно оделся, правда, дважды попадал ногой в одну штанину — это из-за роста, и раньше бывало, — зачем-то взял со стола сухарь, хотел погрызть — твёрдый. Сунул в карман и вышел на улицу. Был вечер, проглянувшее первый раз за день солнце падало за гору Сатву, возжигая над ней красный ореол пожара. В памяти остался какой-то пункт, связанный с заходом солнца, а какой именно, не мог вспомнить, пока не увидел разрушенный и обгоревший от последнего авианалёта коттедж. Ступая механически, он прохрустел головнями и битым стеклом, спустился в подвал. Боец-охранник вскочил, доложил коротко и ёмко:
— Одни смеются, товарищ полковник, другие плачут.
— Выпусти, — приказал он. — Тех и других. Всех!
— Барышня сказала…
— Я сказал!
— Есть! — весело бросил боец и пошёл открывать камеры.
Лишённые ума не хотели уходить, так что пришлось выталкивать насильно. Зато человекоподобные существа, сплошь покрытые пепельно-рыжей шерстью, вырвались на свободу с рёвом и оскалом, едва не сбив с ног охранника. А на улице они словно по команде прыснули в разные стороны, взметая гарь и пепел пожарища. Через десять секунд их не стало видно: окрас шерсти напоминал камуфляж. Но безумные археологи ещё несколько минут бродили по улице, взирая на небо и натыкаясь на заборы, столбы и кладбищенские камни, потом потянулись реденькой цепочкой куда-то по направлению к голландской зоне.
Полковник тоже постоял среди улицы, посмотрел вокруг и пошёл, не разбирая дороги, прямо, вглубь сербской территории.
Ему всегда везло на талантливых женщин. Впрочем, нет, не везло, просто другие ему не нравились, казались пресными, быстро наскучивали и даже самое сильное увлечение скоро оставляло ощущение оскомины на зубах. Жена у него была подающей большие надежды пианисткой, и когда Арчеладзе встретился с ней, ещё носил погоны старшего лейтенанта и служил в особом отделе Западной группы войск в Германии. Познакомились за границей, на концерте — тогда она уже входила в десятку лучших исполнителей. Её устраивало, что будущий муж офицер госбезопасности и живёт в ГДР. Немцы любили своих композиторов и свою музыку, и ей удалось пробить шестимесячные гастроли, в том числе и в ФРГ. Расписались они в штабе авиадивизии, а в свадебное путешествие отправились домой, в СССР. И тут ударил первый майский гром: Арчеладзе неожиданно перевели в Центральный аппарат КГБ и посадили на такую должность, что жену автоматически сделали невыездной. А она как раз получила сразу три приглашения — в Японию, Швейцарию и социалистическую Румынию.
Потом она говорила, что Арчеладзе подрубил ей крылья. Талант её не получил роста и стал бледным, как трава, выросшая под камнем.
Разводиться в то время сотруднику госбезопасности было смерти подобно.
Потом у него была любовница, совсем юная, семнадцати лет, так что целый год ещё они встречались только на конспиративных квартирах, поскольку за такое распутство грозила уголовная статья. Тогда в Москве только-только зарождался Театр высокой моды, а ростом его подруга была вровень с Арчеладзе — метр девяносто два. Когда они шли куда-нибудь вместе, на них озирались прохожие, и это ему нравилось больше всего. Он часто полувсерьез говорил: дескать, не плохо бы им родить девочку или мальчика, чтобы начать породу высоких и сильных людей. Но в двадцать лет она увлеклась моделированием женской одежды — открылся настоящий талант модельера, а в двадцать четыре поехала во Францию со своей коллекцией и осталась там как невозвращенка.
В конторе об этом узнали, влепили строгача и на два года задержали звание.
А потом был Чернобыль, лысая голова и полное отвращение к женщинам.
Пока не появилась Капитолина…
Талантливая Дара, над которой, оказывается, стоит человек со зловещим именем Стратиг — этакий полубог, определяющий судьбу. Это он послал её сначала к «папе» в качестве жены, затем любовницей — к «комиссару» и, наконец, к нему, Арчеладзе, уже в качестве возлюбленной…
Она принадлежала сразу всем, как большой талант, — пианист, модельер.
И никому.
Да, несомненно, Капитолина, или как её там… владела безукоризненным талантом очарования, если сумела не только возродить полностью атрофированные чувства, но и оживить плоть, изъязвлённую стронцием. Не этот сумасшедший экстрасенс с гнилыми зубами — она. Первый толчок мужской силы он ощутил, когда ещё и в глаза не видел хорошенькую машинистку, появившуюся в отделе, а услышал о ней от Воробьёва. И от рассказа, какие у неё ножки, колени, полковник почувствовал внезапное возбуждение. Его влекло к этой женщине, тянуло, как магнитом, хотя разум противился и порой подступала злость на самого себя. В «вишнёвой» женщине, такой же Даре, было иное очарование — загадка, таинственная глубина. Капитолина была воплощением женственности: всякое движение рукой, талией и даже глазами как бы говорило — хочу тебя.
Должно быть, «грибник» и «кошкодав» Воробьёв чувствовал это её второе или третье дно и всё время пытался отсечь, оттеснить машинистку от своего шефа.
В полном смысле слова — змею пригрел на груди!
К бесполому, непорочному, не имеющему слабостей начальнику специального отдела сумели подобрать ключ…
— Сука! — иногда вслух произносил Арчеладзе, шагая куда глаза глядят. Других слов сейчас не было, а это вмещало всё — и ненависть, и месть, и недовольство собой. Показалось, он очень долго лез в гору, потому что слишком близко была земля перед глазами. Затем начался длинный спуск, отмеченный сознанием по случайным деталям — он часто скользил вниз и падал, если не успевал схватиться за ствол дерева.
— Сука! — орал он, вставая на ноги. — Н-ну, с-сука!
Самое обидное заключалось в том, что его прежде никогда не обманывали женщины. Он всегда был уверен — никто из них сделать этого не сможет, поскольку его оперативный нюх отзовётся уже на сам замысел обмана. Любовница-модельер не обманула Арчеладзе, оставшись за рубежом. Она, дура, из совестливых побуждений написала ему длинное покаянное письмо, содержание которого и стало известно начальству в конторе. Она просила у него позволения остаться в Париже, где её талант оценивают по достоинству. Правда, он не успел ответить: его тогда наказали и отправили в Чернобыль искать врагов народа.
Между тем в горах быстро темнело и полковник опамятовался, когда перестал различать деревья и камни.
— Сука, — проговорил он, озираясь, и в тот же момент услышал грохот недалёкого взрыва. Тенькнул в ушах воздух, потревоженный ударной волной. Тогда он пошёл на звук взрыва, поскольку всё равно было куда идти. Через несколько минут он выбрался из тёмного распадка на западный склон какой-то горы, где ещё багрово отсвечивала заря, и скоро очутился на разбитой асфальтовой дороге. Наломав ноги в каменных развалах, Арчеладзе с удовольствием ступил на дорогу и побрёл, ссутулившись и засунув руки в карманы брюк.
За поворотом на обочине дороги горела машина. Дым, чёрный у земли, поднимаясь выше деревьев, становился багровым, и казалось, там клокочет пламя. Он приблизился к полыхающему костру и стал греть руки: в воздухе пахло снегом. Вероятно, автомобиль наехал на мину — оторванная передняя подвеска валялась на другой стороне дороги, двигатель стоял торчком, пропоров капот. Огонь уже съел обшивку сидений, брезентовый верх и теперь горели на полу резиновые коврики. Полковнику почудился запах жжёного мяса, нормальный фронтовой запах на военных дорогах.
Ружейным выстрелом грохнул ещё один взрыв — лопнуло раскалённое лобовое стекло.
— Я опоздал на самолёт, — неожиданно сказал кто-то рядом по-английски.
— Да и хрен с тобой, — машинально бросил Арчеладзе, глядя в огонь.
К костру откуда-то слева выступила тёмная фигура человека в военной форме с белой повязкой на голове.
— Я подорвался на мине и опоздал! — настойчивее проговорил незнакомец. — Это трагедия…
— Ну а я-то тебе что? — забывшись, по-русски отвечал полковник.
— Ты?.. Ты — русский? — отчего-то вскричал пострадавший. — Ты русский! Узнал! Узнал тебя! Я говорил — ты русский!
— Да пошёл ты! — бросил Арчеладзе, любуясь, как ярким голубоватым пламенем горят провода передней панели.
Человек неожиданно издал странный крик — что-то вроде боевого клича — и расставил ноги в каратистской стойке. Полковник смотрел на него отстраненно, как на посторонний предмет, мешающий греться у огня и думать.
В следующее мгновение тупой удар в лоб опрокинул его наземь, так что он улетел по откосу вниз, хлестанувшись спиной о расквашенную землю. В глазах вспыхнули искры, смешались с искрами дымного столба.
— Сука! — удивлённо сказал он. — Ты что, мать-твою!..
— Русский! — заорал подорвавшийся на мине и прыгнул к нему с дорожного полотна.
Он целил приземлиться ногами ему в лицо. Полковник увидел летящие над ним грязные ботинки и успел перевернуться на живот. Сумасшедший незнакомец мягко опустился на землю и мгновенно развернулся к Арчеладзе, медленно встающему на четвереньки. Второй удар ногой снизу в подбородок отбросил голову назад, так что хрустнула шея.
— Молись, русский! — с диковатой яростью торжествовал нападающий, норовя опрокинуть его ногой, но уже не ударом, а как опрокидывают бревно. — Призывай своих богов! Они тебе помогут!
— Н-ну, сука! — наконец возмутился полковник и вскочил.
И только сейчас увидел перед собой не обезличенный говорящий предмет, а морского пехотинца-офицера, здорового парня с надменным улыбчивым оскалом. Рука потянулась к заднему карману — пистолета не было. В этой заминке он не заметил очередного удара и даже не понял, что произошло, когда впечатался спиной в дорожный откос. И тут же вновь увидел летящий в лицо красный от огня ботинок. Тупая злоба подкинула его с земли. Увернувшись от удара, полковник успел перехватить ногу противника, рванул её вверх и одновременно врезал ему в пах, затем, с разворотом, — локтем в горло. Пехотинец упал, но и Арчеладзе не удержался, не успев погасить энергию вращения. Они оба рухнули в грязь, и каждый, стремясь сделать смертельный захват, тянулся к горлу другого.
Все навыки и приёмы мгновенно оказались забытыми. Они хотели душить друг друга, и в этом едином порыве, в единой жажде убить противника катались по земле, но обоим мешали руки: они то скрещивались, то переплетались, то цеплялись крючковатыми пальцами, словно репьи, и спутывались, не позволяя взять врага за горло. И мешала ещё грязь, скользкая, как мыло, и едкая, когда попадала в глаза. Ловя моменты, они ещё пытались наносить удары, однако получались тычки — не более. Давить, душить надо было! Только бы дотянуться, уцепить хрустящую и упругую, как противогазная трубка, гортань!
И никто из них не понял, что случилось в следующий миг, поскольку окружающего мира как бы уже не существовало в этом поединке. Они оба внезапно вспыхнули высоким пламенем, с ног до головы! И земля вокруг всколыхнулась огненным ковром. В тот же момент они машинально расцепились, прыгнули друг от друга, выскочили из огня как два факела и покатились в разные стороны, каждый сам по себе, стараясь сбить пламя с одежды. Арчеладзе елозил в жиже, давил на себе красные языки, но они вспыхивали вновь, скакали по телу, как солнечные блики. Наконец он сбил последний липкий хвост на пояснице и с трудом встал на четвереньки. Противник ещё крутился в канаве с полыхающей спиной.
— А, сс-ука! — злорадно выдавил полковник.
Машина пылала высоким, ярким пламенем, горел асфальт, взорвался полный бензобак.
Воняло отсыревшей гарью, едким дымом и бензином.
От сильных ожогов открытых частей тела их спасло то, что оба они вывозились в густой грязи. У полковника жгло только шею и запястье. Он поднялся на ноги, сдёрнул через голову куртку, тяжёлую от воды и земли, и, оставшись в запятнанной сажей тельняшке, выбрался на асфальт и сел у обочины. Морской пехотинец дотушил огонь и теперь стоял, согнувшись пополам и качаясь, как пьяный. У него почему-то началась рвота, но желудок был пуст, и он лишь длинно рявкал, как опоённый телок.
— Что, сука, рычишь? — спросил по-русски Арчеладзе. — Припалило задницу?
Не то что биться насмерть, а и драться уже не было никакой охоты. Противник ещё пару раз рыкнул, болезненно выпрямился и отёр рукой грязную, чёрную физиономию.
— Эй, ты что, негр? Чёрный? — по-английски крикнул полковник.
Пехотинец словно проснулся, услышав родную речь.
— Ты русский? — снова спросил он.
— Ну, русский, русский! И что?.. Вот заладил!
— Я ему говорил, что ты — русский!
— У тебя что, заклинило?
— Ты что-то спросил?
Арчеладзе попробовал перевести свою фразу на английский, но, кажется, противник ничего не понял.
— Я с камня прыгнул, — почему-то сказал он. — С высокого камня, в двадцать пять футов.
— Оно и видно, что прыгнул, — проворчал полковник. — Пилишь, как пластинка заезженная…
Пехотинец почти на четвереньках выбрался на дорогу, сел по другую сторону горящей машины.
— Я был вынужден это сделать, — признался он. — Опаздывал на самолёт… Предписание… Реабилитация…
Его плохо было слышно из-за треска и гула пламени, доносились лишь отдельные слова. Арчеладзе показал на свои уши.
— Что ты там бормочешь? Говори громче!
— Реабилитация в психиатрическом блоке!
— Да-да, понял! Крыша поехала?
По-английски это звучало невразумительно. Теперь тот сделал знак, что не слышит.
— Я сказал: ты что, душевнобольной?
Пехотинец помедлил, пытаясь оттереть грязь с лица, потом встал и короткими тяжёлыми шагами приблизился к Арчеладзе, обойдя стороной пожар на дороге. Сел в метре справа.
— У меня отменное здоровье.
— Чего же ты прыгаешь с высоких камней? А потом драться кидаешься? Ты посмотри, случайно, шерстью не оброс?
— Шерстью? Почему я должен обрасти шерстью?
— Возможно, одичал в Боснии. А возможно… мазью какой-нибудь натёрли.
— Нет, нет, напротив, я получил здесь много, очень много… Много полезной информации.
— И по голове получил. У тебя же повязка слетела, рана кровоточит.
Пехотинец потянулся было рукой к голове, но отдёрнул её, вспомнил, что грязная. Порылся в карманах, выгреб ошметья суглинка и платок, который был грязнее рук.
— Ничего, до свадьбы заживёт! — сказал Арчеладзе по-русски.
Он опять не понял.
Спину жгло от огня, палило обожжённые места, а по груди и ногам пробегала дрожь. Заря дотаяла и в воздухе вместе с искрами засверкали снежинки, округлые, как зёрна, и называемые в России крупой.
— Я видел тебя на фотографии, — неожиданно заявил пехотинец. — Точнее, фоторобот, составленный по описанию моего подчинённого. Очень похожий фоторобот.
— Так-так! — заинтересовавшись, начал было по-русски Арчеладзе и перешёл на английский. — Где ты меня видел? Кто показывал фоторобот?
— Мой шеф. Мой новый шеф.
— Минуту, парень, а ты кто? — полковник дотянулся рукой до погончика на плече и сгрёб липкую грязь. — О, да ты целый подполковник!
— Я командовал экспедиционным батальоном морских пехотинцев, — без всякой утайки сообщил он. — В составе миротворческих сил.
— Какая встреча! — куражась, воскликнул Арчеладзе. — Это твой батальон охраняет зону два нуля девятнадцать?
Подполковник вскинул брови и потянул длинную паузу, верно, вспомнив, с кем сидит и говорит на дороге.
— Да, это ты охраняешь! Теперь всё ясно!.. Только не понятно, что же ты прыгаешь с камней? Командир батальона, охрана сверхсекретного объекта… И прыгает!
— Я опаздывал на самолёт.
— Прыгнул и всё равно опоздал!
— Потому что машина подорвалась на мине. Я с трудом выполз из кабины, небольшая контузия…
— Нет, парень, ты действительно болен, — заключил Арчеладзе. — Я представлял себе американскую морскую пехоту эдакими крутыми парнями, а ты какой-то… Как в штаны навалил. Нет, дерёшься ты хорошо, но послушаешь твои речи…
— До Боснии я был крутым парнем, — с тоской признался он. — А здесь происходят… необъяснимые события.
— Это правда, — серьёзно согласился полковник. — Необъяснимых событий здесь достаточно, чтобы крыша поехала. Например, берут вполне нормального человека, натягивают на голову обруч, натирают каким-то раствором и человек быстро звереет, обрастает шерстью. Не встречал такого?
— Нет, такого не встречал. Но на моих глазах… человек сошёл с ума. Мой капрал. Он увидел ангела над собой. А потом внезапно потерпели катастрофу два вертолёта. Оба пилота бросили управление и стали читать молитву.
— А у меня катастрофа хуже, — проговорил Арчеладзе. — Боготворил женщину, а она оказалась… Ну, в общем, такая тварь!
— Это не катастрофа!
— Да, разумеется, в твоём возрасте — не катастрофа. А в моём…
Он не слушал, толковал своё:
— В этой горе что-то есть! Потому что на ней жил Христос! Сначала в шалаше, потом в маленьком домике… Почему с этой горы Господь слышит молитвы? И кто умеет молиться, может обратиться к Богу напрямую, без священника.
— Да, брат, плохи твои дела, — по-русски сказал полковник.
— Что?.. Ты знаешь, да? Ты знаешь, в чём состоит тайна горы?
— Нет, не знаю.
— Ты должен знать! Ты же русский! Славянин!
— Это вовсе не обязательно.
— Скажи мне! — подполковник забылся и стёр грязной рукой кровь с головы. — Я убедился, русские владеют способностью… коллективного мышления. В определённых ситуациях у них срабатывает генная память, и они вспоминают то, чего не могли знать, что не приобретали в учебных тренировках. А Густав Кальт сказал: вы не рабы Божьи, а внуки! Родственники, и потому вам много позволяется!
— Не знаю я Густава Кальта, но, по-моему, он загнул, — усмехнулся Арчеладзе. — Я, например, не чувствую себя ни рабом, ни внуком. Зато я другое знаю.
— Что ты знаешь?
— А то, что эта война на Балканах развязана с единственной целью — ввести сюда войска ООН, то есть ваши, американские, и захватить гору Сатву, оккупировать Землю Сияющей Власти. Потому что кто ею владеет, может претендовать на владение всем миром.
— Это политика! Она мне не интересна!
— Ну да, политика тебе неинтересна, но в Боснию ты пришёл!
— Получил приказ. Я офицер… — он вдруг спохватился, придвинулся ближе. — Ответь мне, а кто ты? Ты ещё не сказал о себе ни слова!
— Я?.. Да я просто вольный казак!
— Казак?.. Значит, ты не русский?
— Почему же? Казаки тоже русские!
— Ты наёмник, да? Ты воевал на сербской стороне?
— Говорю же, я казак вольный. То есть никому не подчиняюсь и воюю за собственные… интересы.
— Мне это непонятно, — разочаровался подполковник и приуныл. — Хочешь сказать, свободный человек?
— Да нет, — вольный, вольный, — сказал он по-русски, — понимаешь?.. В английском даже нет такого слова… Свобода — это состояние приобретённое. Её дают или получают. Все, кто считают себя свободными, раньше были рабами. А воля — качество изначальное. Её нельзя дать или отнять. Это воля, состояние духа!
— Ты напоминаешь мне Густава Кальта. Он тоже говорит всегда как-то непонятно… Значит, вы всё-таки внуки Бога?
— Что ты опять заладил? Неужели это так важно?
Подполковник обернулся всем корпусом, заговорил отрывисто:
— Это самый важный вопрос! Который мне предстоит решить. Для себя! Кто я?.. Америка — свободная страна. И всё равно я ощущаю постоянную зависимость и несвободу. А если воля — состояние духа, это мне нравится! Возможно, оттого, что я немного русский?
— Ты — русский? Да ты янки до мозга костей!
— Так считаешь?.. Неужели во мне ничего не осталось?
— От чего?
— Моя бабушка — русская.
Арчеладзе встал и засмеялся.
— Чего же ты молчал-то? Тьфу!.. Первая волна эмиграции?
— Да, мой прадед был русским офицером.
— Слушай, а какого хрена мы тут сидим, на дороге? — спохватился полковник. — Бензин догорает, сейчас такого дуба врежем. Пошли куда-нибудь в тепло? Всё равно, ты на самолёт опоздал, а я… Где ближайшая деревня?
— Две мили назад… Только там сербы.
— Это же наши, православные! Постучим — пустят. Они русских любят. Вставай!
Подполковник поднялся на ноги. Арчеладзе заметил в его глазах нездоровый печальный блеск, как у больного, долго прикованного к постели.
— Языка ты совсем не знаешь?
— Несколько слов… Хлеб, вода, вечерний звон.
— Вечерний звон?.. Интересно! Тогда давай споём. Вид у тебя ужасный. А когда на душе тяжело, лучше всего петь. Давай за мной: «Вечерний звон. Вечерний звон! Как много дум наводит он…»
В горах вовсю валил снег, глушил не только всегда звучное эхо, но даже собственный голос утопал в нём, словно в вате, и доносился до слуха, как чужой…
