Все десять дней шёл дождь — почти беспрерывно, чуть стихая по утрам и вечерам, из крупного летнего превращаясь в нудный, осенний, и наоборот. Изредка в короткие перерывы показывалось неяркое солнце, но от его лучей насквозь промокшая земля казалась совсем уж запущенной, раскисшей и холодно-неуютной. И всякий раз чудилось: ну, наконец-то наплакалось вволю небо, теперь утрёт слёзы и засияет. Да ничего подобного: тучи за Уральским хребтом приостанавливались лишь для того, чтобы подтянуть строй, скопить силы и вывалиться оттуда новой ратью.

А накануне отъезда, днём, погода разъяснилась, разгулялась и простояла солнечной до самого заката. Земля подсохла, подрумянилась, ненасытная морена впитала в себя все лужи на просёлке, и создалось полное впечатление, что будто и не было этих десяти слезливых дней.

Вместе с воссиявшим солнцем исчез с пасеки и Варга. Русинов последний раз видел его издалека: дядя Коля не спеша прогуливался по берегу возле бани. Как только он начал вставать и ходить без палочки, Русинов несколько раз пытался прорваться к нему или хотя бы оказаться на его пути, однако бдительный Пётр Григорьевич всё время был начеку и либо оказывался рядом с Варгой, либо между ним и Русиновым. И находил причину, чтобы не подпустить к странному «пермяку». Тут же, заметив, что Ольга и пчеловод одновременно находятся в избе, Русинов выбрал момент и пошёл к бане. Нигде поблизости Варги не оказалось, и он открыл дверь в «палату»: постель на полке была убрана, а от каменки несло сильным жаром — через часок можно и париться…

— Где же больной? — как бы между прочим спросил Русинов, вернувшись в избу.

— А выздоровел! — весело сказал пчеловод. — Выздоровел и домой пошёл.

После лазерных «летающих тарелок» всякое слово Петра Григорьевича следовало делить на «шестнадцать» и тем более не верить в его чудеса.

— Что-то я не заметил, — проронил Русинов. — Что же он, на ночь глядя…

— Ему по ночам ходить удобней, видит лучше, — объяснил Пётр Григорьевич. — Теперь уж, поди, далеко…

Варга мог уйти лишь за речку или, обогнув пасеку, стороной, на дорогу. И вряд ли предупредительный и сердобольный пчеловод отпустил бы его одного. Значит, кто-то невидимый подошёл из-за реки и увёл.

— Баня освободилась, так собирайся, париться будем! — заявил счастливый и возбуждённый пчеловод. Он не спускал глаз с неба и поджидал, когда просохнет взлётно-посадочная полоса…

Житьё на пасеке началось и закончилось баней, богатым столом, медовухой и песнями Петра Григорьевича. Пришельцы где-то в горах этой ночью отдыхали: в небе не появилось ни одной «тарелки»…

Выехали ранним солнечным утром. Этот бард, шутник, философ и конспиратор простился без всяких напутственных слов — подал банку с мёдом — гостинец гадьинскому участковому, подсадил Ольгу в кабину и помахал рукой.

— Скажи там, мёд вербный, — наказал он. — Пусть не жалеют, едят. Он долго не хранится. А я ещё пришлю!

И заспешил к дельтаплану, с утра вытащенному на взлётную полосу.

Пока ехали по склону вниз, было терпимо, хотя прямо по колеям струились бьющие из земли родники да откуда-то взялись ручьи, пересекавшие дорогу в некоторых местах. Когда же Русинов вырулил на широкий лесовозный просёлок и через несколько километров остановился перед бушующим потоком, стало тоскливо. Под дорожным полотном лежала водопропускная труба, однако напор был настолько мощный, что хлестало через плиты, уложенные по колеям.

— Это ещё не страшно, — успокоила Ольга. — Вот за Кикусом поплаваем. Там в одном месте может и дорогу размыть.

Русинов включил пониженную передачу и, буравя воду, как лодка, переехал поток. И ещё раз добрым и недобрым словом вспомнил Ивана Сергеевича: хорошо, что взял его машину!

И плохо, что за десять дней ожидания он не то что не приехал, но даже и весточки не послал. Русинов за это время трижды ездил в Ныроб на почту (но как будто за свежим хлебом) — ни телеграммы, ни письма. Условились, что писать он будет от имени бывшей жены… Вторая посланная Ивану Сергеевичу телеграмма была короткой: «Обеспокоен молчанием. Как здоровье Алёши. Есть змеиный яд. Саша». Если первая телеграмма не дошла по какой-нибудь причине либо Иван Сергеевич не приехал за ней на дачу к бывшей жене, то, получив вторую, Алёша сам должен был отвезти её в Подольск и в случае каких-то неожиданностей ответить отцу заранее условленной телеграммой.

Тут же — полное молчание! И это больше всего омрачало и дорогу, и весь предстоящий поиск Кошгары, на которую Русинов возлагал свою очередную надежду.

От одного упоминания этого названия уже было «горячо». Так горячо не было, даже когда он открыл для себя закономерность «перекрёстков Путей»: карта при всей её заманчивости являлась всё-таки чисто теоретическим изобретением и требовала несколько лет работы, чтобы сопоставить её важнейшие предпосылки с исследованиями на местности. Для этой цели нужно было создавать отдельный институт. В одиночку же, вооружившись лопатой и ломом, можно получить лишь такие результаты, как после раскопок на пасеке. Закономерность существования астральных мест, которые знали древние арии и благодаря которым сложилась особая, Северная цивилизация, была открыта Русиновым практически за кабинетным столом. Далее требовалось проверять выводы и уточнять систему доказательств, но уже непосредственно в этих астральных местах. Русинов успел съездить куда поближе — в Новгород, Изборск и Белозёрск, куда сели княжить варяги Рюрик, Трувор и Синеус. Они прекрасно знали, в какие города следует сесть, чтобы в руках оказались все нити управления государством. Беспорядок на Руси начался оттого, что правившие князья утеряли знания, а значит, и потеряли способность управлять. Они оказались незрячими в мире путей и перекрёстков, или, как тогда называли слепых, тёмными, а для светлой Руси требовались Светлейшие князья. «Варяг», а первоначально «варага» означало буквально «движение между небом и землёй».

Карта «перекрёстков» была журавлём в небе, но синицей в руке являлась Кошгара. Только в чьей, если в прошлом году в том районе побывал Савельев?

До Большого Кикуса они доехали без особых приключений, затем по мосту переехали вспухшую реку Берёзовая, и вот тут-то началось. Дорога ныряла с холма на холм, а в каждом распадке гудели потоки. Отсыпанное камнем полотно не размывало, но вода, устремляясь с гор в Колву, катилась поверху, и чем дальше, тем глубже становились эти временные речки. Напитанная влагой, морена изливала сейчас из своего чрева многие тысячи ключей и родников, которые собирались в пересохшие ещё весной русла, и потоки воды казались неестественными, потому что вокруг было сухо и светило яркое солнце.

Оставалось километров двадцать пять, когда Русинов, форсируя очередную речку, въехал на середину и мотор вдруг заглох. Корпус машины загудел от напора воды, под ногами в кабине забулькало. Русинов открыл капот — лопасти вентилятора захватили воду и забрызгали свечи зажигания, высоковольтные провода и крышку трамблёра. Он дал тряпку и попросил Ольгу протереть воду, а сам открутил вентилятор. Двигатель зачихал, заискрил и всё-таки запустился на трёх цилиндрах. Выхлопная труба бурлила, как реактивная. Ехать вперёд нечего было и думать — поток был ещё глубже, дорога шла под уклон. Русинов включил заднюю передачу и с натугой выехал на сухое. Спрыгнув на землю, обошёл машину: отовсюду текла вода…

— Ну что, загораем? — невесело усмехнулся он. Ольга радовалась солнечному дню и ничуть не расстраивалась, наоборот, повеселела, ибо всю дорогу насторожённо молчала. Несколько раз Русинов пытался разговорить её, спрашивал об отце, о Варге; она же отвечала нехотя и отворачивалась, глядя сквозь окошко дверцы с опущенным стеклом. Она равнодушно взирала на мощные потоки, даже когда машину заносило при переездах, а тут, выпрыгнув из кабины, сразу же побежала к речке. Похоже, не боялась ни воды, ни огня…

— Почему бы и не позагорать? — ухватилась она, бродя босой по мелководью. — Когда ещё придётся? Несмотря на вьющихся комаров, Ольга разделась и решительно улеглась на песчаный холм у дороги: вокруг всё было изрыто бульдозером — видимо, часто ремонтировали размытое полотно. Русинов походил взад-вперёд, поглядывая в лесной просвет дороги, — пусто и тихо кругом…

— Что вы ждёте, господин полковник? — спросила она. Когда Ольга обращалась к нему подобным образом, это означало, что у неё ироничное настроение, готовое в любой момент скатиться к сарказму.

— Может, лесовоз пойдёт, — проронил он. — Перетащил бы…

Она перевернулась на живот и подпёрла голову руками. Её белёсые волосы рассыпались по плечам и лицу.

— Куда вы так торопитесь? Посмотрите, какое чудесное солнце, какой воздух! Схлынет потоп — переедем сами! А лесовоза всё равно сегодня не дождётесь. Сначала проедет ремонтная бригада. У нас всегда после дождей так.

— Когда же схлынет этот потоп?

— Может, к вечеру, а может, через неделю, — она уже начинала издеваться над его беспокойством. — Вода стечёт, обратится в пар, поднимется в небо и вновь прольётся дождём… Круговорот воды в природе, слыхали?

Русинов вспомнил Авегу. «Время бежит, вода бежит, человек бежит…» И вдруг как бы остановил себя, затормозил мысли, убегающие вперёд дороги.

Повинуюсь року!

— Где наша не пропадала! — Он скинул рубашку. — Только давайте съедем с дороги. Чтобы на глазах не торчать.

— Вы что, глаз боитесь? — сгоняя комаров со спины, спросила Ольга. — Я давно заметила: вы ведёте какую-то скрытную жизнь. Это что, характер? Или некие другие причины?

— Другие, — подтвердил Русинов. — Есть несколько способов показать окружающим, что ты умный. Первый — глубокомысленно молчать; второй — это, как я, изображать скрытную жизнь и быть болтливым. Давайте съедем всё-таки?

— Ну, давайте, — неуверенно согласилась она. — Только это вряд ли поможет. У нас же как в нормальной деревне: подумаешь что-нибудь сделать — уже все знают.

Ольга подобрала свою одежду, села в кабину. Русинов запустил двигатель — один цилиндр по-прежнему не работал, — свернул с дороги и заехал в лес, — нет, тут действительно ничего невозможно скрыть — на вскопанной бульдозером земле остался глубокий яркий след.

— У меня тоже такое ощущение, — сказал Русинов, продолжая прежний разговор. — Только не пойму, в чём дело. Всюду чудится, будто подглядывают.

— И подглядывают, — подтвердила Ольга, устраиваясь на песке. — Мы с папой в прошлом году поехали за черникой. А с ним ездить невозможно! Он пока весь Урал не объедет, не успокоится. То в одно место попутно заглянет, то в другое… Вот и докатились, что нас чуть не арестовали. Я ему говорила — кто-то везде за нами смотрит! Не поверил… Выскочили какие-то двое с автоматами и на нас. Проверка документов! Это в лесу-то, в горах! А папа на них! Представляете, у моего папы какие-то бичи требуют документы?! На вид — бандюги настоящие. Один смотрит на меня, и вижу, у него глаз разгорается… Ну, тут папа качнул свои права — они красные корочки показали. Папа им свои показал, так и разъехались.

— Это была служба безопасности, — объяснил Русинов. — КГБ.

— Нет, не КГБ, — возразила она. — Папа сказал, какая-то охрана. Геологов охраняли. Будто они искали урановые руды… Потом у них человек потерялся, это Зямщиц. Папа месяца полтора по горам ходил, затаскали его, бедного… А нынче зимой папа нашёл его следы.

— Вот как! — изумился Русинов и сел.

— Зямщиц стал снежным человеком. — Ольга нарисовала на песке след босой ноги. — А может, ивановцем… Это которые ходят голыми по снегу и водой обливаются. Потом некоторые охотники эти следы видели. Папа сообщил, и тут же прилетел вертолёт. Целый день летали: следы есть — Зямщица нет. А весной такое началось! Стал за женщинами по лесу гоняться. Они берёзовый сок собирали. Папа устроил засаду и поймал его.

— Поймал?!

— Почти поймал, только скрутить не смог. Он ему все руки искусал и вырвался. Зато теперь точно известно, что это Зямщиц. Только он сумасшедший, по вашему профилю… Волосами оброс, чёрный, страшный. Ходит, как зверь. Подкрадывается к человеку сзади и — хвать его!

Ольга схватила его за шею и повалила на песок, прижала коленом.

— Не страшно?

— Это что, сказка? — спросил он.

— Сказка — ложь, да в ней намёк, — продекламировала она. — Добрым молодцам урок. Мне просто жалко вас.

— С вашим Зямщицом я найду общий язык, — сказал Русинов. — Он же по моему профилю.

— Не в этом дело… Вы упёртый человек, — она побежала к машине и принесла мазь от комаров. — Намажьте мне спину. Съели!

Он бережно стряхнул песок с её спины, растёр мазь на своих ладонях и так же бережно огладил плечи, лопатки и взволновался от прикосновений. Ольга заметила это, сказала холодно:

— Не увлекайтесь, господин полковник.

Русинов вытер остатки мази о свою кожу и лёг лицом вниз.

— Упёртый, надо понимать, плохо?

— Не знаю, — проговорила она. — Всю жизнь вижу целеустремлённых людей. Папа, мама — все… Даже в институте не везло. Конкурс бешеный, и потому четверть было одержимых. Остальные, правда, балбесы… а их меньше, но они виднее. Стала работать — тоже. Вот и сама становлюсь… Так хочется просто жить: лежать на песке, смотреть в небо, слушать, как шумит речка и поют птицы… Жалко до слёз, знаю ведь, никогда не будет такой жизни.

— Почему?

— Потому что все вокруг что-то ищут, — она перевернулась на спину и стала смотреть в небо — глаза стали глубокими и голубыми. — Тихая поисковая истерия. «Тарелочники» — пришельцев, геологи — уран, папа — преступников. И снежных людей ищут, славы, денег… А я ещё помню времена, когда у нас тут было тихо, как-то сказочно, таинственно, как у Бажова. И можно было просто жить…

— А дядя Коля что ищет? — спросил он.

— Не знаю что, но ищет всю жизнь.

— Почему его Варгой называют?

— Не знаю… Прозвище такое, — она приподнялась на локте. — Опять допрос? Иногда смотрю на вас и думаю — шпион. Всё время что-то выпытываете, даже подглядываете. Что вы ищете? Не отдыхать же приехали, не рыбу ловить, правда?

— Правда, — признался Русинов.

— И эта Кошгара не особенно-то вам нужна…

— Нужна, но не особенно.

Ольга села и огляделась по сторонам с какой-то тоской, подступающей, как слёзы. И вдруг предложила:

— Давайте искупаемся, что ли?

Вода напоминала жидкий лёд, перехватывала дыхание и обманывала дважды — искрилась жарко на солнце и скрадывала свою глубину. Русинов улетел с головой, обжёгся и, вынырнув, потянулся к берегу. А Ольга в середине потока помчалась мимо него — впереди был небольшой плёс с тихой водой, а за ним глухо шумел водопад. Он оттолкнулся и устремился за Ольгой.

— Вам долго нельзя! — крикнула она. — Выходите на берег!

Русинов послушно выбрался на камни, а она ещё плескалась на середине плёса — и верно, рыба белуга… Наконец подплыла к берегу, стремительно вылетела из воды и, вскинув руки, подставилась солнцу.

— Грейтесь, — стуча зубами, проговорила она. — Впитывайте солнце.

Её белая ознобленная кожа медленно расправлялась, розовела и начинала светиться изнутри, а капли воды, стекавшие по телу, замирали голубоватыми искрами.

— Сияющая! — любуясь ею, но откровенно проронил Русинов. — Искристый хмельной напиток…

Она легко сделала кульбит и оказалась перед ним. Посмотрела в глаза, словно хотела уличить во лжи, но даже не съязвила, чего он ожидал. И вдруг рассмеялась ему в лицо, выбежала на песок и легко покатилась, вытянувшись в струну. Замерла лицом к небу.

«Повинуюсь року!» — воскликнул он про себя и опустился на колени возле Ольги.

— Хотите есть? — неожиданно спросила она. — Я уже умираю от голода!

Она была непредсказуема; в ней уживалось одновременно всё — романтика и практичность, строгость и бесшабашность, огонь и вода. Если бы сейчас, в эту минуту они расстались, Русинов бы заболел ею и ходил потерянный, получумной, разбитый. Но она была рядом, и впереди ещё было время, и эта его влюблённость горела, как спичка в пальцах. Он внутренне боялся, что догорит и обожжёт руки, знал, что так случится рано или поздно, потому что слишком хорошо себя знал. Он действительно всю жизнь что-то искал. И влюблялся-то всегда для того, чтобы тут же расстаться, а потом ходить и искать.

С точки зрения медицины это состояние можно было отнести к слабой форме мазохизма, когда человеку доставляет удовольствие страдать. Но это был исконный, пришедший из глубокой древности, национальный характер. Какой же ты русский, если никогда не жаждал пострадать? Иван-царевич только потому и бросил лягушачью кожу в огонь…

Но сейчас ему так не хотелось, чтобы пересыхала эта речка, закрывшая путь, чтобы появлялись здесь какие-то люди и чтобы сгорел этот яркий огонёк в руке…

Они накрыли себе стол прямо на песке, подстелив кусок целлофановой плёнки. После долгих дождей не хотелось уходить с солнца, и оно, не жаркое возле воды, совсем не жгло и лишь нагревало землю. Перетряхивая рюкзак, Русинов нашёл радиомаяк, и он, как чёрный знак, вдруг напомнил ему реальную действительность: не отвлекайся, парень! За тобой всюду глаз… Сначала у него мелькнула шальная мысль — выбросить «шпиона» в реку, однако потом он со злорадством упрятал его в свинцовый чехол и бросил в карман рюкзака. Пусть никто в мире не знает, где он сейчас, с кем и какие мысли приходят в его голову. Он не хотел показывать радиомаяк Ольге, но она, всевидящая, заметила его манипуляции и проявила неожиданное любопытство:

— Что это такое? Покажите!

— Шпионская штука, — признался он и достал из кармана тяжёлый ком свинца. — У вас наградили. Как лучшего шпиона!

Ольга открыла футляр, извлекла радиомаяк, повертела в руках:

— И что делает сейчас эта штука?

— Передаёт сигнал, — объяснил Русинов. — А локаторщик сидит и снимает пеленг. И докладывает начальству, что мы с вами купаемся, загораем на берегу безвестной речки и ждём, когда спадёт вода. И что у вас — золотые волосы на солнце и очень красивая фигура, но отчего-то печальное лицо.

— За вами следят?

— Но ведь и за вами следят!

— А выбросить её нельзя?

— Можно, — проронил Русинов. — Да пока не нужно. Чего доброго, припрутся сюда глянуть, куда это я делся.

Он заключил радиомаяк в свинцовую камеру и спрятал. У Ольги как-то сразу пропал аппетит. Она принесла с речки пластмассовую бутыль воды, попила и стала медленно проливать на песок. Вода уходила почти мгновенно.

— Кто вы? — спросила она просто. — Не могу понять.

— Я и сам не могу понять, — признался он. — Псих-одиночка… Пришельцы всё парами ходят, компанией, геологи с охраной. А я один. И получается так, что для всех опасен. Для вас в первую очередь.

— Для кого — для вас?

— Кто здесь живёт… Для Петра Григорьевича, для дяди Коли. Да и для вас. Я виноват в том, что весь этот регион находится под негласным наблюдением Службы безопасности.

— Вы меня интригуете или это правда? — Она вылила остатки воды и начала строить песчаный домик.

— Я работал в Институте, который занимался поиском сокровищ на Урале, — сказал Русинов. — Это был закрытый Институт, секретный.

— Сокровищ? Интересно… А какие тут могут быть сокровища?

— Вар-Вар… Слыхали?

— Нет, — промолвила Ольга. — Это что-то из области бажовских былей?

— Примерно да, — согласился он. — Только Бажов наложил древние предания на Петровские времена.

— И вы теперь ищете сокровища Хозяйки Медной горы?

— Раньше её называли Валькирия, — объяснил Русинов, — или Карна.

— Но Валькирии — это же воинственные девы! — изумилась она. — При чём здесь сокровища?

— Так их называли в эпосе. А если извлекать из него рациональные зёрна, то назначение этих дев несколько иное. Во время оледенения люди не ушли отсюда, а спустились жить в пещеры. Здесь было целое пещерное государство, подземное царство. Поскольку мужчины гибли, то возник матриархат…

— Это скучно, — вдруг сказала она. — Не извлекайте рациональных зёрен. И вообще, давайте забудем эту тему! Мне теперь всё ясно. Когда вы состаритесь, станете точной копией Петра Григорьевича.

— Вот как? — рассмеялся он и вспомнил запуск «летающих тарелок», однако не стал открывать секрета. — Куплю себе дельтаплан и буду летать!

— Шею не сверните! — заметила Ольга со знакомой тоскующей ноткой. — Кстати, как спина?

— Всякая болезнь как любовь: если о ней забыл, значит, всё прошло, — серьёзно заключил он.

— А вы любите свою жену? Или прошло?

— У меня нет жены. Я свободен!

— Это называется территориальный холостяк.

— Нет, правда, — улыбнулся Русинов. — Мы давно развелись, живём в разных местах… И как только разъехались, обоим стало хорошо.

Если она смотрела в глаза, то как-то особенно, профессионально, как врач, определяющий диагноз по цвету и состоянию радужной оболочки.

— Зачем вы обманываете? Я не понимаю мужчин, которые обманывают для того, чтобы поухаживать за женщиной. Какой смысл в этом? Желание показаться чище, привлекательней? Но чище было, если бы вы сказали правду. И тогда ваш… предмет не станет обольщаться…

— Я вам говорю правду! — слегка вскипел Русинов. — Почему вы не верите?

Ольга разломала, разворошила построенный песчаный домик-пещеру, утрамбовала песок, но тут же начала строить заново.

— Перед отъездом Пётр Григорьевич предупредил меня… чтобы я проявила осторожность. Он даже стал бояться, не хотел отпускать с вами.

— Интересно! То сам подталкивал, то стал оберегать! С чего это вдруг?

— Узнал, что вы женаты и очень любите свою жену.

— От кого? — засмеялся он. — Да как можно узнать об этом? Он что, в душу мне заглянул?

— Может, и в душу… Когда вы ездили в Ныроб, он сказал мне… Вы же посылали жене телеграммы?

— Посылал, но откуда это известно Петру Григорьевичу? — насторожился Русинов. — Я ему не говорил!

— Откуда-то узнал. И сказал, — песок под её руками уже подсох и рассыпался. — Но всё-таки посылали?

Русинов взял бутылку, сходил на речку и набрал воды. Почти всю вылил Ольге под руки, остальное — себе на голову.

— Кругом глаза и уши! Полный контроль! Ничего не скроешь!

— Я же говорила… Наверное, потому, что вы опасный человек.

— Боитесь меня?

— Боюсь, — не поднимая глаз, проронила она.

— Правильно делаете! — Он сел за её спиной и тоже начал рыть песок — просто яму. — Я причинил тут всем большой вред. Но клянусь, больше не причиню! Готов просить прощения, только не знаю у кого. Дурацкое состояние, когда приходится оправдываться!

— А вы не оправдывайтесь, — посоветовала Ольга. — Живите, и всё.

После сильных дождей, когда казалось, земля уже не принимает влаги, песок успел просохнуть на глубину ладони всего за сутки. Яма превращалась в воронку.

— Живите, радуйтесь, — продолжала она натянуто-весёлым голосом. — Смотрите, вода бежит, солнце светит, птицы поют, комары…

— Хотел вызвать сюда своего друга, — признался Русинов. — Мне одному сейчас не разобраться… Я никому здесь не доверяю, кроме вас. Но вы боитесь и тем более не верите. А это лето очень важное, может, нынче всё и решится! Вот приедем к вашему отцу, он тоже не поверит. Потому что я передам ему банку с вербным мёдом.

— При чём здесь мёд? — Ольга развернулась к нему. — Вы не перегрелись?

— При том, что мёд — моя визитная карточка, — объяснил он. — Одну такую банку я уже свозил в Ныроб, учителю Михаилу Николаевичу.

— Ну и что? Я его знаю…

— Ничего… Он выдал рекомендации отправить меня с пасеки к вашему отцу, выслать как опасный элемент. Ваш отец получит вербный мёд и сразу поймёт, как со мной поступить.

— Не может быть! Михаил Николаевич очень честный и интересный человек! У него восемь детей!

— Конечно, честный! У плохих людей столько детей не рождается, — заключил Русинов. — Только я здесь — лишний. И от меня хотят избавиться. Потому что знают, кто я, где работал и чем занимался.

— Я теперь понимаю, почему Пётр Григорьевич попросил меня не подпускать вас к дяде Коле, — неожиданно проговорила Ольга, — и вообще, присматривать за вами…

— А папа запретил упоминать имя Авеги!

— Знаете что! — Она подскочила. — Мы сейчас съедим этот мёд!

И не дожидаясь ответа, побежала к машине. Через минуту вернулась с банкой в руках.

— Хочу мёду! На пасеке не хотела, а сейчас хочу! — Она открыла банку, понюхала. — Как его много — на дух не надо, а когда мало, он такой вкусный! Берите ложку!

Вдвоём они едва осилили треть банки. Больше не влезало. Борода у Русинова слипалась, а у Ольги блестели грудь и купальник. Они ели, смеялись и нахваливали «визитную карточку».

— Мы не лопнем? — спросил Русинов.

— Нет! Только воду холодную пить нельзя… У меня идея! Мажьте меня мёдом!

— Зачем?

— Ничего не понимаете. Это же маска! Полезно для кожи!

Он с удовольствием обливал её мёдом из банки и растирал по телу. Она смеялась, доверчиво подставляясь под его руки.

— А теперь я вас оближу! — заявил он, когда Ольга была в меду с головы до ног.

— Извращенец! — крикнула она и помчалась по песку. — Развратник!

— От извращенки слышу! — Он побежал за ней, догнал и схватил за руку. Но Ольга выскользнула и покатилась по песку.

— Вот теперь облизывайте на здоровье! Русинов лизнул её руку, отплевал захрустевший на зубах песок.

— Не вкусная?! Какое горе! Сладкая, а не оближешь!

— Значит, буду смотреть на вас и облизываться.

Ольга привстала и погрозила пальцем:

— Но если вербный мёд — плод вашей, скажем, не совсем здоровой фантазии — будет стыдно перед папой! Вам будет стыдно!

— Пусть уж лучше будет стыдно!

Он начертил на песке таинственный знак — вертикальная линия с четырьмя точками.

— Вот ещё один плод фантазии… Видели где-нибудь?

— Видела, — она пожала плечами. — Знак снежного человека.

— Вы уверены?

— Мне один человек говорил, — призналась не сразу она. — Правда, немного прибабахнутый… Они по этим знакам ищут снежных людей.

Русинов не стал ничего объяснять, стёр знак и лёг на это место, лицом к небу. Ольга долго молчала, перебирая пальцами песок, затем решительно перевернулась, подставившись солнцу.

— Да ну их всех! Сплошная клиника! Я только солнышку верю!

А вечером они оба жестоко страдали от этой доверчивости. Сначала на плечах, спинах и бёдрах появились краснота и лёгкое, даже приятное жжение. Они последний раз выкупались уже на закате, чтобы успеть обсохнуть, и тем самым на некоторое время приглушили солнечный ожог. Ночевать решили в машине: Ольга опасалась, что ночью придёт Зямщиц. Русинов постелил Ольге на откидной кровати, а сам устроился на коробках рядом, раскинув палатку. Пока ещё двигался, ощущал лишь плечи и лопатки — палило от прикосновения одежды. Но стоило лечь, как огонь покатился по всей спине. Он потерпел несколько минут, не подавая виду, и начал раздеваться. Ольга ещё крепилась: мёд всё-таки защитил кожу и оттянул проявление ожога.

— Я спалился, — наконец признался он и сел. — Кажется, пошёл волдырями.

Она включила свет, осмотрела его, достала крем и густо намазала спину.

— А мне хоть бы что, — Ольга ощупала свои плечи. — Чуть-чуть только. Я же уралочка, меня солнце любит.

С полчаса Русинов лежал на животе, ожидая, что боль утихнет, да не тут-то было! Пожар разгорался сильнее, и, кажется, поднималась температура.

— Пойдём купаться? — вдруг предложила Ольга. — Холодная вода помогает…

Она не хотела признаваться, но когда возле воды скинула майку, Русинов увидел множество мелких пузырьков. Ледяная вода моментально остудила огонь и сняла боль. Окунувшись и отмахиваясь от комаров, они прибежали к машине и, мокрые, дрожащие, улеглись. Минут пятнадцать было совсем не плохо, и Русинову уже начали приходить мысли, навеянные тихой очаровательной ночью. Он потянулся и достал руку Ольги, замер, перебирая тонкие, безвольные пальчики.

— Верить никому нельзя, — внезапно упавшим голосом проронила она. Русинов смешался и отпустил её руку. Ольга застонала и села на краешек кровати.

— Сама виновата…

— О чём вы, Оля? — одними губами спросил он.

— Сгорела… Доверилась солнцу. Это от жадности.

Русинов выдавил на неё весь тюбик, но крем был обыкновенный, для рук, и почти не помогал. Они сбегали на реку и искупались ещё раз, а Русинов попутно принёс канистру воды. Сначала кропили ею друг друга, потом начали мочить полотенца и прикладывать к обожжённым местам. Среди ночи Ольга неожиданно рассмеялась, и он решил, что у неё начинается болевой психоз, истерика. Хотел уже надавать по щекам, но Ольга уняла смех и с трудом выговорила:

— Кому-нибудь рассказать… как мы с вами… ночевали… Ой, не могу!..

Холодного и мокрого полотенца хватало минут на десять, потом его приходилось переворачивать обратной стороной либо мочить. Русинов начал забывать о своей боли, а может, оттого, что всё время двигался, жжение пригасло и в голове посвежело. Он догадался принести из кабины и включить вентилятор. Поток воздуха, направленный на Ольгу, слегка задул пожар. Она задышала легче и расслабилась.

— Это оно из ревности с нами так… Чтобы и мыслей не было.

— Кто — из ревности?

— Солнце. От него не спрячешься и ничего не спрячешь. Русинов выжал над ней поролоновую губку, воздушная струя распыляла брызги, и Ольга тихо смеялась от блаженства. Постель её давно промокла, но от этого было прохладно и хорошо…

А ближе к утру у неё начался озноб. Он помог ей всунуть ноги в спальный мешок и застегнул его, оставив спину открытой. Ольга согрелась и затихла. Русинову показалось, что она уснула, однако через некоторое время нащупала в темноте его руку, подложила себе под щёку и попросила сонным голосом:

— Расскажи мне сказку. Только со счастливым концом.

— Я тебе уральскую сказку расскажу, — сказал Русинов.

— Уральские я все знаю, — пробормотала Ольга.

— Эту ты не знаешь…

— Ну, хорошо… А ты сочиняешь сказки?

Русинов рассказал ей, как заблудилась в горах семилетняя девочка Инга и как её вынес на плечах Данила-мастер. И как потом они через одиннадцать лет встретились у камня со знаком, пошли к Карне — Хозяйке Медной горы, спросили благословения и поженились.

Ему тоже хотелось, чтобы эта сказка была со счастливым концом.