Выехали после обеда и весь остаток дня ехали молча. Сычев па поджарой тонконогой кобылке шел передом. Его широкая спина в зеленом дождевике и островерхий капюшон, из которого черным клочком торчала борода, до самого вечера маячили перед Серегиными глазами. Коновод, пока тащились по чистой пойме реки, дремал на ходу, его фигура, подрагивая, клонилась к лошадиной шее, он сползал в седле чуть набок, кобыла тоже, словно в дреме, убавляла шаг, и когда казалось, вот-вот свалится человек на землю, Сычев дергался, просыпаясь, хлестал концом повода по конскому заду и ворчал: «У-у! Скотина! Спишь на ходу!» К кому это относилось, Серега так и не понял.

Серегин Доктор, раньше никогда не подававший признаков любопытства к молодым кобылкам, здесь вдруг, с самого начала пути, проявил безудержный интерес к стройной «особе» впереди. Вскинул тяжелую голову и шел уже не опуская ее, а иногда еще настораживался и неожиданно звонко и отрывисто ржал. Сычевская кобылка тоже выражала беспокойство и раза два пробовала пойти в рысь.

Серега обычно ездил, привязав поводья к седлу, тут же, из-за редкой прыти Доктора, приходилось держать сырой и скользкий повод в руках.

Ближе к вечеру свернули в редколесный распадок, и сонливость как рукой сняло. То и дело надо было уворачиваться от рогатых сучьев или отяжелевших от воды пихтовых лап. Паутинные нити, обросшие изумрудными мельчайшими каплями и оттого казавшиеся толщиной в хороший шнур, неприятно липли к лицу, висли на бровях и ресницах. Несколько раз Серегу окатило лавиной воды с густых вершин пихтача, и он, догнав Сычева, сказал:

– Давай ночевать. Нитки сухой нет… – и выжал берет, как тряпку.

Сычев медленно развернулся в седле, остановил коня и уставился на Серегу. Диковатые, словно не управляемые, глаза выглядывали из-под капюшона. Такие глаза бывают у человека, если нечаянно прервешь ход его глубочайших мыслей… «Тебе хорошо… Ты сухой, черт!» – подумал Серега, глядя на удобный (чем не палатка?) дождевик Сычева.

Наконец коновод сообразил, что от него хотят, быстро-быстро поморгал и сказал нехотя:

– Ночевать так ночевать… мне што… место только тут хреновое. Давай на горушку.

Доктор, почуяв кобылицу рядом, косил глаз и целился ткнуться ей мордой в шею.

– Уйди! – махнул длинным рукавом Сычев. – Ишь, приспичило!

Поехали рядом, и Серега услышал странный жулькающий звук, будто вода в сапоге…

– Что это? – спросил Серега.

– Селезенка екает.

– У кого?

– Не у меня же! – зло ответил Сычев.

Серега приотстал, придержав коня, и подумал: «Ну и жук. Будто мне хочется в такую слякость по тайге ломиться. Чего психует? За эту прогулку Жорин наверняка ему дополнительный наряд выпишет. Рвач. Набежали сюда как саранча, кроме как о рублях, ни о чем не думают. Едет в дождевике, получает больше меня да еще недоволен. Эх, народ!»

На горе остановились, расседлали коней. Сычев, пока Серега укладывал рюкзак с драгметаллом под седло, чтобы не замочило, достал длинную веревку и привязал кобылку к дереву. Доктор же, обрадовавшись свободе, буквально заплясал вокруг кобыленки. Она же нервно ржала, словно подсмеиваясь над неуклюжим ухажером.

Торопливо растянули тент, укосом на ветер, нарубили толстого гниловатого коряжника, натесали щепок со смолевого пня для растопки – запалили костер. Сычев, шурша дождевиком, с чайником в руках отправился искать воду. Серега забрался под тент, стянул штормовку, повесил ее на кольях у огня. Потом снял влажный свитер и, приладив его на длинном стволе сычевской берданки, стал сушить в вихре горячего воздуха над костром – так намокшая шерсть сохнет быстрее. От свитера валил густой пар, а на обшлагах свисающих рукавов шерсть с треском плавилась, сворачиваясь в шарики. Серега отдергивал берданку, стряхивал рукой рыжий налет с подпаленного ворса. В очередной раз спасая рукава и щурясь от дыма, Серега глянул в сторону и замер в неудобной позе. Там, где кончается свет и начинается увеличенная огнем махровая тьма, как изваяние возник Сычев. Пламя высвечивало его лицо и руку с чайником, будто он высунулся из темноты, как из-за черной занавески. Свет плясал на рябых щеках, а настороженные глаза смотрели на Серегу, следили за каждым его движением. Серега не слышал, когда Сычев подошел, хотя незаметно приблизиться на такое расстояние в гремящем, как жесть, дождевике очень трудно. Серега, привыкший считать себя в тайге как дома, обязательно должен был услышать или почувствовать приближение Сычева. Легкий холодок пробежал по и так уже промерзавшей спине. Неприятно вот так вдруг обнаружить, что кто-то за тобой наблюдает. Он сорвал свитер со ствола, бросил под тент берданку и развернулся спиной к костру. Сычев скоро подошел, деловито пристроил на поленьях чайник и грузно уселся рядом.

– Задубел, парень? – мирно спросил он.

– Есть маленько… – Серега натянул недосохший свитер.

Сычев достал пробный мешочек, приспособленный под кисет, и закурил. Терпко запахло махорочным дымком, и Сереге тоже захотелось покурить, хотя он и не курил.

Чай заварили купеческий, пачку на чайник. Но когда припахивающий распаренным веником бурый напиток разлили по кружкам и Серега, размешав сахар, приготовился отхлебнуть глоток, послышался вдруг тупой удар и резко, пронзительно в стороне заржал Доктор. Серега чуть не выплеснул чай на колени, а невозмутимый Сычев прокомментировал:

– Как она его, а! Не дается, тварь. Вишь, время не пришло.

Громко расхохотался и добавил:

– Торопиться-то к чему? Всему свое время!

Отставил кружку, достал пару банок тушенки и, пропоров ножом отверстия в крышках, поставил в костер. «Ну и охранника мне подсунули, – подумал Серега, разглядывая короткопалые грязные руки Сычева. – С таким только и возить золото по тайге… Что от кого охранять – неизвестно».

– На чаю до утра тоскливо будет, – объяснил Сычев, показывая на банки, и неожиданно спросил: – Ты-то женатый или нет?

– Женат, конечно, – ответил Серега.

– И дети, поди, есть? – сощурил угрюмые глаза Сычев,

– Нет еще.

– Это хорошо! – обрадовался коновод. – Морока с ними потом будет. Жена-то где живет? В поселке небось?

– В Красноярске. Студентка она еще, на пятом курсе.

– А-а! И это хорошо. Тут-то она с тоски бы… того, а там ниче, люди вокруг все-таки. Помогут как-никак, утешат, если что…

– Да мы переписываемся часто. Она и не скучает. Обещала приехать скоро.

– Никудышная работенка у вас. Да и опасная.

– Кому как! – рассудил Серега. – А нам с женой нравится.

– Болтайся по тайге туды-сюды, – продолжал Сычев. – С золотом еще… Народ разный тут шастает… А много везем-то?

– Пуд. Народ спокойный. А потом, ты же не так просто со мной поехал, а для охраны…

Сычев, выхватывая горячие банки из костра, буркнул:

– Знаю. Приходилось уж охранять. Зарплату на рудники сопровождал.

– Тем более!

Разговорился молчун Сычев, и Сереге стало спокойнее. «Вид у него свирепый, а так мужик ничего», – выбирая куски мяса из банки, думал Серега… А коновод все рассказывал и рассказывал. То про Колыму, где он жил с одной бабой и сына завел, да сволочь баба не уберегла, помер мальчишка. И о том, как падал однажды на вертолете, не разбился, правда, но с тех пор больше не летает на них, потому и подался в коноводы. И как однажды, когда работал в другой партии, вез продукты на двух лошадях и, пока разыскивал в тайге отряд, – сам съел половину, а вторую половину угробил, выкупавшись в реке. А тот несчастный отряд полтора месяца на двух вертолетах искал, в свою очередь, Сычева с караваном. Серега, увлеченный рассказами, спросил, показывая на синюю рябь по лицу:

– А это… откуда?

Сычев нахмурился, погладил пальцами рябую кожу на щеке, вздохнул и нехотя сказал:

– Да было дело… Угольной крошкой в шахте посекло.

И замолчал. За весь вечер слова не сказал. После ужина вынул кусок тряпки, долго и старательно чистил берданку, смазал затвор и зарядил.

– С нее на три метра с подбегом… – попробовал разговорить Сычева Серега. Но тот стрельнул глазами в его сторону и промолчал.

Дождь усиливался. А недалеко, раскатисто и тревожно, ржали лошади.