Сергей Алексеев
Долина смерти
* * *
Чистилище это называлось аттестационной комиссией, заседало в бывшей Ленинской комнате и, должно быть, поэтому члены ее выглядели как один общий собирательный портрет Ильича: кто хмурил бровь, читая газету, кто хитровато щурился, взирая на жертву, к этому случаю обряженную в мундир с погонами, кто улыбался, задумчиво и мечтательно черкая по бумаге. И всех мучила жажда, поскольку заседатели слишком часто прикладывались к стаканам, потягивая боржоми.
Вообще-то на такой комиссии, попросту говоря, «рубили головы» оперативному составу, и Поспелов напоследок думал не о судьбе своей, не о прошлом и будущем, а о своих «палачах». Команда в общем-то была знакомая, почти с каждым когда-то приходилось сталкиваться по службе, однако после десяти минут наблюдения выяснилось, что управляет ею не председатель в чине генерал-лейтенанта, а коренастый живчик из администрации президента. Несмотря на молодость свою, он, как опытный кукловод, дергал ниточки, и окружавшие его матерые полковники, прожженные разведчики и контрразведчики, поднимали руки по его команде.
Безответными к его замечаниям оставались лишь два человека прокурор, по долгу своей службы, и непосредственный начальник Поспелова, сухой и колючий от недосыпа полковник Луговой. Правда, члены комиссии пытались создать видимость некоего суда, копались в причинах выдвинутых обвинений, а генерал от ветеранов даже возмутился, что старший разведчик майор Поспелов за десять лет службы шесть раз представлялся к орденам, но ни разу не был награжден. Однако невзрачный с виду и могущественный куратор от президентской администрации и его урезонил, обернув обыкновенную несправедливость в заслугу вышестоящего руководства. Тут с ним даже прокурор согласился, заявив, что над аттестуемым офицером висит рок и ему никогда не следует брать в руки оружие: что ни операция, то труп, а то и не один… Комиссия осталась совещаться, а Поспелова отправили ждать приговора, и он с удовольствием покинул чистилище, переглянувшись с Луговым — тот делал знак не уезжать.
Он и сам чувствовал этот рок, повисший над ним чуть ли не с первого года службы. Иногда до физического ощущения дыхания в затылок, навязчивого желания оглянуться. Обычно после операций, которые заканчивались перестрелкой и трупами, прокурор являлся к Луговому и молча садился за приставной стол, выкладывая пока еще тощую папку.
— Что? — угрюмо спрашивал Луговой. — Наш пострел и здесь Поспел?
— Ваш Поспел и здесь пострел, — поправлял его прокурор. — Вот заключение баллистической экспертизы…
Бывало, при задержании вооруженных группировок палили все опера, но извлеченные потом медиками пули оказывались выпущенными из оружия Поспелова.
Несомненно, это был рок и прокурор знал, что говорил, ибо за свои сорок пять лет доживал вторую жизнь. Когда-то он считался классным военным летчиком, пилотировал сверхзвуковые истребители-перехватчики и, побывав на небе, должно быть, узрел оттуда, что всяким человеком управляет судьба и случается с ним то, что на роду написано. Говорят, он катапультировал над Саянской тайгой после отказа двигателя, несколько дней блуждал по горам, сильно обморозился и, получив «белый билет», закончил юридический и подался в прокуратуру.
Судьба дохнула ему в лицо саянским морозом, а Поспелову — зноем неожиданно жаркого лета в Брянской области, где два года назад он завершал операцию с торговцами оружием.
Все тогда было спланировано и отработано, оперативная информация поступала каждые полтора часа, контролировалось не только передвижение «объектов», но даже всякий человек, случайно вошедший с ними в контакт. Рискованным и опасным этим бизнесом занимались не самодеятельные бандюги, по какой-нибудь очередной амнистии выпущенные на свободу, а почти профессионалы — уволенные из армии офицеры самых разных родов войск вплоть до пограничных, к тому же некоторые из них прошли Афганистан. Эти знали, как перевозить свой товар чуть ли не через полстраны, обходя все посты и заслоны, умели маскироваться, имели представление об агентурной работе спецслужб и милиции, отлично владели системой связи.
Судя по оперативной информации, неприметная рыботорговая фирма, организованная частными лицами, прогнала уже две машины с оружием из Прибалтики в район Северного Кавказа.
Сейчас же по дорогам через Белоруссию двигался целый караван — три КАМАЗа-морозильника с оперативным сопровождением из двух легковых машин с транзитными номерами, которых, якобы, перегоняют из Германии. Летучий этот эскадрон одновременно вел и разведку безопасности трассы, и прикрытие тыла, и мог, при необходимости, вступить в бой с группой захвата, чтобы дать возможность каравану рассеяться и скрыться: в изрядно потоптанных, но свежепокрашенных «Жигулях» пятой модели находилось по четыре вооруженных человека — и тоже все бывшие защитники Отечества. О том, что морозильники сопровождает эскорт, стало известно незадолго до завершения операции; по всей вероятности, «эскадрон» приставили уже на дорогах между Минском и Гомелем, а захват каравана планировалось провести на подъезде к городу Новозыбкову, уже на российской территории, где вставшие на ночную стоянку КАМАЗы вместе с оружием должны были перейти в собственность покупателя. В морозильниках, в каждом третьем ящике, в ледяные глыбы из скумбрии были вморожены автоматы, патроны в цинках, гранаты к гранатометам, запаянные в пластик, противотанковые мины — даже по самым приблизительным подсчетам хватило бы вооружить пару батальонов.
Настоящий продавец этой партии товара сидел в одном из прибалтийских государств и, видимо, очень высоко, поскольку разведка российских спецслужб пока не могла прорвать завесы многочисленных официальных прикрытий. Прокручивать такие сделки простой смертный и даже очень богатый человек был просто не в состоянии, чувствовался государственный уровень. Но покупатель оружия был налицо, с необходимой суммой денег в долларах, с кипой отлично изготовленных документов на автомобили и груз и крепко сколоченными легендами на предмет своего продвижения в сторону Кавказа. В прошлом он тоже служил офицером в группе войск в Монголии и после ликвидации базы и увольнения стал переправлять оставшееся на складах оружие на тот же Кавказ, только через Казахстан. Одним словом, был уже профессиональным торговцем смерти с четырехлетним стажем и эта сделка для него казалась даже мелковатой, ибо ему случалось продавать из Монголии артсистемы и бронетехнику. Правда, в роли покупателя он выступал в первый раз. И в последний, поскольку сейчас сидел в оперативной машине Поспелова, пристегнутый наручником к специальной скобе.
Брать караван предполагалось в три часа десять минут на ночной стоянке, без особого шума и перестрелки, когда к утру притупится бдительность охраны и когда покупатель при расчете войдет в прямой контакт с продавцами: Поспелов с группой захвата из шести человек входил в «свиту» покупателя.
По последней перехваченной радиосвязи продавцы подтвердили этот план купли-продажи. Только умолчали о двух машинах сопровождения, вероятно, желая подстраховаться. Отслеженный наружным наблюдением «эскадрон» сильно осложнил задачу, требовались дополнительные силы, чтобы блокировать легковушки с пассажирами, отсечь их от стоянки и не допустить огня в спину. До развязки остается полтора часа. Морозильники уже на стоянке, и их водители доедают жареную рыбу и пьют чай. Любое промедление, смена места захвата — и можно упустить продавцов.
Наружка докладывала, что один «жигуленок» с транзитными номерами стоит сейчас на обочине в полукилометре от морозильников, тем самым контролируя тыл, а другой, красный, медленно движется в сторону Новозыбкова: что скажешь, разумно несут свою службу! Блокируй одного сразу же будет тревога и непредсказуемые последствия.
Решение подсказал сам покупатель, пришлось поделиться с ним информацией об «эскадроне».
— Я так работать не привык, — сказал он. — Только система постоянного радиообмена с контрольными фразами и полное доверие. А если прибалты хотят меня «прокатить»?
Я передаю деньги, а нам в спину стволы?
Покупатель отрабатывал свое право на жизнь, готов был сотрудничать на любых условиях и делал это старательно, инициативно — хорошо иметь дело с профессионалами в любой сфере.
— А ты продавцам так и скажи, — заявил Поспелов и подал ему радиостанцию. — Объясни им, как привык работать.
Он и объяснил, на что получил ответ от продавца, что уважает привычки (эти партнеры работали не в первый раз и знали друг друга в лицо), однако сопровождение все равно не уберет, поскольку еще на въезде в Белоруссию ощутил неясное пока предчувствие опасности. Оставалось единственное брать «легкую кавалерию» за пять, максимум восемь минут до сделки. И так, чтобы не успели дать сигнал тревоги.
За двадцать минут до назначенного часа Поспелов приказал по радио занять снайперам свои позиции в районе автостоянки, предупредил наружное наблюдение и выехал на трассу. Дорога была почти пуста, редко, в обе стороны, погромыхивали тяжелыми грузовиками дальнобойщики. Самое нежелательное сейчас, если кто-либо из них вздумает встать на ночлег рядом с морозильниками и таким образом помешает снайперам по сигналу расстрелять колеса КАМАЗов, да и вообще ни к чему лишние люди на месте операции. Опасаясь утечки информации, решено было не предупреждать местную милицию и ГАИ — береженого Бог бережет. Где-то впереди оперативного микроавтобуса двигался грузовичок «газель» с наружкой, сидящей на хвосте красного «жигуленка», а со стороны Новозыбкова из «волги» вели наблюдение за второй машиной охраны. По графику они должны были совершить «рокировку» через восемь минут, разъехавшись в километре от стоянки, успеть поменять автомобили на другие марки и выходить уже на «боевой курс».
Через четыре минуты Поспелов попросил сбавить скорость, потому как впереди замелькали задние огни «газели». И почти сразу же последовало сообщение наружки: «жигуленок» начало кидать по дороге, и он резко затормозил и встал возле «шевроле», неожиданно появившегося на обочине.
В этот миг он и ощутил то самое жаркое дыхание судьбы…
Наружка, естественно, проскочила мимо, то же самое пришлось бы сделать и Поспелову, оставив негласную охрану продавцов у себя в тылу, но, подъезжая к силуэтам машин на дороге, микроавтобус неожиданно бросило на встречную полосу.
Едва удержав его на асфальте, водитель вынужден был затормозить — оба левых колеса оказались пробитыми во многих местах и шины спустили мгновенно. Едва не врезавшись в «жигуленка», машина остановилась, и в тот же миг у передних дверей выросли две фигуры в спортивных костюмах.
— Как вам не повезло, мужики! — весело сказал тот, что оказался возле водителя. — Сразу два! А вон и третье спускает.
— Хорошо тому живется, кто с колесами… ну? — спросил другой, заглядывая в кабину сквозь опущенное стекло. — Как будет в рифму? Стихи сочинять умеешь?
Это были натуральные разбойники с большой дороги, только нынешние выходили на промысел не с топором за опояской, а с «калашом» под спортивной курткой. И грабили они счастливчиков, купивших машины за рубежом: опознавательный знак — транзитный номер на стекле… А чтобы остановить их, рассыпали по асфальту нарезанную кусками колючую проволоку.
Возле «жигуленка» стояли трое, переговаривались с пассажирами, должно быть, торговались. Ситуация была непредсказуемой, дикой, хотя и возникшей естественным путем, волею судьбы. Негласная охрана продавцов прекрасно знала, на какой машине приедет покупатель, и наверняка имела инструкции отслеживать ее, но если «шевроле» с разбойниками и «эскадрон» в сговоре и сейчас разыгрывают спектакль, то сейчас они навалятся все вместе. Откуда им знать, что в кейсе вместо денег — прилично выполненные «куклы». А в микроавтобусе — группа захвата, ряженная под шоферюг.
Медлить было нельзя, но и торопиться опасно!
— Включи-ка свет в салоне, горемыка! — весело попросил водителя разбойник.
— А глаза не заболят? — съязвил тот, ожидая сигнала от Поспелова.
— Посмотреть хочу, что это ты там везешь? — засмеялся «спортсмен» с большой дороги. — Вон как рессоры просели…
И для убедительности выставил ствол автомата из-под куртки.
— Да включи, пусть посмотрят, — вальяжно, с ленцой проговорил Поспелов и в тот же миг прижал горло разбойника к торцу приспущенного стекла дверцы. Надавил, и сквозь хрип услышал отчетливый хруст гортани. Водитель удерживал своего «спортсмена» за шею локтевым сгибом, однако придавить сильнее мешал автоматный ствол. За спиной через заднюю дверь срочно десантировалась группа захвата.
Можно было этих двух устранить без шума! Стоящих у «жигуленка» разбойников слепили фары микроавтобуса. Но в «шевроле» оказался еще один, который видел, что происходит у дверцы, за которой сидел Поспелов. Этот «запасной» выскочил наружу и закричал, поднимая руку. Казалось, выстрел ударил в лицо, но пуля щелкнула в лобовое стекло, осыпая брызгами осколков. Не теряя из виду троицу возле «Жигулей», Поспелов выпустил голову разбойника и вывалился наружу. Грабители среагировали молниеносно по микроавтобусу полосонула очередь. А в салоне оставался покупатель, прикованный к скобе!
И в тот же момент по разбойникам открыли огонь из «Жигулей» и кто-то из группы захвата.
Поспелов начал стрелять в последнюю очередь, причем из пистолета и неудобного положения — перекатываясь по обочине. Бил в разброс по фигурам разбойников и охранников, головы которых хорошо виднелись в салоне «жигуленка», насквозь просвеченного фарами микроавтобуса. Обойма вылетела в пять секунд, и пока он перезаряжал пистолет, группа захвата уже была возле красной «пятерки», рвала двери, ныряла в салон через проемы опущенных стекол. Поспелов заскочил в микроавтобус — к счастью, покупатель остался живым, без единой царапины. А через минуту один из оперов доложил: в «Жигулях» все четверо убиты наповал, из шестерых «спортсменов» с большой дороги в живых осталось двое — те самые, что подошли к микроавтобусу и не попали под пули.
В тот момент некогда было не то что разбираться, но и думать, от чьих рук в считанные секунды боя навалено столько трупов. В голове Поспелова вертелась жгучая и одновременно холодящая мысль: успела негласная охрана предупредить своих коллег о внезапном нападении разбойников или не успела?
Потом оказалось, успела! И это было на руку: на помощь своим уже неслась вторая машина «эскадрона», а на автостоянке с морозильниками пока не ощущалось никакой тревоги — так докладывала наружка. Теперь предстояло изо всех сил лететь к продавцам, оставив засаду возле машин со спущенными колесами. В разбойный «шевроле» втиснулось пять человек из группы захвата, считая Поспелова, шестым — покупатель. Приближаться на незнакомой, неизвестной продавцам машине к стоянке было опасно, а предупредить их значит вызвать еще большую настороженность, сорвать срок и место операции, а до назначенного часа остается семь минут.
Разумеется, оставшаяся от «эскадрона» негласная охрана сама доложит продавцам о стычке на дороге, но это произойдет позже, когда покупатель со свитой будут уже на стоянке: по расчету второй «жигуленок» прибудет к своим на выручку не раньше трех часов пятнадцати минут. К этому времени команда «водителей» с морозильников должна лежать в наручниках…
От раскаленного за день и не остывшего еще асфальта несло жаром как от печи, горячий ветер иногда бил в лицо, напоминая о дыхании судьбы. Последний радиообмен между покупателем и продавцами состоялся в три часа шесть минут все еще было в порядке! Но буквально через минуту наружка доложила: КАМАЗы на площадке одновременно запустили двигатели!
Пришлось рискнуть и «возмутить» покупателя.
— Нахожусь в пределах видимости, — сообщил он. — Что там стряслось у вас?
— Не приближайся, — предупредили продавцы. — Проезжай мимо, встреча не состоится, неприятности у моих людей. Оставайся на связи. Условия новой встречи сообщу.
Поспелов подал сигнал снайперам — дырявить колеса, приказал выключить на машине все освещение. На стояночную площадку вкатились в полной темноте, КАМАЗы включили фары и высветили «шевроле» в самый неподходящий момент когда группа захвата выпрастывалась из тесного салона, раскатываясь по горячему асфальту.
Не зря сказано — человек предполагает, а Бог располагает… Запланированная бесшумная операция превратилась в обыденную, злую перестрелку с последующим штурмом грузовиков. Из шести продавцов, бывших на морозильниках в качестве сменных водителей, живыми удалось взять только двух. И то один был ранен в лицо, а второй отлежался на полу кабины и сдался сам, поскольку являлся агентом спецслужбы России и на такой случай имел соответствующие инструкции… В схватке на автостоянке Поспелов не расстрелял и магазина.
До этой операции с торговцами оружием старшего разведчика Поспелова не считали каким-то особо выдающимся стрелком. Однако после нее, несмотря на секретность проверки, проводимой спецпрокуратурой, потянулась неприятная слава человека, который якобы умышленно не берет преступников живыми. Этакий мститель, разуверившийся в законах и правосудии… А он вовсе и не собирался мстить тогда, но отчетливо ощутил, как его рукой водила судьба: из двенадцати убитых в перестрелках во время операции девять получили смертельные ранения от пуль, выпущенных из пистолета Поспелова…
Самолет Ан-2, наполненный пожарной десантурой, взлетел с базы у села Покровского в половине десятого утра и лег на курс в зону патрулирования. Лето в Карелии стояло жаркое, сухое, за целый месяц не брызнуло ни одного дождя, и пересохший подстил в лесах напоминал хлебную корку каравая, только что вынутого из печи.
Дороги и проселки перекрыли для движения, существовал запрет выходить или выезжать в лес, однако такие меры помогали плохо: вездесущие туристы лезли в сопки, минуя заслоны. Пожар мог возникнуть не только от оставленного костра или брошенного окурка, но и от пустой бутылки, на солнце действующей как увеличительное стекло.
Карелия пока не горела и потому авиалесоохрана занималась только патрулированием и отловом нарушителей-туристов. Весь световой день — а он был длинным! — две группы парашютистов, сменяя друг друга, часов по шесть болтались в воздухе без посадок и обеда. Самолет дослуживал свой век, прилично вибрировал, однако считался еще крепким, ротому что двигатель и контрольная аппаратура вы работали лишь половину моторесурса, а древний фюзеляж в этом году покрасили в броский красно-синий цвет. Привыкшая к нищете десантура, бывало, летала на таких обломках, что этот казался надежным и незыблемым, как русская печь. Парашютисты — а их было шестеро в группе, — после пятнадцати минут полета соловели и, расстелив спальные мешки на полу, укладывались вповалку. Бодрствовали всего два человека пилот и летчик-наблюдатель, да и те по очереди кемарили в своих креслах, если над сопками висело ясное безоблачное небо.
В десантуру обычно попадали бывшие солдаты из ВДВ, молодые парни из местных, еще не потерявшие вкус к опасности, своеобразную романтику прыжка; само тушение пожара как бы отступало на второй план, являлось делом земным, крестьянским, где надо пахать часов по двадцать в сутки в прямом смысле, отбивая очаг возгорания от живого леса «минеральной» полосой. Когда начальство подбрасывало взрывчатку, упакованную в пластик, как сосиски, отбивали минполосы быстро и со вкусом, а больше прорубали широкие просеки, рыли лопатами или пускали встречный пал.
Всего-то и удовольствия было — минуты три-четыре, пока летишь над тайгой под пестрым ярким куполом, причем удовольствия тщательно скрываемого, поскольку щенячий восторг не котировался и мог стать причиной унижений и насмешек среди бузотеров и горлопанов. Ловить «кайф» от прыжка позволялось втихушку.
И все его ловили. При всем каторжном труде, парашютистов считали лодырями и бездельниками: полетают пожароопасный период летом месяца два, прыгнут раза по четыре-пять, а остальное время лежат, водку пьют, дерутся с местными парнями, в карты рубятся, ножи, топоры, пилы, кайлы и даже ломы метают в стены своей конторы — болезненный атавизм, оставшийся после службы в ВДВ: метать все, что втыкается. И зарплату получают каждый месяц без задержек. На зиму так вообще расползаются по своим семьям и лежат уже до весны. И стаж у них идет, как на фронте, — год за два…
Они же славы о себе и не собирались развенчивать, спали себе по-братски, бок к боку в одной зыбке, висящей под небом, сопели, храпели, причмокивали, не мешая тем самым друг другу, ибо от моторного рева все равно ничего не слыхать. Сейчас двое из них — старший группы Лобан и Азарий, двухметровый парень, вес которого едва выдерживал основной купол, — были с перепоя, поэтому часто вставали воды попить; Паша недавно женился, проходил испытания медовым месяцем и на патрулировании спал беспробудно; трезвенник Тимоха этой ночью перекладывал печь у себя дома, точнее, ломал старую, и к работе даже сажу не успел отмыть на руках, так и дрых; молодняк — Шура с Игорем, еще армейские тельники не доносившие, приперлись на базу под утро с дискотеки в сельском клубе. Успели поплясать, помахаться, снять девочек-десятиклассниц и нацеловаться так, что и во сне продолжали обнимать парашютные сумки и чмокать оловянными губами.
Начальник базы лесоохраны летнаб Дитятев тоже придремывал в пилотском кресле, приоткрыв форточку, но уже по причине другой, профессиональной, оправдывая поговорку «спит, как пожарник». Пока небо было чистым и светлым горизонт, машиной управлял молодой пилот Леша Ситников, который еще не налетался после училища, не насмотрелся на затаеженные сопки сквозь блистающий круг винта и душа его еще не накричалась, сдавленная восторгом лечу! Мать ее так, лечу ведь, лечу!
Дитятев в тридцать семь лет готовился на пенсию и потому штурвал принимал, только когда на горизонте замечался сизый дымок. А вообще-то он и во сне уже видел себя «новым русским», поскольку собирался открыть частное предприятие по производству мебели из ценнейшей карельской березы и мелкослойной сосны. У него уже и станки стояли в сарае базы, закупленные в Финляндии, и лесу заготовлено полтысячи кубометров, который теперь выдерживался по дедовской технологии.
Только бы долетать последний сезон…
Шел пятый час патрулирования, пилот Леша подустал смотреть на горизонт сквозь темные очки и не сразу увидел со стороны своего командирского борта некий круглый плоский предмет, будто расстеленный на лысой вершине сопки. Было до него километров семь, и потому отчетливо просматривались лишь контуры и сероватый металлический блеск, будто от крыши из оцинкованного железа. Заинтересовавшись, Леша повернул машину к сопке. После разворота солнце оказалось за спиной и его лучи ударили в предмет, причем свет отражения был настолько сильным, что пилот схватил «зайчика», как от сварки. В тот же миг повсюду до самого горизонта заплясали световые пятна и набежала слеза. Леша толкнул дремлющего летнаба, сказал по переговорному устройству:
— Гляди, что это там? По моему борту?
Дитятев открыл глаза, привычным взором обвел пространство.
— Фигня какая-то… Зеркало, что ли?
— Ничего себе, зеркало! Полета метров, — засмеялся пилот. — Смотри, смотри, она еще и распускается!
— Металлизированный полиэтилен, — определил летнаб. — Классная штука, если толстый. Палаток можно нашить!.. А тут на целый ангар хватит!
— Да ты гляди! — заливался от восхищения Леша. — Она же распускается, смотри! На цветок уже похожа!
— Да это же туристы! — ахнул Дитятев. — Вон, бегают!.. Лешка, давай на боевой!
А сам подозвал из пассажирского салона старшего группы: шли обратным курсом, поэтому можно было выпустить двух-трех парашютистов, чтобы собрали этот полиэтилен и составили протокол. Половина штрафа отчислялась непосредственно группе, а сумма его со всеми накрутками была просто драконовской. Если там внизу отдыхала богатенькая дикая турбанда — эвон, полсопки затянули пленкой! — можно заработать самим, дать немножко Родине и наказать нарушителей.
Старшой Лобан натянул наушники СПУ.
— Сначала им депешу с разъяснением, — мудро сказал летнаб. — Чтоб потом в суде, курвы, не вертелись.
Старшой проспался, глаза опухли от выпитой воды. Он обладал уникальным здоровьем и феноменальными способностями тибетских монахов сказывалась восьмилетняя работа в десантуре. Лобан усилием воли понижал артериальное давление после пьянки, когда наутро врач проводил осмотр перед вылетом, регулировал частоту пульса и хвастал, что сможет остановить сердце, если, конечно, захочет. Хвастун и трепло он был великое, наврать мог что угодно, и все на голубом глазу, но эксперименты со своим организмом и вправду проводил блестяще. Доктор нюхал жуткий перегар, видел красные похмельные очи старшего группы и никак не мог снять его с борта. Лобан уже начинал страдать комплексом пьющего человека и в трезвом состоянии проявлял беспредельную инициативу, деловитость и сообразительность.
— Слушаю, шеф!
— Вымпел к бою, — распорядился летнаб.
Старший группы приготовил пластиковую бутылку с листовкой, с привязанным к ней грузом и длинным хвостом кумача, пристегнулся фалом и, пробравшись к выходу, распахнул дверь. От ветра вся команда проснулась, завертели головами, щурились на свет. Дитятев взял управление на себя, сделал разворот и пошел чуть ли не в пике на сверкающий предмет.
— Никакой это не полиэтилен! — вдруг сказал пилот Леша. — Смотри, он же в клеточку! А это не наука какая-нибудь?
— Откуда здесь наука? — буркнул летнаб и подал сигнал готовности Лобану.
Блестящий круг пронесся внизу и в наушниках вякнул старший группы:
— Вымпел пошел! — Приготовь Тимоху! — распорядился Дитятев. — Да чтоб ручку взял!
А то опять углем протокол напишите!
Он заложил круг, зашел на объект от солнца и положил машину на боевой курс. Это была испытанная и продуктивная тактика — сначала выбросить одного десантника вроде бы с пристрелочным прыжком и улететь из зоны видимости турбанды. А когда она, увидев единственного десантника, обнаглеет или рванет в бега, высыпать ей на голову еще двух-трех. А в протоколе отметить, что во время задержания оказали сопротивление — штраф автоматически увеличивался вдвое.
Тимоху обряжали всей командой, натягивали специальную защиту, чтобы прыгать на лес, застегивали лямки, проверяли подвеску, охлопывали и оправляли, таким образом сочувствуя товарищу. Летнаб знал, что делает Тимохе подлянку: у него дома печь разобрана, грязь в избе, жена Ольга запилит. На базу-то он вернется не раньше чем через сутки! Но трезвенника Тимоху невозможно было подкупить, напоить, а значит, нарушителям не избежать протокола. Он был настойчив и привязчив хуже самого зловредного мента.
Приближаясь к лысой сопке, Дитятев вдруг обнаружил, что блестящий предмет сильно потемнел, налился свинцовой серостью и стал медленно сокращаться. А рядом уже не было ни одной человеческой фигурки. Разбежались они, что ли? Но почему тогда так быстро уменьшается площадь круга?
— Тимофей, пошел! — приказал летнаб, и дождавшись, когда парашютист сиганет в открытую дверь и откроет купол, передал управление пилоту, взял радиостанцию «Комарик» — портативный прибор, умещающийся в руке.
— Ну ты и удружил, шеф! — первым делом передал свою обиду Тимоха. — Я только печь разломал…
— Постараюсь сегодня пригнать вертушку, — пообещал Дитятев. — Что там под тобой?
— Хрен знает… Ничего!
— Как — ничего? — самолет ушел к соседней сопке и теперь делал правый разворот — задний план был полностью закрыт.
— Ни дыма, ни огня… И на кой ляд ты меня выпихнул?
Похоже, Тимоха еще не проснулся и предмета на земле не видел.
— Смотри, там полотнище такое блестит и люди бегали, — указал летнаб. Ищи их и рисуй протокол.
— Лысина пустая, шеф, — через минуту сообщил Тимоха. — Хорошо вижу… Даже ягель не тронут.
Пилот Леша развернул машину, и Дитятев увидел купол Тимохи, медленно плывущий над сопкой. Вершина ее действительно оказалась чистой…
Десантура таращилась в иллюминаторы.
— Где же эта хреновина? — возмущенно спросил Леша. — Растаяла, что ли? Оптический эффект?
Внезапно с опушки лысины повалил густой багровый дым, прорезался всполохами белого огня, словно замедленный, ленивый какой-то взрыв. И сразу же вспыхнули крайние деревья от корня до макушек.
— Вот тебе и оптический эффект, — недовольно сказал Дитятев. Вызывай базу!
Подожгли, суки! А что еще!
Купол Тимохи все еще болтался в воздухе, словно приклеенный к голубому небу.
Умышленные поджоги в пожароопасный период случались часто за последние годы, особенно на нефтепромыслах Тюмени и в Якутии, куда карельскую десантуру гоняли в командировки. Несколько раз огонь вспыхивал вот так же, на глазах у патруля, видны были и сами поджигатели, их машины и моторные лодки, но поймать никого не удавалось. Хотя по сигналам лесоохраны на место происшествия немедленно вылетали бригады ОМОНа и спецгруппы ФСБ, блокировали районы, прочесывали окрестности злоумышленники всякий раз уходили безнаказанными.
— Лобан, готовь всю группу! — распорядился летнаб и позвал по «комарику» Тимоху. — Теперь-то что-нибудь видишь?
— Да пусто кругом, на что смотреть-то? — недовольно отозвался тот.
— Пусто? Сейчас задницу поджаришь! Развернись на север!
— Развернулся, и что?
— Огонь видишь?
— Ну и шуточки у тебя, шеф! Кончай травить! При на базу и гони вертушку! — разозлился Тимоха. — Что в самом деле-то?..
— Смотри лучше-то! Глаза разуй! — закричал Дитятев.
— Я смотрю, на какую бы сосну повеситься, — невозмутимо отозвался парашютист. — Внизу курумник — ноги сломаешь. Мне твои дрючки слушать некогда, привет!
— Чего он, ослеп?! — возмутился летнаб.
— Шеф, связи с базой нет, — вместо ответа сказал пилот Леша. — По всем каналам жуткие помехи.
— Как всегда, не понос, так золотуха! — ругнулся Дитятев. — Ложись на боевой, я пошел выпускать группу.
Деревья на опушке полыхали ярко, со странным белым дымом: похоже, горела какая-то химия. Тимоха на миг скрылся в облаке вместе с куполом и, когда вновь открылся взору, то уже висел на высокой, разлапистой сосне, накрыв парашютом половину кроны. Причем рядом с горящими деревьями!
— Он что? Крыша поехала? — тыча пальцем в иллюминатор, прокричал Лобан. Сожжет купол!
Иногда от лени, чтобы не ползать по каменистой тайге с грузом, десантура норовила приземлиться поближе к очагу. Тимоха же вконец обнаглел! И в самом деле, от излучения парашют мог вспыхнуть в любой момент. Или сплавиться, скомкавшись и расползаясь дырами. При нынешней бедности на счету был каждый купол, со складов подопревшее старье вытаскивали…
Самолет шел уже по боевому курсу, в салоне вспыхнул световой сигнал, включенный по расчетному времени, и десантура столпилась у открытой двери, тяжелая, толстая от снаряжения, неповоротливая. Первыми прыгнули молодые Шура с Игорьком, за ними молодожен Паша и тяжелый Азарий — машина сразу подпрыгнула вверх на несколько метров. Последним сиганул Лобан.
Летнаб затворил дверь. Со следующего захода следовало выбросить «мабуту» на грузовом парашюте и мешок с продуктами на стабилизации. Он придвинул груз к двери, зацепил карабином вытяжной фал. В этот момент заработал «комарик».
— Шеф! Шеф! Ну, блин, какая тут потеха! Человечки какие-то бегают! с восторженным страхом закричал Тимоха. — Мужички! В скафандрах!
— Где бегают? — бросаясь к иллюминатору, спросил летнаб.
— Подо мной! Метр с кепкой! Зелененькие! Я с дерева не слезу!
— Ты что, перегрелся? — вдруг заорал Дятитев, отчего-то мгновенно покрывшись испариной и одновременно гусиной кожей. — Тима? Тимофей!
Земля больше не отвечала. Летнаб втиснулся в кабину, взял управление.
— Вызывай базу!
— Связи нет, постоянно вызываю, — Леша почему-то слегка побледнел, верно, первый раз в острой ситуации попал в зону радионепроходимости и вместе со связью терял присутствие духа.
— Сейчас будет! — Дитятев потянул штурвал на себя и прибавил оборотов. Стрелка высотомера поползла вверх. Пока набирал высоту, заметил, как десантура один по одному развешивалась на деревьях вдоль опушки — тоже не хотели далеко улетать от пожара. Связи не было и на тысяче метров, помехи, кажется, сгустились еще больше, в наушниках стоял сплошной раскатистый треск, как во время грозы. Летнаб махнул рукой, приказал пилоту ложиться на боевой и пошел выпихивать груз. Дым клубился над лесом, переливался, таял от внутреннего свечения, но облако отчего-то не разрасталось и, сохраняя прежний объем, висело на одном месте, хотя над землей тянул ветерок метров пять в секунду. Эту странность он заметил, когда отправил грузовой парашют.
— Тимофей? — позвал по «комарику» летнаб — рация была только у него. Тимоша?
Сейчас мужики тебя снимут. Ты что, стукнулся? Слышишь меня?
— Слышу, — отозвался Тимоша.:
— Голова болит, кружится…
— Ударился? Головой ударился?
— Нет… Я умираю, шеф, — невнятно забормотал тот. — Все, отпрыгался… Шеф?
Шеф!.. Печь разломал… Помоги моей бабе… Ребятишки зимой перемерзнут…
— Тима? Тимошка?! Я сейчас вертушку пригоню! Терпи, братан! чувствуя непонятную тоску, прокричал летнаб. — Только отрезаться не вздумай! Стропы не режь! Мужики снимут! Они рядом с тобой сели!
— Шеф! Гляди! — заорал пилот Леша, подавшись вперед. — Где огонь? Огонь исчез! И дыма нет!
Там, где только что клубилось облако и полыхали сосны, был совершенно чистый и прозрачный воздух. Как повсюду. И деревья вышли из пламени, не потеряв ни сучка, ни хвоинки — ветерок буравил зеленые кроны… Шесть куполов, развешанные по крайним соснам, трепетали, как угасшие паруса, и только грузовой приземлился точно в центр каменистой лысины, вытянулся по ветру и лениво всхлипывал, уползая к лесу.
— Мы что, все белены объелись? — неведомо кого спросил летнаб. Померещилось, что ли? Ну уж хрен! Моим глазам не мерещится!
Он снова взялся за штурвал, заломил лихой вираж, выровнял машину, и резко бросил ее к земле. Сквозь блистающий круг винта он старался рассмотреть, что происходит на опушке: по времени десантура должна была уже отстегнуться от куполов и спуститься с деревьев. У каждого был специальный фал-спасатель: привязал к стволу или за прочный сук и в три секунды слез.
Парашютисты все еще болтались на деревьях, как мухи в тенетах. И, кажется, даже не делали попыток спуститься. Двух он рассмотрел точно: лес вдоль залысины был редким и легко пробивался солнечными лучами. Самолет пронесся в двадцати метрах над вершинами сосен. Летнаб потянул ручку газа и стал набирать высоту, намереваясь сделать еще один заход.
— Хреново дело! — проговорил с внутренней дрожью. — Связь! Связь давай!
Пилот Леша, кажется, «поплыл»: белые губы, ноздри, кожа на лице натянулась, словно у покойника, выступила молодая щетина на щеках и рот уже не закрывался.
— Леша? Ситный друг? Ты что, в штаны наделал?
Пилот потряс головой, что-то сказал, забыв нажать кнопку СПУ на штурвале. По губам понял летнаб: спрашивал, куда делся огонь…
— Никуда, Леша, — ласково проговорил он. — Погас огонь! Сам потух! Бывает и такое.
Сам загорается, сам и гаснет. Под божьим оком ходим. Бери штурвал, Леша, поехали на базу. Сейчас вертушку мужикам пригоним. Огня нет, что им там делать? Вроде бы заговор на пилота подействовал — поозирался, положил руки на штурвал, ноги поставил на педали. Дитятев продолжал наговаривать, содрогаясь от внутреннего холода:
— Вот, молоток! Вывезем десантуру — водочки купим, попьем, на танцы сходим, девок снимем. В Покровском девки красивые… Ты что с мужиками на танцы не ходишь? Не бойся, они в обиду не дадут. Они у меня по сорок человек команды разгоняли. Наденут тельники и — вперед. Выйдем из зоны связь наладится. А связь наладится, так мы вертушку сразу сюда погоним…
Он еще боялся полностью отдать управление пилоту и контролировал положение штурвала. Набирали высоту, уходили от злополучной сопки на северо-восток, в сторону базы; забалтывая Лешу, Дитятев и себя забалтывал, поскольку все сильнее и сильнее ощущал в груди ледяной стержень.
Глянув на приборы, он почувствовал холод и в затылке: стрелка компаса вертелась волчком, точно так же крутился шарик плавающего компаса, остановились бортовые часы, упала на нуль стрелка тахометра, хотя двигатель работал без всяких перебоев. И горючего было нуль…
Потом зажглась лампочка пожарной тревоги и словно пробудила пилота Лешу.
— Шеф, мы же горим! — объявил он. — А что приборы так… пляшут?
— Где ты видишь огонь? — пытался сохранить спокойствие летнаб. Двигло не горит, дымного следа нет…
— Может, прыгнем, шеф? — Он стал щелкать триммерами управления.
Дитятев ударил его по руке.
— Спокойно, Леха! Набираем высоту! Приборы — ерунда, бывает. Машина старая.
Может, в магнитную воронку попали. Знаешь, бывают такие, как на воде…
— Не ври, шеф! — лишенным страха, совершенно трезвым голосом закричал Леша. — Мозги не пудри! Прыгать надо!
Он стал пристегивать лямки спасательного парашюта, болтавшиеся на ручках кресла, торопился, получалось вкривь и вкось…
— Попробуй связь! — хотел отвлечь его Дитятев. — Может, появилась…
— Нет связи! Как только потерялась — все понял. Я все понял!
— Что ты понял? Дуралей…
Леша приподнялся в кресле и боком, вниз головой вывалился из кабины в салон.
Сорвавшиеся с его головы наушники хлестанули летнаба по лицу.
— Назад! Назад, сказал! — рявкнул он. Но даже обернуться не мог, словно пригвожденный к креслу этим заиндевелым стержнем.
Пилот уже открыл дверь и висел в проеме, обдуваемый ветром. И был почему-то в одних носках…
Дитятев не видел, как он прыгнул. Каким-то странным образом пошло время толчками, пунктирной линией. Потом, кажется, и вовсе остановилось. Краем глаза он заметил, что в салоне уже никого нет и некому закрыть дверь…. Не выпуская штурвала, он попробовал включить триммер, однако что-то сломалось, или он сам что-то делал не правильно — плохо слушались пальцы. Потом хотел набросить на плечи лямки парашюта, но вдруг увидел впереди, прямо по курсу, взлетно-посадочную полосу: белесые прямоугольники бетонных плит уходили к горизонту и, нагретые за день, исходили колышащимся маревом…
Поспелов давно чувствовал, что из родного отдела надо куда-нибудь уходить. Тучи над головой сгущались с нарастающей силой после каждой операции, в результате которой появлялись трупы. Специальный прокурор выносил вердикты о правомочности применения оружия и всякий раз задавал один и тот же вопрос:
— Почему преступников у нас судит не суд, а старший разведчик Поспелов?
А потом, когда случалось встретиться один на один, говорил мягче, но зато определенней:
— Уходи ты куда-нибудь в дежурную часть! Не видишь, над тобой висит рок. Тебе нельзя стрелять. Судьба, брат, вещь серьезная.
Спецпрокурор исповедовал религию фатализма. И был прав, когда после очередной операции с крупной перестрелкой между спецслужбой и охранниками банка оказалось сразу два трупа, и в обоих обнаружили пули от автомата, принадлежащего Георгию Поспелову. Тогда ему влепили выговор, хотя вердикт был прежний — правомерно.
Последней каплей стало задержание двух человек, которые выносили из здания правительства коробку с полумиллионом долларов. Обошлось без стрельбы, однако личности эти оказались из команды президента, поднялся невероятный шум, потому что спецслужбы вторглись в некую заповедную зону, предали огласке запрещенную тему и за это поплатились. Поспелова отправили на аттестационную комиссию, где выплыл еще один странный факт — телефон Поспелова оказался в записной книжке погибшего журналиста Морозова. Объяснить, как и почему, можно было, но никто бы не поверил. Поэтому старшего разведчика майора Поспелова вывели за штат.
Проболтавшись месяц с пользой для дела — разменял квартиру и разъехался с бывшей женой, — Георгий вдруг получил короткую депешу от Лугового. Телефона по новому месту жительства не было и пока не предвиделось. Бывший начальник сообщал, что через недельку вернется из командировки и непременно встретится с ним по поводу работы. Поспелов воспрял, суеверно загадал желание и поклялся себе, что на новой службе, какая бы она ни была, он не будет никогда стрелять, замечать какие бы то ни было манипуляции с коробками, чемоданами и прочими объемными предметами, а также давать согласие на помощь даже самым талантливым журналистам. Никто не знал, что Морозов получил номер домашнего телефона Поспелова через однокашника Витю Егоршина, сотрудника особого отдела в Западной группе войск. А получил для того, чтобы в нужный момент обратиться за помощью по разминированию некоей важной посылки, о содержании которой Поспелов тогда не знал. И догадался, лишь когда заминированный кейс рванул в руках у журналиста, слишком торопливого и самоуверенного. Те, кто посылал ему важные документы, разумеется, себя обезопасили, установив в кейсе довольно простой самоликвидатор, чтобы ни одна бумажка не попала в чужие руки. И адресат был проинструктирован.
Телефон Поспелова остался в книжке невостребованным…
Итак, не стрелять, не замечать, не помогать!
Встреча с Луговым несколько поубавила пыл: бывший начальник отыскал место в отделе, который занимался стихийными бедствиями, чрезвычайными ситуациями и авариями. От наводнений до землетрясений и вулканических извержений. Можно было представить себе будущую работу…
— А тут ошибки нет? — кисло спросил Поспелов. — Может, там разведчик недр требуется?..
— Топай к Зарембе и не ломайся, — приказал Луговой. — Он уже и с кадрами вопрос решил. Ты ему подходишь по всем статьям, обещал немедленно включить в работу…
Отдохнешь там годик-другой, назад выцарапаю.
Полковника Зарембу Георгий знал весьма относительно, и то лишь потому, что Александр Васильевич был чуть ли не чистокровным цыганом, носил соответствующее прозвище и придерживался соответствующего имиджа, в оперативную свою молодость украсив зубы золотыми коронками. Те, кто поддерживали с ним более близкие отношения, говорили, что это невероятно веселый и добродушный человек, мастер камуфляжа, перевоплощений и мистификаций, между прочим, доктор технических наук и, естественно, страстный поклонник конного спорта.
Топая по коридорам и лестницам, Георгий внезапно встретил на пути спецпрокурора, приложившего руку к судьбе старшего разведчика.
— Ну как? — спросил тот участливо. — Ты, брат, извини, но я рекомендовал на комиссии из чистых побуждений. Тебе во благо. По такой ты кромочке ходил — дух спирает. Не раз могли подставить. Ты у бандюг был на заметке, и еще кое у кого… Они бы тебе подкинули пацана с игрушечным пистолетиком, а мне бы пришлось тебя усаживать лет на десять.
— Спасибо за заботу, — довольно откровенно сказал Поспелов. — Я учел. Иду вот наниматься к Зарембе. То ли жокеем, то ли вулканологом.
— Во, это как раз для тебя в нынешней ситуации! — одобрил законник. Но скажи ты мне, брат, как все-таки твой телефончик очутился в записной книжке журналиста?
Перед этим нельзя было валять ваньку и прикидываться лохом…
— Через бывшую мою супружницу очутился, — подкинул свою версию Георгий. Она же вращалась в тех кругах — журналисты, художники, писатели. Думаю, где-нибудь в домжуре пересеклись, вот и сунула телефон.
— А что, сама не помнит? — не поверил законник. — Имя-то известное…
— Известным-то стало после взрыва, — отпарировал Поспелов. — А до кто его знал?
Кто видел на лице его печать судьбы?
— Резонно, — удовлетворился фаталист.
В кабинете Зарембы вместо портрета очередного вождя над головой висела лошадиная морда — нервная, точеная головка в сплетении кровеносных жил под тонкой кожей.
— Бахталы, рома! Бахталы, дорогой! — засверкал золотом зубов и маслом темных глаз необычный полковник. — Как ты мне нужен! Я без тебя — голый король, некованый жеребец на льду. Садись, говорить будем, пиво пить будем, настоящей воблой закусывать.
Видимо, от пива под малиновым жилетом Зарембы колыхался «трудовой мозоль», добавляя ему солидность цыганского барона. Бутылки с темным баварским лежали в холодильнике штабелем, черные, припотевшие, как раз для первых жарких дней, выдавшихся в конце апреля. Георгий прикидывал, как потечет разговор — будет прощупывать, испытывать настроение, расписывать свою службу, мыть кости начальникам; одним словом, типичная ознакомительная беседа, пусть даже разбавленная пивком и сдобренная воблой. Однако полковник зашел с другой стороны.
— Покажи-ка руки, — после первой бутылочки и пустячного диалога о сортах пива вдруг предложил Цыган. — Хорошие у тебя руки, крепкие, рабочие, жилистые… Знаю, личное дело смотрел. Ты же у нас родился в сельской местности, в колхозе рос, крестьянский труд знаешь. Коса, вилы в руках держатся… Или отвык?
— Да как сказать? — усмехнулся Георгий. — Давно не кашивал, давно не мётывал…
— А придется, Георгий! Придется вспомнить матушку-землицу, скотинку, хозяйство…
— Вообще-то я некоторым образом оперативник, — без навязчивого сарказма проговорил Поспелов. — Конечно, я не прочь вернуться в юность, раззудить плечо…
Но на месяц, не более. Нельзя возвращаться туда, где тебе было хорошо.
— Тебе и будет хорошо! — подхватил Заремба и ловко вскрыл новую бутылочку. — Сам тебе завидую! Поживешь там — уезжать не захочешь. Поселю я тебя в места благословенные, сказочные. Отдаленно напоминает чем-то Швейцарию: горки, сосновые боры, речка с заводями, с кувшинками, а воздух! Сладкий воздух!
Он вылил в себя бутылочку пива, мечтательно воздел глаза.
— И что это за… места? — поинтересовался Георгий.
— «Бермудский треугольник». Натуральный, без лапши.
Заремба раздернул старомодные черные шторы, прикрывающие гагинтскую карту, поманил пальцем и взял указку. Территория России и бывших союзных республик была испещрена цветными линиями, малопонятными значками, корабликами, самолетиками и вертолетиками, по всей вероятности, когда-то гробанувшимися.
— А находится он в стране с чудным названием — Карелия, — продолжал он, стуча по карте пикой указки. — Смотри сюда! Границы следующие: линия северозападная — озеро Одинозеро — населенный пункт Верхние Сволочи. С северо-востока — Одинозеро — населенный пункт Нижние Сволочи. Ничего себе названия, да?.. Ну а южная — понятно: сволочная линия. Получается равнобедренный треугольник, ориентированный тупым углом строго на север. Площадью около полутора тысяч квадратных километров, целое государство влезет. Дорог считай что нет, одни направления, населенных пунктов без Сволочей всего четыре и два из них — заброшенные села.
Населения — полторы старухи, так что глушь еще та, европейская. От Верхних Сволочей до финской границы — сорок верст.
Он замолчал и долго, мечтательно смотрел в «бермудский треугольник», будто вспоминал что-то, но, так и не вспомнив, неожиданно усмехнулся:
— Кстати, по поводу названий… Там когда-то сволочи жили, мужики, которые тащили купеческие суда по волокам — сволакивали. Одни вверху, другие — внизу.
Землю, естественно, не пахали, только этим промыслом и жили. Короче, по-нашему — это бичи, бомжи, пролетариат. Можно себе представить, что это за народец был!
Отсюда пошли и села, и ругательство… Сейчас они там не корабли сволакивают, а волокут все, что еще в совхозах осталось. А в сопках банды бродят, мародеры, собирают оружие на местах боев, зубы ковыряют из черепов…
Заремба достал свеженького пивка, раскупорил, но пить не стал, вдруг спрятал золотые зубы и сразу — будто солнце зашло — сделался хмурым, будто бы немного злым. Заговорил уже без карты, на память.
— В центре этой территории находится известная Долина Смерти. Место, скажу тебе, с виду экзотическое, с приятным ландшафтом, но по сути страшное. То ли предрассудки, то ли сознание… Если долго находиться там, попадаешь в тяжелейшее состояние: заторможенность, головные боли, потливость, угнетенная психика… Ты про Долину Смерти слыхал?
— Краем уха…
— Черепа там еще до сих пор под елками лежат да под сосенками. Не поймешь чьи: наши, немецкие… А зубы белые-белые! Аж сверкают… Считают, что в этой долине погиб от холодов целый полк наших солдатиков. В одночасье замерз, будто открылся космос и дохнуло вселенским холодом. А экипированы были хорошо, в белых полушубочках, в валенках, в ватных штанах. Клюкву на болоте собираешь — под мхом овчина. Отвернешься косточки белые и ни царапинки на них. Трехлинеечка, полный боезапас и в магазине — пять патронов. Не в бою погибли, понятно…
— А позы? — спросил Георгий, ощущая легкий холодок на затылке.
— Самые разные позы: кто сидел, кто стоял, кто лежал… — полковник загнул воблину в кольцо и, положив ее на стол, принялся смотреть, как она медленно разгибается, пощелкивая чешуей. — Позы интереснее у немцев. По западному склону долины проходила их линия обороны. Траншеи в полный профиль, пулеметные гнезда, минометные батареи. И доты: крепчайший железобетон с бронеплитами. Немчары-то там тоже с полк полегло. Понятно, под открытым небом звери да воронье косточки порастаскало, грибами сдвинуло, деревьями аж в воздух подняло. Сам видел скелет на березе… Я там с солдатиками-саперами ползал, и они нашли дот. Мхом так замаскировало бугорок да и только. Три амбразуры, и все изнутри задраены намертво. Дверь типа танкового люка… На следующий день привезли газорезку, вскрыли… Вот тут и увидели эти позы. Я понял о чем ты: человек от холода принимает позу эмбриона как самую экономичную по расходу тепла. Цыгане так спят в своих шатрах…
Заремба улыбнулся мимолетно, одними зубами. Конечно, он интриговал и паузы выдерживал соответствующие, поэтому Георгий не поторапливал, стараясь слушать с выражением равнодушия, бывалой ленцой и искушенным взглядом.
— Не было там ни эмбрионов, ни цыган, — сдался полковник. — Одни немцы в летней полевой форме, четыре человека. Ефрейтор спал на нарах, шинель на ноги набросил, утепленные сапоги рядом, мыши побили… Два солдатика снаряжали патронами пулеметные ленты… Самое жуткое — ко мне спиной сидел офицер, как живой. Фуражка на голове, трубка полевого телефона возле уха… Я и успел-то всего сделать четыре кадра, общий план. Мы, идиоты, ошалели слегка, дверь нараспашку оставили… Через две минуты все рассыпалось в прах, в пыль! Косточки только сбрякали… Тепло у них было, даже жарко. Посередине дота чугунная печка и труба выведена в гору, метров на семьдесят вверх, чтобы не демаскировать, и тяга была.
Ладно, все от мороза сгинули, а эти-то от чего? Дров кубометра полтора заготовлено!
Вопрос так и повис в воздухе, словно солдатские останки в герметичном склепе дота. Конечно, любопытно было бы посмотреть эту Долину Смерти, поломать голову, что же там произошло на самом деле, но не более того! Все эти «бермудские» загадки существовали как бы вне сознания Поспелова, если не касались дела определенного и конкретного. Вместе с крахом коммунистической идеологии восстал черный столб всевозможной мистической дури и вместе с ним — армия авантюристов, зарабатывающих хорошие бабки на дураках, полудурках и очарованных странниках. Но все это вместе взятое было сферой бизнеса, лавирующего на грани криминала.
Треугольник Зарембы относился к этой области, хотя вместо денег приносил головную боль: зарплату в подразделении Цыгана давали вряд ли за разгадывание кроссвордов времен Великой Отечественной. Солнцезубый этот человек что-то рыл там иное, к чему-то подводил очень важному, отчего Поспелов ощущал пока лишь угрозу, чувство опасности.
Так человек обычно предчувствует грань жизни и смерти…
— Ну а если реально? — не сдержался и поторопил Георгий. — Прошу прощения, товарищ полковник, должно быть, вам известно: я обыкновенный тупой разведчик. Для меня важен факт и анализ факта. И ничего другого. Пока я не вижу смысла…
— Погоди, погоди, — остановил Заремба. — У меня служба специфическая. Это не стрельба, не погони… Я занимаюсь вещами более значительными по приложению интеллекта. У меня сотрудники не стреляют. Откровенно сказать, в тире только и держат оружие в руках. Я самый невооруженный представитель карательных органов.
В моем подразделении — радиотехнические приборы, химикаты, средства связи, автотранспорт.
— В таком случае, Александр Васильевич, — несколько жестковато проговорил Георгий, — ничем не могу помочь. Я бы не хотел пока терять навык и профессионализм разведчика, оперативника, одним словом. Работа с агентурой, систематизация информации, анализ и, как следствие, конкретные действия.
— Все тебе будет, рома! — засмеялся полковник и как-то сразу успокоил. По горло нахлебаешься! Говорю же тебе, натуральный «бермудский треугольник». Долина Смерти — , прелюдия, как понимаешь, непреложный факт прошлого. А что в наше время там творится!
— И что же?
— Ты пиво-то пей, пей! На трезвую голову подобные вещи и воспринимать трудновато, и жить потом — тяжко… Пять лет колочусь, начальство плешь переело — ни с места. По три месяца сам с мужиками по треугольнику ползал, лучших агентов внедрял, на месте вербовал, отслеживал население — каждого сквозь сито!
Радиотехникой все горки напичкал, видеоаппаратуру развесил чуть ли не на каждой сосне… А вертолеты пропадают. Как влетел в зону — даже обломков нет.
— Мистика, плохо искали, — уверенно заявил Поспелов. — Должен сразу оговориться: я — реалист, не верю ни в какую бредятину.
— А в Бога веришь?
— Трудно сказать… Когда гром грянет, бывает, перекрещусь.
— И то хорошо. Любишь жизнь?
— Люблю, — откровенно признался Георгий. — Все люблю: пиво, воблу жирную, от водочки не отказываюсь. Женщин люблю. Музыку, хорошие сигареты, кофе, мясо, красивую мебель, автомобили…
— Рисковать любишь? Стрелять?
— Нет, не люблю. Из необходимости приходится… Крови терпеть не могу.
— Врешь, Георгий!
— Правда не люблю. В азарте сначала не замечаю, не думаю. А потом долго вспоминаю. И носилки, и лужи на асфальте. Почему так быстро сворачивается? Пять минут и — в печенку… Потому что асфальт холодный? Ткань умирает?.. Или время останавливается, когда умирает жизнь?
Заремба чуть ли не закричал, замахал бутылкой, зажатой в руке:
— Эй, Георгий! Не говори так! У тебя что, нервы слабые? Что ты говоришь? Поганая кровь! Потому и сворачивается! Гнилая, ядовитая…
— Ладно, забыли, Александр Васильевич. — Поспелов допил бутылку и открыл следующую. — Хорошее у вас пиво, веселое.
— Это не пиво, рома. Это с кем пьешь!
— Когда же начали вертолеты пропадать?
— С девяносто первого.
— А до того?
— Тишь и благодать. Изредка какой-нибудь диссидент драпанет через границу, так через месяц вернут, если до Швеции не добрался. Бывало, туристы блуждали и случайно в Финляндию забредали… Ни одного эксцесса.
— А потом обвал?
— Не то чтобы обвал, — Заремба стал серьезным. — Я специалист в этой области, Георгий, без дураков. И мужики у меня зубы съели на авиакатастрофах. Они тоже в мистику-то не особенно… Все как-то постепенно начиналось, невзначай. Сначала боевая машина пехоты потерялась с тремя офицерами и водителем. Поехали на охоту в выходной день. Последний раз их видели в Нижних Сволочах. Выпившие были, водку в магазине требовали, а тогда еще по талонам давали. Им не отломилось, поехали куда-то по направлению к Рябушкину Погосту. Это брошенная деревня километрах в двадцати. И все. Больше их никто не видел. Официальная версия тогда была — скрылись в Финляндии. По пьянке махнули через границу и, опасаясь наказания, не вернулись. Только годы-то идут, обстановка меняется, дети в семьях офицерских подросли. Вроде бы хоть весточку должны подать — ни слуху, ни духу. Финны клянутся-божатся — БМПэшки этой в глаза не видывали. Им верить можно. Они наших вояк сразу выдавали, если отлавливали.
— Документацию с собой не прихватывали?
— Не прихватывали… Два комвзвода и замполит — какая там документация? полковник достал из шкафа коробку, поставил на стол и открыл. — Все, что нашли.
В коробке, упакованная в пластиковый пакет, лежала зимняя солдатская портянка, даже след на фланели остался, вдавленный, слегка вытертый ступней. Скорее всего, солдатик в субботу помылся в бане, получил свежее белье и портянку не успел заносить, и ноги еще были чистыми, не пропотевшими…
— Экспертиза подтвердила: портянка принадлежит водителю БМП, солдату срочной службы Кухтерину. Идентифицировали размер ступни, ее физиологическое строение и запах по казарменным тапочкам. А нашли портянку вовсе не на финской границе, а… знаешь где? В Долине Смерти. Была привязана к березке со сломанной вершиной, как флаг. Занятно, правда?
— Занятно, — сдержанно сказал Георгий. — Только если бы я вздумал дернуть за границу, сделал бы так же. Чтобы сбить со следа и заморочить голову. Если знать легенды о Долине Смерти…
— Так мы и решили, — согласился Заремба. — Но куда они подевали боевую машину пехоты? А искали ее серьезно, девяносто часов налетали, это только на «кукурузниках». Еще пятнадцать на спасательном вертолете.
— Кстати о вертолетах! Они что, даже портянок не оставляли?
— Сначала там пропал самолет АН-2, — пояснил полковник. — Группа парашютистов из авиалесоохраны вылетела на патрулирование, шесть человек плюс пилот и летчик-наблюдатель. Был пожароопасный сезон… На траверзе Одинозеро — Верхние Сволочи командир экипажа последний раз вышел на связь. Сообщил курс, запас горючего и точку возврата. Где-то летает уже третий год… В Долине Смерти обнаружили «мабуту». Это такой мешок из брезента, в котором сбрасывают груз на парашюте.
Там оказалась мотопила «Урал», канистра с бензином, ранцевые огнетушители, топоры, лопаты, чайник, две палатки. Вещи опознаны как принадлежащие исчезнувшей группе. Сбрасывали не на парашюте, а будто принесли и поставили на каменную россыпь.
— Тоже махнули в Финляндию? — усмехнулся Поспелов.
— Этих на Финляндию было не списать, — вздохнул Заремба. — Я сам полетал там прилично. Дозаправиться пожарники не могли нигде, кроме своей базы, а сделать вынужденную посадку без аварии в том районе можно лишь на старом военном аэродроме. Но туда они не садились: железобетонные плиты подернуло лишайником, человек пройдет, и то заметно. Да и аэродром этот далеко в стороне от курса.
Каждую сопку обследовали, все речные косы пешком обошли, каждый прогал в лесу на сорок раз просмотрели…
— Там что, радаров вдоль границы нет?
— Как же нет! Ворон и тех засекают… Только ведь у нас ворон и считают, а из Красной площади аэродром сделали. У радарщиков все шито-крыто. Да что говорить!.. Первый пропавший вертолет был не чей-нибудь, а местных погранцов.
Вылетел с заставы шестнадцатого сентября прошлого года, направлялся в Костомукшу. На борту — два пилота, офицер фельдъегерской службы и солдат-пограничник с подозрением на язву желудка.
— А что нашли в Долине Смерти?
— Лично я — язву желудка, — съязвил полковник. — До зимы на сухом пайке сидел со своей командой. Если бы не пиво, давно бы загнулся… А вообще-то нашли лосиную тушу, освежеванную и упакованную в металлизированный пластик. Погранцы, как выяснилось, продали ее вертолетчикам за сто литров керосина. У них дизель на заставе оставался без горючего… И что интересно: пока я там с мужиками наживал гастрит, вертолетики и самолетики летали и над нашими головами, и над Долиной Смерти. Хоть бы один исчез! Стоило мне убраться из этого треугольника, через девять суток канул в бездну гражданский МИ-2. «Новые русские» из Петрозаводска подрядили его слетать на медвежью берлогу. В Нижних Сволочах взяли на борт егеря, который и продал им медведя, взлетели по направлению к брошенной деревне Горячее Урочище. По свидетельству жены егеря, последний там и нашел берлогу, еще осенью. В трех километрах от фермы Ворожцова. Хотел мишку у него из-под носа умыкнуть. Этот фермер скот там выращивал, сено косил, немного овса сеял и пару коней держал. Неплохие лошадки… Мы у Ворожцова бывали, крепкий мужик, бывший главный зоотехник колхоза. В Урочище дом построил, скотник… Вертолет к нему не прилетал и берлоги никто не тронул. Так что медведь фермеру достался. А кому вертолет вместе с охотниками — одному Богу известно. Ворожцов не выдержал и после нас сбежал со своей заимки.
— Должно быть, разговоров наслушался? — предположил Георгий.
— Не без этого, конечно, — тотчас согласился Заремба. — Можно сказать, мы его умышленно вытравили из Урочища, как медведя из берлоги.
— А смысл?
— Чтобы ферму купить, дорогой Георгий. На подставное лицо, — хитро усмехнулся полковник. — Место удобное, ключевое и кое-какие дороги имеются.
— На ферму поселить меня? Так?
— Точно так. Наездами и налетами проблемы не решить. Придется жить там постоянно, обрастать доверенными людьми, собирать информацию. В общем, ты знаешь, что следует делать. План операции одобрен руководством. Могу выдать сейчас же все материалы.
— Значит, мне там крестьянствовать придется? — спросил Поспелов.
— Как же иначе? От и до. Самое удобное прикрытие для той малонаселенной местности.
— Ничего себе! — весело возмутился Георгий. — Значит, от зари до зари? И чтоб рубаха на плечах сопревала? Когда же, пардон, «бермудским треугольником» заниматься? Свободного времени в сельском хозяйстве не бывает, и лето на носу.
Может, мне работников нанять?
— Что ты, майор, шутишь? Я собираюсь тебя аппаратурой напичкать, ни одного постороннего глаза! — полковник пристукнул бутылкой. — Возьмешь с собой жену. И хватит. Техника там есть вся, от трактора до сеялки-веялки…
— Техника-то, может и есть, жены нет, — скучно сказал Поспелов. — В разводе я, Александр Васильевич.
— Без жены дело не пойдет, — отрезал Заремба. — Тридцатилетний мужик и без бабы — это либо импотент, либо псих-одиночка. Для общения с местным населением не годится. Несерьезный мужик, если без жены. Придется сей недостаток исправить.
— Допустим, жениться я пока не хочу, — воспротивился Георгий. — Даже во благо безопасности полетов.
— Ничего! — засмеялся полковник и похлопал его по вялому плечу. — Я тебя сам оженю! И свидетельство о браке выпишу вот на этом столе. Правда, без цветов и шампанского. Все это будет потом, когда ты мне карельский феномен раскрутишь.
Свадебный марш лично сыграю. Ты каких невест больше любишь? Брюнеток? Блондинок?
Или все равно?
— Все равно, — тускло проговорил Поспелов. — Казенному коню в зубы не глядят.
— Верно, Георгий! — обрадовался Цыган. — Тогда я уж по своему вкусу подберу. А вкус у меня — вон видел? Вот это экстерьер! Вот это порода! Заметь, какой нерв, какой глаз кровяной!
Он влюбленно смотрел на изображение лошадиной морды и сам напоминал старого заезженного мерина с отвисшим брюхом… Золотозубый, простецки-фамильярный новый начальник оказался по-цыгански навязчив, а его заморочки с Долиной Смерти и неведомо куда исчезающими летательными аппаратами завораживающими.
Все-таки не зря говорят о цыганском очаровании и приводят примеры, когда искушенный, самостоятельный мужик, поддавшись неизвестно каким чувствам, вдруг покупает у цыгана полуживую конягу вместо резвого молодого жеребца, и потом, избавившись от наваждения, долго чешет в затылке — да что же это было-то со мной?!..
Лишь дома Поспелов очнулся, пришел в себя и постарался трезво оценить собственное положение. Однако было уже поздно: откажись он от службы у Зарембы, кадры поставят вопрос об увольнении.
Георгий видел в этом только совершаемое над ним насилие и ощущал желание сопротивляться. На прежней работе он был относительно вольным, раскрепощенным, делал так, как считал нужным, и не испытывал давления со стороны начальства.
Он любил делать дело играючи, с гонором и веселой куражливостью, что обычно и приносило успех. Иногда экспромт оказывался значительнее, чем плоды долгих размышлений, важно было подчиниться стихии, интуиции, самопроизвольному движению. Даже вопреки здравому смыслу. Но это при условии знакомой оперативной обстановки, без «черных дыр» и прочей чертовщины.
Дома он окончательно затосковал и на какой-то миг вдруг пожалел, что разъехался с бывшей женой. Пока жили под одной крышей, все-таки оставалась возможность поговорить, поспорить, наконец, поругаться — и то польза. На ночь глядя Георгий собрался и поехал к ней, по дороге вообразив, что тоска эта не что иное, как начало прощания. Прощальная тоска перед дорогой по всему, что окружало до сего дня, что было привычным и незаменимым. Вместо нового адреса, по которому теперь жила Нина, Поспелов почему-то оказался возле старого сврего дома, куда вселились совсем чужие люди. Задумался, поддался чувствам и механически приехал к обжитому месту.
Что-то раньше не замечалось подобных отключек! Георгий взял себя в руки и, развернувшись, уж совсем поздно приехал-таки к бывшей жене, чем вызвал ее неподдельное изумление.
— Что-нибудь забыл? — встретила она. — Что-нибудь случилось?
— Попрощаться заехал, — признался Поспелов. — Уезжаю в длительную командировку.
— А, — равнодушно бросила Нина, запахиваясь в ночной коротенький халатик. — Ну, прощай!
— Прощай!
— Это очень нежно с твоей стороны. И романтично: полуночное прощание, — с каменным лицом она приподнялась на цыпочки и чмокнула его в каменный лоб, как покойника. — Ну все, прощай!
И опахнула его теплом, знакомым и — что за дикость после развода! желанным запахом тела, уже разогретого, разнеженного в постели. Помимо воли Георгий подхватил ее под локоть, потянул к себе, но Нина возмущенно высвободилась.
— Что такое, Жора? Георгий Петрович?..
— Чаем бы напоила, — сладко немеющими губами, с кривой улыбкой вымолвил он.
— Чаем — пожалуйста, — Нина что-то заметила. — Ты не пьян?
— Слегка, — соврал он. — На улице прекрасная весенняя ночь, воздух под градусом…
Она шагнула к кухонной двери, и в полутемном коридорчике он увидел ее красивые, оттренированные на корте икры ног, привыкших к высокому каблуку. И этого хватило, чтобы вообще бросить поводья. Георгий подхватил ее на руки и понес в комнату: с корабля на бал, от порога и в бой. Так бывало у них в давние времена теперь уже утраченной счастливой жизни, когда Поспелов возвращался из командировки, живой и здоровый.
Нина сопротивлялась, выкручивалась, стонала от бессилия и только больше раззадоривала. Она всегда спала голой, под халатиком ничего не оказалось, и это окончательно погасило остатки сознания. Все было так привычно — гладкая кожа под ладонями, сильные мышцы живота, щекочущие волнистые волосы, запах дыхания и даже кровать, доставшаяся ей после развода. И одновременно от всего веяло неуловимым очарованием новизны, будто в руках его была не жена, а чужая, красивая женщина, яркая и энергичная в постели, отчего и совершается это единоборство. Он не видел выражения ее глаз, лишь контуры лица и гримасу нежелания, отторжения происходящего воспринимал как сладострастную истому…
А нового во всем окружающем и было-то всего — стены да потолок. Только Георгий обнаружил это потом, когда лежал расслабленный и пустой, механически поглаживая влажный живот Нины, кажется, такой же пустой и сломленной.
Она скинула его руку и включила торшер в изголовье.
— Теперь объясни, зачем ты это сделал?
— Что — сделал? — щурясь от света, тупо спросил он.
— Ну вот это все — насилие, заламывание рук… — Нина не находила слов, хотя казалась спокойной. — Для самоутверждения?
— Не знаю, — признался Георгий и перевернулся на живот, чтобы посмотреть ей в лицо. — Я тебя изнасиловал?
— А это можно назвать как-нибудь иначе? — она показала синяки на сгибах рук, оставленные пальцами.
Он промолчал, только сейчас ощутив острое жжение на горле и груди: кожа была расцарапана и следы от ногтей припухли, образовав белые рубцы. Хорошо, хоть не на лице…
— Зачем ты это сделал? — снова спросила она. — От великого голода? Зачем?
— Почему-то не удержался… Когда в прихожей… поцеловала в лоб.
— Да я была холодная как лед!
— Не заметил…
— А, значит, это я тебя совратила! — Нина повернула голову и положила ее на руку, согнутую в локте. — Хочешь сделать из меня любовницу?
— Да нет…
— Почему же? Очень-удобно! — ненавистным Георгию, металлически-жестким голосом заговорила она. — Пришел после очередной командировки, натешился и никаких обязательств… Только, Жора, я должна сообщить, что место уже занято. У меня есть любовник. И давно, несколько месяцев.
Георгий промолчал: информация была не такой уж новой…
— Какая глупость! Как мерзко! — после паузы бросила она. — Знала бы не впустила…
— Я пришел попрощаться, — вдруг вспомнил он и уловил в своем тоне отголосок какого-то юношеского порыва.
И она услышала это, помолчала, неожиданно ласково потрогала его волосы, заметила сетку глубоких царапин на горле и груди, сказала примиряюще:
— Сам виноват, дурак… Достала из тумбочки вату, лосьон и принялась прижигать раны.
— Последнее время я везде почему-то виноват, — признался Георгий. Везде меня вывели за штат. Печально…
— Нет, ты скажи, зачем ты это сделал? — еще раз повторила она, и вдруг стал ясен этот ее назойливый вопрос, произнесенный на разные лады. Нина ждала выплеска, взрыва, неожиданного признания.
Георгий должен был выкрикнуть: «Да затем, что люблю тебя!» А это была не правда… Но ей очень хотелось это услышать! И даже искупая вину свою, раскаиваясь за несдержанность, он не мог и мысленно произнести такой фразы: в душе все давно перегорело. Нина же любила состояние, когда ее все любят, от кошек до трамвайных контролеров. Любят и все время говорят об этом.
Она ждала восторга в своей адрес, преклонения, безграничного почитания, причем от людей совершенно чужих, ненужных ей, даже случайных. Ей, как бриллианту, непременно требовалась достойная золотая оправа в виде мужчин, готовых припасть к ее ногам. С юности Нина была испорчена вниманием и поклонниками, когда, будучи десятиклассницей, победила на конкурсе «Мисс Очарование». Тогда вокруг нее завертелись крупные дельцы теневой экономики, в то время еще подпольной. На нее, как на породистую лошадь, делались крупные ставки; ее разыгрывали как предмет куплипродажи, устраивая негласные торги. Кто-то должен был обладать ею безраздельно, однако не для собственного удовольствия и престижа, а с целью дальнейшей продажи за пределами государства.
Нина ничего об этом не знала, захлестнутая счастьем победы и собственной божественной красоты. Поспелова тогда весьма удачно внедрили в окружение «Мисс Очарование», приблизили в качестве неофициального телохранителя, и он буквально выхватил будущую жену из коммерческого огня. Хотя задачу в проводимой операции имел совершенно иную, куда более прозаическую: выявить зарубежные связи в криминальных структурах… Теперь она стала бывшей… И, наверное, была несчастлива, поскольку вот уже года два как ее тоже вывели за штат. А от несчастья своего хотела прежней любви к себе!
Нина обработала царапины у него, спрятала флакон.
— Ну, что молчишь? Нечего сказать?
— Прости, мисс, — проронил он привычную фразу, которую говорил, когда был виноват.
— У тебя что, никого сейчас нет? — допытывалась она.
— Сейчас нет.
Ей это понравилось. Задумчиво улыбнувшись, она села на постели, оперевшись на высокую спинку кровати, не без кокетства прикрыла грудь краем одеяла. — Бедный Жора!.. Ты несчастлив?
— Тоскливо мне, — уклонился Георгий. — Тем более, надолго уезжаю.
— Хорошо, — не сразу сказала Нина. — Ты можешь иногда приходить ко мне. Пока не найдешь подругу. Но прежде обязательно должен позвонить.
— Нет, я больше никогда не приду, — трезво и определенно заявил он. Я пришел к тебе прощаться.
Это ее мгновенно возмутило. В спальне будто шаровая молния взорвалась, даже озоном запахло.
— Все! Убирайся отсюда! Супермен несчастный! Ненавижу!
Георгий невозмутимо развел руками:
— А все, мисс, на метро опоздал. Придется остаться до утра.
— Не хочу видеть тебя в своей постели! Видели, прощание с телом устроил! Уходи!
Она металась по комнате, швыряя ему разбросанные впопыхах возле кровати вещи — брюки, рубашку, носки, — Поспелов все это ловил и аккуратно складывал на тумбочку. Она забыла недавний кокетливый стыд и совершенно не заботилась, что находится перед очами «чужого ненавистного» мужчины совершенно голой.
Природа вылепила из нее совершенство. Но зачем, с какой целью? В чем был промысел Божий, если это прекрасное существо служило лишь яблоком раздора, разочарования и несчастья?
Нина бросила ему пиджак, и на лету из него вывалился и грохнулся о паркет пистолет.
— Я же учил тебя осторожному обращению с оружием! — весело прикрикнул он. — А если выстрелит?
В полумраке он принял гримасу крайней решительности за растерянность и даже не шевельнулся, чтобы встать и поднять пистолет. Нина же склонилась, осторожной рукой взяла оружие и в следующее мгновение отпрыгнула в сторону кошачьим прыжком и наставила ствол на Георгия словно коготки выпустила.
— На колени, супермен! Это не шутка! Я застрелю тебя!
Поспелов уже понял это, ибо, наконец, разглядел ее лицо в косом свете торшера и услышал шипящий дребезг металла в голосе.
Пистолет был с глушителем, и патрон в патроннике…
Может, это и был рок? Вот такой вот поворот судьбы, ее месть?
— На колени! Я сейчас убью тебя. И мне ничего не будет. Ты меня изнасиловал! Есть следы!.. Мне ничего не будет.
Перед глазами почему-то возникла солнечная улыбка Зарембы, словно Цыган сейчас смеялся над ним.
— Перед такой женщиной можно встать на колени, — стараясь двигаться плавно, Георгий встал с кровати. — И умереть от ее руки.
— Не юродствуй, подонок!
— Что же мне, реветь теперь? Слезы лить в три ручья? — без всякой натяжки засмеялся он. — Ты мне хоть перед смертью поставь конкретную задачу, без капризов. Встать на колени, а дальше? Сразу выстрел в голову? Это же грубо!
— Ноги будешь мне целовать!
— Ну, это дело хорошее! — обрадовался Георгий. — Ты же помнишь, я даже люблю это дело. И тебе нравится, правда? У тебя между пальчиками самые сокровенные эрогенные зоны…
— Прекрати болтать, — тихо проговорила она и потянула спусковой крючок. Знаю-знаю, почему разговорился! Все твои штучки знаю. Это называется растащить ситуацию, так? Не выйдет. Сегодня у тебя не выйдет, Жора!
Она не все пропускала мимо ушей, когда Поспелов рассказывал ей кое-что о службе.
Хотя всегда казалась ветреной, невнимательной, отвлеченной,слушая его после долгих командировок на этой самой кровати…
— А я и растаскивать ее не хочу! — Георгий сделал движение, чтобы опуститься на колени. И тотчас же резко ушел под ее руку с пистолетом. Над головой хлопнул выстрел. Второго она сделать не успела и в мгновение ока очутилась на постели, уже без оружия, придавленная и распятая.
— Придется еще раз изнасиловать тебя, мисс, — сказал он. — Умирать, так знать, за что.
— Отпусти, подлец! Мне же больно! — выдохнула она.
— Представь себе: сейчас бы перед тобой лежал труп. А лежит живой и здоровый муж, хоть и бывший. К тому же на тебе. Что приятнее, мисс?
Она обмякла, перестала сопротивляться.
— Только не насилуй больше меня… пожалуйста.
— Да не буду. — Он лег рядом, продолжая удерживать ее руки. — Хотя ты заслужила насилие. Или нет?.. Ладно, все равно не стану. Полежу рядом. Если усну, а тебе еще раз захочется… Стреляй чуть выше уха, вот сюда, Георгий дотронулся пальцем до ее головы.
— Неужели тебе не страшно умирать? — через минуту спросила Нина.
— Страшно… Потому и прошу, чтоб наверняка.
— Всю жизнь не понимала, когда ты говоришь серьезно, а когда играешь. Как ты можешь в такие минуты?..
— Ты знаешь, что такое Бермудский треугольник?
— Слышала, а что?
— О «черных дырах» тоже слышала?
— К чему ты спрашиваешь?
Георгий отпустил ее руки, натянул одеяло до подбородка: она смущала и волновала его в любой ситуации…
— Это к слову о наших отношениях. Я и в самом деле не приду больше. И не сердись. Ты все время обезоруживаешь меня, делаешь слабым, бессильным. Ты как эта «черная дыра», как антипространство, втягиваешь человека, а зачем, и сама не знаешь. Правда же?.. Не хочу больше. Зачем я сегодня пришел?
— Попрощаться.
— Тогда мне нужно встать и уйти. Я ведь уже попрощался.
— Пойдешь утром, когда откроют метро, — холодновато сказала она. — Не бойся, в сонного стрелять не стану.
— И на том спасибо.
Нина погасила торшер, некоторое время они лежали беззвучно и неподвижно, не касаясь друг друга. Скоро она заворочалась — что-то ей мешало, беспокоило, давило спину, и Георгий нащупал под простынью твердый, с острыми заусенцами, комок.
Их брачное ложе, белый «Людовик», сработанный на вечные времена, верой и правдой прослуживший всего-то семь лет, оказался безнадежно испорченным…
— Что там? — спросила Нина.
