5
Когда-то решительная и властная Диана Васильевна, воспитанная в комитетских недрах, давно оказавшись за штатом и какое-то время вынужденная сидеть без дела, по скупым словам Хлопца, сильно сдала и неузнаваемо изменилась.
— Эх, если бы вы увидели эту женщину двадцать лет назад, — вздыхал он с чувством застаревшей и уже прошедшей влюбленности.
Выходило, что Принцесса в молодости была чуть ли не первой красавицей на Лубянке и, если верить фавориту, сам Андропов всякий раз останавливался и провожал ее взглядом, случайно встретив в коридорах. И будто потом как-то подавленно спрашивал:
— Кто это?
— Капитан Скрябинская, — говорили ему. — Из следственного управления.
— Да-да, — вспоминал что-то стареющий чекист и, скрывая растерянность, слабо возмущался: — Почему она не на рабочем месте? Почему ходит по коридорам? Пригласите ее ко мне.
Идейная и увлеченная своей работой, тогда она была неприступна, недосягаема, и ни одному, даже самому влиятельному начальнику не удалось завести с ней служебный роман, хотя по намекам Хлопца, у некоторых такие мысли были. Прекрасного капитана брали с собой в командировки, в том числе и зарубежные, однако по возвращении резко теряли интерес, и, скорее всего, потому в молодости Скрябинская не сделала карьеры и получила полковника только в сорок пять, когда руководству менее бросались в глаза ее внешние данные и более — деловые качества. Она честно прожила с одним мужем, каким-то инженером, а по его смерти, выведенная за штат, внезапно превратилась в бабушку и воспитывала внука, пока о ней кто-то не вспомнил.
В зрелости Диана Васильевна претерпела перевоплощение в Леди Ди, стала еще более стройной, подтянутой — фигура у нее была как у настоящей Принцессы, томящейся в ожидании принца. И вместе с тем изменился ее нрав: она вдруг сделалась мягкой, даже беспомощной, и от этого всю жизнь скрываемая женственность, а вместе с нею и затаенная страсть вдруг вырвались наружу, тем самым подсвежив следы былой красоты. Особенно если смотреть издалека, от порога кабинета или с торца длинного стола для совещаний, когда Принцесса сидит на своем престоле в глубине алтаря, умышленно включив только маленькую настольную лампочку над бумагами, оставляя лицо в полутени — ближе она подпускала к себе лишь Хлопца да секретчика Баринова.
В этой новой жизни ей хотелось нравиться мужчинам еще более, чем прежде, но делать это она могла лишь на достаточном, чтобы скрыть возраст, расстоянии. Только однажды Самохин случайно увидел Принцессу близко и внезапно поразился, насколько глубок и силен был оттиск печати старости на ее лице, хотя лет ей было всего-то пятьдесят шесть.
И ни подтяжки, ни макияж и прочие хитрости уже не могли скрыть следов времени.
Его растерянность не ускользнула от соколиного чекистского взора.
— Что, испугался? — грубовато, тихо, но с улыбкой спросила Принцесса. — Это вы, мужчины, выпили мою свежесть. Своими голодными глазами.
И ушла с гордо поднятой головой, толкая пространство обтянутыми платьем, крепкими и изящными бедрами.
Самохин в прошлом хоть и носил офицерские погоны, однако по роду службы относился к интеллигенции, поскольку занимался военной аналитикой, и потому, выпадая из основного ряда заштатников ФСБ, принципиально не придерживался общих правил военного этикета и обращался по званию лишь к Хлопцу, но всегда с оттенком иронии, что не ускользало от генеральского уха. Входя в алтарь Скрябинской, вместо просительно-дерзкого «разрешите?» говорил граждански-вежливое «позвольте», никогда не называл Леди Ди полковником и относился к ней прежде всего как к женщине-начальнику, а не наоборот. Диане Васильевне это нравилось, и она позволяла себе кокетливые вольности, иногда называя его просто Сережа, хотя в этом обращении ему слышались материнские нотки. Кураторы из совбеза и Администрации за глаза называли сотрудников «Бурводстроя» снисходительно «детьми Скрябинской», а Липовой добавлял еще и брезгливое — незаконнорожденные…
Из фаворита получался ясновидящий: через три дня в тринадцать сорок Принцесса вызвала Самохина с материалами.
После визита к бывшему смершевскому сексоту он чувствовал себя отвратительно: Допш умер на его глазах, прямо в песочнице, за пять минут до приезда «скорой». Умер вмиг постаревшим, счастливым, и все бы ничего, но вызванный с работы его внук Кирилл начал приставать с вопросами, что такое Самохин сказал деду? И что дед говорил ему? Сергей Николаевич намеревался поспрашивать его, но разговора так и не получилось, мало того, внук заявил, что хоть и косвенно, однако Самохин виноват в смерти Допша и еще предстоит разбирательство в суде, мол, невзирая на то, что он полковник ФСБ, дела так не оставят.
Липовой обещал, что все это очень легко утрясет, а внуку укоротит язык, чтоб не грозил и не болтал лишнего, и все равно настроение у Самохина оставалось скверным до тех пор, пока он, перемалывая в сознании странную беседу с Допшем, вдруг не задержал внимания на реке Сватье, названной бывшим сексотом.
На современных картах ее не было, однако открыв атлас пятидесятых годов, Сергей Николаевич довольно легко отыскал эту реку — левый приток Чельмы, обский бассейн! Вернее, второе, почти параллельное современному, русло в верхнем течении. Однако по всему его протяжению до самой Оби никаких пустынь не было, в основном лесостепная и таежная зоны.
Но сейчас это стало не важным, поскольку один из блуждающих каналов на простынях Наседкина в точности совпадал с географическим положением среднего течения Сватьи, где она выписывала огромный и почти замкнутый круг, не похожий на обыкновенный меандр, характерный для равнинных рек. Целитель вычертил довольно сложную по конфигурации зону блуждания канала, и ее центр оказывался в этом круге, а на его границе значился единственный населенный пункт, обозначенный на крупномасштабных современных картах — Горицкий Стеклозавод.
А Допш упомянул Горицкий бор!
Охваченный зудом столь неожиданного открытия, Самохин ждал встречи с Принцессой, как первого свидания.
— Присаживайтесь, Сергей Николаевич, — велела Диана Васильевна, как только он открыл дверь. — У вас что-то случилось?
Она видела своих сотрудников насквозь.
— Спасибо, все в порядке, — бодро отозвался Самохин. — Готов к докладу.
— Хорошо, приступайте, — томно-завлекающим голосом произнесла она. — У нас мало времени…
Подобным тоном встречают возлюбленного, истосковавшись в одиночестве, а это была ее обычная манера поведения в новой ипостаси. Кто впервые оказывался в алтаре и еще не понимал, что означает эротика голоса Леди Ди и пристально-завораживающий взгляд, в первый момент сильно смущался, терялся, не зная, что и думать — то ли она удав, а ты кролик, то ли Принцесса сексуально озабочена. К тому же огромные ее глаза влажно поблескивали, и говорила она немного в нос — аллергичесий синдром явно присутствовал, но это лишь добавляло шарма уединенного таинства беседы.
Самохин вынул из отчета краткую записку и за четверть часа доложил о всех последних исследованиях по теме «Каналов», которую сразу же прозвали канализацией, о результатах экспертиз, командировок и зачитал примерный план необходимых последующих мероприятий, где под первым номером стояла немедленная поездка на юг Западной Сибири.
Пока он говорил, Диана Васильевна не обронила ни звука, лишь гипнотизируя взглядом, затем встала с кожаного трона, раздернула старомодные занавески на карте полушарий и с минуту взирала на глянцевое полотнище. Он замолчал, а Принцесса еще минут пять изучала Земной шар, после чего опустилась на трон и еще с минуту сидела в глубокой и печальной задумчивости, что означало ее крайнюю заинтересованность.
Самохин был уверен, что она сейчас обдумывает, каким образом и в каком виде сделать доклад наверх.
— Да, — наконец-то произнесла она так, словно, скромная и целомудренная, давала согласие на брак любимому человеку. — Весьма перспективно. Спасибо, Сергей Николаевич. Все материалы оставьте мне.
Он в эту минуту вспомнил адмирала Липового и спросил грустно:
— Если не секрет, кто пойдет дальше?
— Жаль расставаться?
— Жаль.
— Дальше пойдут специалисты в области… метеоризма и канализации — уже сухо пошутила Леди Ди, хотя взор ее еще оставался томно-обволакивающим. — Вы сделали свое дело, и очень неплохо… А скажите, зачем вам потребовалась еще одна командировка в Тверскую область?
— Нет, это была частная поездка, — ответил Самохин чуть напряженно, поскольку не упоминал о ней в отчете.
— Но к объекту по теме? К костоправу?
За «Бурводстроем» и его сотрудниками присматривали сразу две серьезных организации, и ни один самостоятельный шаг не оставался незамеченным.
И к этому невозможно было привыкнуть…
— Я отвозил Тятину ученика, — признался Самохин. — Человека, пожелавшего перенять опыт.
Ей было известно, кто этот ученик, но Принцесса не пожелала уточнять, а лишь ревниво и затаенно усмехнулась. Сергей Николаевич приготовился ответить, зачем он еще ездил в Ликино-Дулево, но она не спросила — скорее всего, адмирал никому не позволил отслеживать тех, кого посылал куда-то сам.
— В любом случае мне нужна еще одна командировка и неделя срока по этой теме, — заявил Самохин. — Я должен осмотреть одно место.
— Какое?
— Я уже докладывал. Один из блуждающих каналов находится на нашей территории, в Западной Сибири.
— Хорошо, что собрались не в Бермудский треугольник, — холодно сказала она, и это означало ее недовольство. — Не могу вам этого позволить. Если необходимо, съездит новый исполнитель.
— Диана Васильевна, я прошу вас… Могу управиться и в три дня. Мне необходимо побывать в зоне этого канала. Может, все картинки космического целителя — филькина грамота.
— И что вы там увидите за три дня? — вроде бы поддалась Принцесса.
Он не мог рассказать Принцессе о смершевском сексоте, который, дав ложную клятву в этом месте, провалился под землю, где блуждал целый год. Во-первых, не мог выдавать своего визита к Липовому, во-вторых, эта мудрая, искушенная женщина никогда бы не поверила в рассказы безумного старика.
— По утверждениям Наседкина, этот канал все время находится в состоянии вялотекущей активности, — объяснил Самохин. — Примерно как дремлющий вулкан. Только вместо дыма курится слабый поток энергии со знаком минус. Я посмотрел карты гравитационных полей съемки сорокалетней давности — все сходится. Масса в один килограмм там весит на два грамма меньше.
— Перестаньте, Сергей Николаевич! — даже этому не поверила она.
— В материалах все есть. Я туда и назад, только сделаю прикидочные замеры. Хотя бы проверю, при какой температуре там закипает вода…
— Где это?
Самохин подошел к карте и ткнул указкой.
— Вот здесь когда-то текла река Сватья. Теперь осталась пунктирная линия, без названия…
— Куда же она делась?
— Должно быть, провалилась сквозь землю.
— Это возможно?
— Здесь в конце пятидесятых построили Горицкий стекольный завод. Где-то рядом залежи песков, пригодных для производства. Река могла уйти в карьеры и превратиться в цепь заболоченных озер. Ну или просто пересохла из-за нарушения экологического равновесия.
— А если с вами что-нибудь случится? — В ее голосе послышались нотки заботливой жены. — Нет, не отпущу.
— Дайте отгулы. У меня как раз накопилась неделя. Слетаю за свой счет.
— Не могу. Вам сейчас следует готовиться к более важной командировке. Нужно изучить новую тему, почитать литературу, порыться в Интернете… Не обижайтесь, Сережа, но я сама должна проконтролировать вашу подготовку.
Когда она так говорила, на нее можно было не только обижаться, но даже надерзить, выразить возмущение, и Самохин бы сделал это, если бы не знал, куда и зачем ему придется ехать в скором времени.
— Пользуетесь тем, что вы женщина, — только и проворчал он. — И вам невозможно грубить.
Голос Принцессы вновь наполнился эротикой.
— Есть такой старый северный городок, Забавинск… Слышали?
О Забавинске он впервые услышал от Липового.
— Нет…
— Маленький, красивый, патриархальный, — заговорила Леди Ди мечтательно, с легкой слезой в голосе. — Зеленый-зеленый и уютный, река течет полусонная, с кувшинками, маленькая гостиница на берегу. А какая дремотная тишина!.. Лишь по утрам звонят на семи колокольнях да соловьи поют прямо в городе.
Лирическая часть закончилась, потому что Скрябинская встала, взяла указку и в тот же миг превратилась в стратега.
— На тридцать тысяч жителей две ювелирные фабрики, десяток мелких мастерских и пять роскошных салонов. Недурно?.. Традиционное чернение по серебру, производство украшений из золота и платины, обработка драгоценных камней. Прямые связи со многими зарубежными фирмами, собственные рудники самоцветов на Урале и в Сибири, алмазные россыпи на Берегу Слоновой Кости! И еще что-то прикупить хотят в ЮАР… А вы почему-то ничего об этом городе не слышали, Сережа, и толкуете мне про какой-то стеклозавод.
— Никогда не интересовался драгоценностями.
— И жене не покупали?
— Она делала это сама.
— Замечательно. Тем более вам будет интересно пожить в неведомой северной… жемчужине. Вижу, что-то вас не устраивает?
— Все это напоминает ссылку.
— Бедный, бедный Сергей Николаевич… Оторвали от любимых целителей, отняли перспективную тему и отправляют невесть куда и зачем!
— Кстати, и в самом деле, зачем? — Он пытался искренне сыграть полное неведение.
— Вот это уже разговор! — Поверила Принцесса. — И я знаю, через год-полтора, когда войдете в новую тему, вас так же будет не оторвать от ювелиров, камнерезов и самого славного северного городка. — Голос ее стал нежным, завлекающим. — А я к тому времени приготовлю вам, Сережа, еще что-нибудь эдакое… неожиданное и умопомрачительное. Как, например, в случае с Забавинском. Вы же знаете, я умею удивлять своих мужчин.
Она сделала длинную паузу, чтобы повысить температуру нетерпения Самохина, погреться и получить наслаждение. И в это время нельзя было не то что торопить ее, а и дышать.
— Представьте себе, — уже чуть хрипловатым, удовлетворенно-низким голосом продолжила Принцесса, — к одному забавинскому камнерезу по фамилии Власов приходит весьма пожилой человек и приносит редчайшую сиреневую жемчужину…
И просит распилить. А догадываетесь, зачем?.. Не спешите, ответ непростой.
Теперь следовало играть в поддавки.
— Чтобы вставить в серьги, например. И подарить жене.
— Вариант хороший, но неправильный.
— Сдаюсь, Диана Васильевна.
— Для того, чтобы достать песчинку. Вы же знаете, как зарождается жемчуг внутри раковины?
— Любопытно, — не сразу и сдержанно произнес Самохин.
— Видите, я уже заинтриговала вас… Камнерез выполнил заказ, вынул эту самую песчинку и вручил клиенту. Тот заплатил за работу аж двести долларов и плюс отдал оставшуюся половинку жемчужины. За молчание.
— Эта песчинка представляет какую-то ценность?
— О ценности погодите, — Принцесса не любила, когда ее перебивали и разрушали тщательно выстроенный монолог. — На следующий день этот человек снова пришел и принес… четыре тысячи семьсот двадцать девять таких же редкостных… уникальных по цветам перлов. Сколько поместилось в рюкзак. Вдумайтесь в эту цифру, Сергей Николаевич.
— Вдумался.
— Нет, вы еще не вдумались. Это нужно видеть. В камнерезной мастерской стоит стол с бортиками и на нем — гора белого, голубого, черного, розового и даже золотистого жемчуга. А какой величины, Сережа?.. Даже для бывалых из нашей конторы людей зрелище потрясающее. Что-то мистическое. И дело не в ценности… Но более всего потрясает, как сидит рядом человек, преспокойно сверлит и выковыривает из каждой крохотное ядрышко. Как будто из лесных орехов… Ну, напрягли воображение, господин аналитик? Вам уже хочется в город Забавинск? Или все еще жаль расставаться с лекарями, магами и шарлатанами?
— Что там делают люди из вашей конторы?
— Ничего. Стоят, смотрят и облизываются. У них по жемчугу ничего нет. И по Интерполу все чисто. Принадлежит он частному лицу, личность установлена — некий Сумароков Федор Кириллович, семьдесят один год, житель деревни Хоста, Забавинского района.
Отчество этого человека напомнило Самохину въедливого внука Допша, и отчего-то по спине пробежал холодок.
— Фамилия звучная…
— Человек абсолютно не криминальный, в юности закончил художественное училище, палехская роспись. Всю сознательную жизнь работал реставратором в мастерских города Забавинска…
Самохин не сдержался и во второй раз забежал вперед, чего Леди Ди терпеть не могла.
— А уже есть какая-то версия относительно этих песчинок? — спросил он будто бы между прочим.
— Есть, — не заметив наглости, проговорила она. — Кстати, по вашей части. Вернее, по прошлой теме. Поэтому я выбрала вас… Что-то не вижу радости?
Принцесса откровенно лгала — выбирал его Липовой, но эту слабость ей можно было простить…
— Благодарю за доверие, Диана Васильевна. Мне очень интересно… Только не пойму, для чего доставать этот песок?
— Предположительно Сумароков использует его для изготовления лекарства от старости и слабоумия. Вот вам и работа…
— От старости и слабоумия?
— А что вас так удивляет?
Он не мог сказать, что у Липового есть другая формулировка: зелье молодости и просветления, а это уже не лекарство от старости и слабоумия! То есть, давая задание Принцессе, адмирал несколько принизил, приземлил предположительное назначение извлекаемого из перлов песка.
— Да я скептически отношусь… ко всяким эликсирам бессмертия, — стал выкручиваться Сергей Николаевич. — Тут скрыта как бы заведомая ложь. Отсутствие практического подтверждения…
— Сережа!.. Вы сейчас не откровенны! — сказала она так, словно уже вкусила зелья просветления.
— Я просто не верю, что лекарство от старости возможно. И особенно от слабоумия.
— Когда вам будет без малого шестьдесят, начнете задумываться. В семьдесят — поверите.
— Не исключено, — сдался он.
Наверняка Принцесса как раз и мечтала о каком-нибудь эликсире молодости и почти не стеснялась это подчеркивать…
— Теперь о технической стороне, — деловито продолжила Леди Ди. — Брать из Москвы помощника не нужно. Договорилась с руководством конторы, возьмете одного из тех, кто уже работает в Забавинске. Фамилия неблагозвучная — Плюхач, но не обращайте внимания, молодой, но опытный оперативник, занимается драгоценностями. Очень интересный мужчина… Квартиру вам снимет мой помощник, решит вопрос с автомобилем… Какую марку предпочитаете?
Это уже было через край: в «Бурводстрое» существовали вечные проблемы с транспортом, особенно в длительных командировках. Из-за секретности работы нельзя было использовать московские машины и следовало покупать на месте какой-нибудь «жигуленок» второй половины прошлого века — на лучшее рассчитывать не приходилось.
Значит, адмирал уже походатайствовал. И не он ли умышленно ввел Принцессу в заблуждение на счет лекарства от старости и слабоумия?
— Все зависит от прикрытия, — настороженно отозвался Самохин. — По Сеньке и шапка…
— Я дала задание Хлопцу найти приличную иномарку, — с царственной снисходительностью сообщила Принцесса. — Это вам за хорошее поведение и отличную работу. Могла бы представить к ордену, но в департаменте по награждениям сидят совершенные идиотичные марксисты… Все вопросы прикрытия, в том числе и документального, обсудите с моим помощником. Он получил все инструкции. Советую ничего экстравагантного не придумывать, городок маленький, все приезжие на виду… Баринову дано задание подобрать исходные данные по истории жемчуга и его применению. Хлопец уже в Забавинске, готовит почву, легенду… Так, что еще? Командировочные расходы, транспорт, финансирование работ, дорогостоящих экспериментов и экспертиз берет на себя совбез. Адмирал Липовой сам вызвался…
Принцесса заметила оживление Самохина.
— Да, Сергей Николаевич, — подтвердила она завораживающе и печально. — Теперь понимаете, кому это нужно?.. Впрочем, ничего особенного нет, мы все подспудно стремимся если не продлить жизнь до бессмертия, то хоть чуть-чуть дольше быть молодыми… А что хочет адмирал, того хочет сам Бог. Но пусть это не смущает, я вас прикрою.
Липовой не доверял Скрябинской и работал с ней втемную!
— Спасибо.
— Только вот съезжу на недельку в Германию и встану за вами стеною каменной…
В Германии у Принцессы был личный доктор, который делал ей всевозможные подтяжки и утюжил кожу на шее, выдающую возраст. По долгу службы каждый день соприкасаясь с проявлением чудесного, она не особенно-то надеялась на эликсир молодости и более доверяла хирургическому ножу…
Тятин хоть и ворчал, сомневаясь в костоправских возможностях женщин вообще и Саши в частности, но посмотрел на ее руки и принял на испытание до конца лета, категорически запретив бросать академию. Несмотря на свое благородное «слесарное ремесло» — а он именно так относился к целительскому дару и своей профессии, старик отличался характером тяжким, своенравным и даже вздорным: никогда не улыбался, говорил мало и почти всегда гневно, осуждающе, не любил шуток и, когда чему-то учил, то дважды не повторял — с первого раза не понял — пошел вон. Под видом журналиста Самохин прожил у него почти неделю в роли ученика, и это было время мужественного терпения. Пациенты приезжали к Тятину редко, бывало, весь день никого, и все внимание костоправ сосредотачивал на своем добровольном мальчике для битья. В первую очередь он сделал своеобразный тренажер: достал из сундука пахнущий нафталином женский чулок, связанный из крестьянской шерсти, запихал в него треснутый горшок, шарахнул об угол и протянул Самохину.
— На, учись.
Старая керамика раскололась частей на десять, и следовало теперь собрать горшок, не вынимая осколков из чулка. Это занятие поначалу показалось Сергею Николаевичу не таким трудным и даже увлекательным, несколько часов подряд он нащупывал сквозь толстую вязку и прилаживал друг к другу крупные и мелкие черепки, однако провозился до позднего вечера и не собрал: от любого неосторожного движения битый горшок разрушался и надо было начинать сначала. Перед сном Тятин молча понаблюдал за учеником, демонстративно выключил лампочку и удалился почивать на чердак. Свет был не нужен, все равно собирать приходилось на ощупь, вслепую, но темнота как-то быстро сморила, и Самохин уснул на лавке, бросив под голову хозяйскую фуфаечку.
В пятом часу утра костоправ уже был на ногах.
— Покажи-ка руки! — велел он, толкнув в плечо. Минуты две он как-то беспорядочно мял пальцы, щупал ладони и давил на суставы, после чего молча ушел и вернулся с ведром свежей синей глины. Плеснул воды, накапал нашатыря из флакона и подставил Самохину.
— Мни.
Целый день он мял тяжелую, пластичную, но очень тугую глину, полагая, что она какая-нибудь лечебная, а костоправ обнаружил у него еще не выявленное заболевание суставов. К вечеру кисти рук отваливались, болели сухожилия, кожа на ладонях и пальцах стесалась так, что на кончиках появились язвы. После ужина Тятин добавил воды в ведро, щедро подлил нашатыря, так что защипало в глазах, и сказал второе, за этот день, слово:
— Мни.
Через двое бессонных суток, когда глина в ведре превратилась в густую сметану, костоправ велел вымыть руки, взял чулок с черепками, еще раз треснул им об угол и подал Самохину.
— Трудись.
Кожи на пальцах практические не было, лишь прикрывающая мясо, тонкая красная пленка, которую прокалывала даже грубая шерсть вязки, вызывая боль, ко всему прочему осколков в чулке теперь стало шестнадцать. Повозившись с ними пару дней, Самохин по горло вкусил «слесарного ремесла», горшка так и не собрал, а Тятину сказал, что позвонили из редакции и приказали срочно вернуться в Москву.
— Захочешь поучиться еще, так приезжай, — на прощанье подобрел костоправ, занятый позвоночником пациента.
Кажется, Саше учеба у Тятина понравилась, во всяком случае через неделю она не сбежала и ни разу не звонила, чтоб поплакаться на трудности. И все равно, собираясь в длительную командировку, Самохин места себе не находил. Он сидел дома, листал материалы, приготовленные Бариновым, а сам ждал звонка от Саши, думал о Допше, умершем на его глазах, и мысленно стоял в центре зоны канала, существующего в Западной Сибири. И появлялось по-ребячьи озорное желание прыгнуть в самолет и хотя бы на один день слетать в район Горицкого стеклозавода.
Или сгонять хотя бы на час к костоправу, где жаждущая чудес Саша мнет глину и собирает черепки.
Но в этот момент непременно раздавался звонок Баринова.
— Для вас подготовлен новый комплект документов, — мерзко гундосил секретчик. — Нужно получить до семнадцати часов.
И будто ведро холодной воды выливал.
Самохин получал материалы, пытался внимательно изучать их и думать при этом только о жемчуге, который уже вызывал у него ненависть.
В основном материалы содержали истории и легенды, как-то связанные с жемчугом, — от Клеопатры, которая как-то размешала жемчужину в вине, напоила им Антония, чем спасла ему жизнь, до хитромудрой китайской философии, а точнее, даосизма, где жемчуг чуть ли не боготворили и считали одновременно лекарством от старости и эликсиром молодости. Не менее страстно ему поклонялись и в Древней Руси, наделяя «бурмицкое зерно» магическими свойствами, которые способствовали долголетию, омоложению, достижению высшей мудрости, а значит, и власти. Получалось, что нет такого народа на земле, кто бы ценил жемчуг только за его красоту; всегда подразумевалась его некая тайная суть, о которой говорил и адмирал Липовой, и Скрябинская.
Съездить в Западную Сибирь его неожиданно подвигла сама леди Ди — позвонила рано утром в пятницу уже из Шереметьево, спросила, как идет подготовка к командировке и пожелав успешного начала работы, отбыла в Германию. Самохин понял, что другого момента не будет, тем паче впереди два выходных, а вылет в Забавинск только в понедельник вечером, и в то же утро, сообщив Баринову, что все материалы возьмет в понедельник, помчался в аэропорт.
На эту самоволку у него было трое полных суток, и всего двое из них — это при самом удачном раскладе, он мог провести в зоне канала, поэтому взял с собой лишь легкую палатку, свитер, несколько банок консервов и видеокамеру. В такой короткий срок можно было провести лишь визуальные наблюдения, всецело полагаясь на собственные чувства: никаких, даже самых простых замеров сделать бы не удалось, к тому же, без ведома Баринова даже обыкновенного радиометра не получишь.
Однако едва он оказался под низким сибирским небом, как сразу же начались непредвиденные задержки. Таксисты в аэропорту отказывались ехать в такую даль, тем паче на двое суток, предлагали подбросить до городского автовокзала, откуда в сторону Стеклозавода якобы регулярно ходили маршрутки. На деле же оказалось, что автобус есть, но всего один, который отправляется рано утром, если хорошая дорога, и идет только до районного центра, а время уже было обеденное. Таксисты же выслушивали и, не торгуясь, вертели головами, мол, тут неделю дожди поливали и сейчас еще тучи бродят, поэтому лучше туда не соваться.
Уже было потеряно четыре драгоценных часа, по расчетам Самохин мог уже быть в зоне канала, поэтому он бродил вдоль стоянки такси и чувствовал, как наваливается обидное, раздражающее отчаяние. Конечно, выход был и довольно простой: отыскать местное Управление ФСБ, показать удостоверение и взять машину. Не откажут, и вопросов задавать не будут, но могут доложить по команде, что такой-то полковник выезжал в район Горицкого Стеклозавода, и в результате засветят не только самовольную отлучку, а еще и особые отношения с Липовым, который выдавал документы прикрытия.
Надежды взять машину на два дня практически не оставалось, и Самохин начал просить водителей, чтоб отвезли хотя бы в один конец — как будет выбираться назад, он пока что и представления не имел, а обратный билет на самолет уже лежал в кармане. Но и такой вариант таксистами отвергался, мол, на ночь глядя забираться в такую глушь, себе дороже будет, и предлагали подбросить только до райцентра.
Пока он раздумывал, ехать ли с пересадками, кто-то осторожно постучал по плечу. Самохин обернулся и увидел нищих — мужчину и женщину, худосочных, как подростки, и потому неопределенного возраста, однако назвать стариками их было трудно.
Оба в темном, длиннополом тряпье, но не в рваном, а в многослойном, несмотря на жару, одетом друг на друга, и все равно у них был вид зябнущих. Серые и длинные волосы нищего были собраны в косичку, впалую грудь перечеркивала лямка классической сумы, висящей на животе, однако руку протягивала только его спутница — он безучастно стоял рядом с низко опущенной головой.
Эту пару нищих Самохин заметил еще в аэропорту, когда ловил такси: они так же стояли неподвижно и молча, с одной на двоих протянутой рукой и стыдливо, скорбно опущенными головами, как изваяния, чем и притягивали взгляд. Они совсем не походили на тех суетливых, ноющих и обставленных плакатами попрошаек, что побирались на московских улицах и в подземных переходах.
Самохин никогда не подавал нищим, а тут, скорее всего, от подступающего отчаяния и от тайного желания хоть как-нибудь сдобрить судьбу, достал мелочь и положил в скрюченную ладошку.
И непроизвольно вздрогнув, отдернул руку, словно прикоснувшись к оголенному проводу, потому что нищенка на мгновение подняла опущенный взор оба и в тот же час они побрели вдоль вокзальной площади.
Он никогда не смотрел в глаза нищим, некая защитная реакция будто бы запрещала задерживать внимание и вглядываться в них. И дело было не в брезгливости или презрении; точно так же люди стараются не смотреть в глаза бродячим собакам, дикому зверю или умирающему человеку. Сиюминутный, пронизывающий взгляд этой женщины как-то сразу разбудил воображение и мысли, вызывав непонятный озноб и ощущение, будто только что ему заглянули в душу.
И душа словно оцепенела.
Пожалуй, минуты три он не мог избавиться от неожиданного впечатления, более напоминающего затмение разума, ибо на это время он будто уснул и отключился от реальности — по крайней мере, напрочь забыл, зачем он здесь и что сейчас нужно. Опомнившись, Самохин обнаружил, что все еще стоит с поднятой рукой, то ли голосует таксистам, то ли подает, а кругом мельтешат люди. Он отыскал взглядом нищих: эта согбенная парочка уже торчала на ступенях у входа, и если бы не выставленная перед собой рука женщины, можно было сказать, что они не просят подаяния, а как-то странно и самоуглубленно молятся. Тем более, что издалека мужчина из-за своей косички, куцей, редкой бородки и темной, бесформенной одежды напоминал монастырского послушника или вечного дьячка из какого-нибудь сельского прихода. А женщина, до глаз повязанная черным платочком, более похожа на тех стареющих, одиноких и несчастных вдов, что доживают свой век при церквях.
За четверть часа, пока Самохин исподтишка наблюдал за нищими, никто не подал им, возможно, потому, что не просили, а обтекающие их люди не замечали единственной, и как-то невыразительно протянутой руки.
Самохин встряхнулся, и чтобы окончательно избавиться от навязчивого желания смотреть на нищих, ушел к остановке маршруток, под прикрытие палаток. И в это время у бордюра остановилась «Нива», водитель которой молча выслушал его просьбу съездить на два дня в район Горицкого Стеклозавода, после чего обнял руль, почесал недельную щетину на подбородке — рожа у него была уголовная.
— Четыреста долларов. — Назвал он цену.
Тут уж жадничать и торговаться было нельзя, хотя это были почти все деньги, что Самохин взял с собой: билет на самолет от Москвы стоил дешевле…
— На похороны, что ли? — таксист открыл дверцу.
— Почему так решили?
Еще в самолете для всех любопытстсвующих Самохин придумал легенду, что едет на стеклозавод, чтобы оценить качество продукции и самое главное, запасы сырья.
— А туда все на похороны ездят. — Таксист почему-то перекрестился и тронул машину.
— Там что, часто умирают?
— Везде сейчас умирают…
Первые полсотни километров ехали с ветерком хоть и по старому, но асфальтовому полотну, после чего началась гравийка. Лужи после недавнего дождя еще стояли в выбоинах, кое-где грузовики набили колеи и размесили грязь, однако при этом через два с половиной часа они въехали в райцентр. За всю дорогу водитель и слова не обронил, что вполне устраивало Самохина: можно было уйти в то отвлеченно-бездумное состояние, когда включается только зрительный ряд и чувства и когда начинаешь ощущать энергию пространства. Правда, сколько бы не прислушивался к себе Самохин, ничего особенного не ощущал, глядя на плоские, как стол, однообразные зеленые поля с редкими перелесками — типичная лесостепь, голая равнина под низким, преддождевым небом, в общем-то привычное пространство для человека, выросшего в голой тундре Кольского полуострова.
Судя по картам Наседкина, граница зоны блуждания космического канала начиналась почти сразу же за районным центром. Самохин не знал, был ли целитель когда-нибудь в этих местах, однако его расчеты в точности совпадали с рельефом: в пяти километрах от села равнина начала сминаться в пологие складки, а впереди замаячила темная полоса леса. Дорога в последний раз качнулась на голых холмах, как на волнах, сорвалась вниз по крутому склону, и лишь тут стало ясно, отчего сюда не хотят ехать таксисты, тем более на ночь глядя. Первый глубокий лог, заросший густым пихтовым лесом, «Нива» проскочила лишь дважды шаркнув днищем, но перед вторым водитель остановил машину и пошел смотреть дорогу.
Как только они въехали в лес, сразу же стало сумеречно, а пока ходили туда-сюда, и вовсе стемнело, да еще заморосил дождь. Дорогу тут строили много раз и там, где сохранилась насыпь, были видны все потуги человека проложить сюда путь: из земли торчали камни, железобетонные плиты и торцы многочисленных, уже полусгнивших лежневок, однако все это размывалось весенними водами и тонуло в заболоченной, зыбистой земле.
— Дальше будет хуже, — обреченно предупредил таксист. — Ночью не прорваться, злости не хватает.
До Горицкого Стеклозавода оставалось еще около семидесяти километров — пешком не уйдешь, хотя было такое желание.
— Как же там завод работает? — спросил Самохин. — Без дороги?
— А он уж лет десять стоит. — Водитель сел за руль.
— Почему стоит?
— Какой-то олигарх сначала обанкротил его, потом купил. Будто бы хотел бутылки делать водочные и хрусталь. Но взял и закрыл. Сам сейчас, говорят, где-то в Италии живет… Поехали в село, переночуем, а рано утром попробуем…
Несмотря на дождливый вечер и приплюснутое к лесу небо, здесь еще звучало эхо, и казалось, где-то далеко разговаривают люди. Самохин побродил взад-вперед, смиряя разочарование, и тоже забрался в кабину. Таксист сразу же повеселел и начал разворачиваться.
— Тебе что, на Стеклозавод надо?
— Посмотреть хотел…
— Чего там смотреть? Что не распродали, то растащили, стеклодувы разъехались или поумирали… Уж не купить ли его хочешь?
Он подсказывал неплохой вариант легенды, однако Самохин скосился на его уголовную физиономию и усмехнулся.
— Я что, похож на нового русского?
— Кто тебя знает? — пробурчал тот. — На кого ты похож…
— Другой дороги нет?
— Есть… Частная, но недостроенная, так говорят, еще хуже. И охрана там дежурит, не пускает. Капитализм же…
— А нет какой-нибудь окружной дороги?
— И окружная есть. Через Казахстан, километров шестьсот, потом по степи сотня и плюс сволочная таможня. Таксистов наизнанку выворачивают. Да и пассажиров тоже…
— Как же люди там живут?
— Раньше было хорошо, пароходы ходили, так можно было чуть ли не до самого стеклозавода водой. Сватья-то теперь почти пересохла, а на Чельме последнюю баржу утопили.
— Ты случайно, родом не из этих мест? Все знаешь…
Рассказывать о себе таксист не захотел.
— Случайно не из этих…
Трехэтажная каменная гостиница стояла на самом берегу Чельмы, около железобетонного, построенного на века, причала, где догнивала полузатопленная ржавая баржа — теплоходы не ходили, пожалуй, тоже лет десять. Однако возле белого здания речного вокзала стояло с десяток автомобилей, горел свет и играла музыка: несмотря на следы упадка и запустения, ресторан работал и Самохин вспомнил, что сегодня еще ничего не ел. Он снял номер, оставил там сумку и пригласил таксиста, который остался ночевать в машине, на ужин. И этот человек, так напоминавший бандита, вдруг застенчиво и как-то по-детски улыбнувшись, стал отказываться, мол, у меня с собой бутерброды — пришлось тащить его чуть ли не силой.
Вечер в ресторане был в самом разгаре, веселился тут, в основном, народ студенческого возраста, поэтому Самохин выбрал место возле стены, чтоб не мешали танцующие, и ожидая, когда принесут ужин, стал исподтишка рассматривать публику.
И тут почувствовал на себе взгляд, который узнал мгновенно и непроизвольно обернулся…
Нищие сидели сразу же у входа, за толстой квадратной колонной, по прежнему потупленные, только теперь над тарелками. Ели они медленно и даже как-то нехотя, словно исполняя некую обязанность, совершенно не внимая прыгающему и орущему вокруг миру, как бы если находились в другом пространстве.
Должно быть, таксист заметил интерес Самохина, поскольку склонился к уху и сказал тоном гида:
— Эти как раз со Стеклозавода. Местная достопримечательность.
— Кто? Нищие?
— Ну… Глухонемые они, и с головой у них… В общем, ненормальные. Там такие и остались.
— Где — там?
— На Стеклозаводе. Нормальные разъехались…
— Я их встречаю сегодня в третий раз. — признался Самохин. — И все в разных местах…
— Всю жизнь побираются ходят, — с удовольствием стал рассказывать таксист, видимо, в предвкушении ужина. — Бывало, едешь зимой, а метели тут ого какие! Столько народу померзло… А они идут, за ручки держатся, христосики, и хоть бы что…
— Как они добрались-то сюда? На чем?
— Может, на попутках, или пешком. Для них это не расстояние… Я тут уж лет пять не бывал, думал, и в живых-то нет, а гляди — ничего, все ходят! Даже в ресторанах подкармливают…
— Что они в аэропорту делали?
— Не знаю… Может, теперь у них там точка. У нищих ведь тоже все поделено, как нас. На чужую территорию друг друга не пускают…
— Здесь нищих много?
— Да как везде сейчас. Больше, конечно, пьянь всякая…
— И эти тоже?
— Эти без вина как пьяные. Дуракам всегда хорошо, счастливые…
В это время официантка принесла ужин и Самохин наконец-то повернулся к своему столу.
— Странно… Они будто притягивают.
— Все безобразное притягивает, — философски заметил таксист, работая ложкой. — Впрочем, как и прекрасное…
— Они же, наверное, домой идут, на Стеклозавод?
— Кто их знает… Наверное…
— Возьмем завтра с собой, — решительно сказал Самохин. — Пойду скажу им…
— Не возьмем, — мгновенно отозвался таксист. — Филантроп, что ли?
— Извини, я нанял машину, и между прочим, за хорошие деньги…
— С них вши ползут, вот такие! Чесаться потом замучаешься…
Он сказал это так выразительно, что Самохин и впрямь ощутил зуд. А таксист, видимо, вспомнил, что перед ним клиент, да еще кормит в ресторане за свой счет, засмущался и добавил примирительно:
— Понимаешь, психологически не могу взять их. Потому, что сам… тоже вот, подаяние принимаю. Мне на них смотреть… Я же когда-то тоже человеком был, семнадцать лет руководил тем самым стеклозаводом. Хрустальное производство наладил, на выставки ездил… Да ты не переживай, они скорее нас там будут. У побирушек нога скорая…
Через минуту Самохин обернулся — нищих уже не было…
Утром его разбудил водитель, постучав в двери, и сразу же заторопил, не дал даже умыться, мол, пока нет дождя, надо прорваться через лога. Он снова стал молчаливым, однако каким-то нервным, резким в движениях: кажется набрался злости и от того грубовато вел машину. После ночного дождя в выбоинах стояли глубокие лужи, вода взлетала из-под колес выше крыши и заливала стекла «Ниву» кидало на ямах из стороны в сторону — прислушиваться к своим чувствам в такой ситуации было невозможно. После глубоких, с крутыми склонами, логов, началось мшистое болото с угнетенным сосновым лесом, и дорога стала ровнее, если не считать стыков бетонных плит, тряска на которых отдавалась в голове щелчками бича. Кое-где плиты провалились и дорога была залита торфяной жижей, а кое-где наоборот, вспучились вместе с насыпью, стояли дыбом и качались под колесами, словно битый лед.
Вероятно, когда-то здесь было огромное, километров на двадцать в поперечнике, и теперь заболоченное озеро, почему-то отмеченное на карте как хвойный лес с редкими, голубыми штрихами. Если тут была гравитационная аномалия, то в положительную сторону, поскольку местами машина становилась тяжелой, как утюг, и едва выползала из вязкой присасывающей трясины. И если Допш проваливался сквозь землю, то наверняка где-нибудь здесь…
За болотом таксист свернул с бетонки и поехал совершенно сухим проселком вдоль электролинии.
— Считай, добрались, — вздохнул он облегченно.
Однако ехали еще час по старым вырубкам, заросшим густыми осинниками, пока не оказались на совершенно ровной, накатанной песчаной дороге, по которой тянулся свежий, спаренный след. Самохин глянул на водителя и тот усмехнулся.
— А я тебе что говорил? Они уже тут…
Каменные трубы стеклозавода появились внезапно и напоминали высокие пни, между которыми тянулись ряды одноэтажных корпусов, и за этим промышленным пейзажем разбегались в разные стороны обыкновенные деревенские улицы. Ничего не спрашивая, таксист подрулил к зданию заводоуправления, где вроде бы еще теплилась жизнь в виде штор на окнах и целых стекол, тогда как в цехах зияли пустые проемы. Мало того, сохранилась даже Доска Почета с блеклыми фотографиями под стеклом и совсем выцветшими надписями.
— Жди меня здесь. — Самохин вышел из машины и взял сумку. — Приду завтра утром.
— Погоди! — спохватился таксист. — Ты мне деньги отдай.
— Куда я тут денусь? У меня обратный билет на самолет.
— На какой рейс?
— В воскресенье, на вечерний. Таксист подумал, поскреб щетину.
— Нет. Заплати на всякий случай.
— Что же может случиться-то?
— Ты куда нацелился? В Горицкий бор?
— Тебе-то что?
— Да ничего. Куда тут еще можно пойти? Не хотел говорить, отпугивать… Но это место проклятое.
— Кем проклятое?
— Откуда я знаю? Так говорят. Люди уходят и не возвращаются. Так что заплати за проезд сначала и иди куда хочешь.
Самохин достал деньги.
— Ты сам-то бывал в этом проклятом месте?
— Нет, и не тянет.
— А говоришь… Может, слухи только.
— Может. — Таксист с некоторой брезгливостью спрятал деньги и сразу стал словоохотливым. — Только я в позапрошлом году сюда одного ученого привез, из Новосибирска. Пожилой такой, умный дядька. Философ, между прочим, профессор… Ушел в Горицкий бор — и с концами. Потом меня по милициям затаскали, родня его достала — куда дел профессора. У тебя много родни?
— Мало, так что не бойся.
— Все равно напиши расписку. — Он протянул блокнот и ручку. — Чтоб потом ко мне претензий не было.
— И что может со мной произойти?
Он засмеялся и вроде бы свел все на шутку, которая прозвучала зловеще:
— Сквозь землю провалишься. И ищи тебя потом…
