Глава 4

Запасной тайный подземный ход заканчивался в яслях бабкиного козлятника, который она построила собственноручно уже после того, как с дедом разошлась, – сколотила из ящиков, фанеры и прочего хламья, чтоб показать свою самостийность. И был так тщательно замаскирован, что Сова пока не догадывалась о его существовании. Но даже если б обнаружила, то в дедов подпол не попала бы: зимой Куров прокопал обманный зигзаг, выводящий в обратную сторону. Однако ходить в Украину можно было по основному ходу – через мужскую половину сортира, – если точно знать маршрут, дабы не угодить в лабиринт. Все эти предосторожности были направлены исключительно против бабки, считающей, что ее бывший супруг возглавляет мафиозный клан контрабандистов и умышленно подрывает экономику России.

На самом же деле Куров рыл ходы из глубокого внутреннего протеста против разделяющей государства неприступной стены, но более всего от партизанской привычки появляться там, где его не ждут, и делать все, что захочет. Например, пока Сова спит, сползать на сопредельную территорию и выдоить козу. Бабка проснется, пойдет в козлятник, а вымя пустое! Сам Куров козьего молока терпеть не мог, коту скармливал, но зато неделю можно веселиться, слушая, как Сова за стенкой рассуждает вслух: что это за живность в сарае завелась, которая молоко высасывает? Чаще всего бабка грешила на маниакальные склонности козла или на козодоя – птицу такую, что водилась в брянских лесах. Однажды Куров пробрался в секцию «Ж» сортира, вывернул меховую рукавицу, надел и ждет, когда Елизавете Трофимовне приспичит. Она прибежала, только села, а дед ей рукавицей по ягодицам нежно так провел. Сова фашистов не боялась, но от вида или, еще хуже, прикосновения мелких грызунов визжала, будто ее режут. Вот уж потешился потом Степан Макарыч, слушая, как бабка за стенкой охает, причитает и трясется от омерзения!

Правда, в другой раз, когда захотел подшутить таким же образом в бане, чуть не подорвался на противопехотной мине, поскольку Сова считала, что лучшее средство от крыс, мышей и хорьков – это немецкая «лягушка» с подточенным нажимным механизмом…

И вот Куров пробрался своим индивидуальным запасным тоннелем в Россию, отряхнулся в козлятнике, огляделся и отправился в разведку на вторую заставу. Его самого разбирало любопытство относительно мутанта, и, пожалуй, командир диверсионной разведгруппы давно бы разобрался, что к чему, если бы не домашний арест с браслетом. Пойди, так сразу вычислят, где, чем занимается, да и нагрянут…

Вторая застава располагалась вдоль высокого увала, поросшего густым лесом. До самостийности Куров часто здесь бывал, по просьбе секретаря райкома Дременко берлоги искал, а потом вместе приезжали выманивать и стрелять зверя. С той поры и сдружился он с начальством, да так, что однажды после удачной охоты, в которой и Юрко участвовал, сговорились женить его на секретарской дочке. Куровский внук больно уж понравился Тарасу Опанасовичу – воспитанный, трудолюбивый, смелый и на вид так бравый молодец. Начальствующий родитель в то время сильно опасался, что красавица Оксана избалуется от внимания парней, и лучше было в раннем девичестве повязать ее обручением, к тому же молодые сами друг к другу тянулись, и произошло все без всякого родительского насилия.

А теперь вон как все обернулось – ходи по старым местам, вспоминай да вздыхай, что не сладилось…

Весь берег глубокого лога был одним сплошным укреплением, каждый пень тут стрелял, каждая валежина огнем огрызалась, и если немцы после бомбежек и артподготовки еще проходили через первую заставу, то за эту ни одна фашистская нога не ступала. Весной лог заливало талой водой, мокрое болото, отрезавшее заставу с севера, превращалось в море, однако летом все пересыхало и оставался единственный родник, откуда партизаны брали воду. К этому источнику сразу же и направился Куров: если мутанты где-то тут осели или поблизости бродят, то на водопой обязательно придут, поскольку лето сухое стоит, без дождей, а воду из болота даже косули не пьют – в жару гнилая делается. Один круг нарезал, другой поменьше и возле самой криницы все внимательно осмотрел – ни единого следа, похожего на человеческий. Видно, кабаны по логу проходили и по-свински растоптали, разбили копытами уста родника и еще в грязи покатались; после них уже лосиха с телятами подходила, енот водички полакал и тут же, видно, червей порыл в сыром лесном черноземе, и вороны, конечно, наставили своих крестов.

Куров все это отметил, но выводы делать было рано: мутанты могли прибегать сюда на ночлег или, напротив, дневали, забравшись в какой-нибудь прохладный и сухой партизанский блиндаж. А что им ледяная водица, если только не с похмелья? Может, вообще не потеют, так редко пьют… Дед по логу вдоль всей заставы прошел, изредка посматривая в бинокль на крутой склон увала, и остановился там, где мутант показался ему в первый раз. Со слов Совы, и она тоже видела его примерно здесь. Выше по увалу зияла неглубокая яма от обвалившейся землянки, где была партизанская прачечная и где обученный в Москве диверсант Кур давал первые уроки взрывного дела юной Сове, так сказать, теорию. А в землянке печь стояла с вмазанным котлом, шайки с горячей водой, мокрое белье в корзинах – парно, душно и жарко, как в бане. Лиза в одной исподней рубахе, румяная с детонаторами возится, электрическую цепь собирает, пыхтит от старательности и того не замечает, что раздразнила аппетит Кура до крайности. Он терпел-терпел и не удержался. Сначала из разведочных соображений ущипнул за талию – вроде ничего, даже показалось, призывно вильнула и провода к взрывмашинке прикручивает. Ну и обнял ее сзади, и руки сами попали в разрез на рубахе, а под нею два таких персика, что голова кругом. Зашептал что-то, и сам не помнит что, а Сова выскользнула, словно кусок мыла, и локтем ему прямо в глаз! Искры веером, равновесие не удержал и прямо в шайку с кипятком сел. Хорошо, тот уже подостыл, и брюки у Кура были солдатские, ватные, сразу не промокли, да и Лиза не растерялась – помогла ему парящие штаны спустить до колен, так что кожа не сильно обварилась, только покраснела.

С той поры он до окончания партизанских действий к Сове не притрагивался, даже когда на охоте за немецкими эшелонами они на пару по неделе в лесах ползали и спали, укрываясь одной плащ-палаткой. Но она ему всю жизнь напоминала, как в первый день теоретической подготовки сварила его всмятку. В свое время еще и переживала по этому поводу: мол, не из-за того ли я теперь зачать не могу?

Оказалось, не из-за того: просто ее строптивую женскую природу, как вулкан, возможно было пробудить только взрывом в шурфе на якутском золотом руднике…

Часа три Куров таился в логу напротив обрушенной прачечной и иногда от воспоминаний даже забывал, зачем сюда пришел. Хотя это было неплохо: если мутанты и впрямь чужие мысли читают, то сроду не догадаются, зачем сюда дед пришел, вернее, будут введены в заблуждение и как-то себя обнаружат. Когда же Степан Макарыч спохватывался, то поднимал бинокль с осветленными цейсовскими линзами и обшаривал взглядом увал второй заставы – безветрие и немота какая-то, ни одна веточка не шелохнется, даже птицы молчат и кузнечики, несмотря на вечереющее небо. И тоже при этом про мутантов думал мало и вскользь, потому как в голове опять завертелась прежняя дума – помириться с Совой, тем паче ему фамилию настоящую вернули, и теперь у бабки даже оснований нет насмехаться, как раньше, мол, был у меня супруг Куров, а ты какой-то Курвенко. Вдвоем-то утверждать Киевскую Русь куда сподручнее: два человека – уже ячейка общества. Все человечество с этого начиналось. Конечно, даже в этом случае будет трудно наладить отношения, характер у Елизаветы Тарасовны на почве политики сильно подпортился и стал, как якутская вяленая рыба, с сильным душком, а иногда так просто невыносимым, хоть нос зажимай.

Но это если нюхать со стороны; когда же есть начнешь, вроде ничего, даже вкусно…

Дед знал, кто бы их мог помирить, – Юрко, если бы вдруг вернулся. Сыновей Куров уже давно перестал ждать, поскольку те, считай, вросли в сахалинскую землю, словно старые, смолевые пни. А внука ждал. И Сова ждала, видно, тоже тайно надеялась – помирит. Горилки вон сколь нагнала, наверное, к свадьбе, и такой крепкой – чистый спирт. Дед сквозь землю почуял, подкоп сделал под старухину половину и всего бутыль упер – в отместку за похищенные гранаты – и попивает себе, до сих пор еще есть. А бабка даже не догадывается.

Когда солнце опустилось за дальний лес и на увал легла тень, дед осторожно стал подниматься наверх, попутно изучая следы. Моховой покров казался цельным, особенно внизу, но выше, и на нем было не разобрать следов, ибо когда-то разбитый снарядами склон был обезображен воронками, выброшенной взрывами землей, на которой теперь росла короткая щеточка кукушкиного льна, – наступишь, а он тут же распрямляется. Куров поднялся на гребень, прикрываясь сосенками, удалился в лес, так чтобы оставить обзор пошире, забрался на кучу брошенного вершинника и там затаился.

В прошлый раз мутант появился внезапно, скорее всего, вылез из партизанского схрона, но откуда конкретно, дед заметить не успел. И куда делся потом, тоже в сумерках не рассмотрел. Уже наутро, когда рассвело, Куров прокрался на то место, однако ни входа, ни выхода в какое-либо подземелье не отыскал. И сделать это было невероятно трудно, поскольку в девяностых годах Пухнаренков продал весь лес на второй заставе финнам. Те же сами рубить не стали, но пригнали свою технику, наняли местных москалей, которые изнахратили суровый брянский лес, как фашисты девку. Теперь, насколько хватал глаз, повсюду простирался выруб, заросший осинником, молодым ельником и заваленный горами гниющего мусора и колодника. В хороший год еще грибы росли – волнухи, обабки, грузди…

А когда-то хотели создать здесь музей партизанской славы под открытым небом, экскурсии водить и учить патриотизму подрастающее поколение. Правда, подземные блиндажи и схроны еще остались, в некоторых местах попрыгаешь, так земля под ногами гудит, значит, пустота внутри, но лаза туда не найти.

На своем посту Куров просидел не больше четверти часа, когда боковым зрением отметил какое-то движение в молодом ельнике. Стараясь не думать о мутанте, он скосил глаза и замер. Через некоторое время отчетливо треснула ветка, и на темно-зеленом фоне возникло пестрое сдвоенное пятно. Дед поднял бинокль, но вместо мохнатого существа обнаружил двух человек в летнем военном камуфляже. Оба с оружием, небольшими вещмешками, и в руках что-то несут, однако пятнистых, разрисованных лиц не рассмотреть. Двигались эти двое очень осторожно, как показывают в кино – страхуя друг друга, причем в сторону, где засел Куров. У него сразу мелькнула мысль, что это американец с кем-нибудь и охота на мутанта уже началась, без всякой разведки. Но спустя минуту дед узрел, как эти военизированные люди установили треногу с каким-то ящиком и один, прильнув к нему, начал вроде как осматривать окрестности, хотя внешне прибор не походил ни на подзорную, ни тем более на стереотрубу. Скорее всего, это тоже была разведка, параллельная с Куровым, и она тоже выглядывала мутантов – а кого еще?

Мужики по очереди поколдовали возле треноги, после чего сняли ее и, пригибаясь, иногда пропадая в мелком осиннике, пошли прямо на засаду деда. Потом он и вовсе потерял их на несколько минут, и когда эта разведка возникла вновь, то была уже метрах в ста от Курова! Они опять утвердили треногу, прикрутили другой прибор – на сей раз напоминающий камеру телевизионщиков, и направили точно на кучу вершинника, где сидел дед. Сомнений не оставалось, его засекли каким-то образом, однако теперь приближаться не спешили и стали еще осторожнее. Иногда почти не двигались и даже сквозь цейсовские стекла начинали будто бы растворяться в пространстве, сливаться с кустами, и лишь черная тренога их выдавала. Они надолго прилипали к прибору, затем менялись местами, и наконец один отделился и отступил назад, в ельник. Куров поймал его в бинокль и сразу понял – звонит по телефону! Докладывает! И надо же, какая у них техника – берет!

После короткого разговора разведчики приподняли треногу, перенесли ее в гущу осинника и стали наблюдать оттуда. Между тем солнце садилось быстро, и на замусоренной, пестрой земле выруба начало темнеть. Еще бы немного, и Куров потерял бы их из виду, но в это время один повесил автомат на шею, как немец, и, не выпуская его из рук, стал медленно и очень осторожно подходить. Порой он терялся из виду, порой останавливался или, присев, глядел в бинокль, однако же приближался, и когда оставалось полсотни метров, Куров внезапно узнал и квадратную, слегка раскоряченную фигуру, да и в лицо, разлинованное грязью, признал – Пух-наренков! Не камуфляж бы и не автомат, вещи для интеллигентного главы администрации неожиданные, давно бы уже понял, кто рыщет по второй заставе: ведь все время чудилось что-то знакомое!

А напарником оказался его племянник Чернобай, начальник погранпропуска.

Неужели Пухнаренков узнал, что Куров незаконно, с оружием перешел границу, и теперь выследил и собирается задержать?!

Нет, быть такого не может! Стал бы он сам ползать по вырубам! В крайнем случае, племянника бы послал или милицию…

Если он и впрямь ищет мутанта? Узнал, что приехал американец, да еще из НАТО, вот и получил задание сыскать неизвестное существо, поймать и доставить в Москву, чтоб не досталось в руки вероятному противнику. И погляди-ка, смелый какой! Чернобая у треноги оставил и в одиночку крадется, да так уверенно. Не зря в КГБ служил! Здоровьем бог не обидел, и наверняка приемы всякие знает…

Тут деда кольнуло – так и самому в плен попасть недолго! Стрелять в главу района не будешь, да и он не с пустыми руками, а побороться с таким бугаем, это надо лет пол-ста скинуть…

Сначала Куров хотел тихо спуститься с кучи хлама и незаметно удалиться, но полугнилые еловые вершинки предательски захрустели, отчего Пухнаренков застыл на месте и словно растворился в сумеречном воздухе. Когда же снова возник, то был уже шагах в двадцати! И на подмогу спешил его племянник, пятнистая кепка которого мелькала в кустах.

Уже не скрываясь, Куров натянул кожушок на голову, сгорбился, свирепо зарычал, махая руками, мигом сполз с кучи и устремился вдоль увала – изображал мутанта. Пару раз оглянулся – погони не было! Но задерживаться и дразнить судьбу не стал, чуть ли не на заднице съехал в темный лог и там, среди густого леса и мягкого мха, перевел дух. Все-таки здоровье не то, чтоб рысью бегать, ноги деревянные сделались, сердце в горле стучит. Кромку увала отсюда было видно еще хорошо, однако Курова никто не преследовал. Видно, Пухнаренков, как опытный охотник, решил не догонять потревоженного мутанта, дать ему успокоиться – а тогда уж и повторить попытку.

Или вообще сегодня ловить не собирался…

Дед всю жизнь помнил, чему учили в школе диверсантов, и свои партизанские времена не забывал: по дну почти непроглядного лога уже по-стариковски, не спеша, прошел далеко вперед, затем вернулся противоположным низким берегом и, как медведь, залег возле своего следа. Тропить начнут, так непременно нарисуются, тогда их надо пропустить, зайти в тыл и – за ними, а по дороге выследить, выслушать, кого они ловят и чего хотят. К охоте дед пристрастился еще на золотых рудниках, поэтому, вернувшись на родину, использовал все якутские приемы, здесь никому не известные. Например, якуты никогда не били лося там, где застали, – мол, пусть он сам свое мясо несет к котлу. Заметят зверя и потихоньку направляют его к стойбищу, но не гонят, не кричат, а лишь показываются ему на глаза то слева, то справа, чтоб прямо шел. Останется полверсты, тут его и стреляют. После доскональной разведки на второй заставе Куров решил и здесь так же охоту провести – вынудить мутанта идти в нужном направлении, на номер.

Между тем окончательно стемнело, и только склон увала, подсвеченный тускнеющим закатным небом, еще кое-как просматривался сквозь цейсовскую оптику. Около часа Куров пролежал на мху, как на перине, но никаких признаков преследования не обнаружил. Значит, бывший майор КГБ в разведку ходил, а облава начнется завтра.

Несладко придется мутантам, если сразу два государства на него охоту откроют!

Думая так, дед сменил позицию, устроившись на другой стороне лога, где оседлал толстую, сухую валежину и еще спиной оперся о выгнутый сук, чтоб не затекала. Поскольку летние ночи короткие и светлые, то решил подождать утра: кто его, мутанта, знает, когда он теперь выходит на промысел? Говорят, вон даже днем видели, к речке приходил, где женки белье полоскали…

Раза два только в бинокль глянул, выслушал ватную, давящую тишину – на второй заставе всегда так было – и, притомленный ходьбой, начал подремывать. Раз клюнул носом, другой, и, глядь, небо на востоке посветлело. Не шевелясь, уши навострил, носом потянул и вдруг учуял, будто бы табачным дымком напахнуло! Сам Куров давно избавился от вредной привычки, поэтому нюх на курево был острый, особенно в лесу, где ночью пахло хвоей и грибным ароматом прелой подстилки. Ветра не чувствовалось, однако едва уловимое движение воздуха вдоль лога наверняка было, причем сверху вниз, сообразно с течением воды по весне. Он и скосил глаза в эту сторону…

Мутант сидел на земле саженях в двух от оседланной дедом колодины, по-турецки подобрав под себя ноги, и даже в лесном предутреннем сумраке можно было различить, что он раскуривает трубку.

Слабый красноватый огонек, выпущенный на мгновение из-под пальца, показался в темноте фотовспышкой, осветив волосатую, трехглазую физиономию…

Волков весь оставшийся световой день рыскал по России и расспрашивал свою дальнюю и ближнюю родню, знакомых относительно мутантов, кто что видел, слышал или знает – в общем, собирал информацию. И тут только выяснилось, что бабка Сова была не первой, кто увидел мутанта и даже имел с ним непосредственный контакт. Оказывается, еще месяц назад Додя Кривенко шел пьяный с лесопилки и по дороге сильно устал, прилег на обочине и уснул. А проснулся оттого, что кто-то несет его, взявши под мышку, как ребенка, причем ногами вперед, и что-то бурчит, рычит и будто бы по прозвищу его называет – Додя, но как-то невыразительно. Лесопильщик изловчился, вывернул голову, и в тот же миг осознал, что пора бросать пьянку, ибо почудилось, будто не человек его тащит, не зверь, хотя лохматый, а сам черт, каковыми их малюют. То есть рога на нем разглядел, копыта и хвост, длиною больше метра, который стоял вверх торчком, прижимался к горбу на спине и имел кисточку на конце. В лицо Кривенко чудища не видел, потому не знает, был у него свиной пятак или нет, впрочем, и количество глаз не считал. Сначала предприниматель повиновался судьбе, думал, крышка: сейчас приволочет в свои дьявольские чертоги и убьет, а если и отпустит, то прежде заставит душу ему продать, кровью расписаться и впоследствии творить черные дела. И такая на него тоска напала! Он ведь с чего выпивать-то стал? С радости – что жизнь начала налаживаться, третий ребенок родился, лесопилку купил, итальянские станки, чтоб вагонку и плинтус строгать, а самое главное, выиграл тендер на лесную деляну в сто тысяч кубометров хвойника. А сейчас подпишись, так черт все отнимет! Но потом еще сильней шею выгнул и видит: нечисть эта несет его прямо к дому – собственному Додиному дому!

Тогда и загадал: если все обойдется – пить брошу, в Бога верить начну и церковь на доходы построю. А черт занес его на крыльцо, посадил к двери и чем-то как даст по голове! И зарычал по-звериному, однако Додя будто услышал приказ: «К алкоголю больше не притрагивайся!» Показалось, барабаном ударил, потому что и в пьяной пустой башке и даже в воздухе раздался гул, повторяющий эту фразу. Потом Кривенко вроде бы сознание потерял на минуту, и когда очнулся – никого нет вокруг, рассвело, он же сидит под дверью родной хаты, и впечатление такое, будто все это во сне ему приснилось. Да только в голове тот барабанный гул стоит, а в мыслях фраза свербит, чтоб к алкоголю не притрагивался. Осмотрел одежду и нашел на себе чертову шерсть! Должно быть, линял нечистый, или просто натерлась, поскольку он Додю к себе крепко прижимал, чтоб тот не выскользнул из подмышки. Кривенко посчитал это за метку, за сатанинский знак, быстро содрал с себя все до трусов, сложил в кучу и зажигалку поднес. Завоняло так, как не пахнет паленая тряпка, и дым черный, удушливый! Жена проснулась, в окно глянула – голый муж во дворе одежду жжет. Выскочила, затушила, из пиджака наличные деньги выгребла – тысяч сорок, поди, а самого заволокла домой.

Конечно же, дура, решила, что белая горячка.

Додя переубеждать ее не стал и про черта умолчал. Отоспался и почувствовал, что характер у него резко и сильно изменился. В самом деле пить бросил, начал тайно в храм ходить и, договорившись с батюшкой, отпустил тому круглого леса и денег на строительство церкви в Манькином Бору, где и занимался деревообработкой. Надо же исполнять свои клятвы, а то чего доброго опять прихватит ! А помалкивал до сей поры на всякий случай, чтоб не подумали, что предприниматель до чертиков напился.

С Волковым Додя еще в школе учился и до сих пор имел доверительные отношения, поскольку кругляк, это тебе не сигареты, его просто так через границу не протащишь, а лишь по договоренности с таможней, на лесовозе. И вот когда Мыкола поведал о мутантах, что пришли из чернобыльской зоны в Россию и где-то здесь обитают, Кривенко сначала сильно призадумался, а потом все откровенно рассказал. Он про мутантов-то уже слышал, да думал, очевидцы ошибаются, на самом деле это нашествие чертей. Додя, можно сказать, камень со своей души снял, ибо все это время опасался даже на машине в одиночку ездить по дороге на лесопилку, а в темное время суток из дому не выходил и спал у стенки, прикрываясь женой. Тут же провез школьного приятеля, место показал, где пьяным свалился, заодно свою лесопилку и строющуюся церковь.

Волков же из его исповеди сделал вывод определенный и многообещающий: оказывается, мутанты не только сигареты выманивают, но обладают еще и умением сострадать пьяному человеку. Не обобрал, как менты делают, а поднял и домой принес, вместе с наличными деньгами. В этом было еще одно подтверждение, что чужие мысли могут читать и свои внушать: Кривенко-то не говорил ему, где живет, поскольку лыка не вязал! Мутант сам вычислил, и даже будто бы по кличке называл, да методом телепатии враз закодировал от пьянства. То есть у них, вероятно, инстинкт такой благородный. Ведь крестной, бабке Сове, лукошко со второй заставы притащил…

Хорошо, сожительница Тамара весь день была занята на работе, поэтому Волков преспокойно разгуливал по России пешим, поскольку москальские гаишники по заданию незаконной супруги пасли его машину и непременно докладывали, где он был и что делал. Под вечер Мыкола заглянул в ночной клуб, настоящим содержателем которого, по некоторым сведениям, был глава районной администрации Пухнаренков, хотя он публично отрицал такой факт. Родственники сказали, Любка Когут устроилась туда дояркой – бычков доить, которые быстро пристрастились к модному европейскому отдыху. Ночным это заведение называлось формально, поскольку работало круглосуточно, и даже, напротив, в темное время суток жизнь здесь шла на спад, поскольку у контрабандистов начиналась трудовая деятельность. Николай Семенович мыслил расспросить Любку о мутанте и в тот же час уйти, однако «доярка» была занята – работала на подиуме с «доильным аппаратом», то есть с шестом. Да так увлекательно, что он невольно залюбовался: арабский плен не прошел даром.

Только испытывал он не обычное влечение к голой девке, какое бывает у полуголодных, похотливых мужиков, а ощущал, как от ее танца вливается внутрь некая неистовая сила, с физическим треском расширяющая заячью грудную клетку до ширины волчьей!

Было, было в Любке что-то, отчего жаждали ее мужики, и не только хохлы и москали, но и арабские зажравшиеся шейхи! Говорят, ее несколько раз перепродавали, и цены всегда росли на порядок.

А тут еще украинского таможенника заметили контрабандисты и чуть ли не в драку за столики потянули. Он присел к знакомым бизнесменам из Брянска, рюмку с ними выпил, с кем-то поговорил, кому-то что-то посулил, но все как во сне – до чего притягательной оказалась Любка. Он словно и не замечал ее обнаженных телес, наряженных в бикини!

Брянские волки это заметили, предупредили:

– Новенькая, не обломали еще. Не обслуживает.

– Спорим, обслужит? – предложил Волков, подразумевая совершенно иное, нежели они.

– Тебя – может быть, – серьезно согласились те, явно желая потрафить таможеннику.

Тут сеанс закончился, и Мыкола заскочил на подиум, накинул покрывало на плечи Любке и повел ее в помещение, гордо называемое грим-уборной, хотя здесь гримом почти не пахло.

– Что это с тобой, Николай Семенович? – заворковала Любка, обдавая его густым ароматом трудового пота. – Какой-то ты сегодня целеустремленный…

До порабощения Любовь Когут училась на отделении психологии в педвузе Харькова и, вероятно, с тех пор еще владела основами физиономистики.

Волков усадил танцовщицу в канапе, сам пристроился напротив, придвинув кухонную табуретку, и, поражаясь своей решительности, с ходу потребовал:

– Расскажи мне все, как встречалась с мутантом. Все подробно.

– УФ, напугал! – засмеялась бывшая секс-рабыня. – Думаю, что случилось? Да я с ним не встречалась! Хотя, полагаю, это было бы любопытно!

– Кончай болтать, – деловито перебил Волков, – я серьезно. Меня интересует его внешний вид, поведение. В общем, психология.

Покрывало с Любки свалилось, однако она не обратила на это внимания. Мыкола тоже – сейчас даже ее близкая, обнаженная грудь не вызывала тех эмоций, что охватывали его в зале во время танца.

Любка закурила, откинулась на спинку и скрестила ножки.

– Это очень сильное существо, – не сразу начала она описывать свои впечатления, верно вспоминая встречу. – Разумеется, мужского пола. Вид уродливый, устрашающий, но не отталкивающий. От него исходит мощная энергия. Не та, что у голодных самцов, а… как бы это объяснить? Показалось, он страстный, но сдержанный.

– Как он сигарет попросил?

– Никак… Сама дала. Я всегда сама даю, если хочется.

– Может, он внушил тебе эту мысль?

– Треп, ничего он не внушал! – уверенно заявила она. – Я же знаю: от ночных грабителей в первую очередь нужно попробовать откупиться… Зачем тебе все это, Коль? Слушай, помассируй мне шею, а? Кажется, мышцу потянула…

Танцовщица села к нему вполоборота, подставив спину.

– В каком месте он напал? – Волков потер влажную от пота, длинную шею. – Мне надо точно.

Она недоуменно обернулась:

– Ты рехнулся? Да меня девки завалят, если скажу!

– Полная гарантия, Люб! Слово даю!

– Даже не проси! Мне проще нарушить зарок и под тебя лечь, чем трафик сдать… Да зачем тебе мутант, Коль? Дременко прибежал, наорал, теперь ты…

Говорить ей правду было опасно, разнесет, и тогда Волков решил зайти с другой стороны:

– Ну, хочешь, на колени встану?

И мгновением позже сильно пожалел об этом…

Дверь в грим-уборную распахнулась, и по тяжелой поступи, по незримому движению тела он сразу угадал, кто вошел… По спине к затылку пробежал мороз, как бывает в раннем детстве от ужаса перед темной комнатой.

– Не дает? – нарочито изумилась Тамара. – Ах она, тварь!

Волков с Любкой обернулись одновременно – судебный пристав стояла, как скала, выставив вперед уступы бедер, живота и груди, словно предлагая немедля покорить эту высоту. Распахнутый форменный китель и вздыбленные, изготовленные на заказ полуметровые погоны на плечах выдавали ее истинное настроение.

– Выйди! – Неведомым ранее, поистине волчьим усилием воли он вернул себе самообладание. – И не мешай мне работать!

У разбуженной старой девы сил на иронию уже не было:

– Работать?!

– Работать!

– Я ему даю – не берет! – открыла Тамара ярко и хищно накрашенный рот. – А у этой прошмандовки просит! Готов на колени встать!! Думаешь, я танцевать не умею?!

От резонанса ее голоса с потолка и стен взвихрилась золотистая пыль. Любка зажалась в угол канапе, собравшись в комок, – сработал навсегда вживленный в сознание инстинкт рабыни. Мерно и далеко гудящий зал ночного клуба замер. И эта пугающая тишина неожиданным образом ввела Волкова в состояние, сходное разве что с состоянием аффекта.

– Вон отсюда, женщина! – словно мутант, прорычал он и неожиданно толкнул ее грудью. – Умри, шалава!

У них были несравнимые весовые категории, кроме того, Николай Семенович был ниже ростом на полголовы и втрое уже в плечах. Несильный, щадящий толчок пришелся в мягкий, складчатый живот. Но Тамара вдруг рухнула в канапе, чуть не придавив Любку, и новая, добротная на вид, мебель вмиг с грохотом развалилась на части, приземлив таким образом грузное расплывчатое тело. Пол содрогнулся, качнулся, отчего трельяж сорвался со столика и брызнул зеркальными осколками по всей гримуборной.

Бывшая секс-рабыня опомнилась, взвизгнула и порхнула к выходу. И, сам поражаясь своей невозмутимости, Волков вышел следом за ней и притворил за собой дверь.

– Коля, Коленька! – зашептала Любка, прильнув к нему. – Бежим скорее, убьет!

– Не бойся! – Он оторвал от себя перепуганную танцовщицу. – Говори быстро, где встречала мутанта?

– На двенадцатом километре, – легко призналась та. – На стене знак – надпись на немецком… Что-то там… коммунистен, тод… Короче, «Смерть коммунистам!». Мы тоннель купили у китайцев…

Таможенник круто развернулся и пошел к черному ходу, коим пользовались служащие ночного клуба. Они же столпились в коридоре, привлеченные грохотом в гримерке, и сейчас, словно битое зеркало, разлетались из-под его ног в разные стороны.

– Давно бы так! – крикнул он на пороге, похоже, более самому себе, хотя не узнал своего голоса.

И тут увидел, как из гримерки вышла Тамара, наряженная в эротическое белье. Да по коридорчику прямым ходом на подиум! Даже зная Тамарины увлечения, подобного Волков не ожидал. Все бросились в зал, смотреть, и он, непроизвольно, – за поварами и официантами.

Публика замерла, будто в кино кадр остановился. Судебный же пристав подплыла к шесту и давай выделывать такие движения да с такой энергией, что у бычков в зале сначала слюни потекли, потом истерика началась. Она еще голосом, как по телефону, застонала и голливудским текстом в микрофон:

– О-о! Как зовут тебя? А-а-а! Ты мой бог! Делай со мной, что хочешь… О, май гад! Вау! У тебя все в порядке? Давай еще! А! А! А!

И кто-то из зала все это снимает на сотовые – фотовспышки сверкают. Тут в первых рядах толпы лысина с оселедцем блеснула и воздетый к потолку стек – лишь по этим приметам Волков и угадал батьку Гуменника. На лице же у того – гримаса крайнего сладострастия, исказившая его до неузнаваемости! Того и гляди выскочит на подиум и падет в объятия Тамары…

Волков сего зрелища и позора более выдержать не смог, промчался сквозь обезумевшую, ослепленную публику, выскочил на улицу, и только тут осенило, что незаконная жена таким образом приговор себе подписала. И добро, что батька видел! Теперь есть полные основания расстаться, и даже пан Кушнер возразить не посмеет!

От ночного клуба Николай Семенович не шел, а рысил, словно спешащий к добыче волк, и, по мере того как приближался к таможне, все сильнее ощущал некий голод, сопряженный с вселившимся в него неистовством. На российском КПП дежурил бессменный Шурка Вовченко, сейчас встревоженный и осунувшийся от бессонницы, – что-то говорил, махал руками, забыв, что они живут на штыках, однако Волков расслышал лишь обрывки фраз:

– … В ночнике! Гастроль!

Конечно, москаля следовало бы попытать относительно мутанта, наверняка что-нибудь высмотрел в свой телескоп, да сейчас было не до него. Волков миновал таможню и с ходу заскочил в свой «фольксваген», припаркованный у калитки.

Никогда прежде он не мог являться в резиденцию депутата без приглашения, но сейчас был особый случай. Невзрачный, даже скромный с виду особняк на отшибе, огороженный обшарпанным забором, внутри выглядел богато и со вкусом. Место было живописное, на берегу речки, где когда-то стояла водяная мельница и теперь осталась лишь разрушенная плотина да сваи, торчащие из стремнины. Еще живописнее было на территории самой усадьбы, где даже пальмы росли в огромных кадках, которые на зиму убирали в тайную, замаскированную оранжерею: пан Кушнер не любил хвастаться роскошью и придавливал всех, кто вольно или невольно это делал. Поэтому бывший секретарь райкома и нынешний и.о. головы до сих пор прозябал в брусовом, колхозных времен, двухквартирнике, тогда как москаль Пухнаренков отстроил себе чуть ли не дворец на территории бывшего пионерского зоосада.

На подъезде к старой мельнице из придорожных кустов выскочили двое в масках и с автоматом – дополнительную охрану выставили в связи с приездом высоких гостей. Машину Волкова признали, однако, прежде чем пропустить, убедились, что именно он сидит в кабине, и вопросов лишних не задавали. На воротах резиденции стояли еще двое в гражданском, которые приказали поставить автомобиль на стоянку, проверили документы, сличили фамилию с каким-то списком, после чего бесцеремонно ощупали одежду, отняли сотовый телефон. Николай Семенович потребовал срочной встречи с паном Кушнером и сказал, что задействован в подготовке охоты на мутанта. Но судя по их поведению, они об этом знали и даже ждали его. Стражники ввели Волкова во двор, попросили отдохнуть на скамейке под пальмами – даже кофе принесли и предложили пачку «Мальборо», а сами побежали докладывать.

Однако пан Кушнер, видно, занят был и прислал своего помощника, человека скользкого, неприятного и циничного.

– Ну что у тебя? – спросил брезгливо, через губу.

– Буду размовляти з паном Кушнером! – отчеканил Волков. – Ступай и доповедай Сильвестру Марковичу.

Помощник поморщился на его «мову», однако исчез в особняке. Прошло еще минут десять, депутат все не появлялся, и вынужденное ожидание стало размывать решимость, внезапно приобретенную в ночном клубе. Вдруг подумалось, а может, Дременко опередил? Вызнал что-то про мутанта и теперь докладывает…

Пан Кушнер, появившись во дворе, вмиг рассеял сомнения. Шел он в обществе еще двух человек, и все они были полуголые и распаренные, явно только что сошедшие с банного полка и не смывшие с себя березовых листьев. При этом Сильвестр Маркович уже говорил с кем-то по телефону и, скорее всего, на японском или китайском языке. Но даже и в таком виде Волков точно угадал, который из них американец, ибо гражданина Соединенных Штатов можно было узнать даже голого, и не только по накачанным мышцам и белозубой улыбке: сквозь печать независимости и свободы проглядывал наивный, еще не уверенный в себе и оттого дерзкий подросток, хотя на вид молодому человеку было лет тридцать.

Третьим был, как и полагается, безликий, но толстозадый и женоподобный переводчик с крупным армянским носом, однако с китайским разрезом глаз.

– Мистер Странг! – торжественно проговорил Сильвестр Маркович на чистом английском. – Позвольте представить моего помощника, господина Волкова.

Мыкола выслушал переводчика и ощутил, как растет на глазах, ибо никогда помощником самого пана Кушнера не был и господином его не величали.

Натовский чин молча выбросил вперед руку, словно бейсбольную биту, но пожал пятерню Волкова как-то вяловато.

– И каково же положение дел на этот час? – по-русски спросил депутат, но с грузинской интонацией Сталина. – Думаю, Дременко передал вам мое личное поручение?

Все-таки пан Кушнер ему поручил подготовить охоту! А голова схитрил ! Но сдавать будущего тестя он сейчас не собирался.

– А як же ж, Сильвестр Маркович! За вашим дорученням и працювалы. Дозвольте доложить диспозицью? – блеснул, как ему казалось, мовой таможенник, но был тотчас остановлен.

– Можно говорить на русском, – позволил депутат и теперь уже походил на Иосифа Виссарионовича даже внешне. – Переводчику будет проще работать.

– Через своих людей в России я установил место обитания мутантов, – доложил Волков, вновь изумляясь четкости своей мысли. – Это район второй партизанской заставы. Сейчас мой доверенный человек отслеживает пути их передвижения и уточняет местонахождение логова. А также установлено, что неизвестные пока существа переходят границу на двенадцатом километре стены, где мною обнаружен секретный тоннель контрабандистов. Вход в него отмечен условным знаком – фразой «Смерть коммунистам» на немецком языке.

Склонившись к американцу, переводчик торопливо что-то шептал ему на ухо и одновременно массировал шею, как недавно Волков Любке Когут. При этом лицо натовца обретало вальяжно-деловой вид, будто слова таможенника, как благословенный ветерок, сдували с него серую пыль подростковой неуверенности.

И все это вдохновляло.

– Из опросов многочисленных очевидцев, кто близко сталкивался с мутантами, можно сделать вывод, – продолжал Волков. – Они вполне разумные существа, обладают предсказуемой психологией, но своеобразным, не адаптированным к реальности, поведением. Например, нападая на женщин и мужчин, не отнимают у них ценности и деньги. И хотя используют табак для курения и проявляют интерес к женскому полу, презирают алкоголь. Пока в единичном случае известен факт, когда мутант подобрал и принес домой сильно пьяного человека. Причем неким ударом по голове произвел кодировку, привил отвращение к спиртному.

– К кому домой принес? – тупо и запоздало спросил пан Кушнер. – К себе в логово?

– По месту жительства пьяницы, – спокойно уточнил таможенник. – Что доказывает телепатические возможности мутанта. Человек был невменяем от водки и не мог сообщить адреса. Иными словами, мы имеем дело с другим сознанием.

Он заметил, как от синхронного бормотания переводчика мистер Странг впадает в некое детское восторженное недоумение, словно только что получил забавную, но непонятную игрушку.

– Кто вы по профессии, мистер Волков? – спросил он через переводчика.

– Начальник таможенного пункта Братково!

– Но у вас явные качества аналитика! – Этот женоподобный попытался выразить на своем китаеобразном невыразительном лице неподдельное удивление американца.

– У нас превосходные кадры, мистер Странг, – несколько поспешно заметил пан Кушнер, взявший на вооружение сталинскую манеру не упускать инициативы в разговоре. – А скажите, Николай Семенович, есть ли возможность выманить мутанта на украинскую территорию? Какие соображения на этот счет?

Он уже советовался!

– Возможности имеются, но нет необходимости, – был ему ответ.

– Охота в сопредельном государстве вызовет определенные проблемы. Визовая служба, оружие, сертификация, транспортировка… Все можно решить, но на это потребуется очень много времени.

Волков посмотрел американцу прямо в глаза:

– Если мистер Странг человек смелый и решительный, проблем не будет.

– Ес! Ес! – встрепенулся тот, едва выслушав переводчика.

– У меня на границе два надежных «окна», – поражаясь своему спокойствию, проговорил таможенник. – По моему сигналу из России либо в моем сопровождении мистер Странг выдвигается к месту охоты. Это займет не более трех часов…

Договорить ему не дала внезапно возникшая у ворот суета и ворвавшаяся во двор музыка. Стражники распахнули створы, и на территорию резиденции влетел джип. Оттуда чуть ли не на ходу выпрыгнул Гуменник, за ним телохранитель. И оба, отплясав гопака, с шумом устремились к беседке. Батько был сильно пьян и возбужден, оселедец свалился на лоб, красные глаза нездорово поблескивали, хотя гримаса сладострастия уже исчезла с его лица.

– Сильва! – заорал он. – Яка жинка! Это полный… Сильва! Поихалы в ничник! Побачиш сам ! А як танцюе з тычиной!

Депутат попытался урезонить его и повлек было к особняку, но Гуменник вырвался и кинулся к американцу:

– Слухай, Джон ! Та що тоби ци мутанты? На хрен они? Поехали в клуб! Это же статуя свободы! Это же Свобода, озаряющая мир! А что она творит на дрючке, Джон! Я за вами приехал!

Телохранитель попытался оттащить своего шефа, но получил стеком по плечу. И тогда на помощь бросились охранники. Они все вместе оторвали батьку от земли и понесли в особняк. Слегка перепуганный натовский чин встряхнулся, вдруг обнял таможенника и, указывая на батьку, произнес длинную, булькающую фразу.

– Как ты считаешь, мистер Волков, – переводчик был на месте, – наш друг заинтересовал бы мутанта, если бы в таком виде оказался у него на пути?

Американец весело и откровенно расхохотался, показывая, что это шутка. Однако пан Кушнер все держал под контролем и не отвлекался от темы, поскольку Волков услышал его ворчливый, сталинский голос:

– Все это похоже на авантюру: сигналы, «окна» на границе. Мы не можем рисковать и подвергать опасности мистера Странга…

Переводчик оказался длинноухий и, видно, имел задание переводить все, что слышит, поскольку американец вдруг схватил руку Волкова, благодарно затряс ее и улыбаясь затрещал.

– Вау! Я обожаю авантюры! – рикошетил слова переводчик. – А риск и приключения доставляют мне истинное наслаждение! Благодарю, мистер Волков! Зови меня просто Джон!

Столь страстная речь окончательно сломала депутата. К тому же у него заурчал телефон и начался длинный монолог, теперь, кажется, на испанском.

Когда охотник за мутантами наконец-то отстал, а пан Кушнер закончил разговор, Николай Семенович уловил наступление момента истины.

– Все дело едва не загубила ваша родственница, – заявил он депутату. – Своим крайне вызывающим поведением. В самый ответственный момент сбора информации! Мы вообще могли лишиться возможности охоты…

– Да, мне сообщили, – недовольно обронил тот. – Тамара устроила скандал в ночном клубе.

– Гнусный скандал! Но не только! Она танцевала, с шестом! Батько Гуменник присутствовал! Эротические танцы в ночном клубе!

– Это ваша супруга! – вдруг перебил депутат. – Почему вы предъявляете мне претензии? А жинку свою следует воспитывать! В том числе и плетью, як диды вчилы.

– Тамара жена незаконная, – напомнил Волков. – Плетью не имею права! Да и не поддается она никакому воспитанию. По этой причине сообщаю вам, Сильвестр Маркович: в настоящее время я прекращаю всяческие с ней отношения. Это позор и компрометация! В том числе и вас!

И тут, можно сказать на самом главном, у пана Кушнера опять зазвонил мобильник. На сей раз он кого-то выслушивал, бросая короткие, волевые фразы на польском. Однако с поистине сталинскими способностями пан успевал все сразу и не утратил нити их разговора, даже наоборот, сам привел его к заключению.

– Добре, добре Мыкола Семенович, – сдался депутат и по плечу похлопал, что означало высшее его расположение. – Що з жинки взяты? Москали, воны вси беззаконни, поганый вплыв. Не згадуй, як кошмарный сон!

Он заговорил на мове, как говорят на латыни доктора над больным, чтоб тот ничего не понял. Переводчик и в самом деле хлопал ушами и губами, но не произносил ни звука.

Волков про себя облегченно вздохнул: Сильвестр Маркович давал ему вольную.

– Вона начнет преследувати мене, – однако же предупредил он, – начнет гвалтуваты… И пошкодыть ловлю! Треба принимать меры!

– Це я беру на себе – улагоджу и безпеку забезпечу! Не журысь! – И добавил шепотом: – Колы американець добу-де мутанта, буты тоби головою администрации…

– А як же ж Дременко? – благородно спросил Мыкола.

– На Дременко есть другие виды, – неопределенно проговорил депутат.