Некоторое время Асад стоял, онемев от изумления и не веря своим глазам. Когда он собрался с мыслями и окончательно понял, что Сакр аль-Бар, которому он доверял, как самому себе, обманул его, то гнев, ненадолго уступивший место удивлению, пробудился в нём с новой силой. Асад ворчал на Фензиле, отмахивался от Марзака, когда те советовали ему не слишком доверять своему любимцу. Если иногда он и был готов поддаться их уговорам, то рано или поздно всё равно приходил к заключению, что ими движет ненависть к Сакр аль-Бару. И вот теперь он убедился, что они не ошибались, тогда как ему — жалкому, слепому простаку — только сообразительность Марзака помогла прозреть и увидеть всё в истинном свете.

В сопровождении Марзака, Бискайна и троих офицеров паша медленно спустился с юта и направился к шкафуту. Там он остановился, и его тёмные старческие глаза вспыхнули под нависшими бровями.

— Так вот каков твой ценный груз, — гневно сказал он. — Лживый пёс! Почему ты обманул меня?

— Она — моя жена, — дерзко ответил Сакр аль-Бар, — и я вправе брать её с собой куда угодно.

Корсар попросил Розамунду закрыть лицо покрывалом. Она тотчас же повиновалась, и было заметно, как пальцы её дрожат от волнения.

— Твоих прав никто не оспаривает, — ответил Асад. — Но раз ты решил взять её с собой, то почему не сделал этого открыто? Почему её не поместили на юте, как подобает жене Сакр аль-Бара? Зачем понадобилось тайно доставлять её на корабль и скрывать ото всех?

— И почему, — вмешался Марзак, — когда я спросил тебя про жену, ты солгал, ответив, что она находится в твоём доме в Алжире?

— Я поступил так, — высокомерно отвечал Сакр аль-Бар, — из опасения, что мне помешают взять её с собой.

Асад покраснел.

— Чего же ты опасался? Хочешь, я скажу? В таком походе не до ласк молодой жены. В море, когда можно потерять жизнь или попасть в плен, жён не берут.

— Аллах всегда берёг своего слугу, — возразил Сакр аль-Бар, — и я полагаюсь на него.

Этот лицемерный ответ, недвусмысленно намекавший на победы, посланные Аллахом Сакр аль-Бару, всегда обезоруживал его врагов. Однако на сей раз он не только не произвёл своего обычного действия, но, напротив, ещё больше разжёг гнев паши.

— Не богохульствуй, — хрипло проговорил Асад, и на его жёлтом лице появилось хищное выражение. — Ты велел тайно переправить её на судно из боязни, что её присутствие здесь обнаружит твои истинные намерения.

— И в чём бы они ни заключались, — закончил за отца Марзак, — порученное тебе нападение на корабль испанского казначейства в них не входило.

— Как раз это я и имел в виду, сын мой, — согласился Асад. — Ну так что — поведаешь ты мне о своих намерениях или будешь и дальше лгать? — спросил он корсара с повелительным жестом.

— А зачем? — Сакр аль-Бар слабо улыбнулся. — Не сказал ли ты, что догадался о них по моим действиям, — и значит, не тебе, а мне следует задавать вопросы. Уверяю тебя, господин мой, в мои намерения вовсе не входило уклоняться от порученного дела. Я приказал тайно доставить на борт эту женщину из опасения, что, узнав о её присутствии здесь, мои враги заподозрят то же, что и ты, и, возможно, уговорят тебя забыть о моих победах во славу ислама. Но если ты настаиваешь на том, чтобы узнать о моих истинных планах, то слушай. Я собирался высадить её на французский берег, откуда она могла бы вернуться на родину. Затем я бы отправился за испанской галерой и с помощью Аллаха, без сомнения, перехватил бы её.

— Клянусь рогами шайтана, он — отец и мать лжи! — не выдержал Марзак. — Чем ты объяснишь желание избавиться от женщины, которую только что взял в жёны?

— Ну, — проворчал Асад, — что ты на это ответишь?

— Ты узнаешь всю правду, — пообещал Сакр аль-Бар.

— Хвала Аллаху! — усмехнулся Марзак.

— Но предупреждаю, — продолжал корсар, — поверить в неё тебе будет труднее, чем в самую неправдоподобную ложь. Несколько лет назад, в Англии, где я родился, я полюбил эту женщину и должен был жениться на ней. Но нашлись люди, которые, воспользовавшись определёнными обстоятельствами, опорочили и оклеветали меня. Она отказалась стать моей женой, и я уехал, унося в сердце ненависть к ней. Но вчера вечером я убедился, что любовь моя не умерла, и мне захотелось исправить зло, причинённое этой женщине.

Сакр аль-Бар замолчал, и в наступившей тишине прозвучал гневный, презрительный смех Асада.

— С каких это пор мужчина выражает свою любовь к женщине тем, что отсылает её от себя? — язвительно спросил паша.

— Разве не ясно, о отец мой, что его женитьба — всего лишь притворство?

— Ясно, как день, — согласился Асад. — Твой брак с этой женщиной — насмешка над истинной верой. Он был одной видимостью, гнусным, кощунственным притворством. Твоей единственной целью было обойти меня и, злоупотребив моим уважением к святому закону Пророка, не дать мне овладеть ею.

Паша посмотрел на Виджителло, стоявшего за Сакр аль-Баром.

— Прикажи своим людям заковать в цепи изменника! — велел он.

— Само небо послало тебе это мудрое решение, о отец мой! — воскликнул торжествующий Марзак.

Однако никто не разделил его торжества. Все замерли в глубоком молчании.

— Более вероятно, что это решение поможет вам обоим отправиться на небо — раньше, чем вам бы хотелось, — невозмутимо заметил Сакр аль-Бар: у него уже созрел план действий.

— Остановись! — приказал он Виджителло, который и так не спешил выполнять распоряжение паши.

Затем корсар вплотную подошёл к Асаду, и то, что он сказал ему, сумели расслышать только стоявшие рядом с ними. Розамунда изо всех сил напрягала слух, чтобы не пропустить ни единого слова.

— Не думай, Асад, что я склонюсь пред твоей волей так же послушно, как верблюд опускается на колени, чтобы принять груз. Обдумай своё положение. Если я кликну своих морских ястребов, то одному Аллаху известно, кто из команды останется верен тебе. Хватит ли у тебя смелости проверить это на деле?

В мрачном, торжественном лице Сакр аль-Бара не было ни тени страха: то было лицо человека, уверенного в себе и отвечающего за свои слова.

Глаза Асада тускло сверкнули, лицо посерело.

— Низкий предатель… — начал он глухим голосом, весь дрожа от гнева.

— О нет, — прервал его Сакр аль-Бар, — если бы я был предателем, я бы уже сделал то, что сказал. Я прекрасно знаю, что перевес будет на моей стороне. Так пусть же, Асад, моё молчание послужит доказательством моей непоколебимой верности. Не забывай об этом и не поддавайся на уговоры Марзака, который ни перед чем не остановится, лишь бы излить на меня свою немощную злобу.

— Не слушай его, отец! — крикнул Марзак. — Не может быть, чтобы…

— Молчать! — прорычал Асад, взволнованный словами корсара. Над палубой вновь повисла тишина. Паша задумчиво поглаживал седую бороду и, переводя взгляд с Оливера на Розамунду и обратно, взвешивал услышанное. Он боялся, что корсар окажется прав, и отлично понимал, что провоцировать его на мятеж слишком рискованно: ставка велика, а игра может закончиться отнюдь не в его, Асада, пользу. Если Сакр аль-Бар победит, то не только на галеасе, но и во всём Алжире, сам же он потеряет власть и уже никогда не вернёт её. С другой стороны, если он обнажит саблю и призовёт правоверных, то, возможно, видя в нём избранника Аллаха, они не забудут о присяге. Однако ставка была действительно слишком серьёзной. Ни разу в жизни Асад ад-Дин не испытывал страха, но эта игра страшила его. Наконец паша решил не рисковать, и вовсе не из-за предостережений Бискайна, которые тот нашёптывал ему на ухо.

Паша угрюмо посмотрел на Сакр аль-Бара.

— Я обдумаю твои слова, — объявил он нетвёрдым голосом. — Никто не посмеет обвинить меня в несправедливости, ибо я буду принимать в расчёт не только то, что лежит на поверхности. Да поможет мне Аллах!