— Знаете ли вы, — сказала Климена, — что я жду объяснений, которые вы, как мне кажется, должны дать?

Андре-Луи опоздал к обеду, и теперь они были за столом одни. Он набивал себе трубку: поступив в труппу Бине, он приобрёл привычку курить. Остальные ушли, поняв, что Скарамуша и Климену надо оставить наедине. Правда, Андре-Луи придерживался на этот счёт иного мнения. Он лениво затянулся, потом нахмурился.

— Объяснений? — спросил он, взглянув на неё. — А по какому поводу?

— По поводу того, что вы обманывали нас — меня.

— Я никого не обманывал.

— Вы хотите сказать, что просто держали язык за зубами и что молчание — не обман? Разве скрывать от будущей жены своё прошлое — не обман? Вам не следовало притворяться, что вы — простой сельский адвокат, впрочем, любому ясно, что это не так. Возможно, это очень романтично, но… Итак, объяснитесь ли вы наконец?

— Ясно, — сказал он и затянулся трубкой. — Вы ошибаетесь, Климена, — я никого не обманывал. Если я не всё о себе рассказал, то лишь потому, что не считал это важным. Но я никогда не выдавал себя за другого. Когда я представился, то говорил правду.

Его упорство начало раздражать Климену, и раздражение отразилось на её прелестном лице и прозвучало в голосе.

— Ха! А та знатная дама, которая вас увезла в кабриолете, не особенно со мной церемонясь? Вы ведь с ней накоротке. Кто она вам?

— Почти сестра.

— Почти сестра! — вознегодовала Климена. — Арлекин угадал, что вы скажете именно так. Он шутил, но мне было не очень смешно. Теперь же, когда он оказался прав, мне совсем не смешно. Надеюсь, у неё есть имя, у этой сестры?

— Разумеется, у неё есть имя. Её зовут мадемуазель Алина де Керкадью. Она племянница Кантена де Керкадью, сеньора Гаврийяка.

— Ого! Недурное имя у вашей сестрицы! И что же это значит — «почти сестра», дружок?

Впервые за время знакомства с Клименой Андре-Луи, к своему сожалению, заметил некоторую вульгарность манер и сварливость тона.

— Точнее было бы сказать, что она приходится мне почти кузиной.

— Почти кузиной? Да что же это за родство такое! Клянусь честью, вы кого угодно запутаете!

— Да, тут нужно кое-что пояснить.

— А я вам о чём битый час твержу?

— Да нет, просто всё это неважно. Впрочем, судите сами. Её дядя, господин де Керкадью, — мой крёстный отец, поэтому мы с Алиной вместе играли в детстве. Все в Гаврийяке думают, что господин де Керкадью — мой настоящий отец. Он с ранних лет заботился о моём воспитании, и только благодаря ему я получил образование в коллеже Людовика Великого. Я обязан ему всем, что имею, — точнее, всем, что имел, так как по своей воле теперь оказался на улице и не имею ничего — кроме того, что зарабатываю в театре или иным способом.

Климена сидела бледная, ошеломлённая жестоким ударом, нанесённым её гордыне. Ещё вчера рассказ Скарамуша не произвёл бы на неё ровно никакого впечатления, а сегодняшнее происшествие лишь возвысило бы Скарамуша в её глазах. Но теперь, когда её воображение соткало для него такое великолепное происхождение, когда все уверены, что, заключив с ним брак, она сделается знатной дамой, признание Скарамуша сокрушило и унизило её. Переодетый принц оказался всего-навсего незаконнорождённым сыном сельского дворянина! Она станет посмешищем актёров, которые только что завидовали её романтической судьбе!

— Вам следовало рассказать мне это раньше, — глухо проговорила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Да, возможно. Однако разве это важно?

— Важно? — Она подавила ярость, чтобы задать следующий вопрос. — Вы говорите, что все считают господина де Керкадью вашим отцом. Что вы имеете в виду?

— То, что сказал. Я не разделяю общего убеждения. Возможно, во мне говорит инстинкт. Кроме того, я как-то спросил об этом самого господина де Керкадью, и он ответил отрицательно. Возможно, этому не стоило придавать значения, учитывая обстоятельства, но я всегда знал крёстного как человека, весьма щепетильного в вопросах чести, и потому верю ему. Он заверил меня, что не знает, кто мой отец.

— А насчёт вашей матери он так же плохо осведомлён? — Климена насмешливо улыбалась, но Андре-Луи не заметил этого, так как она сидела спиной к свету.

— Он не открыл её имени, но признался, что она была его близким другом.

Его удивил смех Климены, довольно-таки неприятный.

— Очень близким другом, уж можете не сомневаться, простак вы этакий. Какую фамилию вы носите?

Он сдержал закипающее негодование и спокойно ответил на вопрос:

— Моро. Мне сказали, что моя фамилия происходит от названия бретонской деревушки, в которой я родился, но мне и не нужна никакая фамилия. Моё единственное имя — Скарамуш, и право на него я заработал. Итак, как видите, моя дорогая, — заключил он с улыбкой, — я нисколько вас не обманывал.

— Да, теперь я вижу, — безрадостно рассмеялась она, затем глубоко вздохнула и поднялась. — Я очень устала.

Он мгновенно вскочил на ноги, но Климена отмахнулась усталым жестом:

— Я пожалуй, пойду отдохну до театра.

И она не спеша направилась к выходу. Скарамуш кинулся открывать дверь, но Климена вышла, даже не взглянув на него.

Её короткий романтический сон закончился. Великолепное сказочное царство, возведённое за последний час с такими точными деталями, — царство, в котором она должна была властвовать, — рассыпалось у неё на глазах, и обломки лежали у ног. Каждый из этих обломков стал камнем преткновения, мешавшим видеть Скарамуша прежними глазами.

Андре-Луи сидел в амбразуре окна, покуривая и задумчиво глядя на реку. Он был заинтригован. Климена шокирована, это ясно, но непонятно — почему. Признание, что он незаконнорождённый, не должно было особенно повредить ему в глазах девушки, воспитанной в такой среде, как Климена. И тем не менее совершенно очевидно, что его слова всё испортили.

За этими размышлениями и застала его Коломбина, вернувшаяся через полчаса.

— В полном одиночестве, мой принц! — засмеялась она, и это приветствие внезапно открыло ему истину. Климена так сильно разочарована, потому что рухнули надежды, которые создало буйное воображение актёров после случайной встречи с Алиной. Бедное дитя! Скарамуш улыбнулся Коломбине.

— Пожалуй, я ещё немного побуду принцем, пока все не привыкнут к мысли, что я не принц, — сказал он.

— Не принц? Ну тогда герцог или на худой конец маркиз.

— Даже не кавалер — разве что кавалер ордена Фортуны. Я просто Скарамуш, и все мои замки — воздушные.

На оживлённом добродушном лице было написано разочарование.

— А я-то думала…

— Я знаю, — перебил он. — В том-то и беда.

О размерах этой беды он смог судить вечером по тому, как вела себя Климена со светскими молодыми людьми, которые в антрактах толпились в артистическом фойе, чтобы выразить восхищение несравненной Влюблённой. До сих пор она держала себя с ними осмотрительно, внушая уважение, но сегодня была легкомысленно-весела, бесстыдна, развязна.

Андре-Луи в мягкой форме сказал ей об этом, когда они возвращались домой, и посоветовал впредь быть благоразумнее.

— Мы ещё не женаты, — резко ответила она. — Подождите, пока мы поженимся, и тогда уж будете меня учить, как вести себя.

— Я верю, что тогда у меня не будет для этого повода, — ответил он.

— Ах, вы верите! Ну конечно — вы же так легковерны!

— Климена, я вас обидел. Простите меня.

— Ладно, ничего, — сказала она. — Чего же ещё от вас ожидать.

Но Андре-Луи остался спокоен, так как знал причину её дурного настроения, и, сожалея, понимал, а понимая, прощал. Он заметил, что её отец тоже в дурном расположении духа, и это его искренне позабавило. Близкое знакомство с господином Бине могло вызвать к нему лишь презрение. Что до остальных членов труппы, они были настроены к Скарамушу очень дружелюбно. Казалось даже, что он на самом деле утратил высокое положение, существовавшее лишь в их воображении. А может быть, тут сыграло роль то, что актёры видели, как повлияло на Климену падение Скарамуша с ослепительных высот.

Единственным исключением был Леандр, который наконец-то вышел из обычного меланхолического состояния. Теперь в его взгляде сверкало злобное удовлетворение, и он с лукавой насмешкой величал своего соперника «мой принц».

Назавтра Андре-Луи почти не видел Климену, и неудивительно, так как снова с головой ушёл в работу, готовя «Фигаро-Скарамуша», которого должны были сыграть в субботу. Кроме того, несмотря на многочисленные дела в театре, он теперь каждое утро посвящал один час занятиям в академии фехтования, чтобы улучшить осанку и свободнее двигаться на сцене. Однако в это утро его отвлекали мысли о Климене и Алине, причём, как ни странно, особенно беспокоила его последняя. Он считал, что поведение Климены — временное явление, но мысль о том, как держала себя с ним Алина, терзала его, и ещё больше мучила мысль о её возможном обручении с маркизом де Латур д'Азиром.

И тут Андре-Луи пронзила мысль о добровольно взятой на себя миссии, о которой он совсем забыл. Он похвастался, что голос, который господин де Латур д'Азир попытался заставить умолкнуть, зазвенит по всей стране, — и что же он для этого сделал? Он подстрекал толпу в Рене и Нанте в таких выражениях, которые мог бы использовать сам бедный Филипп, а что же дальше? Раздались крики «Держи!», и он удрал, как трусливая шавка, и забился в первую попавшуюся конуру, в которой отсиживается, занимаясь исключительно собственной персоной. Какая огромная разница между словом и делом!

Итак, пока он убивает время на пустяки и играет Скарамуша, мечтая о том, чтобы стать соперником Шенье и Мерсье, господин де Латур д'Азир нагло разгуливает, вытворяя что ему заблагорассудится. И бесполезно утешаться мыслью, что семена, которые он посеял, уже приносят плоды, а требования, высказанные им в Нанте от лица третьего сословия, признаны справедливыми господином Неккером главным образом благодаря волнениям, вызванным его анонимной речью. Его миссия заключается не в том, чтобы хлопотать о возрождении человечества или о полном обновлении социальной структуры Франции. Нет, его миссия заключается в том, чтобы заставить господина де Латур д'Азира расплатиться сполна за зверское убийство Филиппа де Вильморена. Мысль о том, что только возможность брака Алины с маркизом заставила его вспомнить о своей клятве, не прибавила Андре-Луи самоуважения. Вероятно, он был несправедлив к себе, когда отбрасывал как пустую софистику доводы о том, что ничего нельзя было сделать и что высуни он голову, как его немедленно повезли бы под стражей в Рен и он бы совершил прощальный уход со сцены жизни прямо на виселицу.

Невозможно читать эту часть «Исповеди», не испытывая жалости к Андре-Луи: чувствуешь, как раздирали его противоречивые чувства и как он себя осуждал и презирал. И если у вас достаточно воображения, чтобы поставить себя на его место, вы поймёте, что было возможно только одно решение — к нему-то и пришёл Андре-Луи, — а именно: немедленно начать действовать, как только станет ясно, в каком направлении надо двигаться, чтобы достичь своей истинной цели.

Случилось так, что первой, кого он увидел в четверг вечером, выйдя на сцену, была Алина, а вторым — маркиз де Латур д'Азир. Они сидели в ложе бенуара прямо над сценой, были с ними и другие. Особенно выделялась худощавая пожилая дама в роскошном туалете, которая, как предположил Андре-Луи, была графиней де Сотрон. Но в первый момент он видел лишь тех двоих, которые в последнее время занимали все его мысли. Даже если бы он увидел их врозь, это лишило бы его самообладания — но когда он увидел их вместе, то почти начисто забыл, для чего вышел на сцену. Затем он овладел собой и начал играть. Он пишет, что играл с небывалым подъёмом и никогда за всю его короткую, но бурную сценическую карьеру ему так не аплодировали.

За первым ударом последовал в тот вечер и второй. Войдя в артистическое фойе после второго акта, Андре-Луи увидел, что там ещё более людно, чем обычно, а в дальнем углу, склонившись над Клименой, стоит господин де Латур д'Азир. Маркиз впился глазами в её лицо и, улыбаясь, занимал беседой. Он полностью завладел вниманием Климены, а надо сказать, что этой привилегии не удостаивался ещё ни один из завсегдатаев кулис. Эти менее важные господа расступились перед маркизом, как шакалы перед львом.

Андре-Луи застыл, поражённый, затем, оправившись от изумления, принялся изучать маркиза критическим оком. Он отметил красоту, изящество, изысканные манеры и полное самообладание. Особенно же он отметил выражение тёмных глаз, пожиравших красивое лицо Климены, и его губы сжались.

Господин де Латур д'Азир не заметил ни Андре-Луи, ни его взглядов, а если и заметил, то не узнал под гримом Скарамуша. Впрочем, если бы маркиз и узнал его, то не испытал бы ни малейшего беспокойства.

В смятении Андре-Луи сел поодаль. Вскоре он осознал, что к нему обращается жеманный молодой человек, и с усилием что-то ответил. Поскольку Клименой завладел маркиз, а Коломбину взяли в плотное кольцо щёголи, то менее значительным посетителям пришлось довольствоваться обществом Мадам и мужского персонала труппы. Господин Бине был душой весёлой компании, которая смеялась до слёз над его остротами. Казалось, он вышел из мрачного расположения духа, владевшего им последние два дня, и пребывал в прекрасном настроении. Скарамуш заметил, как упорно его взгляд возвращается к дочери и её ослепительному поклоннику.

В тот вечер у Андре-Луи и Климены состоялся разговор в повышенном тоне, и Климена наговорила резкостей. Когда он снова, на этот раз более настоятельно, попросил невесту вести себя осмотрительней и не поощрять ухаживаний такого человека, как господин де Латур д'Азир, она осыпала его оскорблениями. Она просто потрясла его ядовитым тоном и грубой бранью, которой он никак от неё не ожидал.

Андре-Луи попытался урезонить Климену, и наконец она пошла на некоторые уступки.

— Если вы обручились со мной только для того, чтобы быть мне помехой, то чем раньше мы расстанемся, тем лучше.

— Значит, вы не любите меня, Климена?

— При чём тут любовь? Просто я не потерплю нелепую ревность. Актрисе приходится принимать поклонение от всех.

— Согласен. Тут нет ничего страшного, если она ничего не даёт взамен.

Побелев, Климена резко повернулась к нему.

— Что именно вы имеете в виду?

— По-моему, это понятно без объяснений. Девушка в вашем положении может принимать поклонение при условии, что она принимает его с достоинством и вежливым равнодушием, показывая, что не собирается даровать взамен никаких милостей, кроме улыбки. Если она благоразумна, то устроит так, чтобы воздыхатели собирались вокруг неё все вместе, и не останется наедине ни с одним. Если она осмотрительна, то никогда не подаст надежд, чтобы не попасть в положение, когда не в её власти будет воспрепятствовать их осуществлению.

— Да как вы смеете?

— Я знаю, о чём говорю, и знаю господина де Латур д'Азира, — ответил Андре-Луи. Это человек безжалостный и жестокий, берущий всё, чего пожелает, не считаясь с тем, добровольно ли это ему дают, не задумывающийся о горе, которое приносит, потакая своим прихотям, признающий один закон — силу. Подумайте об этом, Климена, и спросите себя, проявил ли я неуважение, предупредив вас.

И он вышел, не желая продолжать разговор на эту тему.

Следующие дни были несчастливыми для него и ещё для одного человека. Этим человеком был Леандр, которого упорное ухаживание господина де Латур д'Азира за Клименой повергло в глубочайшее уныние. Маркиз не пропускал ни одного представления. Он постоянно оставлял за собой ложу и неизменно появлялся либо один, либо со своим кузеном господином де Шабрийанном.

На следующей неделе, во вторник, Андре-Луи рано утром вышел из дому один. Он был не в духе, раздражённый своим крайне унизительным положением, и пошёл пройтись, чтобы бы развеяться. Повернув за угол площади Буффе, он столкнулся с худощавым господином с болезненно-бледным цветом лица. На нём ловко сидело чёрное платье, а под круглой шляпой был парик, перевязанный лентой. При виде Андре-Луи человек отступил, навёл на него лорнет и, наконец, окликнул голосом, в котором звучало изумление:

— Моро! Где же вы, чёрт возьми, прятались все эти месяцы?

Это был Ле Шапелье, адвокат, глава Ренского салона.

— Под юбками Мельпомены, — ответил Скарамуш.

— Не понимаю.

— Тем лучше. Как вы, Изаак? И что происходит в мире? Кажется, в последнее время всё спокойно?

— Спокойно! — засмеялся Ле Шапелье. — Да где же вы были? Спокойно! — он указал на кафе в тени мрачной тюрьмы, находившейся по ту сторону площади. — Пойдёмте выпьем баварского пива. Вы нам просто позарез нужны, мы вас повсюду ищем и — надо же! — вдруг сваливаетесь как снег на голову!

Они пересекли площадь и вошли в кафе.

— Так вы считаете, что в мире всё спокойно! С ума сойти! Значит, вы ничего не слыхали про королевский указ о созыве Генеральных штатов? Теперь мы должны получить то, чего требовали сами и чего требовали для нас вы здесь, в Нанте. А слыхали вы про указ о предварительных выборах — выборах выборщиков? А знаете, какой шум поднялся в Рене в прошлом месяце? Дело в том, что в указе говорилось, что три сословия должны вместе заседать в Генеральных штатах бальяжей, но в Ренском бальяже аристократы вечно упорствуют в неподчинении. И вот они взялись за оружие — шестьсот человек вместе со своей челядью, возглавляемые вашим старым другом, господином де Латур д'Азиром, и решили разбить в пух и прах нас, представителей третьего сословия, чтобы положить конец нашей наглости. — Ле Шапелье тихо рассмеялся, — Но не тут-то было: мы показали им, что тоже кое-чего стоим и умеем владеть оружием. Именно к этому вы призывали нас здесь, в Нанте в ноябре прошлого года. Мы дали им решительный бой на улице под командованием вашего однофамильца Моро, военного полицейского. Да, задали мы им перцу — они еле ноги унесли и укрылись в монастыре кордельеров. Так закончилось их сопротивление власти короля и воле народа.

Ле Шапелье вкратце остановился на деталях событий и наконец перешёл к делу, из-за которого, по его словам, вынужден был охотиться за Андре-Луи и совсем было отчаялся найти его.

Нант посылает пятьдесят делегатов в Рен на собрание, которое должно выбрать депутатов от третьего сословия и отредактировать их наказы. Сам Рен представлен полностью, в то время как такие деревни, как Гаврийяк, посылают двух делегатов от каждых двухсот дворов или и того меньше. И Гаврийяк, и Рен, и Нант хотят, чтобы Андре-Луи Моро был в числе их делегатов: Гаврийяк — поскольку он из их деревни и там известно, какие жертвы народному делу он принёс: Рен — поскольку там слышали его вдохновенное выступление в день убийства студентов; что касается Нанта, то там не знали, кто он такой на самом деле, и хотели послать его от Нанта как оратора, обращавшегося к ним под именем Omnes Omnibus и выработавшего для них меморандум, который, как полагают, в большой степени повлиял на господина Неккера при формулировании условий созыва.

Поскольку Андре-Луи не смогли найти, его не включили ни в одну делегацию. Теперь же случилось так, что в делегации от Нанта есть одна-две вакансии, и именно для того, чтобы заполнить их, Ле Шапелье приехал в Нант.

Андре-Луи решительно отверг предложение Ле Шапелье.

— Вы отказываетесь? — вскричал тот. — Вы с ума сошли! Отказываться, когда тебя требуют со всех сторон! Да понимаете ли вы, что скорее всего вас выберут одним из депутатов и пошлют в Генеральные штаты в Версаль, чтобы представлять нас в деле спасения Франции?

Но, как мы знаем, Андре-Луи вовсе не был озабочен спасением Франции. В данный момент он был занят спасением двух женщин, которых любил, правда, совершенно по-разному, — от мужчины, которого поклялся уничтожить. Он твёрдо стоял на своём отказе, пока Ле Шапелье с удручённым видом не оставил все попытки убедить его.

— Странно, — сказал Андре-Луи, — что я настолько занят ерундой, что даже не заметил, что жители Нанта с головой ушли в политику.

— С головой! Мой друг, Нант, просто бурлящий котёл политических страстей! На поверхности всё спокойно лишь потому, что есть уверенность, что всё идёт как надо. Но при малейшем намёке, что это не так, котёл перекипит и страсти выплеснутся.

— В самом деле? — задумчиво переспросил Скарамуш. — Эти сведения могут пригодиться. — Затем он сменил тему. — Знаете ли вы, что Латур д'Азир находится здесь?

— В Нанте? Однако, если он выходит на улицу, ему не откажешь в мужестве: ведь жители Нанта знают о его прошлом и о той роли, которую он сыграл в мятеже в Рене. Удивительно, что его не побили камнями. Впрочем, рано или поздно побьют, нужно только, чтобы кто-нибудь подал эту мысль.

— Что же, не исключено, — сказал Андре-Луи и улыбнулся. — Он не так уж часто показывается — по крайней мере на улице, так что он не столь отважен, как вам кажется. Я как-то сказал ему, что у него ни на грош мужества, а одна наглость.

На прощание Ле Шапелье снова попросил приятеля обдумать его предложение.

— Дайте мне знать, если передумаете. Я остановился в «Олене» и пробуду там до послезавтра. Если вы честолюбивы, не упустите шанс.

— Мне кажется, я не честолюбив, — сказал Андре-Луи и пошёл своей дорогой.

В тот вечер в театре Андре-Луи пришла в голову озорная мысль проверить слова Ле Шапелье о настроении умов в городе. Играли «Грозного капитана», в последнем акте которого Скарамуш выводит на чистую воду трусливого задиру и хвастуна Родомона.

После смеха, который неизменно вызывало разоблачение Капитана, Скарамушу оставалось лишь заклеймить его презрением в фразе, которая изменялась на каждом спектакле в зависимости от вдохновения. На этот раз он решил придать ей политическую окраску.

— Итак, о хвастливый трус, твоя ничтожность разоблачена! Ты устрашал людей высоким ростом, огромной шпагой, лихо заломленной шляпой, и они вообразили, что ты так грозен, каким кажешься из-за своей наглости. Но при первом же столкновении с подлинной силой духа ты трясёшься и хнычешь, и огромная шпага остаётся в ножнах. Ты похож на привилегированных, когда они лицом к лицу сталкиваются с третьим сословием.

Это была дерзость с его стороны, и он готов был к смеху, аплодисментам, возмущению — к чему угодно, но только не к тому, что последовало. Реакция партера и амфитеатра была такой неожиданной и бурной, что Андре-Луи был напуган, как мальчик, поднёсший спичку к стогу сена, высушенного на солнце. Зал разразился овацией, люди вскакивали на ноги, забирались на сиденья, размахивали шляпами. Раздавались радостные, одобрительные возгласы. Так продолжалось, пока не закрылся занавес.

Скарамуш стоял, задумчиво улыбаясь сжатыми губами. В последний момент перед ним мелькнуло лицо господина де Латур д'Азира, который слегка подался вперёд в своей ложе, так что, вопреки обыкновению, на него не падала тень. Лицо его искажала злоба, глаза горели.

— Боже мой! — рассмеялся Родомон, приходя в себя от подлинного испуга, сменившего наигранный ужас. — Ну и мастак вы задеть их за живое, Скарамуш!

Скарамуш взглянул на него и усмехнулся.

— При случае это может пригодиться, — сказал он и ушёл к себе в гримёрную переодеваться.

Его ожидал выговор. Он задержался в театре из-за декораций к новой пьесе, которые надо было установить назавтра. Когда Скарамуш покончил с этим делом, остальные члены труппы давно уже ушли. Он нанял портшез и отправился в гостиницу — при нынешнем достатке он мог позволить себе подобную роскошь.

Когда Андре-Луи вошёл в общую комнату труппы на втором этаже, господин Бине, голос которого был слышен ещё на лестнице, громко и горячо о чём-то говорил. Внезапно замолчав, он круто обернулся к вошедшему.

— Наконец-то явились! — Приветствие было столь странным, что Андре-Луи лишь взглянул на него со спокойным удивлением.

— Я жду объяснений по поводу безобразной сцены, которую вызвало ваше сегодняшнее выступление.

— Безобразной сцены? Разве аплодисменты публики — безобразие?

— Публика? Вы хотите сказать — сброд. Из-за того, что вы играете на низких страстях толпы, мы лишимся покровительства всех знатных господ.

Андре-Луи прошёл мимо господина Бине к столу. Он презрительно пожал плечами — в конце концов, этот человек оскорбил его.

— Вы, как всегда, сильно преувеличиваете.

— Ничуть. Кроме того, разве я не хозяин в собственном театре? Это труппа Бине, и дела в ней будут вестись, как принято у Бине.

— А кто же те знатные господа, потерять покровительство которых вы так боитесь? — спросил Андре-Луи.

— Вы полагаете, их нет? Ну, так вы очень ошибаетесь. После сегодняшнего спектакля ко мне зашёл маркиз де Латур д'Азир и в самых резких выражениях высказался о вашей скандальной выходке. Я вынужден был принести извинения, и…

— Очередная глупость с вашей стороны, — сказал Андре-Луи. — Человек, уважающий себя, указал бы этому господину на дверь. — Лицо господина Бине начало багроветь. — Вы называете себя главой труппы Бине, хвастаете, что будете хозяином в своём театре, а сами вытягиваетесь, как лакей, перед первым попавшимся наглецом, который приходит к вам в артистическое фойе и заявляет, что ему не нравятся слова роли, произнесённые одним из ваших актёров! Я повторяю, что если бы вы действительно себя уважали, то выставили бы его за дверь.

Послышался одобрительный шёпот актёров, которых возмутил высокомерный тон маркиза, оскорбившего их всех.

— А ещё я скажу, — продолжал Андре-Луи, — что человек, уважающий себя, с радостью ухватился бы за любой предлог указать господину де Латур д'Азиру на дверь.

— Что вы имеете в виду? — В вопросе раздались раскаты грома.

Андре-Луи обвёл взглядом труппу, которая собралась за столом, накрытым к ужину.

— Где Климена? — резко спросил он. Леандр подскочил, отвечая ему. Он был бледен и трясся от волнения.

— Она уехала из театра в карете маркиза де Латур д'Азира сразу же после представления. Мы слышали, как он предложил отвезти её в свою гостиницу.

Андре-Луи взглянул на часы над камином. Он казался слишком спокойным.

— Это было час с лишним назад. Она ещё не вернулась?

Он пытался поймать взгляд господина Бине, но тот упорно смотрел в сторону. Снова ответил Леандр:

— Ещё нет.

— Так! — Андре-Луи сел и налил себе вина. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Леандр наблюдал за Андре-Луи выжидающе. Коломбина — сочувственно. Даже господин Бине, казалось, ожидал от Скарамуша реплики, как в театре, но тот разочаровал его.

— Вы оставили мне что-нибудь поесть? — спросил Андре-Луи. К нему придвинули блюда, и он принялся за еду. Ужинал он молча и, видимо, с хорошим аппетитом. Господин Бине сел, налил себе вина и выпил, а затем попытался завязать разговор то с одним, то с другим. Ему отвечали односложно: в тот вечер господин Бине явно не пользовался расположением своей труппы.

Наконец снизу послышались громыхание колёс и перестук копыт. Затем донеслись голоса, звонкий смех Климены. Андре-Луи продолжал невозмутимо есть.

— Какой актёр! — шепнул Арлекин Полишинелю, и тот угрюмо кивнул.

Вошла Климена. Это был эффектный выход примадонны: голова гордо поднята, подбородок вздёрнут, в глазах искрится смех. Она играла триумф и высокомерие. Щёки у неё горели, густые каштановые волосы были слегка растрёпаны. В левой руке Климена держала огромный букет из белых камелий. На среднем пальце красовалось кольцо с очень дорогим бриллиантом, блеск которого сразу же приковал всеобщее внимание.

Её отец вскочил, чтобы приветствовать дочь с необычной для него отеческой нежностью:

— Наконец-то, дитя моё!

И он повёл её к столу. Климена устало опустилась на стул. Хотя в ней чувствовалась некоторая нервозность, улыбка не сходила с губ, даже когда она взглянула на Скарамуша. И только Леандр, не сводивший с неё тоскливого взгляда, заметил, что в карих глазах мелькнуло что-то похожее на страх.

Андре-Луи продолжал спокойно есть, даже не взглянув в сторону Климены. Постепенно до актёров начало доходить, что, хотя, несомненно, назревает скандал, разразится он только после их ухода. Первым встал и удалился Полишинель, и это послужило сигналом для остальных. Через пару минут в комнате остались только господин Бине с дочерью и Андре-Луи. И тут наконец-то последний положил нож и вилку, отхлебнул глоток бургундского и, откинувшись на спинку стула, взглянул на Климену.

— Надеюсь, у вас была приятная прогулка, мадемуазель, — сказал он.

— Весьма приятная, сударь. — Она держалась вызывающе, безуспешно пытаясь состязаться с ним в хладнокровии.

— И довольно прибыльная, насколько я могу судить об этом камне на таком расстоянии. Он стоит самое малое пару сотен луидоров, а это огромная сумма даже для такого богатого аристократа, как господин де Латур д'Азир. Не будет ли дерзостью со стороны того, кто намерен стать вашим мужем, поинтересоваться, что вы дали ему взамен?

Господин Бине загоготал, и в его грубом смехе прозвучали презрение и цинизм.

— Я не дала ничего, — с негодованием ответила Климена.

— Ах, так! Значит, этот бриллиант — плата вперёд.

— Чёрт возьми, вы себя неприлично ведёте, — запротестовал Бине.

— Неприлично! — Андре-Луи метнул в господина Бине взгляд, исполненный такого испепеляющего презрения, что старый негодяй заёрзал на стуле. — Вы упомянули о приличиях, Бине? Из-за вас я чуть не вышел из себя, а уж это совсем не в моих правилах. — Он медленно перевёл взгляд на Климену, которая оперлась на стол локтями и опустила подбородок в ладони. Она смотрела на Андре-Луи с вызовом и насмешкой. — Мадемуазель, — медленно произнёс он, — я хотел бы, исключительно в ваших интересах, чтобы вы подумали, что делаете.

— Я прекрасно могу сама всё обдумать и не нуждаюсь в ваших советах, сударь.

— Ну что, получили? — фыркнул Бине. — Надеюсь, ответ пришёлся вам по вкусу.

Андре-Луи слегка побледнел. Он всё ещё пристально смотрел на Климену, и его большие тёмные глаза выражали неверие. На господина Бине он не обращал ни малейшего внимания.

— Мадемуазель, вы, разумеется, не хотите сказать, что собираетесь добровольно, с полным пониманием того, что делаете, променять достойный брак на… на то, что вам может предложить такой человек, как господин де Латур д'Азир?

Господин Бине резко повернулся к дочери.

— Ты только послушай, что говорит этот сладкоречивый ханжа! Ну, теперь-то наконец ты видишь, что этот брак погубит тебя! Этот человек всегда будет рядом с тобой — неудобный муж, который не даст тебе воспользоваться ни одним шансом, моя девочка.

Она вскинула голову, соглашаясь с отцом.

— Он начинает утомлять меня своей глупой ревностью, — призналась она. — Боюсь, что как муж он будет невыносим.

Андре-Луи почувствовал, что у него сжалось сердце, но, как настоящий актёр, и виду не подал. Он рассмеялся довольно неприятным смехом и поднялся.

— Я склоняюсь перед вашим выбором, мадемуазель. Надеюсь, вам не придётся сожалеть о нём.

— Сожалеть? — вскричал господин Бине. Он рассмеялся от облегчения, видя, что дочь наконец-то избавилась от этого поклонника, которого он никогда не одобрял — за исключением тех нескольких часов, когда считал Андре-Луи знатной особой. — А о чём ей сожалеть? Что она принимает знаки внимания от знатного дворянина, такого могущественного и богатого, что он дарит ей, как простую безделушку, драгоценность ценой в годовое жалованье актрисы из Комеди Франсез? — Он встал, приблизился к Андре-Луи и уже более мирным тоном продолжал: — Ну-ну, мой друг, никакого камня за пазухой! Чёрт возьми! Неужели вы встанете на пути у девушки? Не можете же вы в самом деле винить её за этот выбор? Вы подумали о том, что он для неё значит? Что под покровительством такого человека она всего добьётся? Разве вы не видите, как сказочно ей повезло? Конечно, если вы её любите, да притом так ревнивы, то не можете не признать, что так лучше?

Андре-Луи долго молча рассматривал его, затем снова рассмеялся.

— О, вы фантастичны, — сказал он. Повернулся на каблуках и пошёл к двери.

Презрение, сквозившее во взгляде Андре-Луи и звучавшее в его словах и смехе, сильно уязвило господина Бине и отбило охоту мириться.

— Фантастичны, да? — закричал он, глядя вслед удалявшемуся Скарамушу маленькими глазками, сейчас налитыми злобой. — Фантастичны, потому что предпочли могущественное покровительство знатного вельможи браку с нищим ублюдком без имени? О да, мы фантастичны!

Андре-Луи повернулся, держась за ручку двери.

— Нет, я ошибся, — сказал он. — Вы не фантастичны. Вы просто мерзки — вы оба. — И он вышел.