Глава 7. ПОДРЫВ РАЗВЕДШКОЛЫ
В Германии осенью 1944 года Гитлер, оправившись от многочисленных потрясений последнего времени, казалось, немного пришел в себя. И действительно, за эти годы явно проигрывающейся войны на голову фюрера навалились, а скорее обрушились, страшные события:
крах операции «Тайфун» по взятию Москвы с первым крупным поражением немцев в войне и серьёзными стратегическими последствиями в ходе зимнего 1942 года отступления войск вермахта;
Сталинградское окружение фашистской группировки и реализация советским командованием операции «Кольцо» с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года с гибелью 6-й армии Паулюса и потерей более 330 тысяч гитлеровских солдат и офицеров;
снятие блокады Ленинграда 18 января 1943 года; разгром гитлеровских войск на двух направлениях: на Курской дуге в летнюю кампанию 1943 года и в ходе Львовско-Сандомирской операции с 13 июля — 29 августа 1944 года;
успех операции Красной армии под кодовым наименованием «Багратион» в Белоруссии с 23 июня по 29 августа 1944 года;
открытие второго фронта в ходе проведения нормандской операции «Оверлорд» англо-американскими войсками с 6 июня по 24 июля 1944 года;
вытеснение вермахта за пределы СССР и вступление воинов Красной армии на территории некоторых европейских стран;
и наконец, заговор против фюрера с прямым покушением на его жизнь.
Взрыв бомбы, заложенной под столом, застиг фюрера врасплох. Это произошло 20 июля 1944 года в 12 часов 42 минуты в зале совещаний летнего флигеля полевой ставки верховного командования Германии «Вольфшанце» («Волчье логово»), находящейся возле города Растенбурга в Восточной Пруссии. Исполнителем покушения являлся начальник штаба Резервной армии полковник вермахта граф Клаус Шенк фон Штауффенберг.
Гитлер мог, конечно, и погибнуть. Но ему всегда везло в тех сорока двух покушениях на его жизнь. Фюрер и на сей раз отделался легкими увечьями — испугом, царапиной на ноге да разодранными брюками, которые нации № 1 с удовольствием демонстрировал Муссолини, как бы подчеркивая, что он тоже «понюхал пороха» в этой его второй войне с русскими. Кроме всего прочего, после этого взрыва он оглох на одно ухо, и усилились симптомы паралича правой руки.
На совещании присутствовали 24 человека. Бомба убила личного стенографиста Гитлера. Умерли от ран, несовместимых с жизнью, военный чиновник Брандт, начальник генерального штаба люфтваффе генерал Кортен, начальник отдела кадров ОКВ генерал Шмудт. Двое были тяжело ранены — представитель Геринга в ставке Гитлера генерал Карл Боденшатц и адъютант фюрера Боргман. Взрыв повредил им барабанные перепонки и обжег руки.
Канцлер и фюрер в одном лице теперь точно знал, кто его друг среди политиков и военных, а кто враг. Знал и то, что с теми генералами, которые остались ему верными, он ещё может устоять в противоборстве со Сталиным.
Ещё повоюет! Это ему подсказывало его Провидение, а он в небесную подсказку маниакально верил, постоянно и активно подогреваемый бункерными шептунами.
Что же касается предателей — то они наказаны: одни расстреляны, другие повешены, третьи сожжены в крематориях или отправлены в концлагеря. Ненадежных, разуверившихся военных и слабых морально он решил удалить из штабов разных степеней и штаба верховного главнокомандования (ОКВ).
Вождь нации, каким он себя считал и каким всё ещё продолжали, как думал фюрер, считать многие соотечественники его Третьего рейха и соратники из окружения, понимал — это уже не те люди, которые были до 1941 года, но и не открытые враги. В категориях друзей и полностью преданных соратников они тоже подвизаться не смогут, потому что напуганы неимоверным давлением «восточного поршня», неумолимо приближающегося к границам центральных земель рейха, а также появлением войск англоамериканского альянса у западных границ Германии. Этот животный страх и опустошенность он читал в глазах многих прибывающих для докладов фронтовиков, — как правило, командиров среднего звена, в основном дивизий. Близкое окружение и командующие армиями и группами армий умело скрывали суровую реальность.
В его голове никогда не роились мысли сожаления о массе погубленного собственного народа. Он в последнее время даже успокаивал себя, часто говоря сам себе:
«Не умершего надо оплакивать, а рождающегося для тяжелой борьбы с невзгодами жизни. В метрических свидетельствах пишут, где человек родился, когда он родился, и только не пишут, для чего он родился. Счастливы те, кто не родились: они не могут ничего претерпеть от настоящего и ничего не ожидают от будущего».
И всё же он, цепляясь за жизнь когтями новых фантомных прожектов, надеялся на мифический поворот событий на фронтах в свою пользу. Недаром говорится, что войны превращают отдельных людей в озлобленных животных. Наверное, это сравнение вполне применимо и к фюреру.
К Гитлеру пришла очередная бредовая мысль — нужно остановить победоносное шествие войск западных союзников Советской России путем полной реорганизации своих вооруженных сил, а затем предпринять мощное наступление, которое привело бы к разгрому англо-американских войск.
Прежде всего он создал «фольксштурм» — юных защитников рейха от англо-американских войск, успешно атакующих части вермахта Западного фронта. Здесь он чувствовал, что может не справиться с англо-американским нашествием.
Затем, прочесав германские госпитали, фюрер выкачал оттуда «уставших» от войны — дезертиров, легко раненных, выздоравливающих и просто отлынивавших от военной службы на передовой. Из этой категории своих сограждан он составил довольно приличное войско. Назначение его было одно — поддержать воюющих на Западном валу. Он всё уже просчитал. Надо признаться, что память на цифры у Гитлера, как у всякого шизофреника, была кошмаром для окружающих. Он хорошо помнил отдельные детали давних разговоров, забываемые для нормального человека цифры и номера телефонов, погоду в дни бесед и прочие, казалось бы, мелочи для нормального человека.
А ещё нужно отметить, что вообще вожди привыкли эксплуатировать проклятую человеческую надежду — эту лесть дураков. Человеческая надежда — одна из благороднейших вер в возможность осуществления чего-то радостного, благоприятного, победоносного. Проклятою матерью дураков делают её те, кто эксплуатирует чистейшую веру человеческого сердца. Конечно, можно остановить, убить, растоптать эту прямо-таки дикую, а скорей — дичайшую эксплуатацию из всех эксплуатаций, какие есть в мире. Но к кому обратиться? Где найти такого заступника?
Для разговора на эту тему он нашел объекты обращения. Таковыми оказались Кейтель и Гиммлер… Они никогда ему не возражали, а принимали на веру все указания своего патрона, считая их пророческими. Он им верил, особенно первому, до последнего своего часа, хотя и считал его справедливо слабовольным человеком. Гиммлер и Геринг его предадут, но это будет потом — в апреле-мае 1945 года.
С Кейтелем и Гиммлером фюрер, как всегда, предавшись бредовым размышлениям, с удовольствием разглагольствовал об очередной надежде:
— Эта новая моя армия остановит союзников на западе. Дивизии же Восточного фронта должны работать там, где они освоились. Ещё ничего не потеряно! Понимаете, ничего не по-те-ря-но! — На фоне высказанных слов фюрер даже несколько приободрился. Речь и глаза его стали выразительнее, они внезапно округлились и ожили, а потому засверкали желанием убеждать.
К нему отчасти вернулся его старый задор и, казалось бы, на некоторое время покинувшая его энергетика оратора — словоблуда и мистика. Он даже пытался улыбаться и подшучивать. Но это были уже натянутые гримасы обреченного человека в войне на собственную казнь.
Эту мысль он принимал только на мгновение, а потом на целые сутки отгонял её прочь, заигравшись, как ребёнок, в свои игрушки с картами, генералами и чиновниками. Эти два лакея, не отличавшихся ораторскими изысками, умели его слушать и слышать, вовремя поддакивать и дежурно улыбаться, натягивать гримасу печали, когда был опечален хозяин.
Они были представителями толпы, а как говорится, вообще, люди необразованные в глазах толпы кажутся более убедительными, чем образованные. Что бы ни говорил Гитлер, его слова воспринимались этими адептами нацизма как советы умника.
И всё же физически фюрер производил на гостей впечатление подавленного и сломленного человека: с большими отеками на лице, синюшными «мешками» под глазами, дрожащими кистями вечно потных рук. Он был заметно сгорблен, обессилен и нервозен. Левую руку теперь он прятал за спину, потому что она предательски подергивалась. В ходьбе появилось старческое шарканье подошвами сапог или ботинок.
— Вы совершенно правы, мой фюрер! По Советам надо ударить, и мы дадим сражения таких масштабов, что большевикам мало не покажется. Наши самые стойкие армии, воюющие на востоке, сегодня находятся в состоянии подобно сжатой пружине, которая готовится после вашего приказа с силой распрямиться и отшвырнуть наглого противника.
Я больше чем уверен, Красная армия выдохлась людьми, оружием и боеприпасами. Она заметно в последние недели приостановила скоростной темп продвижения в нашу сторону. Тылы её отстали, и войска Советов испытывают затруднения в боеприпасах и горючем, — облобызал холуйски фюреровскую эскападу лукавый Кейтель.
— Всё сейчас надо максимально использовать, использовать для коренного перелома в войне! Он может наступить — и наступит! Я уверен! Эту уверенность я хочу передать и вам. Моё Провидение меня не подводило — не под-во-ди-ло!!! Эффективнее следует контролировать отдачу промышленности и сельского хозяйства. Принудительный труд, концлагеря, разведчиков, террористов, диверсантов надо использовать мак-си-маль-но… Да, да, — максимально! — кричал хозяин кабинета скорее горящим безумием глаз, чем, как обычно, лающими устами. — Ничего ещё не ясно. ничего ещё не потеряно. Армия не существует для мира, она предназначена для триумфального применения в войне. Сегодня она споткнулась, чтоб завтра подняться и победить!
— Полностью согласен с вами, мой фюрер, — почти хором, как выученное стихотворение, по-школярски гаркнули Кейтель и Гиммлер.
— Надо пройтись по тылам Красной армии. — Фюрер повернул голову в сторону Гиммлера: — Где армады ваших обещанных хваленых диверсантов и террористов? Вы мне называли цифру своих асов мокрых дел с тремя нулями. Назвать её? — Гиммлер поник головой, словно приготовился на плахе к гильотине. — Но ощутимых результатов я пока не вижу. Сейчас нужно множить диверсионноразведывательные школы. Контингента для такой работы в концлагерях хоть отбавляй.
Количество сегодня может помочь качеству. Многие лагерные сидельцы — дармоеды, отдыхающие в бараках. Зря только протирают штаны от безделья, а вдобавок рейх ещё обязан их одевать, обувать и кормить. Если это балласт, то у него нет права на дальнейшее существование в период всеобщей экономии. Балласт должен быть сброшен за борт с корабля под названием «Германия» и уйти в небытие — на дно, на дно, на дно! Я же говорю о других категориях — наших сторонниках поневоле: адаптировавшихся советских военнопленных, скомпрометировавших себя перед московской властью или обиженных нашей властью германских представителях, в которых можно и нужно вдохнуть патриотические чувства…
Фюрер закашлялся то ли от волнения, то ли от аллергии, может, от простуды. В последнее время его прессовала ангина. Он в категоричной форме приказал Гиммлеру усилить заброску в советский тыл своих подопечных. Потом резко поднялся, почти вскочил с кресла, словно подброшенный снизу мощной пружиной, и, скрестив руки на груди, стал быстро переставлять свои коротенькие ножки. Он метался по кабинету из угла в угол, что-то нашептывая себе под нос.
К нему возвращалось дурное расположение духа, внезапно сменившее проблески непонятно отчего взявшейся эйфории. Такие минуты он предпочитал ни с кем не делить.
— Вы свободны, — буквально по-змеиному прошипел хозяин кабинета.
Кейтель и Гиммлер, словно напуганные взмахом палки, как собаки с поджатыми хвостами, заспешили, чуть ли не обгоняя друг друга, к выходу. В коридоре быстро разошлись — у каждого была своя дорога к «спасению» разрушающегося храма под названием Третий рейх. Кроме того, у них были ещё конкретные прожекты, которые надо было, согласно приказам фюрера, быстро реализовывать в дела.
Генерал-фельдмаршал приостановился и задумался. Ему вспомнился почему-то бравурный доклад генерала Гудериана, отрицавшего опыт позиционной войны, предусматривающейся старым планом Шлиффена. Он ратовал за активное использование бронетанкового маневра с мощными ударными клиньями, рассекающими оборону противника. Гудериан докладывал об этом фюреру в урожайном на быстрые победы 1940 году, как раз сразу после окончания французской кампании в присутствии Кейтеля, Шпеера и Йодля.
Тогда Гитлер сказал:
«Теперь мы показали, на что способны. Поверьте мне, мой Кейтель, по сравнению с французской кампанией, поход против России будет просто игрой на ящике с песком…»
«Нет, нет, этот поход, к великому сожалению, не стал игрой в песочнице, он не только слишком затянулся, а развернулся на сто восемьдесят градусов и направлен противником теперь в нашу сторону, — подумал про себя Вильгельм Кейтель. — Новые начинания фюрера не спасут Германию от поражения. То, что он предлагает, — это чушь собачья. Но что я могу сделать — его не переубедишь. Он стал ещё упрямей, чем был раньше. Он стал капризно-больным».
Самое удивительное было в том, что этими крамольными мыслями поделился сам с собой человек, которому приходилось находиться длительное время рядом с Гитлером и подчиняться его воле. Это был генерал-фельдмаршал, по существу, начальник штаба всего верховного главнокомандования вермахта (ОКВ), правая рука фюрера в военных вопросах, его ближайший, доверенный советник во всех агрессивных начинаниях. Он был его трусливым подкаблучником и верным слугой. Он был его тенью! Но Кейтель, хотя и плыл по течению обстоятельств, ещё был загипнотизирован волей канцлера — своего хозяина. И всё же чувство реальности чаще стало стучать в сознание Вильгельма. Но раб по характеру, по натуре остается таковым даже с изменением обстоятельств.
Несколько более конкретных слов надо сказать о Люблинской разведывательно-диверсионной школе (РДШ). Она была создана на территории Польши для обучения агентуры из числа как советских военнослужащих, так и гражданских лиц в марте 1942 года близ Люблина в местечке Яблонь. Разместилась в бывшем замке графа Замойского.
Официально орган именовался «Особая часть СС». В школе велась подготовка агентов-диверсантов, радистов и разведчиков. Кадры поступали из особых, так называемых «предварительных» лагерей для русских и зондеркоманд «Цеппелин», где осуществлялась фильтрация военнопленных. Там шло их поверхностное изучение как военными разведчиками, так и представителями тайной государственной полиции — гестапо.
По количественному составу одновременно в школе находилось до двухсот вышколенных активистов, которым гестапо оказало доверие быть в качестве курсантов этого учебно-боевого заведения фашистской Германии. Слушателям преподавался курс ведения разведки в советском тылу, особенности проведения диверсионной работы, радиодело, специфика совершения террористических актов против командования, партийного и советского актива. Диверсанты изучали минно-подрывное дело. На близлежащем полигоне то и дело ухали взрывы «учебных» мин, заложенных под железнодорожное полотно и специальные для этой цели строения.
Срок обучения в школе составлял от трех до шести месяцев. По окончании курса обучения формировались группы по 3–5 человек с придачей радиста с аппаратурой.
Агентура периода 1944 года забрасывалась главным образом в районы Москвы, Ленинграда, Смоленска, Северного Урала и Крыма с заданиями по добыванию глубинной разведывательной информации, осуществлению диверсий на железных дорогах и оборонных предприятиях, совершению терактов над представителями советского высшего командования.
Диверсантам также рекомендовали осуществлять массовое отравление населения, используя это в качестве способа возбуждения недовольства к советской власти. Для этого диверсанты снабжались сильнодействующими ядами и взрывчатыми веществами. Наиболее приемлемыми объектами для этих целей служили колодцы, водохранилища, водораспределительные узлы и т. п.
Разведчикам поручались такие задания, как сбор сведений — о местах дислокации формирующихся воинских частей, крупных арсеналов с оружием и боеприпасами, об ангарах с боевой техникой, продовольственных складах и железнодорожных перевозках.
Ставились задачи по распространению антисоветских листовок, для чего некоторые группы из забрасываемой агентуры РДШ снабжались портативными шапирографами и специальной бумагой.
Агентуре, направляемой в северные районы СССР, рекомендовали устанавливать связь с местными репрессированными гражданами, заключенными, гуляющими на свободе, переселенцами из числа националистов разных мастей и другим недовольным советской властью контингентом для создания из них повстанческих отрядов.
Перед заброской агентура снабжалась различными документами, комплектами чистых бланков и крупными денежными суммами.
Экипировка выпускников-практиков обычно состояла из формы советских военнослужащих, с соответствующим вооружением и комплектами фиктивных документов, а также запасной гражданской одежды.
До 1943 года переброска агентуры осуществлялась самолетами с Псковского и Смоленского аэродромов люфтваффе. Потом, по мере отступления немцы стали использовать аэродромы на территории «коричневого» рейха и его сателлитов. Обычно сначала выбрасывались на парашютах «первопроходцы», которым ставилась задача освоения с местностью, а затем им поставлялось материальнотехническое обеспечение в тюках и помощники.
Вот типичный пример одной из таких операций, проведенной офицерами военной контрразведки «Смерш». В конце лета 1944 года на территорию Навлинского района Брянской области был заброшен большой отряд из 34 человек во главе с опытным разведчиком Михаилом Хлудовым, бывшим лейтенантом Красной армии, завербованным германской разведкой в 1942 году. Он не раз «наведывался» в тоге лазутчика в наш тыл. Принимал участие в боях с партизанами, дважды был награжден гитлеровцами медалью «За храбрость». Диверсанты отряда «проработали» около месяца, но были выслежены оперативниками и разгромлены в одном из боев.
Учитывая большое значение, которое противник придавал работе отряда, а также возникшую в связи с задержанием диверсантов возможность проведения важных контрразведывательных мероприятий, армейские чекисты приняли решение о включении радиостанции отряда Хлудова в радиоигру. Она получила наименование «Десант».
В ходе радиоигры легендировались широкие возможности создания надежной опорной базы с последующим развертыванием подрывной деятельности. Для этого отряду требовались люди, продовольствие, вооружение. В ответ на радиограмму с просьбой о помощи немецкий разведывательный центр сообщил:
«Михаилу. Готовим к отправке много питания, оружия, боеприпасов, обмундирования. Кроме того, вышлем ещё группу в количестве семнадцати человек. Примерно через неделю ждите самолеты. Старший брат».
2 сентября последовало сообщение о том, что 3 сентября между часом и двумя ночи будут сброшены с самолета парашютисты, оружие, одежда и продовольствие. На площадке в указанное время предлагалось зажечь два сигнальных костра, а при приближении самолета размахивать горящим факелом.
И вот наступили минуты напряженного ожидания. Ровно в полночь низко-низко над поляной на бреющем режиме, с выключенными моторами, прошел самолет. Затем неожиданно, взревев винтами, машина взмыла над лесом. Со второго захода самолет выбросил тридцать тюков с грузом и десять парашютистов. Все они были задержаны.
Допрошенные на месте приземления парашютисты показали, что на следующий день после их выброски прибудет самолет с основным грузом и двумя сопровождающими. В следующую ночь противник действительно сбросил семьдесят два тюка и двух агентов, задержание которых обошлось без стрельбы.
В сброшенных тюках (общий вес около шести тонн) находились десять ручных пулемётов, девятнадцать автоматов, семьдесят три винтовки и пистолета, миномёт с боеприпасами, двести шестьдесят ручных гранат, свыше двадцати семи тысяч патронов, более семисот килограммов взрывчатки, бикфордов шнур, саперные ножницы, телеграфные когти, три телефонных аппарата, одиннадцать катушек телефонного провода, различный строительный инструмент, запасная радиостанция, бланки фиктивных документов, обмундирование на двести человек, большое количество продовольственных концентратов.
Перед отрядом Хлудова германская разведка поставила конкретные задачи, изложенные в письменной директиве:
взорвать два железнодорожных моста через реку Десну в районе Выгоничей (для ориентировки были присланы карты местности и аэрофотоснимки);
нападать на автомобильный и другой транспорт, идущий по грунтовым и шоссейным дорогам;
посылать разведку в лесной массив южнее Могилева, чтобы установить возможность безопасного размещения там лагеря диверсантов;
использовать присланные взрывчатые вещества для подрыва железных дорог и воинских эшелонов в радиусе пятидесяти — ста километров от места расположения лагеря, диверсии проводить только на важных железнодорожных магистралях…
Именно такую информацию о засылке выпускников школы в Люблине в наш тыл собирала агентура Зорича. Потом сведения с установочными данными передавались в Центр для более «предметной» работы с «небесными пришельцами».
Созданная Зоричем и его боевыми друзьями агентурная сеть вскоре начала приносить оперативные плоды. Разведчики теперь имели свои «глаза и уши» во многих жизненно важных по значимости объектах немецкой администрации города и воинских частях. Через внедренную агентуру в Люблинскую разведшколу и её ближайшее окружение стали поступать данные о точном месте дислокации её главного корпуса, пропускном режиме, количестве обучающегося личного состава и схемах расположения кабинетов.
Агентуре Зорича удавалось выяснять клички, а иногда и точные фамилии преподавателей учебных классов, слушателей, количество набранного контингента, установочные данные на шпионов и диверсантов, готовящихся к заброске в тыл Красной армии, а также заброшенных и прочие данные.
Надо отметить, что майору Зоричу в это время не раз приходилось облачаться в форму немецкого унтер-офицера для выполнения неотложных разведывательных заданий. Он неожиданно появлялся в Люблине и вел себя так безукоризненно, так классно играл роль «фронтовика с Востока», что ни разу его не останавливал ни армейский патруль местной комендатуры, ни тем более офицеры гестапо. Он встречался со своей агентурой и таким образом. Это были кратковременные личные встречи.
Одному из агентов чекистской РДГ была поставлена задача — заполучить снимок контингента школы. Именно на такой кратковременной встрече групповой снимок слушателей и преподавателей школы вскоре передал майору Зоричу его агент в Люблине.
На случай проверки с целью выяснения личности «унтер-офицера» в городе он знал, что его прикроют и сами безукоризненно исполненные документы, и товарищи, готовые в любое время прийти ему на помощь, идущие параллельным курсом где-то рядом с ним или за ним.
Выполнив конкретное задание, Зорич тут же возвращался на базу.
Многие колеблющиеся из числа обучающихся курсантов — власовцы, полицаи, бургомистры, старосты и другие предатели, реально чувствуя финальные аккорды войны, понимали, что Германия на грани поражения и надо искать покровителей на Востоке. Вера в силу германского оружия и крепость политического режима постепенно таяла. Эти люди прекрасно осознавали, что никакого чуда не произойдет, если даже и появится у Гитлера новое сверхоружие, о чем любили на лекциях и практических занятиях хвастаться преподавали — офицеры СС и абвера.
Именно из подобного «разбалансированного воинства» приобреталась и, самое главное, качественно готовилась Зоричем и его людьми агентура, работавшая «челночно». Она выбрасывалась в тыл Красной армии, выходила через переданные ей пароли на армейских контрразведчиков и, выполнив «задания», возвращалась вновь в школу для «отдыха от тяжелой работы», получения новых задач и поручений от гитлеровских наставников, считавших себя гуру в вопросах тайных операций.
Одним из таких «понятливых» выпускников школы был, как уже упоминалось выше, разоблаченный в партизанском отряде имени Железняка, удачно перевербованный, а затем снова внедренный в школу агент, ставший потом квалифицированным разведчиком Иван Макарук. Работали в этом направлении и другие источники группы Зорича.
О подрыве школы Александр Пантелеймонович вспоминал:
«В этом суперсекретном заведении гитлеровцы готовили для засылки в нашу страну диверсионные группы… Так вот, это осиное гнездо — Люблинскую диверсионную школу — нам и было поручено Центром уничтожить. Мои люди проникли в неё, всё разузнали, а когда в школу прибыл шеф Люблинского гестапо Аккардт… мы провели серьёзную боевую операцию. Всё разгромили, почти всех перестреляли, захватили документы и несколько инструкторов школы, которые на допросах дали ценные показания…
К сожалению, Аккардта живым тогда взять не удалось.»
После разгрома школы агент-разведчик Иван Макарук на очередной встрече довел до гестаповца Аккардта дезинформацию, разработанную группой Зорича, о том, что есть возможность, в связи с уходом основных боевых подразделений партизан «на задание», захватить базу партизанского отряда вместе с его штабом. Кроме того, при этом «легко решалась» и давняя, крайне важная для гестаповца проблема — ликвидация двух советских разведчиков: Зорича и Гурского.
Аккардт, потирая руки от удовольствия, решил уточнить некоторые важные вопросы:
— Ты говоришь, что боевые группы будут направлены на выполнение различных заданий — так я понимаю тебя? — нахмурился офицер.
— Так точно. Я слышал это от самого Зорича, — пояснил агент.
— Куда направляются партизаны? Место проведения операций? Сколько их уйдет? — поинтересовался гестаповец.
— Не знаю. руководство отряда строго засекретило эти данные. Знаю только одно — все боевые подразделения покинут лагерь для проведения какой-то очень важной операции.
— А где будет сам Зорич?
— В штабе. он на задание не пойдет. Его друг Гурский будет тоже с ним. Их берегут — они же представители Центра. То, что они не будут участвовать в операции, я точно выяснил — случайно подслушал в палатке служебный разговор, позволивший мне сделать такой вывод. Они, возможно, станут заниматься моим вычислением, — с грустинкой кисло улыбнулся Иван.
— Какая охрана штаба, где заслоны и заминированные поля или площадки, как расположены землянки и палатки, что и кто в них находится, имеются ли склады с оружием и боеприпасами? — интересовался гестаповец с желанием скорейшего отмщения за разгром разведывательно-диверсионной школы.
Затем он выдвинул ящик письменного стола и вытащил из папки сероватый лист бумаги и вместе с остро заточенным химическим карандашом подсунул его Макаруку.
Аккардт попросил нарисовать ему схему боевого охранения штаба отряда, участки минирования, а также место расположения землянки, в которой, вероятнее всего, будут находиться советские офицеры.
Иван долго что-то рисовал, чертил, подписывал, изредка поплевывая на грифель химического карандаша. И вот, когда «объективная работа» в эскизе была закончена и внимательно изучена гестаповцем, двоим разнополюсным «стратегам» стало ясно, что действия по отмщению за гибель своих коллег по школе непременно должны наступить. Но результат в уме у каждого был свой — диаметрально противоположный, только он не разглашался нашим агентом, а вот гестаповец в планах выложился полностью.
Аккардт поблагодарил Макарука за проделанную большую полезную работу, которая должна завершиться разгромом надоевших уже ему партизан. Фашисту казалось, что на практике будет так же легко, как и на бумаге, изрисованной его агентом…
Выпроводив агента за двери конспиративной квартиры, он тут же позвонил своему заместителю Гансу Кельнеру.
— Ганс, дай команду сотрудникам прибыть на совещание в мой кабинет.
— На какое время? — уточнил заместитель.
— В двенадцать ровно.
— Есть.
На совещании азартный фашист дал команду срочно сформировать карательный отряд и двинуться указанным им маршрутом в район села Воля Верещинская. В конце беседы Аккардт заметил:
«Мои боевые друзья, у нас есть реальный шанс разгромить надоевшую группу красных бандитов во главе с Зоричем. Штаб завтра будет оголен — обороняться по-настоящему у них нечем и некому. Да поможет нам бог! В случае удачи нам обещаны Краковом высокие награды! В этом меня заверил сам наш шеф — Крюгер.
Он благословил меня и вас всех по телефону на проведение этой акции. Я не сомневаюсь в нашем успехе. Крюгер придает большое значение борьбе с партизанами. Не случайно шеф пообещал наградить отличившихся в предстоящем походе. А он, как вы все знаете, слов на ветер не бросает».
Специалисты «допросов с пристрастием и пыток» с удовольствием зашушукались, потирая руки — такого случая классно повоевать с явно ослабленным противником им давно не доводилось. Они заранее живо представляли, как ловко окружат горстку партизан и перебьют их из пулеметов и автоматов. Забросают землянки и палатки гранатами. А за такую победу их обязательно поощрят — наградами, подарками, благодарностями и повышением в должностях с присвоением очередных воинских званий. Картины рисовались фантастические.
В эту карательную экспедицию руководитель Люблинского гестапо забрал почти всех своих оперативных сотрудников. Помогали, конечно, и некоторые полицейские. Но он всё же не пожелал брать лишних людей. Считал — таким образом больше наград достанется его людям.
Партизаны, естественно, все остались на своих местах, хотя и имитировали перемещение из лагеря. Это сделали, как говорится, для отвода чужих глаз, понимая, что могут быть «глаза и уши» противника как в отряде, так и в ближайшем окружении.
А с другой стороны, партизаны подготовились к достойной встрече непрошеных гостей: отрыли дополнительные окопы, соорудили индивидуальные ячейки. Траншеи связали ходами сообщений, а на главном направлении появления противника образовали «огненный мешок» — поставили с флангов пулемётчиков и автоматчиков, глубоко зарывшихся в землю и замаскировавшихся дубовыми ветвями. В густых кронах деревьев «на седлышках» — удобных ветках у стволов — пристроились снайперы отряда. Это на случай, если «невыдержанные» гестаповцы решатся побежать с поля боя.
Таким образом, партизанский лагерь подготовился «гостеприимно» встретить надменных и коварных непрошеных гостей.
В одном из интервью в середине 60-х годов по этому поводу Зорич конкретизировал операцию такими словами:
«Июньской порою 1944 года в боевой операции против гитлеровских карателей был ликвидирован весь состав Люблинского гестапо во главе с штурмбаннфюрером Аккардтом.
Перед этим удалось подставить ему несколько наших людей, которые были внедрены в диверсионно-разведывательную школу в Люблине. Особенно активно работал в этом направлении наш агент Иван Макарук.
От него же фашист «узнал», что есть возможность захватить партизанский штаб в селе Воля Верещинская, какой якобы имеет недостаточную охрану.
Аккардт, как говорится, словно голодная рыба, клюнул на эту приманку и охотно встал во главе карательной экспедиции. Ещё бы: начальство из Кракова пообещало ему за победу Железный крест из рук самого фюрера!
Крест в этом бою, конечно же, палач получил, но не железный…»
В боевом столкновении с партизанами погиб весь личный состав Люблинского гестапо. А было это так.
Когда колонна гитлеровцев по узкой гористой тропе втянулась в «огненный мешок», по фашистам, как и было задумано руководством отряда, дружно ударили в упор и с флангов пулеметчики. Мобильные группы партизанских автоматчиков добивали мечущихся карателей, которые оказались на голой местности — широкой просеке. Метко в тот летний день стреляли народные мстители. Они уничтожили всех тех фашистов, которые попались на удочку Зорича — Макарука при подходе их к базовому форпосту у села Воля Верещинская.
Ни одному карателю не удалось уйти живым — ни одному! Убегающих с поля боя достали пули снайперов…
Под простреленными стволами сосен лежали мертвые гестаповцы. В зеленых папоротниках покоились изодранные в клочья тела непрошеных гостей. Это были результаты работы осколков наших гранат и мин. Даже смолистый аромат расщепленных пулями и осколками молодых сосенок не мог заглушить удушливо-приторный, тлетворный запах быстро разлагающихся на жаре трупов. Смерть величественно и безмолвно властвовала в овражках, на гористых склонах и в лесу. Один из партизан обнаружил у убитого гестаповца, переодетого в штатское, с развороченной брюшиной, овальной формы металлический знак, вывалившийся из кармана и болтавшийся на цепочке. Он представлял собой своеобразный медальон, изготовленный из какого-то слегка посеребренного сверху сплава. На лицевой стороне стоял личный номер сотрудника и полное название гестапо — «Секретная государственная полиция». На обратной стороне был изображен немецкий орел, сидящий на обрамляющем свастику венке.
Подобные медальоны нашли и другие партизаны.
— Что это? Что они обозначают, эти «металлические блинчики»? — обратился один из бойцов — участник боя к майору Зоричу.
— Это их номерные знаки. Сотрудники гестапо, переодетые в штатское, всегда носят при себе такие личные знаки — вездеходы и опознаватели. Обокрали мы Германию на металл, — улыбнулся майор. — Побежденным не оставили даже слез, чтобы оплакать поражение. Некому!
Все засмеялись.
На вопрос, знал ли Зорич о деятельности группы майора Вихря в Кракове, разведчик пояснил:
«Мы работали приблизительно одновременно. В Кракове действительно работал майор Вихрь со своей группой. Однако мы были настолько законспирированы, что даже не пересекались. Только после войны я познакомился с Вихрем — Евгением Степановичем Березняком. Он действовал в Кракове как капитан Михайлов под псевдонимом "Голос". А майором стал "с помощью" Юлиана Семенова.
Как-то писатель сказал при встрече Березняку, что хочет написать о нем книгу, однако руководство военной разведки не дало согласия — сами сняли документальную ленту "Теперь их можно назвать".
А через некоторое время на телеэкраны вышел художественный фильм "Майор Вихрь", снятый по одноименному роману Семенова. Там и были отражены многие эпизоды деятельности группы Березняка.
Семенов воспользовался правом на художественный вымысел и создал образ Вихря. Правда, по воле писателя вся группа Вихря в конце фильма гибнет. Вскоре после премьеры фильма в "Известиях" появилась статья "Майор Вихрь жив", где говорилось, что прототип героя Евгений Березняк живет в Киеве. И Евгения Степановича засыпали письмами: просили поведать, как было на самом деле. Тогда он написал книгу "Пароль «Dum Spiro»", рассказав о действиях своей группы».
Автор считает, что действия отряда Зорича по проникновению в Люблинскую разведывательно-диверсионную школу и её последующее уничтожение заслуживают не меньшего внимания, чем хорошо раскрученные советскими СМИ подвиги других героев разведки в период Второй мировой войны.
Но вернемся к последствиям разгрома партизанами гестаповского отряда под командованием Аккардта.
В Краковской штаб-квартире секретной государственной полиции по этому поводу был объявлен двухдневный траур. На центральном здании гестапо Кракова висели приспущенные алые флаги со свастикой, увитые черными лентами. Это была настоящая трагедия, в которой погиб не только главный дирижер, но и весь хор исполнителей.
Разъяренный бесславным концом целого подразделения гестапо рейхсфюрер СС и начальник германской полиции Гиммлер вызвал в Берлин из Кракова высшего руководителя СС и полиции на востоке обергруппенфюрера СС Крюгера. Ему предстояла внушительная головомойка за потерю Люблинской РДШ и гибель местных гестаповцев во главе с их предводителем Аккардтом.
Крюгер изворачивался как мог, на что Гиммлер рявкнул:
— Хватит себя скоблить. Вспомни слова нашего великого немца — Бисмарка: никогда столько не лгут, как во время войны, после охоты и до выборов. Виновным полностью считаю Аккардта, но и часть твоей вины я тут вижу. Не надо оправдываться ложью!
Санкции последуют после моего разговора с фюрером…
