Глава 12. ЗА УДАЧУ В БОЮ — ВЫГОВОР
26 октября 1944 года, уложив в рюкзаки снаряжение, отряд майора Зорича вышел в свой первый поход по словацкой земле. Стояла капризная осенняя погода, какой одаривает обычно природу октябрь-месяц близкой пороши. В октябре на одном часу, как говорится, и дождь, и снег. По непостоянству погоды октябрь — что март: то плачет, то смеется, он венчает белый снег с великой грязью.
Слово Святогорову:
«В первые дни, когда формировался отряд, мы стояли в городе Стары Горы, где были окружены заботой и вниманием со стороны местного населения. Ни одного негативного факта не было выявлено партизанами со стороны словаков. Они даже оказывали посильную помощь в организации и снаряжении отряда. Люди несли, что кто мог, — от одежды и обуви до продовольствия и спичек. Нужно заметить, что местное население поддерживало партизан в дальнейшем во все оставшиеся дни на пути к победе.
Поэтому так много словацких поселков и деревушек было сожжено фашистами дотла. Расстреливая жителей, немцы не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков. Много домов было сожжено гитлеровцами в Скицове, Острый Грунь, а деревушку Клак сожгли подчистую за помощь партизанам…»
Запах прелой листвы навевал разведчикам воспоминания детства в родных и теперь уже таких далеких краях. Воины гуськом передвигались гористой местностью. Осень в горах не то, что на равнине. В горах и ветры посердитей, и холода позлей, а вот воздух становился удивительно прозрачен и свеж. Однако партизаны часто продвигались овражками, ложбинами, лесными массивами, горными тропами в каменистых расщелинах, держась подальше от населенных пунктов и наезженных грунтовых дорог, на которых существовала большая вероятность встретить ненужного субъекта в лице местного полицейского, жандарма или элементарного доносчика.
Чем ближе подходили разведчики к главному горному хребту, тем больше становилось полян, равнинной местности, редколесья. Но чекисты этих мест избегали. Искали лесные чащобы. Там и тень была погуще, и видимость похуже из-за частых туманов, и, следовательно, вероятность быть замеченными противником меньше. Поля, поляны, просеки — не для разведчиков.
Эти опасные места партизаны, как уже говорилось, обходили, боясь наткнуться на немецкие карательные части, рыскающие по Словакии в поисках народных мстителей, а в лексиконе немцев — красных бандитов.
С гребней гор и высоких холмов бойцы отряда Зорича любовались красотами, в «багрец и золото одетыми лесами», стоящими в низовьях и роняющими с ветвей красные, бежевые и коричневые монеты. У осин они быстро чернели от избытка влаги. Сухая же листва, казалось, не шуршала, а медными пятаками звенела под ногами разведчиков-партизан. Изредка с ветвей срывались водяные капли. Они громко ударяли по опавшей сухой листве или неприятно обжигали холодом горячие от перехода шеи, когда капли попадали за ворот.
— Как звонко капельки барабанят, — заметила внимательная Нина Чопорова. — Вы прислушайтесь — музыка и только, — природный ксилофон!
Где-то дятел дотошно обстукивал кору дерева в надежде найти червячка или букашку, попискивали невидимые птицы, простуженно каркала ворона и предательски трещали сороки, перелетая от одного дерева на другое, словно указывая отряду путь дальше или с другой стороны, привлекая неприятеля к нарушителям спокойствия белогрудой птицы. И действительно, именно такими своими действиями сороки могли привлечь к себе и знатока-орнитолога, — он четко определит: их покой кто-то нарушает.
Ложбины стояли полные туманов, словно кто-то неведомый налил в огромные чаши молочную кисельную массу. Малахитовыми пряжками на каменном поясе проступали среди каменных разломов лесные темно-зеленые пади из елей и сосен. В глубине ущелий сгущались вечерние сумерки. И всё же головы идущих были заняты стержневыми мыслями — как бы себя не обнаружить, не «наследить» и выполнить приказ — поскорей добраться до базового села Скицов, расположенного под столицей Словакии — Братиславой…
Надо отметить, что фашисты, чтобы обезопасить себя от всякого рода неожиданностей, практиковали направление в места возможного появления партизан своей агентуры — лесников, путевых обходчиков, почтальонов, дорожных рабочих и прочих «топтунов» и «офеней-коробейников». Это была для немцев агентура чисто сторожевая, наблюдавшая за появлением и перемещениями в селах и хуторах незнакомых людей.
— Война! Сколько жизней она должна забрать, чтобы насытиться?! — проговорил с явной досадой один из разведчиков.
Именно в это время в голову Зорича залетела, словно птичка, неожиданная мысль о природе войн, и он стал размышлять:
«Война, война. это жуткая, вероломная машина, созданная самим человеком для уничтожения других народов. Она оставляет людей без родного крова, убивая родственников — стариков, отцов, матерей, детей и внуков. Она оставляет человеческие жизни без их продолжения.
Причем гибнут конкретные люди, не знающие друг друга, а почему-то остаются живыми и невредимыми лица, знающие друг друга — политики. Война — это античеловеческое явление: она чужда природе людской.
Войны превращают людей в диких зверей. Людей, рожденных, чтобы жить братьями. Она — это же несчастье в увеличенном масштабе. Сколько других народов погубила эта машина под названием "гитлеровский нацизм" — погубит он и свой народ, своё государство. Война — суд над нациями: победа и поражение — его приговор. И приговор обязательно случится. Надо судить этих мизантропов, открывших ящик Пандоры со вселенским злом и эпидемией смертоносной заразы…
Суд должен состояться! Мы его тоже приблизим!»
Процесс глубокого размышления о войне, затеянной немецким фашизмом, прервал крик впереди идущего партизана. Он неожиданно поскользнулся и полетел куда-то вниз. К счастью, его остановил горный карниз, выступающий плоским козырьком на метровой глубине под размокшей тропой, и разлапистое корневище кустарника. Именно они и спасли ему жизнь — за козырьком зиял глубокий каньон, до дна которого было метров тридцать. Рядом шедшие впереди и за ним партизаны бросились на помощь и вскоре вытащили «удачного неудачника».
Тропы на горных перевалах во время дождей представляли дополнительную опасность оступиться и полететь под откос вместе с многокилограммовым грузом вещевого мешка. Поэтому на таких отрезках маршрута разведчики ступали крайне осторожно. Зорич постоянно инструктировал бойцов быть внимательными и смотреть под ноги. Боялись, как мин, наступать на сухие ветки валежника, треск от которого разносился по лесу резким эхом, почти как выстрел.
На привалах говорили на разные темы. Как знатока природы в отряде чтили минера-подрывника Евгения Сирко.
— Ну что, натуралист, чем порадуешь, чего можно ждать впереди? Какие приметы заметил? — обратился к нему Владимир Степанов.
— Если журавли и гуси летят высоко, не спеша и «разговаривают» — значит, будет стоять хорошая осень. Если полевые мыши живут под копной, осень будет сухой. А вот если птиц много и летят они быстро — жди ненастье. Галки собираются стаями и кричат — будет ясная погода. Петухи распевают — дождь.
За дни нашего похода вы видели и то, и другое, значит, впереди нас ожидает и вёдро, и ненастье, — ответил замысловато Женя с лукавой хитринкой на физиономии.
Зорич заметил, что для отряда утешение одно — лучше идти вперед по бездорожью, несмотря ни на какие превратности погоды, чем потянуть за собой хвост карателей на легком пути.
Пройдя ещё несколько километров пути, партизанский отряд поднялся на вершину заросшего мелколесьем холма и остановился на очередной привал. В оврагах и ущельях сгущались вечерние сумерки. Тусклое осеннее солнце быстро садилось за темные гребни гор. Люди были на пределе своих физических возможностей, они устали от многокилометрового марша по горным серпантинам узких тропинок и грунтовых дорог. К концу дня всё вокруг изменилось. Вместо дневных, мрачных и тяжелых туч по небу, не спеша, поплыли легкие перистые облака. Стало почему-то светлей, но намного холодней. Стылый холод бесцеремонно забирался под вспотевшие и изношенные куртки, бушлаты и телогрейки, проникал сквозь дырки к ступням в потрепанных кирзовых сапогах — яловые держались дольше. Некоторые бойцы с разрешения Зорича развели из веток небольшие костры — решили подсушиться. У огней они плотнее, словно беспомощные цыплята, инстинктивно жались друг к другу, чтобы быстрее согреться.
К одному из очагов подошел и Зорич. Огонёк горел несильно — брошенный в костер валежник был пропитан сыростью, и эта вода, нагреваясь внутри веточек и сучьев, капризно шипела и пузырилась, вытекая и быстро испаряясь на их торцах. Когда в огонь кто-либо бросал клок сухой травы, тогда яркий сноп пламени на считанные минуты обдавал теплом лица разведчиков. В такие моменты сидевшие вдали от костра люди протягивали ладони, обласканные коротким всполохом тепла, исходящего от длинного оранжевого языка огня. Усталость и тепло у костра многих клонили ко сну…
И вот тут случилось то, что случилось.
Слово Святогорову:
«С трудом преодолев сложный участок, остановились на отдых близ местечка Стара-Кремнички. Лагерь разбили на лесной высотке над долиной, разрезанной надвое лентой шоссе. Я решил осмотреться. В бинокль мне хорошо было видно, как там, внизу беспрерывным потоком движутся на восток немецкие машины с боеприпасами, снаряжением и солдатами в новенькой — с иголочки — форме горных стрелков.
В общих чертах все это можно было разглядеть и невооруженным глазом. Так что вся группа понимала: движущаяся армада направлена против наших словацких братьев, обороняющих столицу восстания — Банска-Быстрицу, а также, само собой разумеется, и против советских войск, спешащих на помощь восставшим. Равнодушно наблюдать за всем этим было просто невмоготу.
— Товарищ майор Зарич! Дорогой кацо! — вдруг, позабыв о своем "словацком" происхождении, с заметным грузинским акцентом обратился ко мне заместитель командира группы капитан Агладзе. — Скажи, да-а-арогой, каково мне смотреть на эту картину! — и он резко ткнул указательным пальцем в сторону долины. — До смерти не прощу себе, дав им вот так привольно гулять! Разреши, да-а-арогой, с высоты нашего положения встряхнуть этих гадов! Ну, хоть чуть-чуть, хотя бы малость. Пусть потом оглядываются…
А что я! Я сам не отрывал глаз от шоссе: страшно хотелось пощипать фашистскую нечисть. И все-таки, подавив желание, может, не так твердо, как следовало, я ответил капитану Агладзе:
— Не могу, Фома. Права такого не имею. Сам ведь знаешь — приказ: до прихода на место в соприкосновение с противником не вступать и себя не расшифровывать. Даже в со-при-кос-но-ве-ние! Тебе, надеюсь, понятно?
— Так случай-то какой удобный! — вдруг поддержал капитана Агладзе рассудительный начальник штаба. — Пожалуй, грех им не воспользоваться. Инициатива все-таки наша. Мы в выигрышном положении, даже если спустимся — ударим с высотки. И потом снова подымемся вверх. Немец побоится снизу нас преследовать. Успех гарантирован обстановкой и нашими орлами.
Авось, и поблагодарят! — хитровато щурясь, закончил Володя Волостнов.
Я понимал одну в такой ситуации истину: единственный способ отделаться от искушения — уступить ему.
И я не выдержал. Будь что будет!»
У разведчиков появился азарт, который некоторые называют похотью успеха. Жертва близка, вот она, как на ладони, — можно рискнуть. В пылу борьбы можно даже пожертвовать жизнью, но победитель, как правило, не думает об этом, так как в каждой победе в бою присуще презрение к жизни. У бойцов «чесались» руки — враг рядом и в полной самоуспокоенности. Он не верит, что тут могут быть партизаны, тем более советские, а потому полная потеря бдительности. Враг расслабился.
С высоты крутого холма, на котором находились воины диверсионно-разведывательной группы, казалось, что вражеская колонна двигается очень медленно, — сказывался оптический обман из-за расстояния.
У людей сразу же забурлил в сердцах настоящий, живой энтузиазм, а не показной, фальшивый клубок страстей, который никогда не вознаграждает за сопровождающие их опасности. Страсти объясняют многое, но не оправдывают ничего, хотя, как говорил Вольтер, страсти — это ветры, надувающие паруса корабля, иногда они его топят, но без них он не мог бы плавать.
С другой стороны, страсти, как в данном случае, были облаками, затемняющими солнце разума и слова правильного приказа сверху. Если разум не сдерживает страстей, то, по крайней мере, он умеряет их ход и препятствует их опустошительным набегам.
Они вводят часто нас в заблуждение из-за того, что сосредоточивают всё наше внимание только на одной стороне рассматриваемого предмета и не дают нам возможности исследовать его всесторонне. А всестороннее грозилось стать опасным — ведь противник мог просто вызвать на помощь дополнительные силы, в том числе авиацию, и даже своими силами уничтожить небольшой отряд особого назначения, имеющий совсем другие задачи, чем драться с превосходящими силами гитлеровцев.
У разведчиков появилась открытая дверь, которая, как говорится, способна и святого ввести в соблазн. Дьявол столь же необходим святым, как и бог: ибо без искушений и соблазнов их жизнь была бы лишена всякой похвалы. О награде, поощрении, заслуге за свой «подвиг», конечно, они где-то внутри надеялись, хотя быстрота решения затмевала эти нескромные мысли. И они решились «пощипать» вражескую колонну, тем более союзницей у них, как у летчиков, была высота. Это было их превосходство, и они решили им воспользоваться и коршунами спикировать на врага.
Майор Зорич лихорадочно вращал колесико регулировки бинокля — в линзах мелькали кусты, деревья, пологий склон и автострада, по которой тащился небольшой, как ему показалось, немецкий отряд. И он отдал приказ — атаковать фашистов!
Слово Святогорову:
«Ребята только этого и ждали. Оказывается, они уже подготовились заранее: в минуту — не более — собрались…
"Ручники", автоматы, связки гранат — все на изготовку, и наши десантники — Баштовой, Сукасьян, Грунтовой, Степанов, Степовой, да ещё трое словаков — Франтишек Бучек, Ян Грушовский и Ян Янковский, возглавляемые Фомой Агладзе, устремились вниз, по горным тропам к шоссе.
Ночь уже плотно накрыла все вокруг темным покрывалом, и я тревожно вслушивался в её разноголосицу, безусловно, пытаясь что-то разглядеть в долине, где зловеще рычали моторы. Время от времени замечал подрагивание там автомобильных огней да острые лучи "тарахтелок" — вражеских мотоциклов с пулеметчиками в колясках.
И вдруг — будто гроза разразилась над долиной: треск пулеметных и автоматных очередей, гулкий грохот гранат!
И далее всё вокруг заохало, заискрилось, завыло. Пламя ярко вспыхнувших грузовиков сразу же осветило все вокруг, и я четко различил два перевернутых тягача, с десяток темных распластанных трупов.
Вскоре гитлеровцы опомнились. Донеслись гортанные команды, и цепочки солдат сначала растянулись вдоль шоссе, а затем хоть и не без опаски, но всё же стали подниматься в горы. А мои ребята, только что атаковавшие вражескую колонну, все до одного благополучно присоединились к нам».
Разведчикам тут же пришлось покинуть облюбованное место для отдыха — возникала реальная опасность блокирования группы превосходящими силами гитлеровцев, а то и полного окружения. А это значит — гибели отряда. Этого допустить было никак нельзя.
— Быстро, наверх, в горы, — послышалась властная команда взволнованного событием Зорича.
Передвигались очень быстро по извилистой горной тропе. Горы Словакии хотя и старые отроги Карпат, но на них бывали коварные стежки, особенно для партизан при встрече с противником.
Вскоре отряд достиг перевала и оказался в совершенно новом лесном массиве. Восточный скат вершины, у подножия которой приходили в себя гитлеровцы, был крутым. С запада примыкал густой хвойный лес, защищавший группу от ветра и любопытных глаз.
Майор Зорич приказал именно здесь сделать привал. Выставив боевое охранение, группа с удовольствием расположилась на отдых. Бойцы делились воспоминаниями о своей недавней рискованной вылазке. Рассказывали интересные подробности, как застали врасплох гитлеровцев.
— Десятка два отправили к праотцам, они уже отвоевались и больше не будут паскудить землю Словакии, — заметил улыбающийся Агладзе.
— Я думаю, больше нащелкали, а сгоревшие машины и уничтоженные боекомплекты — это ли не подарок нашим братьям, — решил более детализировать результаты вечернего налета Владимир Степанов. — Я насчитал более сорока поверженных фрицев.
— Мы с «другом Пашей», — грузин похлопал по прикладу автомат ППШ, — ни одну пулю не отправили за молоком. Все нашли живую цель, чтобы через мгновение сделать её мёртвой.
— Да, твой Паша поработал прицельно, — согласился Владимир.
Агладзе в иронично-насмешливом тоне рассказал ещё один интересный эпизод:
— Когда я открыл огонь по автомашине, из-под тента кузова спрыгнул перепуганный долговязый немец. Он уронил винтовку, а потом наклонился, чтобы её поднять. И в это время в грузовике взорвались, очевидно, ящики с боеприпасами. Бедолагу взрывная волна подбросила так высоко, что он шлепнулся почти рядом со мной. Лежит, естественно, без винтовки на спине и стонет, вращая широко открытыми молочными глазами — одни белки светятся. Но он всё-таки увидел меня и тут же вмиг разложил руки крестом. Лежит и вдруг как заорёт: «Гитлер капут! Гитлер капут!»
Верещал, как недорезанная свинья. Потом вижу: у него полбока вырвано. Пожалел я на фрица пулю — не стал тратить пороха. Когда же поднялся и пошел в гору, оглянувшись, увидел, что он стал креститься, — наверное, силы покидали его вместе с жизнью. Видно, католик, что ли? Потом он затих — видно, испустил дух. С таким ранением он не жилец.
Другие партизаны тоже обменивались своими впечатлениями о налете на немецкую колонну.
Степанов поведал, что сразил наповал фашистов, мостившихся на гребне насыпи открыть по партизанам пулемётный и миномётный огонь.
— Гляжу, выскочили пятеро и давай устанавливать пулемёт, а рядом, вижу, тащат станину миномёта, и как только они собрались в кучу и что-то лающим языком стали обсуждать, я дал длинную очередь. Всех скосил — больше они не встали.
Зорич тут же дал команду радистам связаться с Центром. Слава Бондарь и Нина Чопорова в тот же миг застыли у рации. Они передали информацию о точном месте нахождения группы на маршруте движения к цели и, конечно же, «похвастались» реальной боевой удачей на перевале. Сказали о ней действительно скромно — несколькими словами.
Ответа долго дожидаться не пришлось. Шифровка скоро была в руках у командира группы.
Слово Святогорову:
«Как я и предполагал, радостного в ней было совсем мало. А если по правде, то ничего. В частности, мне ещё раз напомнили, что отряд наш — особого назначения, с четко определенным местом дислокации, строго очерченными разведывательно-диверсионными функциями в нужном районе действия. За то, что я отвлекся на несвоевременную акцию, на первый раз майору Зоричу объявляется выговор.
Все правильно: пришлось покаяться, доложить "есть", что означало — предупреждение принято во внимание.
И всё же в душе, никому никогда в том не признаваясь, я с удовольствием вспоминал ту нашу первую вылазку на словацкой земле. Вопреки народной мудрости она вовсе не напоминала тот первый блин, который бывает на непрогретой сковородке комом. Да, я уступил искушению, подставив себя, но своих подчиненных в обиду не дал».
Десантники, конечно, рисковали, но больше всех рискует тот, как говорит народная мудрость, кто не рискует. Зорич понимал, что нарушение приказа вышестоящего руководства было налицо, но он взял на себя всю ответственность за данное превышение полномочий.
В этом поступке десантники видели в своем командире человека смелого, решительного и неспособного переложить груз вины на чужие плечи. Они его ещё больше «зауважали»…
Зорич не переживал за то, что не похвалили за вылазку, что не получит награду, а схлопотал «выговорешник».
Он был рад, что никого не оставил навечно «отдыхать» на поле недавнего боя. Командир был доволен, что его подчиненные уничтожили несколько мотоциклов и автомашин с боеприпасами, десятки потенциальных убийц, неспособных уже лишать жизни других его друзей по войне. Он был горд за отвагу и тонкий расчет разведчиков, проверивших себя в деле.
И всё же после этого случая он дал зарок — не мелочиться, а идти к главной цели, чтобы выполнить конкретное задание Центра. Нельзя жить по принципу: если нельзя, но хочется, то можно. Так недалеко и до гибели.
И опять он в раздумьях:
«Человек! Зачем он приходит в этот мир? Каково его предназначение на этой земле? Кто властвует над ним и определяет его судьбу? Что ждет его впереди в этой стремительно меняющейся боевой и оперативной обстановке? Способен ли человек сам решать и делать нравственный выбор в ситуациях, когда он находится на пересечении добра и зла, жизни и смерти, когда на нем лежит ответственность за жизнь и судьбы других людей — его подчиненных?
Всё зависит от самого человека, жизнь у которого может быть долгой и бессмысленной, а может быть краткой и яркой, как падающая звезда…»
Так рассуждал он в Словакии, таким был Зорич всегда!
