Глава 36
Умелые руки Форта-Фикс

Тюремный «Дом быта» находился на третьем этаже здания тюремной школы. Еще одно Эльдорадо для рукастых мастеровых и поделочников-сувенирщиков.

В «Отделе досуга» нелегально «принимали клиентов» работники самого широкого профиля – портные, радиотехники, кожевники, вязальщики крючком, сапожники, открыточники, игрушечники, народные мастера художественных промыслов, рисовальщики карандашом и акриловыми красками, а также подпольные производители искусственных целлофановых вагин.

Чудо-пиписька, пользовавшаяся неизменным спросом у тюремного юношества, нежно называлась «фѝфи». С ударением на первом слоге.

На производство качественной «фифи» шли пластиковые или картонные рулоны от туалетной бумаги, резиновые перчатки, иногда – подушечная вата и поролон. Женозаменитель напоминал большой кусок копченной колбасы, завернутый в несколько слоев целлофана с отверстием посередине.

Именно туда, для пущего удовольствия, полагалось выдавить немного вазелина или крема. Желательно подогретого на батарее или в миске с горячей водой.

Хитрая выдумка сексуально озабоченной братвы…

…Вообще-то всем, кроме «кружковцев» и работников, вход на заповедный этаж строго запрещался. Нарушители границы объявлялись «out of bounds» и могли легко загреметь в «дырку». Поэтому, прежде чем подняться наверх, мы заранее узнавали, кто из дуболомов работал в тот день.

Бытовое обслуживание населения Форта-Фикс было занятием рискованным. Причем для обеих сторон.

В случае поимки с поличным за любую левую работу следовала жестокая расправа: карцер, конфискация имущества и «лишение гражданских прав» – телефона, визитов и комиссарии на несколько месяцев.

Хорошо, что не ломали саблю над головой.

Тем не менее подпольный «Дом быта» процветал. Ибо дешевая амуниция и третьесортный ширпотреб имели свойство портиться, рваться и выходить из строя. К тому же зэков тянуло не только к плотским «фѝфи», но и к прекрасному, в мастерские тюремного худфонда.

Члены форт-фиксовских кружков и секций имели официальный доступ к «орудиям производства» – краскам, коже, ткани, поделочному материалу, швейной машине, верстаку, колюще-режущим инструментам и даже к цыганско-мексиканским блесткам.

Разноцветные конфетти из фольги я уважал тоже, особенно на грязно-сером общетюремном фоне. Последние шли на украшение аляповатых шкатулочек с фотографией зэка на крышке и голубками по бокам.

Специфический тюремный «палех» улетал, как горячие пирожки, за три «книжки», то есть чуть более 20 у.е.

Сувенир «на вечную память» и «с любовью» от Хосе Ромиреса или Педро Гонзалеса отправлялся прекрасным дульсинеям в Южную Америку и на Карибы. В ответ дамы сердца присылали любимым, но далеким мучачос и кабальерос свои фотографии.

Как правило, черноволосые, кареокие, задасто-сисястые знойные «мечты поэтов» снимались в весьма вызывающих позах. Часто – на фоне тропической растительности и рядом с чем-нибудь «богатым», но явно чужим: кабриолетом, виллой или яхтой.

Сказывались последствия воспитания на мексиканских сериалах и бразильских мыльных операх.

Более-менее обеспеченные испанские «кукарачи» недолго думая передавали полученные фотки дальше по цепочке – в художественную мастерскую, местным сикейросам и фридам кало. Для изготовления портрета «Незнакомки». Вернее – Знакомки.

…Изобразительное искусство федерального исправительного заведения Форта-Фикс узурпировали испаноязычные уголовники. Эксклюзивно и бесповоротно. Кружок Acrylic Painting возглавлял не говорящий по-английски «синьор профессоре» из Сальвадора. Морщинистый-почти-лилипут с девичьей походкой и вечной шапочкой на лысой голове иноземцев не жаловал. Особенно – ленивую чернокожую братву из Америки, к которой испытывал перманентную неприязнь.

Часто в порыве гнева неуравновешенный «профессоре» обзывал афроамерианцев «марика хонорэа», что злобно переводилось неласковым словосочетанием «пидор гнойный» или даже «гонорейный».

…«Искусством ради искусства» в тюрьме, как правило, не занимались. Любое телодвижение – штрих карандаша или мазок кисти, подчинялось только одному – золотому тельцу и зарабатыванию у.е. Эту аксиому знали все, поэтому любители прекрасного шли на поклон к местным художникам с полными сетками макрели.

Живопись у нас любили. Прикладную и полезную.

Не более того.

Я часто поднимался на 3-й этаж школьного билдинга. Родная библиотека располагалась по соседству с художественной мастерской. Нас разделяло четыре лестничных пролета. Тридцать секунд, и мой нос улавливал запах краски, уши – испанскую речь, а глаза – цветовое изобилие. За время отсидки я абсолютно позабыл о существовании полного цветового спектра. Мое скорбное узилище довольствовалось темно-зеленой, серой и белой краской. Исключение составлял оранжевый цвет, которым окрашивали комбинезоны в карцере и вязаные шапочки зэков. А также болоньевые куртки, заменявшие нам демисезонную одежду, плащи и зонты одновременно.

В случае побега поймать яркое апельсиновое пятно ментам было проще.

До тюрьмы мне нравились оранжевый цвет и наивная «оранжевая песенка» в исполнении грузинской девочки Ирмы Сохадзе. В Форте-Фикс я иногда страдал от идиосинкразии на «солнечную» краску.

Между прочим, не я один – наши художники тоже старались обходиться без этого яркого «тюремного» цвета. Особое пенитенциарное восприятие действительности.

Радуга – шестицветка.

…Худфонд федерального исправительного заведения вольготно раскинулся в большущей комнате с некогда белыми стенами и заляпанным краской полом. Шестнадцать хромоногих мольбертов, разносортица из стульев, полочки, ящички, шкафчики и «проспект» посередине. По нему гордо вышагивал наставник из Сан-Сальвадора.

Тщеславный маэстро периодически останавливался рядом с кем-нибудь из подмастерий и важно тыкал в полотно оттопыренным мизинцем с длиннющим ногтем.

Некоторые зэки не только отращивали суперкогти, но и пользовались ими вместо ножа или вилки! Незабываемое зрелище, провоцирующее рвотный рефлекс…

Я подолгу бродил по центральному проходу «выставочного зала» и любовался произведениями искусства. Вместе со мной в дни работы «нормальных ментов» экспозицию посещали другие ценители прекрасного из Форта-Фикс – будущие заказчики «семейных портретов в интерьере». Посетители выставки-продажи вертели головами и тихо переговаривались между собой. Даже несмотря на отсутствие таблички «Соблюдайте тишину». Ну, просто пожилые ленинградки в беретках в Русском музее! Никакой наглости, привычного ора или гангстерского поведения из разряда «I don’t give a fuck». Наоборот, сплошные сантименты-комплименты, приступы интеллигентности и открытые рты.

По совершенно непонятным мне причинам подавляющее большинство афроамериканцев Форта-Фикс ходило по зоне с постоянно отвисшей челюстью и оттопыренной нижней губой. Как при хроническом гайморите. За забором негров с «забитыми носами» было значительно меньше. А может, мне так просто казалось? В тюрьме мое внимание не отвлекала одежда – на первый план выступало лицо в чистом виде…

В своей эклектичной коллекции тюремная галерея насчитывала как минимум семьдесят работ представителей «северо-американской пенитенциарной школы». Как и на настоящем арт-шоу, художественные шедевры висели «кучками», сгруппировавшись на стене неподалеку от авторского мольберта.

Живописцы рекламировали свои недешевые услуги на высоком профессиональном уровне при помощи самопальных каталогов. Реклама – двигатель торговли! Экскурсанты как бы со знанием дела листали стандартные тюремные «портфолио»: на одной странице размещалась фотография «модели или пейзажа», на противоположной – ее форт-фиксовская интерпретация.

Собственных мыслей у местных рисовальщиков, как правило, не существовало. Подавляющее большинство художников занималось в чистом виде ремеслом – клонированием фотографий, открыток или журнальных иллюстраций. В зависимости от уровня таланта или усердия получалось более-менее похоже. Сходство с оригиналом являлось основным критерием в оценке работ и, соответственно, – стоимости.

Несмотря на все старания усатых латиноамериканских художников, вожделенный «пенитенциарный капреализм» отсутствовал. Окончательно и бесповоротно.

Я отчетливо видел единую тенденцию к ярким расцветкам Энди Уорхола, примитивизму Нико Пиросмани, украшательству Юрия Горбачева и постимпрессионизму Винсента ван Гога. В результате получался какой-то псевдореалистический «фьюжн», пользовавшийся внесезонным успехом у неприхотливой форт-фиксовской братвы.

Майский день, именины сердца – по большевикам прошли рыдания…

Семьдесят процентов выставленной на обозрение коллекции составляли двухмерные изображения зэков и членов их семей. По желанию заказчика услужливые портретисты по-фотошоповски улучшали фигуры, меняли одежду и добавляли декорации. Nothing is new – обычная практика придворных живописцев всех времен и народов.

Если даже у Михаила Сергеевича убирали родимое пятно, то приукрасить действительность в застенках – сам бог велел.

Изменение композиции – совмещение двух и более фоток в единое целое лучше всего получалось у самого «профессоре». В силу этого он препротивно важничал и как недобитый монополист получал сверхприбыль.

«Спецпортреты» – баба с воли, жиган с зоны, задник из пафосного журнала – стоили две-три сотни у.е. Картинки попроще, сработанные копировальщиками-середнячками ценились в два раза дешевле.

Тюремные художники придерживались строгой специализации и в чужой огород со своими акриловыми красками не лезли. Иначе брутально-маргинальные конкуренты могли запросто набить морду. Поэтому оставшиеся после «портретов» тридцать процентов арт-рынка были пропорционально разделены между тремя второстепенными течениями.

«Натюрмортщики-пейзажисты» творили в неестественно ярких цветах «заколдованного леса». Получалось весьма нарядно и мило. Подобные полотна завсегда украшали выставки художественных студий («Весна», «Родина», «Огонек») при дворцах культуры (железнодорожников, строителей, имени 50-летия Великого Октября). Вместо елок – пальмы, вместо снега – море. Все остальное – тоже самое, песнь торжествующей безвкусицы.

«Мультипликаторы-диснеевцы» массово штамповали веселые картинки с Королем Львов, Микки-Маусом и черно-белыми далматинцами. Под кальку и без учета «ненужных» законов перспективы. Лучший подарок чернокожему зэковчонку и родне на Чунга-Чанге.

«Анималисты» эксклюзивно разрабатывали тему лошади и кошки. Неестественно крупастые кони скалили зубы, пускали дым из носа и страшно изгибались как китайские драконы. В кота хотелось бросить монетку…

Гильдия художников зарабатывала огромные по тюремным понятиям деньги, позволявшие им жить на широкую ногу. Особо талантливые многостаночники умудрялись поддерживать свои многодетные семьи. Некоторые арт-стахановцы откладывали на черный день. Кто-то планировал открыть бизнес в родной банановой республике и так далее, и тому подобное. Для всех них пребывание за решеткой на всем готовом превращалось в многолетний стройотряд и «суперскую» шабашку.

God bless America!… «Боготворили» США и кухонные несуны, в чем-то напоминавшие героев советских карикатур из журнала «Крокодил». Такие же шустрые спекулянты с пренеприятнейшими физиономиями.

Околокухонная фарца зарабатывала на овощах-фруктах, курочках-гамбургерах, творожке-приправках, маслице-молочке, пончиках-булочках совсем неплохие деньги.

Периодически я тоже выступал в непростой роли «несуна». Во мне автоматически срабатывали наказы папы, чье раннее детство пришлось на военную годину: «Левоша, никогда не выбрасывай еду!»

Почти после каждого приема пищи на грязных столах оставались съедобные остатки: нелюбимые неграми и испанцами яблоки, а иногда – хлеб, упаковки хлопьев, пакетики с сахаром, молоко и прочая снедь. То, что не было съедено, выпито или обменено во время 15-минутного обеда.

А яблоки я любил. С дачных стародавних времен «Пепин шафранный», «Память Мичурина», «Победа», «Белый налив» вместе с неспелым крыжовником и красной смородиной в моем табеле о фруктовых рангах стояли на несколько голов выше, чем любые заморские апельсины, бананы или грейпфруты, обожаемые заключенными – потомками дяди Тома.

Я сделал вывод, что этногеографические вкусовые предпочтения сохранялись даже в тюремных условиях – «что для русского хорошо, то немцу – смерть».

Поэтому в силу происхождения – стоило мне увидеть бесхозное ватное яблочко, я вскакивал с места и бросался к нему, стараясь обойти конкурентов. Как Рики-Тики-Тави – на подколодную индийскую кобру.

Хорошо, что прыжки форт-фиксовского «мангуста» не видели мои знакомые.

В тюрьме подобное собирательство считалось в порядке вещей. «You do, what you have to do» или сокращенно «You do you». В общем, «не обращай внимания на окружающих».

Кроме пожухлых и безвкусных яблок, иногда я запасался кое-какими овощами, оставленными на столах евро-арабо-диабетчиками, получателями кошерного «спецпайка». Таким образом, я готовил сани на голодное время суток – вечерний «кошерный» перекус.

К 8–9 часам мои соседи начинали стряпать свои вечные супы «из пачек», вонючий рис с вареной рыбой, макароны с плавленым сыром, жирные колбасные сэндвичи с белой булкой, самодельные ватрушки-тортики на арахисовом масле, «кремчизе» и виноградном джеме. На десерт шла пепси-кола с джинджер-элем, а также печенье – в ассортименте.

Одним словом, «полезный» провиант в самое «предпочтительное» время суток.

Я старательно избегал «быстрых» углеводов и трансжиров. Либо не ел после 7 вечера вообще, либо – чисто символически: 100 граммов тунца в воде (упаковка консервов) плюс, если повезет, уворованные или купленные овощи (кусочек брокколи или цветной капусты, четверть помидора, полперца, несколько листьев шпината или кружочков из длинных огурцов.

О, где же вы, мои бывшие друзья-товарищи, скрашивавшие «1001 ночь» домашнего ареста?! Жареная картошечка, сальце, буженинка с жирком, котлетка по-киевски со спрятавшимся в ее серединке сливочным маслицем, плавающие в майонезике вареные овощи (салатик «Оливье»), китайский «сезами чикен», пицца «папперони», заварные пирожные и тортик «Наполеон» из National Bakery на Брайтоне? Прощайте, дорогие! Не поминайте лихом…

Вспоминая свои бывшие нездоровые пристрастия, я старался не превращаться в героиню басни Ивана Крылова «Лиса и виноград». В местной лавке и на черном рынке вдоволь хватало вкусного и нездорового провианта. Задача заключалась в перестройке всего гастрономическо-бакалейного менталитета и тренировке силы воли.

К счастью, во мне, по всей видимости, происходили необратимые процессы. От лишнего веса и лишних мыслей я избавлялся не временными диетами, а новым образом жизни. (Леонид Аркадьевич, разрешите передать привет моей прокурорше: «Спасибо, мисс Кац, премного благодарен!»)

…Во время ежедневных посещений фуд-сервиса, а также наблюдений за дуболомами и «контингентом» я мысленно оттачивал мастерство тюремного контрабандиста. Право на ошибку полностью исключалось. В случае «залета» я летел вниз, в тартарары, по полной программе. Местная охранка и герр коммендантен ненавидели меня всеми фибрами своих душ. Именно за эти строки. То есть за «Тюремный роман».

Если честно, меня немного удивляло поведение ментов.

Я никогда не думал, что администрация зоны и ее клевреты «за забором» отнесутся к моей писанине в русскоязычной прессе и в Интернете настолько серьезно. К тому же на иностранном языке.

Каждый раз, когда меня сажали в карцер или вызывали на проработку в «штаб», на столах начальников лежали распечатки очередных текстов и фотографий с моего сайта. Но самое главное – у них был и перевод!

Мне очень хотелось выпросить у них английскую версию моих «путевых заметок», чтобы потом не тратиться на переводчиков – с «паршивой овцы хоть шерсти клок»…

Зная, что мои невинные тексты отслеживаются «Третьим Отделением», мне приходилось проявлять особую осторожность и конспирацию. Причем во всем.

Несмотря на «вихри враждебные», я сделал неутешительный вывод – «единожды авантюрист, всю жизнь авантюрист». Поэтому з/к Трахтенберга так и тянуло на хищение капиталистической собственности. То есть федеральных овощей и фруктов.

Я очень собой гордился, поскольку разработал семь оригинальных вариантов контрабанды витаминизированной клетчатки. Какой картой бить столовских дуболомов зависело от совокупности множества факторов. Но самое главное – от вдохновения «Народного артиста Нью-Йорка и Нью-Джерси Льва Маратовича Трахтенберга».

Попрошу заметить, что все нижеследующие способы имели место быть в реальной жизни. То есть это не плод моего воображения и не очередная попытка схохмить.

Зуб даю. Вернее – «бля буду»…

Провиант кладется в карманы куртки или засовывается в носки. При выходе из помещения держать в руках небольшой рулончик туалетной бумаги, которая, помимо прочего, служит нам салфетками. Подходя к полицейскому кордону, начинать чихать и сморкаться в медленно отрываемую бумажную ленту… При отсутствии туалетного рулона в качестве реквизита подходит и обычная салфетка, хотя ею так хорошо не сыграть. Желательно делать широкие пассы рукой, причем, как можно дальше от карманов и одновременно отматывать бумагу… При этом очень противно пуская слюни. Ставка – на нежелание охраны дотрагиваться до сопливого и, может быть, больного зэка. И на отвлекающие маневры в стилистике уличных наперсточников.

При входе в столовую необходимо остановиться на секунду около ментов и громко, и вежливо (!!!), с чувством, толком, расстановкой их поприветствовать: «Добрый день, господа офицеры». На 99,9 % они это запомнят, поскольку с дуболомами большинство зэков не здоровается… При выходе, несмотря на полную загруженность (яблоки на теле под рубашкой, в карманах и носках), проходить мимо ВОХРы, как почетный караул перед памятником Славы. Медленно с достоинством и равнением направо. Для полного эффекта желательно улыбаться как Софи Лорен и пожелать надзирателям хорошего дня: «Have a nice day».

Во время сверхлегкого дождя или практически незаметного снега все равно прийти в столовую в прозрачном целлофановом пончо. Можно не волноваться и затариваться по максимуму. Самое главное – не забыть надеть дождевик и натянуть капюшон до того, как покинул помещение. Стоящие под навесом зольдатен будут обыскивать только тех, кто без проблем встанет в «звездочку». Накидка может неприятно намочить проверяющего, поэтому зэков в пончо, как правило, не обыскивают.

С наступлением холодов, когда все арестанты переходят на зимнюю форму одежды и кутаются в шарфы-полотенца-телогрейки, изображая из себя боярыню Морозову и фрицев под Москвой, прийти в столовую в брюках и рубашке. Даже без оранжевой болоньевой штормовки. В крайнем случае – в перчатках и шарфе a la Остап Бендер. При входе в фуд-сервис вся зондеркоманда обратит внимание на одежду не по сезону. Кто-нибудь из охранников наверняка попытается подколоть «морозоустойчивого» зэка… На секунду остановиться (см. № 2), глупо и широко улыбнуться и произнести заранее приготовленную фразу с утрированным русским акцентом. Чем стереотипичнее и тупее – тем лучше… Например: «Сегодняшняя погода – это весенний день в Сибири» или «Для русского – это лето» или «Мы в такую погоду купаемся в реке (попробовал вариант с «Волгой» – никто не знает) или «Не хватает русской водки, чтобы согреться» и тому подобную пургу-хренотень… При выходе из столовой, вынося под брюками и на теле фруктово-овощные завалы, еще раз остановиться около блок-поста и произнести какую-то тупую «русскую» фразу. Все смеются, все довольны, все считают друг друга полными олигофренами… Особенно я – как артист Сухоруков, проходящий американскую таможню в кинофильме «Брат-2»!

Прийти в столовую на завтрак или ужин в серых хлопчатобумажных трениках (на обед в food service пускают только в защитной униформе, поэтому данный вариант днем не катит). Необходимо иметь шаровары повышенного размера – ХХХ Large… В растягивающиеся трикотажные носки легко входит объем, равный четырем средним яблокам или апельсинам на каждую ногу. Было бы что проносить и собирать со столов… При выходе из дверей по-армейски заправить майку или толстовку внутрь штанов (99 % зэков не заправляются). Втянуть живот и предстать перед охраной в образе «спортсмена, комсомольца, активиста»… Не помешают скромная и доброжелательная улыбка и легкий кивок: «How are you doing, officer?» или «Good afternoon, sir». Чем официальнее – тем лучше… Таких молодцов обычно не останавливают, так как, помимо общей харизмы, на туловище заключенного отсутствуют всяческие подозрительные припухлости и карманы, в которых обычно проносят контрабанду.

Дождаться окончания приема пищи последним отрядом. За 5-10 минут до закрытия столовки надзиратели начинают поторапливать братву… Не спешить, сохранять спокойствие, заготавливать овощи-фрукты и ждать команду «осторожно, двери закрываются». Медленно встать и так же медленно выходить из помещения… Зольдатен озабочены, чтобы в здании остались только работники. На выходящих последними внимания не обращают – воруй, не хочу.

Во время приема пищи или еще лучше – заранее договориться с кем-нибудь из немногочисленных (и оттого дефицитных) инвалидов-колясочников о том, что вы выходите вместе… В этом случае можно использовать не только собственные «емкости» на теле, но и черную раскладную коляску товарища… Сообщник, получающий от контрабандиста часть товара, при проходе через полицаев изображает из себя больного ДЦП в предсмертных судорогах. «Жил на свете человек – скрюченные ножки»… Посмотришь на такого инвалида, и слезы сами льются ручьем. Даже охранникам плакать хочется… Рядом с бедолагой – его верный пес Алый, он же мать Тереза, он же Лева Трахтенберг, скорбно и скромно толкающая тележку. От усердия и приливов милосердия у доброго самаритянина приоткрыт рот и выступает пот… Завернуть за угол, расслабиться и разделить партию овощей-фруктов 50 на 50… Как говорится – «don't try it at home»

Помимо семи основных способов контрабанды, существовал как минимум еще десяток запасных вариантов: «Мы диалектику учили не по Гегелю…» Импровизации приветствовались, легкие отклонения от генеральной линии разрешались. Учение Трахтенберга являлось «не догмой, а руководством к действию»…

Периодически я с улыбкой представлял себя ворующим по мелочи в овощных магазинах Нью-Йорка. Как та самая Манька-Облигация, воровка на доверии. Я подозревал, что находясь в федеральной тюрьме медленно, но верно превращаюсь в неконтролируемого клептомана.

Нет повести печальнее на свете… Однако до классики жанра мне было еще далеко.

Работник кухни 30-летний детройтский негр по фамилии Тейлор попал в Форт-Фикс по чрезвычайно редкой статье: «вмешательство в авиационный полет». Как мне казалось, ему дали слишком мало – всего-навсего 18 месяцев.

Поведение безмозглого идиота, обожравшегося перед посадкой в самолет таблетками и наркотиками, поставило под угрозу жизнь 200 пассажиров. Причем вполне реально, а не игрушечно-теоретически.

Через полчаса после взлета Тейлора хорошенько «вставило». В его отъехавшей микроцефальной головке что-то перемкнуло. Он начал хамить и буянить. Сначала наговорил каких-то гадостей стюардессам, потом полез с кулаками на соседей.

Общими усилиями обдолбанного кретина повязали по рукам и ногам, надели наручники и вкололи снотворное. Вместо Финикса самолет сел в соседнем Чикаго, где сонный Тейлор и попал в руки местных копов.

Придя в себя, нарушитель спокойствия не помнил абсолютно ничего. Тейлора спасло то, что во время своего умопомешательства и грязной подсознательной ругани, он ни разу не произнес «заветные» слова. Если бы горе-пассажир только случайно сказал: «террорист», «взрыв», «захват», «смерть» и их производные, получил бы срок, исчисляемый десятилетиями. После 9/11 в Америке с подобным не шутили.

На захватчика или злоумышленника Тейлор не тянул. Жалкая, но все равно опасная имитация. Со смехотворным штрафом в пять с половиной тысяч долларов за авиационный бензин на незапланированную взлет-посадку.

История чернокожего микроцефала напомнила горячо мною любимый мультфильм про Бивеса и Батхеда. Эпизод, когда один из них, в точности как и Тейлор, объелся таблетками, ходил по самолету, подняв руки и натянув на голову майку: «I am Cornholio!»

В тюрьме горе-террорист посещал обязательную программу для наркоманов и продолжал покупать втридорога доступные в Форте-Фикс наркотики. Для этого он устроился работать на кухню, откуда весьма мастерски тащил все подряд практически в промышленных масштабах.

…Перед каким-то очередным «красным днем» календаря власти решили порадовать отщепенцев куриной отбивной. Настоящей, жирненькой, в хорошем смысле этого слова.

На склад доставили несколько ящиков с забытыми диетическими белыми грудками. Предусмотрительные столовские менты дули на холодное – дефицит накрепко закрыли в холодильной камере.

Узнав о волшебном товаре (1 штука = 5 тюремным долларам и выше), Тейлор буквально вывернулся наизнанку и во время разгрузки незаметно умыкнул штук сорок отбивных.

Перед ним встала серьезная задача – не попасться на выходе и доставить товар к себе в отряд. Там его уже ждали предвкушавшие прибыль и ужин перекупщики. А также клиенты-буржуи.

Если в обычные дни полиция обыскивала каждого второго кашевара, то в сытые предпраздничные дни – практически всех без исключения. К тому же вскрылась давешняя пропажа – легавые неиствовали, выискивая воров и тайные нычки.

Бедолага Тейлор метался по подсобкам, стараясь найти выход из положения. Подгоняли срок реализации, легкая наркотическая абстиненция и природная жадность.

Контрабандист, ставший впоследствии живой легендой Форта-Фикс, пошел на экстраординарные меры. Из какой-то старой простынки находчивый бандерлог соорудил длинный кушак, которым обмотал свою темно-коричневую грудь и живот. В середине «корсета» находился не китовый ус, а заветные отбивные в несколько слоев. Ну точно – драгоценности на «бриллиантовой руке» Семена Семеновича Горбункова.

Естественно, в таком слегка беременном состоянии Тейлор через дуболомов не прошел бы. Тогда гениальный несун разыграл перед дежурными ментами острый приступ неизвестной «падучей». Заключенному резко «поплохело». Он медленно осел на бетонный пол недалеко от выхода из кафетерия и по-бабьи заохал. Охрана заметалась. ЧП на рабочем месте не нравилось никому.

Пока медленно увядавшего актера обмахивали и отпаивали, в столовку прибыл фельдшер.

Доходягу Тейлора, одетого в наглухо застегнутую оранжевую штормовку, бережно погрузили в задрипанный электрокар медслужбы. Два зэка вызвались сопровождать «больного». Фельдшер сел за руль. Кухонная полиция осталась в столовой.

Граф Монте-Кристо бежал…

На свежем воздухе Тейлору «стало лучше», и он буквально на глазах начал оживать. Еще не доехав до тюремной больнички, контрабандист полностью пришел в себя, сел на носилках и заверил счастливого медработника, что «все прошло».

Поскольку тюремная медицина особым человеколюбием не славилась абсолютно, то эскулап с радостью отпустил человека-отбивную. Сказал, что запишет его на прием к медбрату на следующее утро. Обе стороны легко сошлись на том, что Тейлора накрыл коварный «anxiety attack», то есть «приступ тревоги». Очень популярный тюремный диагноз.

Счастливчика довезли до отряда, вместе с необнаруженными куриными грудками и «санитарами-добровольцами». Последние страшно сокрушались: если бы они знали, что их не обыщут, они бы тоже вынесли полстоловой.

После этого случая король контрабандистов получил заслуженную кличку Чикен Брест («Куринная Грудка»).

До такого заоблачного профессионализма мне, любителю и жалкому подражателю, было расти и расти. Зато становилось ясно, в каком направлении двигаться. Я с ужасом осознавал, что мне это фартовое дело нравилось все больше и больше.

В общем, как в той песне: «Не жди меня, мама, хорошего сына…»

Жалкие оправдания моему поведению находились все у того же старины Федора Михайловича: «Контрабандист в остроге работает по страсти, по призванию. Это отчасти поэт. Он рискует всем, идет на страшную опасность, хитрит, изобретает, иногда даже действует по какому-то вдохновению. Это настоящая страсть».

Как говорится – дожили. Ушел в тюрьму исправляться…

…В отличие от меня серьезные кухонные пацаны легко зашибали несколько сотен в месяц. Все зависело от места в преступной цепочке и природных способностей.

Ценнейший провиант сразу же отправлялся постоянным заказчикам-«контрактникам», а в случае особого успеха операции – всем желающим.

Рисковые коробейники из фуд-сервиса ходили по коридорам, стучались в камеры и предлагали голодающим Форт-Фикса продуктовые излишки. Как всегда, особая ставка делалась на бледнолицую буржуазию, их помощников и отрядных шеф-поваров.

«Стряпки» (еще раз спасибо за слово Ф.М. Достоевскому) с радостью скупали выброшенный в свободную продажу сырец и полуфабрикаты, чтобы потом порадовать Хозяина и его друзей очередной пиццей, ленивыми пельменями, итальянскими макаронами, хитроумным пловом или тортиком-«чизкейком». А за одно и себя, любимого. Получалась двойная выгода – тут тебе и остатки харчей с барского стола, и вполне приличное денежное довольствие.

Смуглые или узкоглазые мажордомы холили и лелеяли своих состоятельных благодетелей. А также выполняли множество тюремно-бытовых поручений «отцов родных»: стелили постель, стирали одежду, гладили белье, чистили обувь, ходили в ларек, закупали провиант, добывали контрабанду, находили мастеров, бегали по поручениям, разбирали шкафы, шестерили-штопали-кружились, а в некоторых случаях и отмечались на работе.

Как правило, тюремные обломовы со временем начинали ценить своих слуг: особо приближенная челядь зарабатывала до 300 долларов в месяц, не считая бесплатного «стола» и звонков с хозяйского мобильника. Не жизнь, а малина.

В Форте-Фикс кабальерос-мучачос вызывали друг друга на дуэль не ради Дамы Сердца. Они мочили друг друга в отрядных сортирах во имя теплого местечка при очередном «денежном мешке». Ибо, как в очередной раз подметил классик, «деньги имели в остроге страшное значение и могущество. Положительно можно сказать, что арестант, имевший хоть какие-нибудь деньги, в десять раз меньше страдал, чем совсем не имевший их… К деньгам арестант жаден до судорог, до помрачения рассудка… А что выше денег? Свобода или хоть какая-нибудь мечта о свободе… Тратя деньги, каторжанин поступает свободно по Своей Воле. Для этого деньги и предназначались».

Лучше Достоевского не скажешь.

Вот уж никогда не думал, что сумрачный бородатый писатель и объект почитания интеллектуалов, окажется моим alter ego. Я был готов подписаться под каждым его словом, пусть даже это и выглядело несколько заумно.

Житие мое…

…На «булку с маслом», ванильный пирожок c виноградным конфитюром хватало и тюремным дуремарам. Младший медперсонал специализировался не на лечебных пиявках, а на псевдолечебном массаже, хиропрактике и остеопатии. «Люди в белых халатах» принимали больных в своих двухместных камерах. Наши эскулапы жили зажиточно и макрелей до зарплаты явно не считали.

Получасовая «оздоровительная» манипуляция над распростертым на шконке зэком стоила книжку марок, то есть 7–8 форт-фиксовских долларов. Страховки не принимались.

Измученные невниманием и многодневным ожиданием в тюремной медсанчасти, урки вынужденно шли на поклон к частникам-костоправам. Зализывать истерзанные жизнью, качалкой и драками тела.

Иногда, в довольно редких случаях, после процедуры больному и правда становилось лучше. О походах к «хиропрактору» говорили месяцами. Лечебный массаж считался роскошью и показателем жизненного успеха. Вроде «бимера» или «мерса» за тюремным забором.

Мои «друзья – однополчане», пребывавшие в затяжной мозговой летаргии, изо всех сил старались произвести впечатление на окружающих. Кто одеждой пошире, кто большой сеткой с бакалеей из ларька, кто необычной татуировкой, кто купленным на глазах у всех тортиком, кто пьяной походкой. Даже напившись, особо «умные» показывали, что они «гуляют по буфету» и, значит, лучше других.

Даже под угрозой залета в карцер.

Во время этих выступлений «на публику» я в очередной раз вспоминал «гуляющих» купчин из пьес Островского, современных российских нуворишей и «светских львиц», ну и конечно, аляповатую буржуазию русско-еврейских анклавов Америки.

«Пафосные недоросли всех стран, объединяйтесь»! Я давно убедился, что чем глупее человек, тем больше он о себе мнит. И наоборот, соответственно.

Человеческая глупость в нашем казенном доме проявлялась весьма и весьма разнообразно. Особой популярностью у форт-фиксовского населения пользовались два подпольных лейбмедика. Доминиканец Гарсиа и хромоногий колумбиец с говорящей фамилией Хернандес.

Хирурги-самоучки специализировались на пенитенциарной косметической урологии. Мы их ласково называли «dick doctors» – «пенисные доктора».

Латинские ребята священнодействовали над пиписьками своих товарищей в четыре руки. Хотя операция стоила 200 долларов и выше, отбоя от желающих улучшить свое мужское достоинство не было. В таком наиважнейшем деле деньги играли далеко не главную роль.

Население федерального террариума готовилось к выходу «на волю» со всей ответственностью: «На свободу – с чистой совестью и обновленными членами».

Чудо-процедура заключалась во вживлении небольших пластмассовых горошин в мужской половой орган.

Некоторые недоумки довольствовались парочкой шариков, другие – десятком: все зависело от вкуса, степени дремучести, финансового благополучия и комплекса неполноценности заказчика.

Уходящие на волю или просто мечтающие о ней зэки хотели преподнести своим «bitches», то есть дамам сердца, что-нибудь экзотическое и памятное. Тюремные предания гласили, что после секса с «улучшенным» пацаном бабы забывали обо всей остальной братве на веки вечные.

Как-то раз я проходил мимо душа, и от неожиданного зрелища меня чуть не хватил кондратий: за потертой занавеской торчали сразу две головы. Причем одна из них подозрительно постанывала!

Хотя половые контакты между мужчинами в Форте-Фикс имели место быть, такой открытости в вечерние часы «пик» я от жиганов не ожидал. Как всегда, меня просветил всезнающий и вездесущий камрад Максимка Шлепентох, мой персональный «стол справок»: «Лева, там Хернандес закатывал кому-то в член шары. Big deal!»

На мою душу снизошло спокойствие, и все стало на свои места…

С тех пор я периодически замечал тюремных эскулапов в душевых кабинках на пару с очередной жертвой. Иногда они занимались «операсьона де труа», то есть медицинской групповухой. Хернандес работал, Гарсиа – ассистировал. При этом всяческая анестезия отсутствовала – сексуально озабоченный клиент стонал, а иногда и орал благим матом. Слышавшие это зэки беззлобно посмеивались и старались поддержать пациента какой-нибудь идиотской шуткой в духе Луки Мудищева.

В такие моменты я очень жалел, что у меня нет видеокамеры.

Чтобы узнать «технологию» операции, о которой я слышал еще от дембелей Советской армии, тюремный Миклухо-Маклай прикинулся потенциальным «кастемером» и попытался разговорить «доктора» Хернандеса.

В предвкушении выгодного клиента колумбийский хирург радостно раскрыл «Раше» секреты своего искусства. Подробности демонстрировались на 30-сантиметровом муляже. Деревянном, но очень натуральном.

Дилдо-ликбез оказался очень познавательным.

Из пластмассовых заготовок, вынесенных из мастерских Форта-Фикс, вытачивались горошины диаметром 5 миллиметров. Сначала об асфальт или кирпичную стену, потом – при помощи пилки для ногтей.

Позже, очищенные и многократно промытые, они вживлялись в половой орган заказчика.

Параллельно с шариками заготавливался «скальпель» – лезвие из раскуроченной бритвы BIC, иголка из «пуговицепришивального набора» и пошивочный материал – «dental floss», леска для чистки между зубов.

Асептиков-антисептиков, йода-зеленки-спирта не было и в помине. Как в Отечественную войну 1812 года. Или в нелегальных зимбабвийских абортариях.

На старт, внимание, марш – операция начиналась!

Вдоль и поперек удилища, в избранных и предоплаченных местах, Хернандес делал сантиметровые разрезы. Вглубь, в пещеристое тело, скальпель хирурга не проникал. В образовавшуюся кровоточащую щель опытные пальцы врачевателя вставляли приготовленные заранее горошины. В этот момент на помощь приходил ассистент Гарсиа, который зажимал пальцами ранку и делал несколько стежков. Накладывал швы. Тампон из полотенца, минута передышки. Наступало время очередного разреза…

Кровь, кровь, кровь, кровь…

Из-за болевого шока множественные «шары» вживлялись в несколько заходов. Иногда ранки гноились и долго не заживали. Тогда лейбмедики ходили по отрядам и выпрашивали у зэков остатки любых антибиотиков.

Некоторым самопальная медицина не помогала и бедолаги шли сначала в больничку, а оттуда – прямиком в «дырку».

Но в основном, и как ни странно, операции проходили без особых осложнений. Наши «доктора» наблатыкались на многочисленных подопытных крысках и оперировали довольно умело. Николай Иванович Пирогов в гробу не переворачивался.

Через месяц после последней манипуляции улучшенный пенис можно было выставлять на ВДНХ. Его украшали одиночные или многочисленные твердые бугорки. Ну точно – случайно оставшиеся зерна на обглоданном кукурузном початке.

Самым популярным дизайном являлось полное кольцо из восьми горошин. Авторы «Сатурна» гарантировали, что от такого шайтан-устройства женщины будут целовать пятки своих пацанов…

…Я пообещал подумать. Мне пообещали скидку. Покупаешь два «шара», третий – free. Я пообещал подумать еще раз.

В человеке все должно быть прекрасно!

…Бродяги из Форта-Фикс трепетно следили не только за «хозяйством» в трусах, но и за своей внешностью.

Плеши обрабатывались хитроумной настойкой, секретный рецепт которой передавался из поколения в поколение. Как детсадовские стишки, загадки и считалки.

Несмотря на то что новый подшерсток не появлялся, лысые урки верили в магическую силу «лекарства». Волшебным эликсиром в основном пользовались мексы. Они вообще были весьма продвинутым сегментом населения.

Заключенные негры брали другим. Афроамериканские псевдометросексуалы периодически покрывали свои черные блестящие физиономии белыми чудо-масочками.

«Западлом» или «пидорством» это не считалось.

Предпочтение отдавалось «Нокзиме», чистилке – скрабу с сильным запахом камфоры. Некоторые пользовались ею и как кремом для бритья. Особо озабоченные негритята верили в магическую силу зубной пасты и обильно замазывали ею прыщи и угри, вызванные грязью и воздержанием.

В результате разнообразных «косметических процедур» черная братва щеголяла по отрядным коридорам с лицами Пьеро и классических «белых клоунов». Незабываемое, умопомрачительное и архиэкзотическое зрелище…

Мне лично не помогало ничего, и временами я выглядел как помятый 15-летний подросток, переживавший очередной гормональный взрыв. И это – при повышенных мерах санитарно-гигиенической защиты: полрулона многофункциональной туалетной бумаги в день, кусок мыла в неделю, упаковка кухонных целлофановых перчаток в месяц.

Несмотря на все старания не дотрагиваться до «грязного», я периодически покрывался розовыми и пурпурными созвездиями. «Нечистому трубочисту» не помогало ничего.

Вонючие и некачественные лосьоны из «комиссарии» только забивали поры. Выбитая с боями в больничке гидрокортизоновая мазь вызывала раздражение и дальнейшее покраснение. Витамины не работали. От мыла шелушилась кожа, а от шампуня появлялась перхоть. Антибиотики вызывали жуткий дисбактериоз со всеми вытекающими в буквальном смысле этого слова последствиями.

Всеобщая тюремная разруха и непобедимая антисанитария, помноженные на перенаселенность, некачественную еду, зараженные грунтовые воды южного Нью-Джерси, выхлопы взлетающих прямо над головой самолетов, повышенный маниакально-депрессивный фон и атаки вредных бактерий по всем фронтам, логично заканчивались стафиллококково-фурункулезной победой. Всухую, со счетом 100:0 в пользу Системы.

Тем не менее я не сдавался и продолжал сопротивление. Как всегда, з/к № 24972-050 помогали самовнушение, физическая культура, чтение-писанина, самоирония и вера в светлое будущее.

А также старая притча.

Однажды Царь Давид попросил своего сына Соломона, на то время – самого мудрого из людей: «Пожалуйста, принеси то, что поднимет мне настроение, когда я в грусти, или успокоит меня, когда я взволнован».

Через некоторое время Соломон принес ему кольцо с тремя древнееврейскими буквами: гиммел, заин и юд.

«О мой сын, – воскликнул царь Давид, – пожалуйста, объясни мне, в чем заключается секрет твоего дара?» Соломон ответил: «Отец, ты видишь начальные буквы трех магических слов Гам, Зей, Яаавор – И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЕТ».

Вот так я и жил… Поживал… И добра не наживал…

Хотя все в мире относительно.