Глава 1
В последний путь
Новые трусы «Келвин Клайн» мне так и не пригодились.
Накануне моего ухода в Федеральную тюрьму Форт-Фикс я позвонил Галке. Было пол-одиннадцатого вечера:
– Слушай, делай, что хочешь, но когда ты за мной заедешь завтра утром, мне нужны две пары новых трусов».
«Хотя бы буду в своих собственных», – подумал я.
Когда нас арестовали три года назад и отправили в мою первую в жизни тюрьму графства Эссаик, единственное, что мне оставили охранники, были трусы. Еще я вспомнил свою бабушку, которой пришлось уходить в эвакуацию пешком. Тогда она надела на себя все свои пять платьев. Я хотел последовать ее примеру и пронести на себе как минимум две пары трусов.
Кроме своего прямого назначения, они должны были стать воспоминанием о жизни на свободе. В Форте-Фикс мне предстояло провести пять лет.
Рассуждения будущего зэка сводились к следующему: «Хорошим поведением я могу заслужить условно-досрочное освобождение и получить «гуд тайм» – девять месяцев. Три месяца я уже отсидел в СИЗО округа Эссаик во время предварительного следствия. Итого – год долой. К сожалению, трехлетний домашний арест властями не учитывался. Поэтому я выйду на свободу года через четыре. Все зависит от тюремной администрации и совсем чуть-чуть от меня. Приложу усилия – оно того стоит».
…Первого июля, рано утром, ко мне на 20-ю авеню в нью-йоркском Бруклине приехали Галка, Мишка и Тимур. Я загрузил в «Тойоту» своих друзей остатки вещей, которые ребята должны были сохранить у себя до моего возвращения в Нью-Йорк. Куда именно я вернусь и где буду жить, пока было неизвестно. Держать свою достаточно дорогую квартиру все это время не имело смысла.
Две недели до «дня Х» происходила безжалостная чистка Авгиевых конюшен и полнейшая эвакуация нажитого. Около дома стояло двадцать огромнейших мусорных мешков. Хулиганистые дети и китайцы-побирушки уже успели проделать в них дырки в поисках ценностей: из черного пластика торчала всякая всячина.
Я безжалостно все выбрасывал и раздавал. В одной из кладовок даже обнаружилось югославское пальто и костюм, которые я привез тринадцать лет назад из России. Улетели телик, кое-какая аппаратура, мебель, практически вся одежда и великое множество книг. Себе я решил оставить только самое ценное из моей достаточно хорошей библиотеки. Сказалось советское воспитание: «берегите книгу – источник знаний».
Десять ящиков с самым дорогим чтивом («зарубежно-антисоветских» издательств «Ардис», «ИМКА-пресс», имени Чехова) уже стояли компактной горой в сухом подвале дома у моего друга Саши. Там же лежали мои архивы, сохранялась «меморабилия» – любимая мелочовка, а также нашла временный приют коллекция сумасшедших фарфоровых коров.
Раньше я собирал кое-какую живопись, в основном художников-примитивистов, но за годы домашнего ареста почти все было распродано по дешевке. Квартира казалась пугающе пустой: остались стоять никому не нужные диваны, кровати, столы и книжные шкафы. Во внутреннем дворике, на патио, уныло ютились лежаки, стулья и белый пластмассовый стол под выцветшим зонтом.
Итальянец Марио – владелец квартиры – требовал вывезти и это, но сил, времени да и особого желания у меня уже не было. Последние три года я жил в страшном напряжении, а несколько месяцев между двумя судами и до сегодняшнего дня выжали из меня последние соки.
Сил оставалось только на тюремную акклиматизацию.
К тому же я себя чувствовал свободным от всяческих обязательств: за квартиру платил вовремя, а залог – «секьюрити депозит» оставался у хозяина. Чтобы избежать ненужных разборок, пришлось сказать, что до конца рабочего дня, уже после моего отъезда, за оставшейся мебелью заедут польские грузчики. Для очистки совести я оставлял на столе подарочный набор из соседнего «ликер стора» – русского винно-водочного магазинчика.
Ребята уже сидели в машине и показывали на часы. «Лева, давай, закругляйся! Ты опаздываешь», – торопили они.
Еще раз я прошелся по своему любимому гнездышку, вышел, взглянул на гору мусорных мешков, попрощался с соседкой-китаянкой, которая почему-то называла меня «синьором», прекрасно зная, что я – «рашен».
В голове была полнейшая пустота, сочетающаяся с сентиментальными порывами и жуткой концентрацией. Было тоскливо и грустно, почему-то вспомнил свой отъезд из России и трехлетнюю тогда дочку Соню. Она стояла во дворе, держалась за руку своей няни, а я уходил в компании друзей и тихо всхлипывал. «Сиреневый туман над нами проплывает»… – мысленно запел я и на этот раз прощальную песенку, залезая в «Тойоту» и садясь за руль.
С Галей мы договорились заранее, что машину напоследок поведу я. Никто и не спорил – на меня натурально смотрели, как на человека, уходящего в тюрьму, и выполняли «последние желания».
На сиденье лежала компьютерная распечатка из Интернета с ярко-желтым жирным червяком: «7311 20-я авеню, Бруклин, Нью-Йорк – Форт-Фикс, Нью-Джерси».
Два дня назад мой добряк-адвокат Дэвид, похожий на Карабаса-Барабаса и Геннадия Хазанова одновременно, посоветовал позвонить в тюрьму «Форт-Фикс» напрямую:
– Лев, ты обязательно должен уточнить, до которого часа они принимают новых заключенных первого июля. Не забудь, что день твоего приезда и добровольной сдачи властям – это пятница перед Днем независимости. Учти, к ним опаздывать нельзя. К тому же я не советую тебе заявляться туда хотя бы немного пьяным или с запахами вчерашнего алкоголя. Ты сразу же пойдешь в штрафной изолятор за нарушение режима.
Пришлось оставить картинную домашнюю заготовку – распитие шампанского перед воротами тюрьмы.
Но полностью послушать своего адвоката на этот раз мне не хотелось. Не в русской традиции – проводы в неизвестность без той самой пресловутой стопки. Особенно в тюрьму, хоть и в Америке.
…Вот уже две недели каждый вечер ко мне приходили не знающие, что сказать, друзья и приятели, и все приносили «выпить и закусить». Отказаться «бухнуть на дорожку» было нельзя, да и неудобно. К тому же, по большому счету я не особенно сопротивлялся и прощался с подобающими случаю чувством, толком и расстановкой.
Вот и вчера, напоследок, приехали самые близкие друзья и папа с моей доченькой. Мы цивильно попивали холодный «Русский стандарт», заедая арбузом и остатками последней закупки из брайтонского магазина «Интернейшнл». Папа делал ревизию шкафов и ругал меня за тысячу мелочей, которые я в них оставил.
Я старался шутить и обещал, что буду держать «хвост пистолетом», хотя мысленно был уже в 150 километрах от Нью-Йорка.
В тот злополучный день дозвониться до «Форта-Фикс» было тяжело. Минут пятнадцать телефон тюремного коммутатора выдавал только длинные гудки. Наконец трубку сняли: «Федеральное исправительное заведение Форт-Фикс. Чем могу помочь?»
Я попросил переключить меня на отдел приема новых заключенных:
– Офицер, я завтра самостоятельно сдаюсь в вашу тюрьму. Номер моего дела 24972-050. Скажите, что можно взять с собой и до которого часа вы принимаете?
– Можете привезти 300 долларов наличными, Библию, обручальное кольцо не дороже 100 долларов, а также религиозную атрибутику: крестик на цепочке, ермолку или куфью. Это все, – отрапортовал незнакомый охранник.
– Вы принимаете до?.. – спросил я, надеясь услышать: до пяти вечера.
– Ровно до часу дня. Вы не должны опаздывать, иначе вас не примут, и вы будете вынуждены вернуться домой. Но это уже нарушение судебного решения, – закончил он и повесил трубку.
Такого боевого развития событий я не хотел абсолютно, поэтому Галя была вызвана на восемь утра. «Перед смертью не надышишься», – повторял я уже несколько дней. Именно так в последнее время я обычно заканчивал свои телефонные разговоры.
На самом деле я понял, что все звонившие мне друзья терялись. В большинстве случаев не могли мне сказать ничего мало-мальски вразумительного – общие, не слишком жизнерадостные слова. Приходилось идти им на помощь.
Сложилось несколько стандартных ответов и бодреньких сентенций, которые я выдавал на полуавтомате. «Минус на минус дает плюс, – обещал я своим друзьям. – Я буду не я, если не переверну даже эту ситуацию в свою пользу. Других вариантов нет: брошу пить, курить, займусь спортом, напишу пару книг, буду пописывать в русские газеты, отшлифую английский, заведу новых друзей и, наконец, полюблю рэп».
Я думал по-американски в русле «позитивного мышления».
На самом деле, морально к тюрьме я уже был готов. Три года назад, сразу же после ареста, во время предварительного расследования моего дела, я провел несколько месяцев в нью-джерсийских следственных изоляторах. Как и во всем мире, американские прокуроры пытались сломить подследственного, поначалу помещая его в самые ужасные условия. Даже при воспоминаниях о двух тюрьмах – Эссаик-Куанти-джейл и Хадзон-Каунти-джейл – у меня пробегал мороз по коже.
После того как мои друзья заложили свои квартиры и дома и собрали полмиллиона долларов требуемого залога, судья перевел меня под домашний арест. На такой вот полусвободе я пробыл еще почти что три года. С тех пор на моей левой лодыжке неудобно висел электронный браслет. Сначала – размером с наручные часы. Каждые 90 минут я подносил телефонную трубку к черному аппаратусу и нажимал на «циферблат». Раздавался электронный треск и сигнал уходил на неизвестный пульт. За последние полтора года коробочка увеличилась и сравнялась с пачкой сигарет, но вставать ночью и отвечать на звонок с охраны больше было не нужно.
Новое устройство работало четко и по-американски. К домашнему телефону была подключена антенна, похожая на метроном. Она посылала сигнал мне на ногу. Уйти от антенны дальше определенного расстояния, отмеренного приходившими ко мне домой полицейскими, было нельзя.
Я мог выйти на улицу только к врачам, адвокату, в церковь-синагогу-мечеть и в редких случаях в магазин за едой или к Соне в школу. Каждый четверг я садился за компьютер и печатал свое расписание на следующую неделю. Электронное письмо уходило в адвокатскую контору.
Секретарши моих последовательно меняющихся семи защитников перепечатывали его на бланке той или иной лоерской фирмы. За три года сменились адреса и бланки: Нью-Джерси, Лонг-Айленд, Бруклин, Манхэттен. Подписанное адвокатами официальное письмо-запрос факсовалось в Нью-Джерси прокурорше Лесли Кац и в «претрайл» – Нью-Йоркскую Службу досудебного контроля.
Прокурорша, как правило, возражала («почему нужно столько времени проводить у врача») и по-гаденькому пыталась ограничивать меня всеми возможными способами. В «претрайле» я был прикреплен к двум милым дамам-полицейским, которые могли мне позвонить или в любое время заявиться в гости.
Раз в месяц я сам приходил в их контору на пятом этаже здания Окружного федерального суда в даунтауне Бруклина. За три года жирная тетка-секретарша из окошка начала узнавать меня в лицо и протягивала пустую анкету. Потом меня принимала какая-нибудь из двух кураторш и справлялась о новостях жизни под домашним арестом.
За обладание волшебным водоустойчивым браслетом и антенной-метрономом приходилось платить 105 долларов в месяц. Это очень веселило и меня, и всех моих знакомых. Чек отсылался в охранную фирму в Калифорнии, которая входила в контакт с одним из спутников, обслуживающих домашних арестантов по всем Соединенным Штатам.
Система работала четко и практически без сбоев.
Если бы я хоть раз вернулся домой позже времени, согласованного со всеми сторонами, моя карета превратилась бы в тыкву, как в сказке о Золушке. Я моментально оказался бы в тюрьме, а несколько домов, поставленных в качестве залога моими друзьями, были бы конфискованы.
И я, и они подписывали соответствующие обязательства-контракты. «Против лома нет приема», – часто говорил мне один мой приятель, познакомившийся с американской Фемидой немного раньше меня.
…Машина переехала мост Верразано, Стейтен-Айленд, и влилась в поток, уходящий на юг по шоссе Нью – Джерси – Тернпайк. Тюрьма «Форт-Фикс» расположилась на полдороге от Нью-Йорка к Атлантик-Сити, совсем неподалеку от океанского побережья.
На нервной почве в животе у меня было неспокойно.
Остановившись у одного из придорожных комплексов быстрого обслуживания («Макдоналдс» – туалет-телефон), я вдруг вспомнил, что бывал здесь и раньше. По этой наезженной дорожке я время от времени мотался с друзьями в Атлантик-Сити на русские спектакли и концерты.
Стало грустно. Боевой дух и настрой постепенно улетучивались, жутко хотелось пить.
Через тридцать минут мы съехали с хайвэя и оказались в небольшом захолустном, типично американском городке. Огромный зеленый указатель показывал направление к военной базе ВВС США Форт-Фикс.
Тюрьма находилась на территории базы и была защищена от «свободы» двойными стенами.
Здесь компьютерная карта местности неожиданно заканчивалась. Местоположение базы и моей тюрьмы не попало ни в одну поисковую систему. Федеральные власти скрывали Форт-Фикс от «Яхуу» и «Гугла». Одновременно с интернет-картой исчезли всяческие указатели, и мы начали блуждать по лесным дорогам.
– Хорошо бы напоследок пообедать в нормальном месте, – сказал я, мечтая об уютном сельском ресторанчике.
– Ну уж нет! Давай сначала доедем, а там видно будет, – почти одновременно возразили ребята.
Всю дорогу от Нью-Йорка до Форта-Фикс они пытались меня развлекать и положительно влиять на мое слабеющее биополе. Вспоминали какие-то вечеринки, общих знакомых, совместные бизнес-проекты.
Немного взбудораженная Галя одновременно выполняла роль штурмана и телефонистки-междугородницы. Я во всю эксплуатировал ее мобильник, раздавая последнее «прощай» родственникам и друзьям в Нью-Йорке и Москве.
Неожиданно на обочине появился необычный красный указатель: «Вы находитесь на территории военной базы США. Ваши права могут быть ограничены в соответствии с законом». За щитом начиналась колючая проволока, и был виден КПП с бронетранспортером и солдатами в камуфляже.
Я остановил нашу «Тойоту» и достаточно нервным голосом спросил:
– Офицер, эта ли дорога ведет в тюрьму?
Чернокожий солдат был приветлив и дружелюбен; воспоминания о тюремных охранниках, и особенно судебных приставах, были полностью противоположными.
– Нет, мой друг, – улыбнулся чернокожий, – вам надо проехать вдоль того лесочка и колючей проволоки еще пару миль на восток.
Последний раз живого солдата в полной военной форме я видел в Нью-Йорке после 11 сентября 2001 года. Интересно, улыбнулся бы он, если бы знал, что сейчас разговаривает с без пяти минут заключенным?
– Почему-то сильно в этом сомневаюсь, – размышлял я вслух, разворачивая машину в восточном направлении.
…Мы сразу поняли, что оказались на подъезде к тюрьме.
Три ряда колючек и устрашающие таблички не требовали лишних объяснений. Вдоль правой обочины теснилась длиннющая очередь припаркованных автомобилей. Люди стояли рядом с ними или прогуливались по сосновому лесочку и явно чего-то ждали.
До моего часа «икс» оставалось около полутора часов. Я перестал волноваться, что опоздаю, но захотел в туалет и в ресторан еще сильнее.
Я не люблю нью-йоркское лето.
Вообще-то лето мне нравится, но жару под 40 градусов с почти что 100-процентной влажностью я на дух не переношу. С мая по сентябрь в моей квартире, не выключаясь, работали два кондиционера. «Ты хорошо выглядишь, – всегда шутили мои друзья, – потому что держишь себя в холодильнике».
К сожалению, в Форте-Фикс кондиционеров не было.
Готовясь к отсидке, я провел пару десятков часов на самом крупном американском тюремном интернет-чате, связываясь с бывшими зэками из этой тюрьмы. Я пытался заранее узнать, что меня здесь ожидает и к чему надо быть готовым. Среди прочих неудобств и ограничений отсутствие кондиционеров пугало меня по-настоящему. До ужаса.
Я открыл дверь «Тойоты». В машину моментально влилось раскаленное облако жидкого тумана, пахнущее океаном и грибами. Я зашагал в сторону посадок. Злобные мухи кружились и садились на моментально вспотевшее тело. Опять стало не по себе.
Я понял, что не меньше жары я просто боюсь и не хочу провести в тюрьме еще четыре года.
Все было совершенно непредсказуемо и непонятно.
«В принципе могло быть и хуже, – успокаивал я себя, подходя к хвосту раскаленной на июльской жаре очереди, – ведь не на войну в Ирак все-таки ухожу». Почему-то этот аргумент, часто приводимый моей мамой, сегодня не срабатывал и облегчения не приносил.
Очередь посетителей не двигалась, но никто, кроме нас, кажется, не нервничал. Без пятнадцати час я понял, что надо начинать действовать и что-то предпринимать. Идти в карцер или возвращаться в разграбленный дом мне совершенно не хотелось. Я вновь набрал номер тюремного коммутатора.
Телефон опять долго не отвечал. Когда до часу дня оставалось три минуты я все-таки смог пробиться к дежурившему в приемном отделении офицеру. Сбиваясь, и с жутким от волнения акцентом, я буквально выкрикнул свою историю про «добровольную сдачу» и многочасовую очередь.
– Немедленно подъезжайте к КПП, вы стоите в очереди на свидания. Я предупрежу охрану, – раздраженно ответила трубка.
– Ребята, вперед! Кажется, я уже влетел, – сказал я Галке и Тимуру, выруливая на середину дороги.
Через три минуты я повторил свою жалостливую историю охраннику – вахтеру, одетому в форму Федерального бюро по тюрьмам.
– Поставьте машину здесь и прощайтесь, – равнодушно пропел тюремщик с южным акцентом. – Сейчас за вами придут.
На мне были бананарепабликовские джинсы и голубая, уже мокрая от пота майка. Под джинсами – две пары трусов «Келвин Клайн». На ногах – проверенные временем и двумя предварительными тюрьмами, замшевые саламандровские мокасины.
Я стоял у машины и не знал о чем говорить.
– Лева, не волнуйся, все будет хорошо, – не совсем уверенно успокаивали меня ребята.
Голова была абсолютно пустой, страх куда-то ушел. Я понимал, что надо собраться и сконцентрироваться. В очередной раз просматривал ксерокопии судебных документов и справок, которые собирался пронести с собой в застенок.
Внезапно около нас затормозил грузовой «Додж»-пикап белого цвета. Из него лениво вылезли два мордастых дуболома в серой офицерской форме.
– Это ты Трахтенберг? Давай живо в машину, – приказал один из них, с трудом произнося мою фамилию.
Я обнял Галю и Тимура.
Моя расчувствовавшаяся подружка заплакала. Я натужно улыбался и что-то говорил. На нас смотрели десятки глаз из автомобильной очереди. Все, конечно же, понимали, что происходит.
Я отошел на несколько шагов от машущих мне ребят на прощание и сдался охранникам.
Меня быстро обыскали, похлопывая по всему телу и ногам.
– Надеемся, ты будешь вести себя хорошо. Ты меня понял? – сказал молодой ухмыляющийся охранник. – Садись ко мне в кабину.
Я сел рядом с водителем, а второй полицейский запрыгнул в кузов. «Додж» тронулся, и мы поехали в сторону трехэтажного корпуса из красного кирпича.
На лужайке перед главным входом в тюрьму развевался звездно-полосатый стяг на тонкой серебряной мачте. Мое отношение к этому флагу менялось на глазах.
