Дом номер четыре, Авеню

На улице стоял фургон для перевозки мебели. Мотор на дизельном топливе выкашливал черный дым из выхлопной трубы. Я слышала, что в кабине играет музыка, видела спирали сигаретного дыма, тянущиеся из открытого окна.

Пока мы спали, душная июльская ночь плавно перешла в чудесное утро, ясное и безветренное. По краям неба танцевали маленькие облачка, а где-то высоко над нашими головами выводил трели черный дрозд – так сердечно и проникновенно, что я не понимала, почему весь мир не остановился послушать его песню.

Мы с Тилли сидели на ограде возле моего дома, с шербетными леденцами и ощущением радостного предвкушения, ну, прямо как зрители в кинотеатре. Солнце грело наши босые ноги, и мы вытягивали их навстречу дню.

– Нет. – Я отгрызла кусочек лакричного леденца, и шербет начал таять на языке. – Не думаю, что еще долго.

Фургон стоял рядом с домом номер четырнадцать вот уже сорок пять минут, и все это время мама маячила в кухонном окне, делала вид, что протирает стекла.

Я спросила, не хочет ли она посидеть рядом с нами, но она ответила:

– Нет у меня времени на такие глупости, дел полно. – И продолжала притворяться.

– Как думаешь, а дети там будут? – спросила Тилли.

Я уже в четвертый раз ответила ей, что не знаю. И просто продолжала сосать леденец, постукивая пятками о камни. Миссис Дейкин загорала у себя в саду с открытыми глазами, миссис Форбс в шестой раз за последние полчаса выходила во двор к мусорному баку. Вся наша улица застыла в напряженном ожидании.

Машина прибыла то ли в 11.08, то ли в 11.09 (на моих часах отсутствует одно деление, так что точнее сказать не могу). Длинный, похожий на металлическую сигару и такой большой автомобиль, что припарковаться у дома номер четыре он смог только со второго захода. Распахнулась дверца со стороны пассажира, затем – водительская дверца, ну, а уж затем открылась дверь в задней части салона. Я так засмотрелась, что забыла вынуть леденец изо рта.

Поначалу мне показалось, что из машины вылезает нечто золотое, зеленое и сапфирово-синее. Затем я поняла, что это ткань, и не просто ткань – чьи-то одежды. И что эти многочисленные складки и драпировки обернуты вокруг самой красивой женщины, которую мне только доводилось видеть. Она улыбнулась нам и махнула рукой, и мужчина, который встал с водительского сиденья (он был одет в белую рубашку и самые обычные брюки), тоже улыбнулся и махнул нам. А потом из задней дверцы пулей вылетел маленький мальчик и принялся бегать по лужайке.

– О боже ты мой! – воскликнула Тилли. – Индийцы!

Я вынула леденец изо рта.

– Ну, скажи, разве не здорово?

Через изгородь было видно, как мусорный бак миссис Форбс опрокинулся на дорожку, а откуда-то издалека донесся звон битой посуды.

– Дело совсем не в том, – ответила мама (я бы сказала вам, сколько раз она говорила это, но сбилась со счета).

– Тогда в чем же? – спросила я.

– Им могут не понравиться непрошеные гости. У них наверняка свои обычаи.

– Потому что они индийцы?

– Дело не в том.

– Но ведь ты испекла торт, – сказала я.

– А, это. Но торт, он для кого угодно.

– А еще там наверху сахарной глазурью выведено: «Добро пожаловать».

Тут мама неожиданно заинтересовалась «ТВ таймс».

– Ладно, тогда схожу сама.

– Даже не думай! – Мама отложила газету на подлокотник кресла. – Ну хоть ты скажи ей, Дерек.

До сих пор отец не принимал в разговоре никакого участия. Сидел, забившись в угол дивана, читал книжку, и никто не обращал на него внимания. Он сказал: «ну», «возможно» и «если» и снова погрузился в молчание.

Мама смотрела на него многозначительно и с укоризной. Глаза ее просто кричали.

К счастью, этот безмолвный крик прервал звонок в парадную дверь. Мы никогда не пользовались этой дверью, она служила скорее для украшения. Мы даже не знали, можно ли ее вообще открыть и закрыть, и секунду-другую просто сидели и переглядывались.

Потом отец вскочил и все мы тоже. Он воевал с входной дверью какое-то время, потом велел нам отойти, поднажал плечом – и дверь распахнулась. На пороге стояли красивая леди, ее муж в простой одежде и мальчик, который носился как пуля.

– Привет, – сказала я.

Мама пригладила волосы и поддернула брюки. Отец просто улыбнулся.

– Привет и вам, – сказала красивая леди.

– Я так рада, что вы индийцы, – ляпнула я (вообще-то я собиралась сказать «входите, пожалуйста», но выдала фразы не в том порядке). Красивая леди и ее муж засмеялись, и через пять минут все сидели рядком на диване в гостиной.

Красивую леди звали Аниша Капур, ее мужа – Амит Капур, а маленького мальчика – Сахид. Их имена показались мне экзотичными и прекрасными, как драгоценные камни, и я без конца мысленно повторяла их.

– Очень мило с вашей стороны, – сказала мама. Ей только что вручили коробку конфет. Аниша Капур называла это конфетами, но на самом деле угощение больше походило на печенье, какое-то совершенно необыкновенное.

– А я испекла вам торт, – сказала мама.

– Но вообще он для всех сгодится, – вставила я.

Мама выразительно покосилась на меня.

– Как это мило, что вы зашли, мы как раз собирались навестить вас и поприветствовать.

Теперь уже я покосилась на нее.

– Мы хотели бы познакомиться со всеми соседями, – сказал Амит. – Ведь это очень важно – поддерживать дружеские отношения со всеми соседями, чувство общности, не так ли?

– О, да, да, – в один голос ответили мои родители.

– И чувствовать себя частью общины? – добавил Амит.

– О, это определенно, определенно, – сказали мои родители.

Я задумалась: что же это такое – чувство общности? Может, оно сводилось к долгому пребыванию Шейлы Дейкин в кладовой или таилось в одиночестве Эрика Лэбма в сарае? Может, оно сидело рядом с Мэй Рупер на ее заваленном вязаньем диване или внедрилось в облупленную краску оконных рам в доме Уолтера Бишопа? Может, оно присутствовало везде и повсюду, но мне пока что не удалось его обнаружить.

– Я очень рада, что вы стали нашими соседями, – сказала мама. – Это привнесет новые цветовые оттенки…

Отец поперхнулся печеньем.

– Я совсем не это имела в виду, – поспешила добавить мама. – Просто хотела сказать, это как-то разнообразит наш мир, сделает его более ярким. Я имела в виду…

Аниша рассмеялась.

– Я поняла, что вы имели в виду.

Я слышала, как папа пытается откашляться на кухне, куда пошел поставить чайник.

Вошел он с гостиную с подносом. Молоко было в молочнике. Я даже не знала, что у нас в доме имеется молочник. Присутствующие задвигали чашками, блюдцами и локтями, мама взяла нож, и его лезвие врезалось в букву «Д» на торте. Первую букву из надписи «Добро пожаловать».

– Откуда вы прибыли? – спросила мама.

Амит приютился на самом краешке дивана, руки прижаты к бокам, как у солдата.

– Из Бирмингема, – ответил он. И подцепил вилкой кусочек торта.

Мама с заговорщицким видом подалась вперед.

– Да, но изначально откуда вы родом? – спросила она.

Амит тоже подался вперед.

– Эджбастон, – сообщил он, и все покатились со смеху.

Мама засмеялась на секунду позже остальных.

– Почему бы вам не попробовать вот это? – спросила Аниша. И передала свои «конфеты». – Называются митхай.

– Простите? – сказала мама.

– Они называются митхаями, Сильвия, – сказал отец. Подтолкнул локтем в бок Амита и подмигнул.

– Когда-нибудь слышала о таких сладостях?

Мама, хмурясь, смотрела в коробку.

– Нет, – ответила она. – Вроде бы не доводилось.

– А я один раз чуть в Индию не поехал, – сказал отец.

Все мы уставились на него. Особенно внимательно мама. Отец за все то время, что мы жили здесь, даже ни разу не сел на автобус 107 до Ноттингема. Говорил, его всегда укачивает в автобусе.

– Вот как? – сказал Амит.

– Да, – ответил отец. – Но в конце концов отказался от этой идеи. Отпугивала тамошняя неналаженная система канализации. – Он похлопал себя по бедрам. – Ну, и жуткая нищета, разумеется.

– О, да, – кивнул Амит. – Люди там живут бедно.

– Но мы очень любим хороший острый карри и всегда слушаем вашу музыку. – Отец откупорил еще одну бутылку со светлым элем. – Нам же с тобой нравится Демис Руссос, верно, Сильвия?

Мы в недоуменнии уставились на него.

– Я думала, он грек, Дерек, – пролепетала мама.

– Грек, индиец, какая разница? Наш мир велик, он нынче без границ.

Аниша Капур взглянула на меня и улыбнулась. А потом подмигнула – еле заметно, только мне. Наверное, понимала, что в этот момент мне больше всего хотелось сквозь землю провалиться.

Отец потянулся за еще одним печеньем.

– Угощайтесь, пейте пиво, Амит, – предложил он. – Не стесняйтесь, у нас его еще полно.

После ухода гостей я сидела на кухне и наблюдала за тем, как вяло переругиваются мои родители за мытьем посуды.

– Что ж, все прошло просто отлично, – сказал отец.

– Неужели? – Мама смотрела на печенье. – А вот я не уверена, что они впишутся в наше общество.

– Тебе пора научиться идти в ногу со временем, – нравоучительно заметил отец. – Еще одна индийская семья переехала в Пайн-Кресчент. Думаю, это тебе стоит задаться вопросом, вписываешься ли ты в это общество.

Мама хотела было взять индийское печенье, потом передумала и отставила коробку в сторону.

Отец вышел в прихожую и поднял с пола свежую газету. До кухни донесся его голос:

– Как сказал однажды сам Элвис Пресли, Сильвия, весь мир театр, и каждый должен сыграть в нем свою роль.

И он затворил за собой дверь в гостиную и включил вечерние новости.

– А я, кажется, забыла, какая роль предназначена в этом спектакле мне, – сказала мама.

И убрала заморские сладости в большую жестянку, под пакет с инжирными роллами и половинкой ямайского имбирного печенья.