В 1981 году я вышел на свободу с твердым решением никогда ее больше не терять.

Я был полон энергии. Нужно было решать, что делать дальше. Мое образование и мой трудовой стаж составляли пятнадцать с лишним лет лагерей и тюрем, в том числе три года самой ужасной карательной психбольницы. Я провел все эти годы в заключении с небольшими перерывами, когда меня выпускали на волю. С моим опытом нечего было рассчитывать на нормальное место в советской системе. Передо мной лежали две дороги — идти на поклон к власти, начать вкалывать рабочим за самую низкую, оскорбительную для моих способностей зарплату и лет через десять, если повезет, подняться до должности мастера. Второй путь — вновь оказаться вне закона и продолжать жонглировать на острие ножа. Нельзя забывать, что при такой жизни тебе угрожает не только государство. В этой среде вне закона тоже есть свои законы.

Раньше, в короткие промежутки между посадками, я пытался найти относительно нейтральный путь. Я хорошо справлялся с картами и лучше многих играл на бильярде, а потому не раз зарабатывал немалые деньги. Но как бы умело ты ни играл, выигрыш неизбежно сменяется проигрышем. Да и вообще, я не собирался становиться профессиональным игроком.

В те годы во Львове я впервые столкнулся с сертификатами — особыми талонами, соответствующими западной валюте. Как известно, советским гражданам было запрещено не только пользоваться иностранными деньгами, но даже просто иметь их или держать где-нибудь в чулке. За десяток долларов, случайно обнаруженных в комоде между ломкими от старости письмами бабушкиных ухажеров и почетными грамотами детей, можно было схлопотать десятилетний срок. Однако система должна была поощрять своих верных сынов. Лучших из лучших, по ее критериям, она посылала на работу в другие страны. Это было сказочной удачей, потому что обычная зарплата оставалась на родине, за рубежом они были на полном (хотя и довольно скудном) содержании и даже получали немного долларов или марок, которые могли там потратить на себя. Но самой вожделенной наградой были сертификаты. Часть зарубежного заработка им платили бумажками, которые они сами или их семьи могли годами отоваривать в крупных городах, в особых магазинах под сентиментальным названием «Березка». В этих магазинах иностранцы могли купить по дешевке, но за звонкую западную монету черную икру, самовары, оренбургские платки или расписные матрешки. Однако самыми главными были отделы, куда иностранцам заходить было ни к чему. Тут торговали западной электроникой и бытовыми электроприборами, дамы советских специалистов-зарубежников могли купить себе хоть какое-то западное белье вместо оскорбительных советских трикотажных трусов с начесом, на полках стояла настоящая обувь, парфюмерия западных фирм, висела приличная одежда — все то, что было недоступно в широкой продаже. Сертификатные рубли вскоре стали второй советской валютой, за которой гонялись многие покупатели.

Все это было неофициально и тщательно скрывалось. Вторая валюта стыдливо именовалась чеками на покупку товаров в спецмагазинах, о ее существовании знал только узкий круг посвященных, и никакому обмену на простые рубли она не подлежала.

Рассказали, что академик Сахаров, тогдашняя надежда всех гонимых, один из немногих голосов, звучавших на весь мир, однажды вошел в московский магазин «Березка», не узнанный и не остановленный невнимательным охранником. Набрав немного редкой снеди западного происхождения, он подошел к кассе расплатиться и невозмутимо вынул потрепанную десятку — десять советских, как их тогда называли, «деревянных» рублей.

Кассирша от такой наглости чуть не потеряла голос. Говорят, ее особенно возмутила эта потертость десятки, явно побывавшей в тысячах карманов и недостойной приличного человека.

— Мы за рубли не продаем! — отрезала она, опомнившись. — Гражданин ошибся адресом!

— Вы разве не находитесь в Москве, на территории Советского Союза? — удивленно спросил Сахаров.

— Мы «Березка»! — ответила кассирша высокомерно. — Советский сертификатный магазин «Березка»!

— Но ведь в Советском Союзе нет другой валюты, — тихо проговорил Сахаров. — Только рубли.

— Есть! — снова ответила глупая кассирша. — А вы кто, собственно, такой?

— Я академик Сахаров, — ответил Сахаров и вынул паспорт.

Поднялось замешательство, кассу закрыли. Прибежал директор магазина, но, узнав, в чем дело, тут же скрылся в кабинете и долго куда-то звонил. Наконец он появился весь красный и злой и приказал отпустить академику товары за рубли.

Этот эпизод стал широко известен, и, разумеется, персонал магазина разогнали: должны были знать, как разговаривать с Сахаровым.

Там, где есть различная валюта, должен быть обменный пункт. Раз валюта была неофициальной, то и обменная контора вынуждена быть подпольной. Возле львовской «Березки» всегда топтались два-три человека, заглядывавшие в лица проходящим мимо счастливым посетителям и определявшие опытным глазом, кто из них хочет продать свои сертификаты, а кто — докупить чужие.

Я решил взять это дело в свои руки и развернуть его на широкой и честной основе. Честной я считал сделку на основе договоренности, в результате которой каждая сторона получает то, на что она согласна. Конечно, я не мог поставить киоск и повесить вывеску, но собрал группу надежных людей и организовал постоянное дежурство возле магазина. Дело было достаточно сложным и небезопасным. Представьте, что вы возвращаетесь после пятилетней командировки на Кубу, где учили кубинских гебистов русскому языку, и у вас на руках тысяч тридцать сертификатов, официально приравненных к рублю. Вы уже купили немецкий телевизор, японский видик с музыкальным центром, голландскую ветровку для себя и французское платье для жены. Вы оставляете немного чеков для текущей жизни — подкупить какой-нибудь экзотической выпивки и продуктов в целлофановой упаковке, которые, к тому же, мало кто любит из ваших домашних, или поменять к весне ботинки сыну. Ваш карман по-прежнему жжет чудовищная сумма тысяч в пятнадцать-двадцать. Вы мечтаете о даче с вишневым садом и по деньгам вполне могли бы ее купить. Но дачи в «Березках» не продаются. И вообще вам нужны обычные деньги, чтобы добавлять их ежедневно к вашей зарплате, как бы она ни была высока по сравнению со средним советским служащим. Вы ищите заинтересованного в обмене и не находите. Никто же не ищет в Париже американца, чтобы выменять у него доллары? Вокруг «Березки» увивалось немало людей подозрительного вида. С одной стороны, милицейская слежка, с другой всякое жулье, способное вас надуть в две минуты и навсегда исчезнуть.

И тут место занимаю я с моими людьми. Мы, конечно, каждый раз торгуемся, чтобы договориться о курсе обмена: он не публикуется ни в каких газетах, но прочно сидит в сознании владельцев сертификатов. Ясно, что сертификат стоит дороже его номинала — рубля. Его покупательная способность гораздо выше. Однако раз договорившись, мы честно платим и остаемся на месте изо дня в день. Слух о нас расходится все шире, к нам посылают других, и в конечном итоге мы в выигрыше, даже если зарабатываем на каждом сертификате меньше, чем иные конкуренты. Те же принципы я вижу сейчас в западных обменных пунктах, но тогда мы дошли до них своим умом.

Особую известность принесла нам операция по наказанию мелких мошенников.

Возле магазина часто прогуливались две-три маленьких группы людей кавказского вида. Их широкие жесты, гортанная речь с неизменным акцентом, в те годы напоминавшим лишь о бурных застольях с многочисленными тостами седоусого тамады, высокие цены, предлагаемые продавцам сертификатов, привлекали к ним людей. Они приглашали продавца в ближайшую забегаловку, щедро угощали и договаривались о встрече. Нам это было неприятно, но конкуренция есть конкуренция, ничего не поделать. Видно, наши цены хуже, или мы не умеем так разговаривать с клиентурой.

Было непонятно только одно: после каждой крупной сделки группа исчезала, и только через неделю на ее месте появлялась другая, состоящая из других людей — даже по-другому одетых, насколько это возможно. Однажды нагрянула милиция, нашим удалось скрыться, кроме моего помощника Туни Гашевского. Туню долго допрашивали в милиции, но отпустили. Все же обмен сертификатов хотя и не разрешался, не был серьезным криминалом. Милиция смотрела на него сквозь пальцы, а, кроме того, для обвинения нужна жалоба, нужно поймать обе стороны с поличным. Выяснилось, что искали грузина по кличке Сосо, замешанного в двух крупных историях. В обмен на сертификаты он подсовывал клиенту «куклу», то есть пачку денег, где сверху и снизу были сотенные купюры, а в середине ловко нарезанная бумага. Естественно, это насторожило владельцев сертификатов, и наша выручка пошла вниз. Мы решили проучить Сосо сами.

Он появился через две недели в новом ратиновом пальто, в широком шарфе и шляпе вместо обычной грузинской огромной кепки. Из бокового кармана выглядывали небрежно засунутые кожаные перчатки со светлой строчкой. Возле него крутились трое малорослых кавказцев и один русский богатырь, явно из бывших боксеров или борцов, зорко глядевший по сторонам.

Мы приготовились к этой встрече заранее. Я одел своего человека под приезжего из деревни и сочинил ему легенду о богатом дядюшке — украинском переселенце, живущем в Канаде и приславшем ему доллары, которые он смог получить только в виде сертификатных рублей. Ростик — так звали моего человека — хотел эти сертификаты на сумму пятьдесят тысяч рублей продать по двойному номиналу. Невысокий коренастый Ростик, которого мы обрядили в нечищеные кирзовые сапоги и ношеное брезентовое пальто ниже колен, был похож на наивного украинца, сельского жителя, и дышал доверием. Сосо послал к нему одного из мелких пронырливых грузин, а когда тот вернулся, подошел сам, во всем своем великолепии, благоухая на всю улицу дешевым не выветривающимся одеколоном из тех, что в России пьют, когда нету водки. После недолгих переговоров они договорились о цене, скрепили будущую сделку коньяком в ближайшей забегаловке и назначили встречу в маленьком городке с пышным названием Люблин Великий недалеко от Львова, где, по моей легенде, проживал наш Ростик. Мы следили издалека, невидимые для Сосо и готовые в случае чего немедленно вмешаться.

— Почти не торговался, — сказал нам Ростик, когда грузины уехали.

— Понятно! — пояснил я. — Он же не собирается платить! Какая ему разница?

Встреча намечалась на завтра. В Люблине Великом была известная грязелечебница, и местные жители привыкли сдавать жилье приезжающим на лечение. Ростик снял дом, стоявший обособленно почти на выезде из города. Мы отправились туда втроем: Ростик, я и за рулем Туня Гашевский. Я знал все уловки этих людей. Когда речь идет о такой сумме, нельзя рассчитывать на полное доверие. Продавец обязательно пересчитает всю сумму. Значит, они должны действительно иметь ее на руках. Отработанный ловкий жест, чемоданчик или портфель с легко поворачивающимся на оси двойным дном — и только что пересчитанная сумма в секунду заменяется заранее приготовленной «куклой». Мы приготовили пачку сертификатов и такую же сертификатную «куклу» в потрепанном фибровом чемодане, пролежавшем лет десять в кладовке, выцветшем и потерявшим три угла из четырех, в который мы искусно встроили поворотное двойное дно.

Туня поставил машину метрах в двадцати от заднего входа, выходившего в поле, на проселочную дорогу, которая невдалеке пересекла шоссе. Ростик остался ждать гостей с другой стороны дома, в сенях, ведущих к крыльцу.

Мы видели, как подъехала машина с тремя грузинами. Сосо вышел из машины с портфелем и поднялся в дом. Ростик провел его в комнату. Один грузин остался за рулем, другой внимательно огляделся вокруг и поднялся за Сосо. Мы напряженно ждали за домом. Была зима, снег уже успел слежаться и заледенеть.

— Подсыпь песку под передние колеса, — тихо сказал я Туне. — Чтоб машина не забуксовала.

Туня, осторожно пригнувшись, выскользнул из машины и осмотрелся. Кругом было белым-бело от снега. Ни песку, ни земли не было видно, но он заметил возле сараюшки присыпанную снегом кучу каменного угля, запасенного хозяином на зиму. Стараясь не шуметь, Туня нагреб угля в полу своей куртки и высыпал его под колеса.

В доме шли переговоры. Завернутая в газету пачка сертификатов уже лежала на столе, и грузины с веселым блеском в глазах кинулись жадно ее пересчитывать.

— Мы подумали, — сказал Сосо, — два рубля за сертификат нам будет дорого. Большая сумма получается. Предлагаю рупь восемьдесят. То есть девяносто тысяч рублей. Очень хорошие деньги.

— Нет, — ответил Ростик. — Я не согласен. Договаривались по два рубля…

Он забрал сертификаты и бросил их в свой потрепанный чемодан, где сразу же поменял их на фальшивую пачку, дожидавшуюся под двойным дном. Я предусмотрел все: кукла была завернута в такую же газету, с портретом Брежнева посередине — Ростик заранее купил два одинаковых экземпляра на прошлой неделе. Я не думал, что грузины могут обратить внимание на газету, но нельзя было исключить и эту возможность.

— Рупь восемьдесят пять. Последняя цена, — предложил Сосо, стараясь сохранить видимость честной сделки.

— А больше не дашь? — спросил Ростик по-крестьянски.

— Не могу, дарагой! — развел Сосо руками и передал Ростику пачку сотенных на проверку, предварительно быстро прикинув, что даст «выторгованная» Ростиком разница, и добавив две с половиной тысячи. Ростик долго считал, слюнявил пальцы, сбивался со счета и начинал сначала. Грузины нервничали. Наконец он сосчитал, подтвердил сумму, оставил пачку на столе и пошел к своему чемодану. Краем глаза он видел, как Сосо бросил деньги в стоявший на столе портфель — понятно, зачем.

— Ну ладно, — вздохнул Ростик. — Получай.

Радостные грузины бросились на завернутую в газету пачку, которую только что проверяли, а Ростик на секунду сунул руку в их портфель, незаметным движением пальца повернул перегородку, и уже приготовленная ими «кукла» снова поменялась положением с настоящими деньгами.

Сосо отдал ему «деньги», грузины вынули коньяк и разлили по стаканам.

— Будем здоровы! — поднял тост Сосо. — За наших канадских друзей! Пусть живут, пока мы живы!

Попрощавшись за руку, грузины пошли в свою машину, а Ростик бросился через дом, выбежал с заднего крыльца и вскочил в наш автомобиль. Туня дал полный газ, мотор взревел, но машина не тронулась с места. Колеса буксовали, во все стороны летел уголь, но мы не двигались.

Я оглянулся. Наша операция могла плохо кончиться.

— Туня, если мы не уедем, нас застрелят.

У нас не было никакого оружия. В то время русские не вооружились, у них это еще не было принято. Но мы знали, что Сосо вооружен.

Я сидел сзади и видел, как шея у Туни наливается кровью. Он продолжал жать на педаль, наконец машина встала на дыбы, словно ей передалось наше напряжение, и выскочила на обледенелую дорогу. Доехав до первого автомата, мы позвонили в снятый Ростиком дом — благо, Ростик позаботился снять дом с телефоном. Подошел хозяин.

— Мои гости, случаем, не вернулись? — с невинным видом спросил Ростик. — Дай им, тату, трубочку.

Татой в деревнях на Украине зовут всех мужчин старше возрастом. Трубку взял Сосо.

— Собака! — зарычал он. — Кровью харкать будешь!

— Значит так, — сказал я, взяв телефон. — Хозяин дома не в курсе. А ты запомни: тебе не понравилось? Так это никому не нравится. Я хочу честной конкуренции. Ты видел, что с тобой это тоже может случиться. Делай выводы!

Сосо еще пытался что-то кричать (базлал, как говорят в тех местах, где я провел пятнадцать лет), но я уже повесил трубку.

В любом деле, даже не совсем законном, можно работать честно. Я был рад, что мне удалось, с риском для жизни, проучить эту мелкую нечисть. После этого случая наши отношения с кавказцами осложнились, зато сертификатная клиентура повалила к нам валом — слухом земля полнится.

Как-то стоим мы около «Березки», накрапывает дождик. К нам подходит мужчина в плаще, обмотанном под самое горло шарфом, в спортивных ботинках. Спрашивает:

— Извиняюсь, это вы там… с грузинами?

Ну что ему можно ответить? А вдруг он из органов? Мы пожимаем плечами.

— Да вы не сомневайтесь, я просто так, слышал про вас, — объясняет он с улыбкой. — Хочу поменять… — И, распахнув плащ, достает свое богатство.

Нужно сказать, что сертификаты неравноценны. Их ценность, а значит, и стоимость зависит от страны, в которой работал специалист. Самые дорогие — сертификаты для служивших в развитых капстранах. И таких немного. Потом идут сертификаты азиатских стран — вроде бы, и капиталистических, но для советских органов все же второстепенных: Иран, Ирак, Индонезия… Вот вам практический пример советского расизма! Еще дешевле ценятся сертификаты соцстран, наших братьев. И уж потом идут несчастные «шерстяные» тугрики таких стран, как Монголия. Все эти сертификаты отличаются цветом пересекающей их полосы — зеленой, синей, желтой, чтобы ответственный кассовый работник спецмагазина сразу определил, кого к какой категории отнести. И товары в «Березке» тоже отмечены цветом, так что некоторые недоступны ни товарищам из Монголии, ни даже их более счастливым коллегам, побывавшим в богатой девушками Польше. А сертификаты нашего клиента — югославские. Я и говорю ему:

— Возьмем, по девяносто копеек.

Клиент не согласен, начинает спорить.

— Послушай, — говорю я. — Ты видишь, какого цвета у твоих сертификатов полоска? Поди посмотри, что ты на этот цвет можешь купить.

Он заходит в магазин, слоняется там не меньше часа и выходит грустный.

— Да, — признается он. — Я понял. Курица не птица, Югославия не заграница. Давайте…

Каких только человеческих характеров и судеб я тогда не навидался!

Однажды в магазин приходит дама с дочкой и тут же оглядывается, желая прикупить сертификаты. Я сразу вижу, что это за птица, и шепчу моим товарищам: только два двадцать! Дама торгуется как последняя базарная баба, делает глазки, намекает на двадцатилетнюю дочку, что не прочь поговорить с нами в стороне.

Мне такие люди всегда были отвратительны, и дама не получает никакой скидки — даже на прелести ее подросшей наследницы.

Помню, в пятницу вечером подошел к нам парнишка с бумажником, из которого торчали сертификатные рубли. Он вышел из магазина и долго пересчитывал свою наличность.

— Ну что, молодой человек, — говорю я ему. — Продаете?

Он посмотрел на меня озабоченно.

— Мне нужен музыкальный центр. Я пишу музыку.

— У Моцарта не было музыкального центра, — ответил я насмешливо. — Или тебе не нравится Моцарт?

Он замолчал.

— Конечно, если так ставить вопрос… — сказал он после паузы. — Но мне совершенно необходим синтезатор… Вы знаете, что такое синтезатор? Не хватает девяти сертификатов…

Я переглянулся со Славой и Ростиком и увидел сочувственные взгляды.

— А рубли у тебя есть? — спросил Туня.

— Да! — воскликнул тот. — Вот рубли! Двадцать… двадцать один…

— Ладно! Гони десятку, — предложил я, и через пять минут он выскочил из магазина, счастливый, с коробкой под мышкой.

— Спасибо ребята! — крикнул он на прощанье. — Никогда не забуду!

Как-то раз подкатили две машины, и из них высыпало с десяток молодых интеллигентов. Первым шел человек лет сорока пяти, худой, бледный, с лицом недавно вышедшего из лагеря: я сразу отличаю эти лица. Все зашли в магазин, показав сертификаты, и долго бродили внутри продовольственного отдела. Накупив коньяку, виски, рома, кампари и джина с тоником, они высыпали наружу. Старший шел последним и казался озабоченным.

— Ох, напьемся! — проговорил он. — Может, не надо, ребята?

Но никто не обратил на него внимания.

Я подошел ближе.

— Висел?  — спросил я прямо.

— Четыре года, — ответил тот. — Диссидент.

— Где?

— В Мордовии.

— Когда вышел?

— Да вот, — улыбнулся он. — Вчера прибыл. Встречают меня…

Я дал знак Ростику, и через две минуты тот выскочил из магазина с сумкой, полной продуктов.

— Закусишь, — сказал я диссиденту. — А то плохо будет. С отвычки-то.

Водитель первой машины подскочил и взял у меня сумку. Я пригляделся к нему внимательней. Взгляд и повадки этого малорослого суетливого человека выдавали в нем стукача — я хорошо знал эту породу.

— Эй, диссидент, — окликнул я сидельца. — Ты хорошо знаешь этого типа?

— Да нет, — ответил тот. — Не очень. Но они меня встречали в Мордовии…

— В общем, как хочешь, — сказал я ему тихо. — Но учти: это наседка.

— Я пятнадцать лет провисел, и хорошо их знаю. Берегись, диссидент. Ты, что, висел за правду? — спросил я.

— За правду! — ответила мне молодая женщина, смотревшая на него с материнской жалостью и любовью.

— Береги его, если любишь, — сказал я ей и отвернулся.

Обе машины отъехали.

К концу года на меня стала выходить рыба покрупнее, часто, как я понимал, через подставных лиц. Если к тебе подходит мятый мужичонка с бегающими, хотя и зоркими глазками, говорит с деревенским акцентом и предлагает на семьдесят тысяч сертификатов с самой лучшей долларовой полосой, то совершенно ясно, что это не он был командирован в капстраны, а если и он, то совсем не с такой оплатой. А в стороне стоит какой-нибудь незаметный автомобильчик и тихо трогается с места, когда мужичонка уходит, чтобы подхватить его через пару кварталов.

Дело было налажено, как часы. Мелких перекупщиков мы не трогали — пускай себе зарабатывают на щи с мясом. Милиция нас не трогала.

Однако скоро Львов был практически исчерпан. Мне стало тесно в этом городе. Стало ясно, что впереди меня ждет Москва.