Полковник Ржевский похлопал взмыленного корнета Синичкина по плечу. Старый рубака и в пожилые годы не знал себе равных на саблях. Корнет благодарно кивнул, переводя дух. Лицо его был огорченным, дыхание прерывистым.

– Пойдем в дом, предадимся чревоугодию. Грех, поди, невелик, а все будет в чем покаяться. К ужину нынче заячьи котлетки. Отменные, я скажу тебе. Отец Серафим прежде сказывал, что по законам Римской империи местные прелестницы должны были питаться крольчатиной, чтобы выглядеть красивее и желанней. А он был человек сведущий и благопристойный, врать бы не стал. Ну, правда, заяц не кролик, так и мы с тобой, брат, чай, не красны девицы.

– Благодарствую, господин полковник, – выдавил Платон Синичкин, отдавая учебный клинок вездесущему

Прокофию. – А вот хотелось бы задать вопрос, быть может не слишком, как говорят французы, комильфо, но если так, говорите сразу, настаивать не буду.

– Что ж за вопрос такой? Уж заинтриговал, брат.

– У вас, насколько мне известно, было великое множество женщин. Неужто никогда не сожалели вы о своих, так сказать, проделках?

– Что это тебя с холодной-то стали на женское тепло потянуло? Или как это: «Корнет, о чем вы думаете, глядя на вражеский строй?» – «О женщинах!» – «Почему же, позвольте узнать?» – «А я всегда о них думаю!»

На щеках молодого офицера алее лейб-гусарского ментика зардел румянец.

– Вижу, в точку попал, – усмехнувшись, прокомментировал полковник Ржевский. – Что ж, вопрос ты задал – пожалуй ответ. О чем же тут жалеть? Если грациям моим то в радость, стало быть, и мне грех слезы лить.

– Но как же благопристойность?

– Благопристойный гусар в современном лексиконе значится аккурат рядом с сухим дождем и раскаленным снегом. Но вот знаешь ли, напомнил ты мне сейчас историю, случившуюся некогда с французским королем Генрихом Четвертым. Уж на что женщин любил – вся Франция, в которой вольные нравы в порядке вещей, до сих пор с восхищением о нем вспоминает. Но я не о том.

Был у этого славного короля духовник, и все он проедал государю плешь вот точно такими же упреками. А зачем королю плешь? Без волос, поди, корону холодно носить. Вот, стало быть, Генрих слушал, слушал и как-то поутру велел подать святоше любимое его лакомство – жареных куропаток. И на следующий день, и через день… Недели этак три подавали одно и то же. Бедолага на эту еду уже и смотреть не мог, а ему ее всякий день и даже на десерт несут.

В конце концов, он взмолился: «За что, сир?!»

– Но это так, к слову. А ежели всерьез припоминать, жалел ли я тогда или нет, то, было дело, один раз жалел.

– Неужто дурная болезнь?

– Да типун тебе на язык! Бог миловал. Вот помнишь, рассказывал я тебе о кофейне «Прокоп», что в Париже? Мол, нынче туда гусар не пускают? Раз уж речь о том зашла, расскажу тебе, как дело было.

Сразу, как Наполеон отрекся от престола, и французами была подписана капитуляция, государь наш велел каждому из солдат и офицеров, вступающих в Париж, украсить шляпы зелеными ветвями, дабы воочию показать местным жителям, что воевали мы не с ними, но с корсиканским узурпатором. И придя в самое что ни на есть, сердце Франции, вовсе не намерены вести себя подобно дикому зверью или грабителям-варварам. Не то что солдаты, с позволения сказать, Великой армии в Москве. Нам было приказано держать себя с горожанами уважительно и деликатно, и сам наш император ежечасно давал тому пример.

В один из дней своего пребывания в Париже велел он свите отправляться с ним в театр. Тот самый, напротив которого располагалась кофейня «Прокоп», про которую и пойдет рассказ. Я как раз впервые надел сшитый на заказ новенький флигель-адъютантский мундир и отправился с государем смотреть нечто из жизни, уж не припомню, то ли греков, то ли римлян, но очень жалостливое. Была там на сцене одна жрица, уж такая прелестная, уж такая вся трогательная, что по окончании представления я не замедлил выразить ей восхищение и, была – не была, дерзнул потрогать. По всему видать, я очаровательнице тоже глянулся, так что, подняв было руку для пощечины, она обвила ею мою шею, и губы наши слились в страстном поцелуе. А дальше, в смысле позже, на рассвете, – после того как она спела мне «Марсельезу», завернувшись во флаг, – пожелала моя красавица испить кофию в том самом «Прокопе». Я только за: отчего ж не испить в такой-то компании?

Раз мы так сходили, другой, на третий вдруг откуда ни возьмись объявляется детина саженного роста и с ним еще четверо под стать, и ну орать, что я его бедняжку кузину опозорил, чести лишил и тому подобную нелепую дребедень. Орет, свет мне белый застит, а приятели его позади стоят, кулаки разминают.

Я, стало быть, давай прокладывать себе дорогу к свету: в морду ему кофе горячего плеснул, затем табуретом припечатал, в общем, пошло веселье, хоть святых выноси! И вдруг замечаю, хозяин мне знаки делает, мол, сюда бегом. Я свою фею в охапку, стол перевернул, одного верзилу ногой пнул, другого с разворота шпорой по щеке полоснул и… марш-марш! А хозяин нас в дверь потайную выпустил, за нами ее запер, спасайтесь, мол, сам дебоширов утихомирю. И впрямь утихомирил. Прелестница моя все извинялась за кузена, просила зла на него не держать. Я рукой и махнул. С кем не бывает, поразмялись славно, чего обиды копить?

Кстати, что касается актрис, то я, братец, всегда их любил. Одна беда – они каждый вечер на сцене заняты. А сродич мой, Пушкин, – иное дело. Тот все больше предпочитал не с заднего хода театр посещать, а в ложе сиживать. И вот однажды, незадолго перед своей роковой дуэлью, присутствовал он на спектакле, в котором играла некая Осенкова…

– Однако я отвлекся… На следующий день после того мордобоя отправился я поблагодарить спасителя, хозяина «Прокопа». Тот – сама любезность. Я как-то проболтался, что Ржевские восходят к Смоленским князьям, так он меня все «ле принц, ле принц», ну в смысле князем по-французски именовал. А как узнал, что я в свите государя состою, и вовсе расцвел, будто майская роза. Говорит: «Есть просьбочка. Склад, куда мне из разных стран кофейные зерна привозят, находится далеко, возить долго, да и место там неспокойное. А вот поблизости имеется старый городской дворец рода графов Арманьяк, его русская армия охраняет, так, может, в одном из тамошних подвалов можно хранилище устроить?» Я подумал: отчего ж не порадеть хорошему человеку? Дворец тот и впрямь неподалеку находился. Договорился обо всем. Хозяин «Прокопа» каждый день обещал господ офицеров кофеем угощать. И впрямь, что ни день, из разных стран мешки с кофейными зернами сюда привозили, охрана их проверяла, и все было прекрасно.

А тут вдруг – на тебе! В этом же дворце намечается высокая встреча. Бывший французский маршал Бернадот, а ныне король Швеции Карл Четырнадцатый Юхан, вознамерился занять французский престол и хотел говорить о том с императором Александром. А резиденцией маршал избрал как раз дворец Арманьяков. Как стало о том известно, караулы усилили: шведский монарх – не чих собачий!

Как-то и я туда попал. И вот проверяю себе посты, гляжу в окошко и глазам не верю. Даже протер их – все, как прежде. Да и не столько я вечером перед тем в себя влил, чтобы мне небывальщина чудилась! Приехала телега с мешками кофе, а на кучерском месте расселся кузен моей зазнобы. Пока мешки внутрь носят, ногу на ногу закинул, ждет. Я сначала было возмутился: а что это здоровый детина мешки таскать не помогает? Не велик барон! А далее присмотрелся, как он сидит да как ногу на ногу этак широко положил, просто обомлел от удивления. Ничего себе, возчик! Да что там: даже на собственные сапоги поглядел. Шпорами звякнул – не чудится. Стало быть, все так и есть, выходит, не ошибся.

Отъехала телега, я бегом на склад, развязываю мешок – кофейные зерна. Нешто напутал? Лезу рукой вглубь, почти до плеча залез. Так и есть: внутри другой мешочек – пять фунтов отличнейшего сухого пороха! Я глянул: за полторы сотни таких мешков на складе будет. Вот оно, значит, какое хранилище любезный хозяин кофейни здесь устроил! Это ж там пороха за сорок пудов накопилось! Если в нужный час поджечь, – такой бабах случится, на месте дворца пруд можно будет сделать. Я тут же Прошку кликнул, и стали мы из кофе порох вынимать да песком те мешки засыпать.

Сам понимаешь, ситуация некрасивая, по моему настоянию этих душегубов во дворец пустили. Так и повелось, как в подвал кофе привозят, так мы его и забираем. В остальное же время я с красавицей моей шуры-муры кручу, улыбаюсь, о здоровье ее братца спрашиваю. А Прошка так и вовсе с хозяином кофейни только что не ночует, учится правильный кофе варить. Словом, полные мир и благоденствие.

Наконец шведский король пожаловал, и наш государь, приняв его, на другой день отправился с ответным визитом. Вот тут-то я и понял: час настал. В урочное время притаились мы с Прошкой на том складе, слышу, опять телега прибыла. Спускается вниз самолично кузен моей прелестницы, в руках свеча. Достает из-за пазухи хорошо промасленный шнур, надрезает один из нижних мешков, склоняется, чтобы шнур туда приспособить. Тут-то мы на него и навалились. Он поначалу дергался, да не тут-то было: я его мешком сверху приголубил, он глаза-то и закатил.

Пара оплеух ему пошли на пользу. Как очухался этот перевертень, стал я допытываться, что да как. Оказалось, брат он той актриске не более, чем я – отец. Он ее полюбовник, а в недавнем прошлом лейтенант гвардейской конной артиллерии Наполеона. Вот и задумал сей разбойник нашего государя, а заодно и бывшего маршала Бернадота, которого предателем числил, с фейерверком к ангелам проводить. Однако мы с Прохором больно шустры оказались.

Тут я впервые пожалел, что едва голову не потерял из-за красивых глаз и нежных губ коварной чаровницы. Одно утешило: заговорщик сей офицером, как и я, оказался. Стали мы с ним на двадцати шагах, выпалили друг в друга… И вот я с тобой разговариваю, а о нем уж и могильные черви, поди, забыли. И я о той маленькой парижанке уже почти забыл… Да вот совсем забыть не выходит.

– А что же кофейня?

– А что кофейня… Созвал я офицеров нашего полка отметить благополучный исход встречи нашего государя с королем Швеции. И мы отметили! Под утро, когда наши разошлись, в «Прокопе» и дверей было не закрыть, ибо, куда подевались двери, никто толком вспомнить не мог. Такие-то вот дела, брат…