3

Козырные легавые были абсолютно правы, предполагая, что малява всё же существует. Они были уверены, что мне каким-то образом удалось не спалить её, но вот как это у меня получилось, для них, думаю, и по сей день остается загадкой. Что ж, голь на выдумки хитра…

Мусоров гораздо больше беспокоило теперь другое: как избежать всеобщего кипеша среди арестантов? В какую камеру пригасить меня на несколько дней, пока не сойдут синяки и ссадины, которые я получил при столкновении с ними, а заодно и понаблюдать, буду ли я пытаться схлестнуться с ворами?

О том, чтобы водворить меня в одну из камер большого или малого спеца – то есть в обычное место пребывания особо опасных преступников, не могло быть и речи. В то время я как раз был положенцем большого спеца и небольшого корпуса-аппендикса в придачу, а это – треть всего Бутырского централа. На малом спецу тогда парились урки. Так что сажать меня в одну из камер этих корпусов мусорам было никак нельзя.

Вариант с карцером тоже был исключен. В шестнадцати камерах этого живого склепа шла своя тюремная жизнь. Почти каждые два-три часа кого-то сажали, кого-то выпускали. Людской круговорот не прекращался круглые сутки, и утаить кого-либо из арестантов от недремлющих зэков было практически невозможно. Так что этому парчаку-режимнику Ибрагимову, который руководил тогда всей этой операцией, – нужно было или заживо замуровать меня в какой-нибудь камере, как некогда мусора замуровали старого уркагана Байко, либо найти в тюрьме хату на отшибе. В любом следственном изоляторе у легавых всегда припасено что-то на такой случай, а уж тем более в Бутырке.

Так что, в конце концов, и для меня хата нашлась. Во внутреннем дворе Бутырки, там, где находится здание санчасти и больничный стационар, стоит одноэтажный корпус, соединяющий малый спец и левое крыло централа. Здесь полоскалась вся хозобслуга Бутырки, тут же располагались кухня, хлебопекарня, склады с продовольствием и прочие службы. Все эти сооружения оказывались сзади того маленького корпуса-аппендикса из одиннадцати камер, куда мусора наконец-то определили меня после нескольких часов привычной мороки на седьмой сборке.

Сборки выполняли те же самые функции, что и боксики, только были гораздо больших размеров. Самой большой в Бутырке считалась именно седьмая сборка, куда одновременно могли поместиться до двухсот человек. Обычно больных и покалеченных сажали на несколько часов именно сюда из-за соседства с тюремной санчастью. Дверь была прорублена непосредственно в стене для того, чтобы заключенных не выводить из камеры в коридор.

С некоторых пор этот корпус пользовался дурной славой, хоть и здесь порой чалились урки. Всему виной была одна падаль по кличке Чёрный. Я слишком хорошо знал деяния этого гада, но никогда не встречался с ним. Это была старая лагерная сука, до поры до времени сухарившаяся среди бродяг, применяя всевозможные хитрости и уловки. Долгое время ему это удавалось, ведь его хозяева помогали ему во всем. Менты старались не светить этого гада по пустякам, берегли, надо думать, для чего-то более важного, более значимого для них, и однажды такой час пробил.

В первой половине девяностых годов в Бутырке собралось очень много именитых урок. Легавым необходимо было знать всё, что творилось в воровской среде. С этой целью они и запустили наседкой по воровским хатам малого спеца эту суку. Впоследствии босякам удалось вывести его на чистую воду, но, к сожалению, слишком поздно.

После ареста Паши Цируля – держателя воровского общака России – и шмона в его загородном доме, менты, не найдя денег, были очень злы и предпринимали все возможные меры для их поисков. Чёрный, судя по всему, был их последней надеждой. Почему последней? Да потому что вскоре после их встречи, Пашу Цируля перевели в гэбэшную тюрьму – Лефортово, где его впоследствии и отравили.

Ранее, ещё сидя вместе с Цирулем в 53-й камере малого спеца Бутырки, Чёрный сдал легавым всё, что только можно. После всех этих тусовок из камеры в камеру и уточнения ворами некоторых нюансов, Чёрному и был подписан смертный притвор.

Теперь легавые должны были попросту выкинуть его, как ненужную больше вещь. Так они поступали всегда. Зачем им нужны лишние хлопоты с этой засвеченной сукой? Ан нет, они для чего-то всё еще берегли его.

Сроку у него было как у дурака махорки, поэтому он и плавал по тюрьме уже больше пяти лет. Но, с точки зрения босоты, самым опасным и настораживающим было то, что эту мразь почти никто не знал в лицо. И как ни страховались бродяги, а это обстоятельство всё же сыграло на руку легавым.

В то время в тюрьме сидел молодой уркаган – Гриша Серебряный. Даже не знаю, по каким соображениям менты закинули его на этот маленький островок из одиннадцати хат, где «чисто случайно» по соседству с ним, в камере через стенку, оказался один «старый каторжанин». Вечерком этот незнакомый арестант передал Грише через кабур раствор черняшки, который якобы приберёг для себя. Они вмазались, а к полуночи Серебряного не стало. Так вот, этим соседом уркагана был ни кто иной, как тот самый козёл – Чёрный. Такая вот печальная история произошла в этом корпусе незадолго до моего появления.