12

После столь драматичных событий, происшедших в жизни большого спеца Бутырки, прошло ровно десять суток. Это время Мишаня провел в карцере тюрьмы. Избитого, покоцанного и измождённого, его наконец-то перевели в приличную камеру. За это время шпана централа уже прослышала про молодого босячка, поэтому и встречали его в камере, как и подобает встречать вора. Ксиву, предусмотрительно данную ему Огоньком «на Петрах», он еще в карцере передал одному бродяге, сидевшему через стенку.

В этой связи хотелось бы сказать вот о чём. С того момента как Мишаня перешагнул порог той гадской хаты на большом спецу и объявил себя вором, он в свои неполные пятнадцать лет стал самым молодым вором в законе в столичных тюрьмах. Хотя «ворами в законе» урок стали называть много позже, после указа 1961 года, когда в воровской среде стали применяться «подходы». Ровно через час, после мусорских экзекуций, когда волоком протащили его почти по всем коридорам Бутырки в карцер, он имел уже такой авторитет, какой к своим пятидесяти годам мог заработать не каждый бывалый уркаган.

Следствие растянулось ровно на год, но Мишаня почти не ощущал времени. Он многое понял и многому научился от старых урок за этот короткий срок. От природы молчун, он мог сутками не говорить, слушая и запоминая всё то, что бывает необходимо в воровской жизни.

В отличие от наших дней, когда люди, которые непонятно за какие заслуги, причисляют себя к ворам в законе, разъезжают на шестисотых «Мерседесах», одеваются «от Валентино», а зайдя в казино, ставят на кон по нескольку тысяч баксов за раз, не имея даже представления о том, что такое «стиры», не говоря уже о воровских играх, таких, например, как «третьями», «терс», «бура» или «очко», одной из главных оценок блатного в те шебутные годы было умение хорошо играть в карты, ибо это был его хлеб. На свободе вор воровал, в лагере – играл.

Среди блатных в камере вместе с Мишаней находился один старый «игровой» по прозвищу Хирург. Это был знаменитый на весь Север картёжник. Он симпатизировал Мишане, а потому и поднатаскал его в этом сложном и крайне опасном занятии. Хирург объяснил азы игры в карты, научил его блефовать и уметь вовремя тормознуться – этим двум основным составляющим хорошей игры. Мишаня был хваток до всякого рода новшеств, но главное, в нём была жилка картёжника, так что к тому времени, когда у него начался суд, он уже играл как следует и понемногу выигрывал.

Тот жирный бобёр, которого он порезал на бану, оклемался только через год, стал инвалидом и теперь, давал против него такие показания, за которые Мишане впору было мазать лоб зеленкой. Объединив два дела – тюремное убийство с применением холодного оружия и причинение тяжких телесных повреждений, тоже при помощи холодного оружия, судья накатил Мишане на полную катушку – «дикашку».

Хоть он и был тогда один на всём белом свете, но, тем не менее, не унывал. Впереди его ждало большое воровское будущее. Тюрьма теперь стала его родным домом, а воры – семьей.

Холодным январским утром 1948 года группу заключенных Бутырского централа вывели из этого серого, во все времена года, сооружения и, погрузив в два чёрных ворона, отвезли на «Красную Пресню» – в московскую пересыльную тюрьму, а уже оттуда через месяц их доставили на вокзал северного направления, чтобы отправить по этапу на край земли. Среди арестантов того этапа был и Мишаня.

До знаменитого порта Ванино они добирались больше трех месяцев. В то послевоенное время проблемы у страны были буквально со всем, в том числе с транспортом и дорогами, топливом и продовольствием. И трудно было тоже почти всем: рабочим и профессорам, военным и врачам, зэкам и ментам. Так что никто из босоты не роптал, молча перенося трудности дорог и пересылок, ибо они давно привыкли к этим перипетиям, тяжелее было остальным. Из почти двухсот человек, следовавших по этапу, большинство составляли мужчины: политические заключенные, осужденные по 58-й статье, бывшие военнопленные гитлеровских концлагерей, бежавшие из плена и таким образом выжившие, полицаи, власовцы, офицеры Советской армии и НКВД, работники правительственных учреждений, «некрасовские» мужики и воры.

Огромная пересылка, в которой разместили этап, была забита под самую завязку. Навигация только-только началась, и первыми должны были открыть ее именно эти люди.

Берег встретил их шквальным ветром со снегом, дующим со стороны Японского моря. Снег не успевал ложиться – ветер сметал его с промороженного старого причала прямо в море. Татарский пролив опасен частыми штормами. Каменистый грунт плохо держит якоря кораблей, и, чтобы не разбиться о скалы близ Александровска, суда подолгу дрейфовали в открытом море. Они спешили укрыться в заливе Де-Кастри, искали убежища в Совгавани и торопились зайти в порт Ванино. Это была обычная весенняя погода на этих широтах. Так что расстояние почти в километр по длинному коридору из конвойных с собаками, от здания пересылки до трюма баржи, бедолаги преодолевали, согнувшись в три погибели, прячась от колючей метели и проклиная всех мусоров, судей и прокуроров, вместе взятых.

Ступив на скользкий трап, двое из арестантов с непривычки тут же очутились за бортом. И хотя через несколько минут менты выудили их баграми, это были уже не жильцы на свете.

К вечеру этап загрузили в трюмы старой и ржавой баржи «Сахалин», которая казалась насквозь пропитавшаяся запахом рыбы, пота и ещё чего-то непонятного, и выдали всем сухой паёк на время пути до лагеря. На следующее утро сухогруз отшвартовался от причала и взял курс на Магадан.

Тот, кто плавал по северным морям, знает, что, независимо от времени года, постоянные шторма и качки выматывают моряков, а тем более пассажиров, не давая им времени ни для отдыха, ни для сна. Только эти люди представляют себе, каково идти в это время по Охотскому морю. Но я ставлю сто к одному, что и они не догадываются, что этот путь могут проделать полураздетые и больные зэки в грязном и вонючем трюме.

Тот самый Магадан, о котором много сказано и спето в народе, через семнадцать суток встречал истинных хозяев этой земли, но они об этом даже не догадывались. Еще почти сутки баржа боролась с волной, рискуя разбиться о прибрежные скалы, пока благоприятная погода не позволила войти в бухту Нагаево, а ещё через несколько часов пришвартоваться в порту.

Больных, измученных и измождённых от долгой дороги и Богом проклятой качки каторжан вывели, пока ещё было светло, из трюмов. Через весь порт и прилегавшие к нему строения их повели по скрипучему, только что выпавшему снегу под усиленным конвоем с бьющимися в злобной истерике псами к веренице полуторок, которые стояли прямо за воротами порта. Загрузив каторжан в машины, их тут же отправили по тракту в поселок Уптар, в малую зону, которая находилась в нескольких десятках километров от Магадана.

Малая зона – это пересылка. Большая зона – лагерь горного управления – бесконечные приземистые бараки, арестантские улицы, тройная ограда из колючей проволоки, караульные вышки, похожие на скворечни. В малой зоне ещё больше колючей проволоки, ещё больше вышек, замков и щеколд – ведь там живут приезжие, транзитные, от которых можно ждать всякой беды. Архитектура малой зоны идеальна. Это один квадратный барак, огромный, где нары настелены в четыре этажа и не менее пятисот мест для вновь прибывающих арестантов. Это значит, что если понадобится, то можно вместить тысячи.

Зимой этапов мало и зона изнутри кажется почти пустой. В не успевшем просохнуть бараке – белый пар, на стенах лёд. При входе – огромная электрическая лампа в тысячу свечей и от неровной подачи энергии она то желтеет, то загорается ослепительным белым светом.

Днём зона спит. По ночам раскрываются двери, под лампой появляются люди со списками в руках и хриплыми, простуженными голосами выкрикивают фамилии осуждённых. Те, кого вызвали, застёгивают бушлаты на все пуговицы, шагают через порог и исчезают навсегда. За порогом ждет конвой, где-то пыхтят моторы грузовиков, заключенных везут на прииски, в совхозы, на дорожные участки… Их прибыло около трёх тысяч человек. При подсчёте надзиратели недосчитались семнадцати арестантов. Между небом и землей, не в море и не на суше, эти люди, отмучившись, лежали теперь на дне зловонного трюма, заботливо накрытые с головой белыми рубашками от кальсон и разным тряпьём, которое оказалось под руками у каторжан.

Почти месяц Мишаня провёл на малой зоне, пока его и ещё нескольких блатных не включили в большой этап на прииск «Заречный». Две тысячи километров тянулась, вилась центральная колымская трасса – шоссе среди сопок и ущелий, столбики, рельсы, мосты… Почти четверо суток мучений и около пятисот километров пути потребовалось преодолеть бедолагам для того, чтобы сквозь таёжную глушь и лощины меж сопками, болотистую местность и покрытую снегом равнинную гладь, прибыть в огромный, по колымским меркам, поселок Дебин, что на левом берегу Колымы.

Приказав выгружаться из машин, конвойные построили их в большую колонну и, даже не дав хорошенько передохнуть, заставили вновь трогаться в путь, но уже своим ходом, вдоль берега, всё дальше и дальше на север.

В тайге всё неожиданно, всё – явление: луна, звёзды, зверь, птица, человек, рыба. Через двенадцать-пятнадцать километров, будто появившись из глубины промерзшей земли, прямо рядом с колонной, вынырнули белые сопки, с синеватым отливом, похожие на сахарные головы. Круглые, безлесные, они были покрыты тонким слоем плотного снега, спрессованного ветрами. Обойдя их слева, каторжане, наконец, увидели очертания большой зоны.

Теперь этап насчитывал не более восьмидесяти человек. Четверть из них (в основном хилые и больные интеллигенты – Иваны Иванычи, как называли их на Колыме) добрались до лагеря лишь на спинах своих собратьев. Потеряв последние силы, они проделали, таким образом, почти треть пути. Но для тех, кто нёс ослабевших людей, а это были крепкие, жилистые мужики и блатные, эта ноша окажется самой легкой из тех, которые им придётся тащить на своих горбах ещё не один десяток лет.

Десятью годами позже описываемых мною событий три тысячи человек были посланы зимой пешком в один из портов, где склады на берегу были уничтожены бурей. Пока этап шёл, из трех тысяч человек в живых осталось триста. Кого-то из начальства осудили, кого-то сняли с работы, но что толку? Людей не вернуть с того света.