В три с половиной года у Зои ветрянка. Болеют еще несколько мальчиков-девочек с детской площадки. Зои перебаливает довольно легко, а поправившись, словно переходит на следующий этап, и взгляд ее по-новому пристален, точно с нее слой за слоем сдирают младенчество.

Она сильна, игрива, прежде времени музыкальна. Тим покупает ей розовое укулеле. Его инструменты очень ценные, и Зои он дозволяет разве что потрогать их, погладить древесную текстуру, блестящие струны – кончиками пальцев, тщательно осмотренных на предмет меда, шоколада, соплей. Все гитары теперь в коттедже, даже «Лакот» из родительской сокровищницы. Их достают поиграть, а так хранят наверху, в запертой кладовке гостевой комнаты.

У Зои толпа кукол, в том числе красавицы, подаренные Убу. Она сурово ими командует, душит поцелуями. Притворяется котенком – это длится много недель. Хочет, чтобы котенком была и Мод. Тим ненавязчиво наблюдает из-за кухонной двери, как Мод стоит на четвереньках – котенком, познавшим свою котячью природу по книжкам. И Мод не умеет выдумывать истории – получается очень натужно. И приходит в замешательство, когда ее просят пожать руку невидимым людям, только что выскочившим из дочериной головы. Вот такой она и была в детстве? Тим вспоминает фотографию, украденную с пробковой доски у ее родителей. Девочка с кирпичной стеной, девочка в белых носочках, непостижимая девочка. Он спрашивает ее (мягко, чтобы не тыкать в больное, как психотерапевт какой), она отвечает, что была ребенок как ребенок.

– Дети же не одинаковые, – говорит он.

– Я понимаю, – отвечает она.

Очередной разговор, который заводит в тупик.

Он видит Мод в складке рта Зои, в кудрях, в форме пальцев ног (у Рэтбоунов они совсем прямые), но очень не сразу различает повадки, ужимки, отчетливо, бесспорно унаследованные от матери. Как-то раз они с Зои дома вдвоем, и днем она стоит на лужайке, глядит невесть на что, и Тиму предстают этот нутряной покой, эта сверхъестественная неподвижность, которую он так часто подмечал у Мод. Отключка – или включенность. Какая-то несообразная примитивность; поза, гримаса – будто с росписи горшка из саркофага вавилонской принцессы. Тим не уверен, что рад узреть такое в лице своей дочери.

Спустя две недели, раздевая Зои в пару́ ежевечерней ванны, на исподе ее предплечья он видит черные отметины, черные кляксы. Просит показать, но она не хочет, прижимает руку к голому боку. Он просит снова, и она приплясывает на ванном коврике, в финальном па предъявляет руку. И тогда он понимает. Отметины, черные фломастерные загогулины и закорючины – копия материной татуировки, Sauve qui peut. Тим оттирает ее, но Зои негодует. Рисунок медленно блекнет. К счастью, Зои его не подновляет.

С Мод – в основном по ночам, иногда в постели – Тим ведет разговоры о втором ребенке.

– Ты была единственным ребенком, – говорит он. – Ты не хочешь, чтоб у Зои были брат или сестра?

– Если спросить ее, она откажется.

– Если спросить ее, она потребует продать дом и накупить шоколада. Продать яхту – наверняка.

Эти беседы ни к чему не ведут. Тим не настаивает; Мод не говорит «нет», ни разу. За годы с рождения Зои они пользовались разной контрацепцией (презервативы; противозачаточные таблетки; ненадолго – диафрагма). Иногда не прикасаются друг к другу неделями. Часто устают. Ее работа, долгие часы в дороге; его воспитательские труды. К десяти вечера они хотят скорее сна, чем друг друга, чем физического труда любви. А потом чары спадают. Он замечает, как она натягивает свитер через голову, как потягивается ее девчачье тело. Или он что-то говорит, и оба смеются, и напряжение, почти незаметное напряжение мгновенно рассеивается. Они занимаются любовью в спальне, пару раз в ванной под душем, но лучше всего внизу, где не надо бояться, что проснется ребенок. Мод не тяжелая, Тим прижимает ее к стене, задрав ее коленки до плеч. Или сажает ее на себя верхом, колготки валяются на полу, юбка задрана до пояса, мускулистые ноги напружинены, со стола не убрана посуда после ужина, тикают кухонные часы, ночь вжимается в незанавешенные окна, тьма плотна, как фетр.

Их друзья (загородные друзья) – Джек и Мэгги, Крис и Белла, Лэлли и Тиш. Друзья, гости к ужину, такие же родители с детьми из детсадовской группы Зои или с детьми постарше, уже учатся в Сент-Уинифред, весьма почтенной местной началке, куда Зои пойдет в сентябре. Есть еще бездетный Арни, Тимов друг по частной начальной школе, управляющий по недвижимости, только что развелся и «развлекается вовсю», хотя обрюзг, рассеян и лет на десять постарел.

Все живут в радиусе двенадцати миль от коттеджа; все, кроме Тиш, у которой мать из Бирмы, – белые, с университетскими дипломами, при деньгах. Только Мод не училась в частной школе (Кингз-Брутон, Итон, женский колледж Челтнем, Роудин, Чартерхаус); только Мод занималась фундаментальной наукой. Сидя за столом друг у друга в гостях, они болтают о детях, браке, загородной жизни. Обсуждают политику (один Арни без угрызений склоняется к правым); об искусстве (Королевская академия, эдинбургский фестиваль «Фриндж», Эйч-би-о). Тиш и Лэлли, провозгласившие себя королевами дорсетских лесбиянок, в курсе всех местных сплетен. Знают, к примеру, что от молодого викария сбежала жена, молодой викарий опозорен, а отставного старого викария – которого, по слухам, сильнее прельщает палеонтология, костяные окаменелости и кремневые наконечники стрел, чем Сорок две статьи Церкви Англии, – призвали назад, дабы приход ненароком не увлекся индуизмом или почитанием дьявола.

– Господи, какой-то Троллоп! – говорит Джек, и все кивают – все, кроме Мод: романов она не открывала со школьных экзаменов и «Джуда Незаметного», имя Троллопа для нее пустой звук. На этих сборищах она не блистает. Она дружелюбна, отвечает, если к ней обращаются, не забывает расспрашивать про чужих детей и припасла небогатый набор замечаний о своем ребенке, но не объявляет внезапно, как Мэгги в один прекрасный день, что влюбилась в нового слесаря; не передразнивает, как Тиш, помпезную околесицу министра, не выступает (Лэлли) в слезах за эвтаназию и не рассказывает (Белла) непристойную байку о том, как год жила в римской семье, уча итальянский.

– Понятно, что она невероятно умная, – говорит Крис, когда они с Тимом на машине возвращаются с тенниса на травяном корте Джека и Мэгги.

– Да, – отвечает Тим, – она умная, – но он боится, что подразумевалось другое, что он не уловил тонких нюансов.

Нравится она только Арни – так он говорит. Назначает себя ее рыцарем, и когда Мэгги – Мод опаздывает с работы, вечеринка началась без нее – роняет, до чего же восхитительна Мод с этим ее наивом, Арни отрывает взгляд от блюда (он резидентное чудо-юдо, окопался за столом среди пятен подливы, расплесканного вина) и ворчит: «Заткнись, Мэгги», – после чего всех приходится слегка мирить.

Тим надеется, кто-нибудь из женщин близко подружится с Мод. Он считает, Мод это пошло бы на пользу. С кем она вообще дружит? С профессором Кимбер? С коллегами? С мотыльками? Пожалуй, у Тиш неплохой шанс, у Беллы – с натяжкой. Когда приглашают, он уговаривает Мод пойти. Вечерний девичник в Бате, день в спа местной гостиницы, открытие нового книжного клуба. В конце концов она поддается. Идет на вечер к Крису и Белле, состав сугубо женский. Надевает платье шоколадного шелка, жакет посветлее, на спине прожженная дырочка. Возвращается в четверть двенадцатого. Тим валяется на диване, досматривает «Клан Сопрано». Мод досматривает вместе с ним, а затем он выключает телевизор и спрашивает, хорошо ли она повеселилась. Она отвечает, что хорошо.

– И как ты веселилась?

– Посмотрели кино. Потом поужинали.

– И впрямь весело. О чем говорили за ужином?

– О кино.

– Больше ни о чем?

– Еще о чем-то.

– Ну Мод. О чем?

– Они рассказывали свои сны.

– А ты им свои рассказала?

– Что?

– Свои сны. У тебя бывают сны, я же знаю – ты во сне разговариваешь. И довольно часто.

Она качает головой:

– Они попросили объяснить, что такое фермент.

– Фермент?

– Да.

– Погоди, я не понял. Они рассказывают свои сны, а тебя спрашивают, что такое фермент?

– Да.

– Объяснила им?

– Да.

– И они поняли?

– Не знаю. – Она сидит, жакет лежит у нее на коленях. – По-моему, нет.