Перелом

Темная ливийская ночь. Небо глубокого синего цвета, подсвеченное миллиардами звезд. С крыши водосборника, который представляет собой точку в огромном пространстве окружающей его пустыни, днем ошеломительный вид. Но сейчас можно разглядеть только редкие удаленные разбросанные пунктиры огней. Вокруг музыка природы: симфония неумолкающих цикад, одиночное попискивание диких кроликов, фырканье ежей и далекий лай собак.

– Так близко до звезд! – Марыся вытягивает руку, как бы пытаясь до них дотронуться.

– Загадай желание – исполнится.

Рашид ложится рядом на матрас и закрывает глаза.

«Какие же у него длинные ресницы!» – думает девушка, забывая о звездах, не в состоянии оторвать взгляда от друга.

– Нужно смотреть в небо, чтобы осуществилось.

Рашид, чувствуя взгляд, переворачивается на бок, подпирает голову ладонью и пристально смотрит в глаза девушке. Она любовь его жизни. После проведенного вместе времени Рашид в это свято верит.

– Уже ничего больше не хочу, – признается Марыся, а от волнения у нее сдавливает горло. – Чего хочу – рядом со мной.

Она касается его волос, которые уже успели отрасти и вьются, ниспадая спиральками и до половины закрывая его красивый лоб.

– Тот, кто находится на расстоянии вытянутой руки, – шепчет она и наклоняется, чтобы осторожно поцеловать чувственные губы мужчины. Он, однако, не отвечает на поцелуй, но очень внимательно смотрит перед собой.

– Рашид? Может, я ошиблась в том, что… – женщина стыдится своего нахальства и не хочет произносить главного. – Какая же я глупая!

– Знаешь, что нет, но…

Он повышает голос, приближается к ней и обнимает сильной жилистой рукой. Они лежат на боку лицом к лицу, их дыхание сливается, губы так близки, страстно раскрыты и готовы к поцелуям. Но мужчина – правоверный мусульманин – не хочет переходить барьер пристойности.

– У тебя есть муж, – выдавливает наконец он и отодвигается от Марыси, опрокидываясь на спину. – Я не хочу быть с тобой только в этот единственный раз – я хотел бы остаться с тобой до конца жизни. Но это невозможно.

– А ты не слышал, что можно развестись? – женщина осторожно кладет руку на его нервно подрагивающую щеку. – Муж написал записку перед моим отъездом, давая мне полное право выбора и возвращая свободу.

Произнося эти слова, она приближается и касается грудью торса мужчины.

– Так вы не были любящими супругами? Не расставались на две недели отпуска в слезах и поцелуях?

Только сейчас он осознает то, что Марыся уже некоторое время старается до него донести.

– Ну, конечно, нет! Наш брак накрылся медным тазом!

После этих слов Рашид срывается и, накрывает своим телом хрупкую женщину.

– Такова правда. Иначе меня бы тут с тобой не было, – признается Марыся шепотом.

Она не в состоянии дышать не столько от тяжести худощавого мужчины, сколько от возбуждения.

Страсть, упоение и желание охватывают молодую пару. Они впиваются друг в друга пальцами, царапают ногтями, губы пьют большими глотками любовь с жаждущих уст друг друга. Весь мир вокруг них перестает существовать. Ничто не имеет значения, только черное небо над их сплетенными телами охлаждает их холодным дождем мигающих звезд. Они касаются друг друга, исследуют друг друга… Хотят быть как можно ближе… Пребывают внутри друг друга, сплетаясь ногами, руками, и крепко обнимаются. Их тела идеально подходят, как две половинки одного плода и словно две души-близнецы с теми же желаниями и предпочтениями. Ничто их не удивляет, ничто не вызывает неловкости, они жаждали этого всегда.

Бледный рассвет застает их обнявшимися и погруженными в собственный маленький мир – небольшой, хрупкий, тесный. Розовая мгла быстро улетучивается, разогнанная теплым ветром пустыни, несущим мелкий невидимый песок. Он присыпает их тела тонким слоем пыли, укрывая наготу от приближающегося ясного дня.

Марыся закрывает глаза, свет мешает ей: она не может понять того, что ее окружает. Где она? Что тут делает? Ее разгоряченное страстью сердце почти остановилось.

До ее ушей доносятся крики и плач фермеров, стоящих вокруг, которые, как беззащитные овцы, подчиняются орущим наемникам правительства. Рашид… ее Рашид единственный сопротивляется, падает на землю, брыкает ногами и не дает себя связать. Солдаты теряют терпение, и один из них стреляет прямо в лицо молодому красивому мужчине. Единственная пистолетная пуля, выпущенная с расстояния десяти сантиметров, делает из этого красивого лица кровавое месиво. Марыся замирает, прикладывает только руку к губам, но не издает ни звука. Но перепуганные селянки визжат и в панике разбегаются во все стороны. Две короткие очереди из автомата останавливают их. Женщины падают. Одни – на асфальтированную пустую дорогу, другие – на оранжевую землю обочины, извиваясь в смертельных судорогах. В живых только две женщины с двумя маленькими девочками. Они замерли как вкопанные у живой изгороди из опунций. Через минуту они приседают на корточки, пряча в объятиях тихо плачущих девочек с косичками, перевязанными разноцветными ленточками, и опускают взгляд, не желая больше видеть разворачивающейся бойни. Наемники приказывают мужчинам повернуться к ним спинами и встать на колени. У Марыси от ужаса расширяются глаза.

«Почему это снова ко мне возвращается?! – кричит она в душе. – Я уже там была! Я уже это пережила!»

«Wallahi, не хочу снова, я не хочу», – повторяет она, как маленькая девочка.

Вдруг все палачи падают один за другим, застреленные невидимым карателем. Марыся едва плетется, передвигая ноги так, будто каждая весит тонну. Она хочет проститься с Рашидом, который стал сегодня очередной ненужной жертвой режима Каддафи. Девушка садится на грязную грунтовую площадку перед юношей. Находясь так близко, она боится смотреть на то, что когда-то было красивым улыбающимся лицом. Она осторожно берет его за уже холодную руку, в голове у нее пустота. «Боже мой, еще не так давно этот человек был страстным, чудесным любовником, веселым, беззаботным шутником! У него были планы на будущее и пылкие чувства, а сейчас что от него осталось? Уже ничего. Бренное тело, безжизненная оболочка», – Марыся переводит взгляд и смотрит на изувеченное лицо, и слезы сами льются у нее из глаз. Всхлипывая, она сгибается пополам и касается лбом плеча бывшего друга. «Хорошо, что, по крайней мере, он знал: после него что-то останется, ведь я ношу его ребенка, – думает она, но ее это не утешает. – Что я теперь буду делать? Как я из этого выберусь? Что будет с маленьким существом, которое у меня под сердцем? Сколько людей еще обижу своим необдуманным и позорным поступком? Какая же я незрелая, непорядочная, сопливая, распущенная девчонка!»

– Рашид, Рашид, как ты мог со мной так поступить?! – кричит она во весь голос. – Как мог уйти? Рашид, Рашид, Рашид…

Марыся выпрямляется, как струна, и прикладывает вспотевшую ладонь к губам. Девушка широко открывает красивые миндалевидные, заплаканные сейчас глаза и смотрит в темноту комнаты. Она осознает, что слышит шум кондиционера, чувствует веющий от него холод. «Неужели я это запретное грешное имя произнесла вслух? Может, я кричала?» – испугавшись, спрашивает она себя. Мокрые от ночного кошмара волосы приклеились к разгоряченному лицу. Первые сильные схватки пронизывают ее от позвоночника к низу живота. Беременная женщина выпрямляется и обнимает большой живот двумя руками.

– Что происходит? – Хамид тут же включает свет и наклоняется над разгоряченной, объятой болью женой.

– Началось, – шепчет Марыся.

– Как это? Ведь только седьмой месяц! – удивляется муж, хмурясь.

– Почти восемь, – исправляет роженица. – Но если ребенок хочет выйти, я его не удержу.

– Иди ко мне, любимая.

Мужчина распахивает объятия, а Марыся валится в них, не дыша, прижимаясь, как бедный испуганный котенок.

– Все будет хорошо. Ничего не бойся, я с тобой.

Марыся в восхищении смотрит на свою маленькую доченьку. Это необыкновенное, самое прекраснейшее чудо, в которое даже невозможно поверить! Еще пару часов тому назад ребенок был у нее в животе, а сейчас, прижмурив глазки, наблюдает за окружающим миром.

– Но она такая маленькая!

Хамид наклоняется над кроваткой.

– Если бы еще немного подождала, то, может, была бы больше. Она здорова? Я иду за педиатром. Почему здесь вообще нет врачей?!

Муж беспокоится и уже собирается нестись в дежурку.

– Если бы она родилась в приличной больнице, которых по всей Саудовской Аравии полно, а в Эр-Рияде еще больше, а не в небольшой частной клинике, где роды принимает какая-то там индуска-гинеколог, то мы были бы уверены во всем. И уход был бы на более высоком уровне.

Критикуя, Хамид кривит губы.

– Я тебя не понимаю! Подружиться с доктором и рисковать…

– Папочка, не паникуй, – охваченная нежностью, Марыся не может точно сказать, все ли в порядке с ребенком.

Муж не сдается.

– Доктор Сингх принимала роды, но, как только маленькая появилась на свет, отдала ее в руки специалистов-педиатров. Посмотри в карточку: десять пунктов, все на своих местах.

– Да ты посмотри, только пятьдесят два сантиметра и три с половиной килограмма! Ты знаешь, сколько ей не хватает до нормального, доношенного ребенка?! – Мужчина практически рвет волосы на голове.

– Хочешь испортить мне радость самой чудесной минуты в моей жизни?! – Марыся осторожно садится и, нервничая, повышает голос. – Мог бы свои ничем не обоснованные опасения оставить при себе?!

– Но почему она не плачет?

Хамид, сбитый с толку и раскаявшийся, тяжело устраивается в большом кресле, стилизованном под времена Людовиков.

– А-а-а-а!!! – Марыся взбесилась не на шутку. – Хочешь, чтобы плакала, так она сейчас начнет, да еще вместе со мной!

В возмущении она падает на подушки, подвигает поближе к своей кровати колыбель новорожденной и протягивает ребенку палец, который тот сразу же цапает.

– Ну у нее и хватка!

Она улыбается с умилением, а немного успокоенный Хамид подвигается к своим любимым девочкам, кладет подбородок на изголовье и впитывает каждое движение, каждый взгляд маленькой дочки.

– Ну, свояк отмочил! – взрывает Дарья тишину и спокойствие.

Она врывается в помещение, словно буря, и в первую очередь раскрывает рот, глядя на интерьер больничных апартаментов.

– Я от тебя хренею! Для чего это все?!

Она носится по палате.

– Три комнаты, две ванные, кухня?! – выкрикивает она, поднимая брови. – Ну, у тебя, сестра, и ложе, я не могу!

Она плюхается в ногах Марыси и подпрыгивает на попе, как ребенок.

– Больничную кровать закрепили в прочном деревянном корпусе – так можно болеть! И деревянные шкафы! Ого! Вы видели этот телевизор? LCD и большой, как корова! Какая же у него диагональ?

– Пятьдесят пять. – Хамид жестко смотрит на девушку.

«Зачем она пришла? Посмотреть на больничные апартаменты?» – скептически думает он, но не произносит вслух, это ведь единственная любимая сестра жены.

– Дарья, ты что-то потеряла? – стараясь сохранить серьезность, говорит Марыся по-польски.

– Можно смотреть фильмы на проигрывателе blu-ray. У тебя же есть диски. Если останешься дольше, я принесу. В принципе можно бы здесь провести каникулы. Знаешь, Марыся, что у тебя к тому же еще есть гостиная? Там, как в богатом доме, кожаные диваны, кресла, скамьи. Отдельно – столовая со столом, может, на десять персон. Свободно можно принимать гостей и устраивать вечеринки!

– Представь себе, я в этой клинике с другой целью, – шипит Марыся сквозь зубы.

– А-а-а, у тебя уже есть ребенок? – девушка наконец подходит к колыбели новорожденной.

– Я таких маленьких детей боюсь, – немного успокоившись, признается она. – Откуда они пришли, откуда взялись, какие у них воспоминания…

– Не становись за головой ребенка, а то он будет косить!

Молодые родители подскакивают, слыша повелительные интонации голоса.

– Доченька любимая, какая же ты измученная!

Дорота, которая, наверное, пришла с Лукашем, принесла большого розового медвежонка, сидящего на парукилограммовом свертке с шоколадками. Она подбегает, но не для того чтобы поцеловать Марысю. Подарок она сует в руки зятя, а сама сразу зависает над ребенком.

– Какая же она красивая, какая чудесная, какой у нее умный взгляд, а ей всего лишь пару часов. А какая сильная!

Ребенок, наделенный врожденным хватательным инстинктом, тотчас же сжимает тонкий палец бабушки.

– Что-то необыкновенное!

Хамид уступает восхищенной теще место в кресле и, наблюдая ее восторженное поведение, довольно улыбается. Конечно же, его доченька самая красивая на свете, только ничуть не похожа на папу. «Ничего, – думает он. – Лишь бы была здорова. На Марысю она тоже не похожа. Я даю – моя жена принимает…»

«А может, ее подменили?» – паникует он, а сердце у него выпрыгивает из груди.

«Нужно будет сделать тест на ДНК. Да, разумеется!» – решает он.

– Ты посмотри, маленькая Надя просто вылитая моя мама, – развеивает Марыся сомнения мужа.

– Знаешь, я тоже родилась такой же рыжеватой блондинкой, – смеется Дорота сквозь слезы. – Я не могу, я – бабушка!

Она выбегает из комнаты, заливаясь слезами счастья.

– Но разрез глаз от отца, миндалевидный, восточный. Это – в вас.

Лукаш чувствует себя глупо, поэтому решает порадовать молодых родителей.

– Только они голубые, ха! – Дарья безжалостна.

– Какой же красавицей она вырастет! Ох! – новоявленная бабушка мгновенно привела себя в порядок и с красным носом подходит к семье. – Копна рыжих вьющихся волос, голубые глаза, как бриллианты в черной оправе, и все это – к смуглой коже.

– Очень смуглой, – подключается Хамид, подставляя светлую ладонь к смуглой ручке новорожденной. – Даже Мириам светлее, не говоря уже о тебе.

– Это в семью отца Марыси, Ахмеда, – быстро поясняет Дорота, а ее взгляд становится очень серьезным и сосредоточенным. – Ее тетки, Малика и Хадиджа, были очень смуглыми.

– Я вижу, что и носик их достался, – смеется она. – Ребенок – это такая смесь! Черты лица оформятся только через пару лет. Я думала, что в нашем Адаше от меня только амулет, а сейчас сын все больше становится похожим на меня.

Лукаш обнимает Дороту.

– Однако. На пластику этого горбатого носяры уже сейчас нужно собирать, – Марыся осторожно проводит по маленькому личику доченьки, а та забавно морщится и фыркает, как котенок.

– Дорота, ты не считаешь, что Надя слишком маленькая? Прошу, скажи мне, – пробует избавиться от своих опасений Хамид, – почему она родилась преждевременно?

– Ей надо было торопиться выйти в этот мир.

Медово-сладко улыбается бабушка.

В эту минуту как из-под земли вырастает знакомый доктор, принимавший роды, – госпожа Сингх.

– Здравствуйте. Прошу ни о чем не беспокоиться. Дети подчас рождаются даже на шестом месяце, и тогда это уже проблема, так как не все органы работают правильно и новорожденные должны какое-то время находиться в инкубаторе. Но уже в семь или восемь месяцев все как должно быть. Ребенок остается в животе матери до девятого месяца только для того, чтобы окрепнуть, вырасти и… замучить женщину окончательно, – шутит она. – Ваша малышка по росту и весу в норме. Только нам, взрослым, кажется, что новорожденная чересчур мала. Какой же большой она должна вырасти у этой бедной мамы? И какие бы у нас были проблемы с появлением на свет, правда? – обращается она к Марысе. – Как мы себя чувствуем, все в порядке? Что-нибудь болит?

– Немного, внизу… – покраснев, женщина опускает взгляд: она не хочет прямо говорить о промежности.

– О любом дискомфорте прошу сразу информировать. Сейчас пришлю сестру с лекарством. Мы не должны терпеть. Боль – это зло, я уже в этом убедилась.

– Да, спасибо.

– Эта деваха не знаю кому и что хочет доказать! – не выдерживает Дорота, а доктор выходит улыбаясь.

– Мама, не говори таких вещей, по крайней мере, не перемывай мне кости при чужих.

Мать и взрослая дочь начинают говорить по-польски. Дарья включает компьютер в углу гостиной. Мужчины садятся у маленького кофейного столика, не желая мешать женщинам.

– Кто хочет кофе, чаю или чего-нибудь холодного? – спрашивает Хамид, взмахом руки указывая на медсестру-филиппинку, которая застыла у двери и ждет приказаний.

– Я – шампанское. В конце концов, я тетка! – первой подает голос Дарья.

– Хорошо, возьмем для всех саудовское шампанское. Я – кофе, кто-нибудь еще? Наверное, не сплю уже вторые сутки, – вздыхает мужчина, проводя рукой по спутанным волосам.

Действительно, он выглядит неважно: черные круги под глазами, щетина на бледных запавших щеках.

– Чувствую себя, будто сам родил, – смеется он тихо.

– Тяжело ей было? – спрашивает Лукаш, гладя себя по лысине.

– Друг, двадцать семь часов! Мучение!

– А я разве не говорила тебе? Чтобы нормально родить, по-человечески, нужно пойти в родильное отделение или взять обезболивающую мазь, или позволила бы сделать себе кесарево сечение.

Дорота после начального восхищения бутузом сосредотачивается на изнуренной дочери.

– Мама…

– Не знаю, кто тебе нарассказывал глупостей, что роды – это что-то прекрасное и лучше всего рожать естественным путем, – не дает себя прервать она. – Идиотизм! Какой современный и хороший гинеколог все еще будет рассказывать небылицы на тему вреда медикаментов?! Доктора часто уговаривают женщин, чтобы те испытывали природную боль при родах. Но эти чудные советчики преимущественно мужчины, которые о чувствах женщины, дающей жизнь ребенку, не имеют ни малейшего понятия. Но ты ведь была под опекой прекрасного доктора Сингх? Это она тебя убедила? Не могу в это поверить!

Дорота пыхтит после произнесенной тирады.

– Это было решение мое и Хамида, – говорит Марыся по-английски и настолько громко, что муж обращает внимание на ее слова. – У тебя, мама, трое детей, и ты твердишь, что роды – это пакость и ужас?! Ну, знаешь! Не ожидала от тебя!

– Да, роды и смерть Господу Богу не удались. И никто не изменит моего мнения.

Над этими словами Хамид задумывается и согласно кивает головой.

– Все, что связано с огромной, невообразимой болью, не вызывает у меня радости. Как первый шаг человека в жизнь, так и последний – ужасны. Смотри, какая Надя замордованная! Только спит! Была ли ты счастлива, чувствуя спазмы, разрывающие тебе живот и поясницу? Пожалуй, нет, потому что все же вышла из той ванны с гидромассажем, перестала кататься на надутых мячах и вдыхать благовония, слушать расслабляющую музыку и попросила обезболивающее. Могла бы себя освободить от двух часов мучений и сделать это сразу.

– Хорошеньких двух часов! – не выдерживает Хамид. – Пожалуй, все двенадцать, если не больше.

Марыся, нервничая, ломает пальцы.

– К сожалению, я была вынуждена принять такое решение, потому что, черт возьми, не могла ее вытолкать, а воды были уже зеленые…

– Что?!

Мать и сестра на пару таращат глаза.

– Направили меня кесарить, но дали двойную дозу провокации. Это был последний шанс.

– Зеленые воды?! – верещит Дорота буквально как сумасшедшая. – Дарья, прогугли это быстро, я тебя прошу! Черт возьми, ведь ребенок должен плакать и есть, есть и писать, плакать и делать кучки, и еще раз есть, и так по кругу. А она чрезвычайно спокойна!

Хамид подхватывается. Лукаш топчется на месте, не понимая, что предпринять. А сумасшедшая бабка начинает разворачивать пеленки новорожденной. Только и ждущая сигнала медсестра подскакивает и двумя ловкими движениями убирает новорожденную. Разбуженная Надя начинает попискивать, с каждым разом все громче и громче, пока не заходится в судорожных всхлипываниях. У всех через минуту в ушах лопаются барабанные перепонки.

– Зеленые околоплодные воды могут говорить о кислородном голодании ребенка или о том, что он сделал первую кучку, так называемую смолку, – перекрикивает Дарья, читая информацию из Интернета.

– Так, собственно, мне и говорили. Попросту обделалась от усилий и от страха. К сожалению, мне в какой-то кретинской панике не дали права голоса.

Марыся почти плачет. Она ведь сама очень обеспокоена цветом вод и здоровьем ребенка.

– В конце концов, кто бы меня слушал! – наконец вскрикивает она жалобно.

– Ты уже кормила маленькую?

Дорота ни на что не обращает внимания. От возбуждения ее зрачки расширились настолько, что почти закрывают голубую радужку.

– Мама, ты что-то принимала? – Марыся внимательно к ней присматривается.

Медсестра берет новорожденную. Одной рукой – под голову, другой – под попу и подносит крошку к полусидящей Марысе. Молодая мама не знает, как должна принять дитя. Но в конечном итоге Надя оказывается у нее на руке, и головка ее опасно запрокидывается.

– Оставьте в покое мою несчастную внучку! – подскакивает Дорота, как тигрица, бедром отстраняет филиппинку и быстро хватает малютку. – Вы что, хотите ей шею скрутить?!

Она выкрикивает дрожащим голосом и выглядит так, будто сейчас выскочит из кожи. Быстро берет цветную квадратную тетровую пеленку, складывает ее пополам, заворачивает новорожденную в тугой сверточек.

– Сейчас можешь ее даже подбросить, – говорит она, тяжело дыша. – Накорми же ее в конце концов!

Хамид с Лукашем понимающе смотрят друг на друга и выходят в красивую гостиную.

– Ну и что? Прилагается такая комната.

Хамид едва улыбается, радуясь, что поляк оказался тактичным и покинул помещение, когда жена обнажила грудь. Лукаш все понимает и вполне в состоянии принять, ведь в конце концов он не отец Марыси, а отчим. Пожалуй, даже в европейских реалиях это было бы неловко. А тут, в Саудовской Аравии, совершенно невозможно, чтобы мужчина не из семьи смотрел на наготу арабки. «Ух, – тяжело вздыхает Хамид, потирая лоб. – Быть отцом, наверное, нелегко. Это какое-то сумасшествие, которое охватило всех. Это невозможно выдержать».

– Дорота в последнее время очень нервная, – словно читая мысли саудовца, Лукаш оправдывает жену и старается все объяснить.

– Она всегда была очень чувствительная и ранимая: женщина пережила ужасные испытания… – грустно говорит он. – Но после возвращения из Ливии, после месяцев арабской революции, в самой гуще борьбы, стало еще хуже. Тяжело на это смотреть. Я иногда не знаю, что делать, – жалуется он.

– Я знаю: она имела несчастье быть в неудачном браке. У нее отобрали детей, за которых позже пришлось бороться. Понимаю также, что поэтому она так ненавидит арабов. Она нарвалась на бракованный экземпляр, – упрощает дело Хамид.

– Но ведь злые люди встречаются везде, во всем мире! Я читал о том, что в Швейцарии один отец два года держал в подвале несовершеннолетнюю дочь и приставал к ней. Множество поляков или русских пьют и бьют свои семьи, не говоря уже о изнасилованиях детей. В Чехии один парень вначале позабавился со своей шестилетней дочкой, а когда дело предали огласке, утопил ее в озере. Чудовищно замучил жену, а потом повесился сам, – рассказывает он прочитанную и потрясшую его историю.

– Таких примеров множество, – соглашается Лукаш. – Когда случается трагедия, у человека есть шанс из этого как-то выбраться. Но Дорота пережила ад многократно, сотни несчастий ее постигли. Это тяжесть, которую невозможно поднять в одиночку! Когда мы встретились в пустыне, она, собственно, бежала из своей ссылки в Сахару, где ее удерживали в бедуинском селении два года и использовали как рабыню. А под конец хотели выдать замуж за умственно отсталого пастуха.

– Я не знал, – саудовец внимательно смотрит в голубые глаза собеседника. – Мириам не много рассказывает о своих испытаниях и о семье. А если она не хочет, то я и не настаиваю. Это все из-за ее отца?

– К сожалению, да. Это он забрал у матери дочерей. Потом, стараясь избавиться от нее, вывез к своей далекой родне в пустыню. Он был араб… – слишком поздно сообразил Лукаш, прикусывая язык.

– Я уже тебе говорил, что это не зависит от нации или страны. Во всем мире есть мерзавцы, убийцы и подлецы! – быстро парирует Хамид, не обращая внимания на расистскую реплику собеседника.

– Да, я согласен с тобой! – поляк взвинчен, оттого что вспомнил обиды, которые испытала его любимая жена. – Но за мужчиной-арабом, пусть он и прохвост, стоит шариат, который дает парню полную власть над женщиной и семьей и делает его безнаказанным. Sorry, что это тебе говорю.

– Что ж, наверное, ты прав.

Саудовец не чувствует себя обиженным, потому что читает газеты, смотрит телевизор, следит за сообщениями в Интернете и знает, где живет и что вокруг него творится. Но сейчас он очень измучен и не хочет слышать о щекотливых делах, трагедиях и несправедливости, пусть даже они касаются его семьи.

– Позволишь, я приму душ?

– Окей, когда принесут напитки, как-то их разолью. Отдохни. Извини, что именно сегодня затронул такую трудную и деликатную тему, – кается Лукаш, глядя на посеревшее лицо зятя. – У меня не хватило такта…

Из соседней комнаты до ушей мужчин доносятся очередные крики. На этот раз как Дороты, так и Марыси с филиппинкой под аккомпанемент плача новорожденной.

– Что же это за дебильная обезьяна! – орет Дорота во все горло, когда видит, как якобы высоко квалифицированная няня, горстью обхватывая маленькую головку новорожденной крохи, с силой разворачивает ее к груди молодой матери. Потом пихает и прижимает ее к соску.

– Проваливай отсюда, на дерево, хватит! – новоиспеченная бабушка не владеет собой и кончиками пальцев бъет медсестру по руке.

– Мама!

Марыся всхлипывает, даже уравновешенная свиду Дарья подскакивает к кровати.

– Вы что, все с ума сошли? – девушка старается прекратить хаос. – Ты, филиппинка, imszi barra. Мама, иди что-нибудь прими и расслабься наконец. А мы здесь спокойно подчинимся закону природы.

Дарья впервые с начала визита вмешивается в дела, связанные с новорожденной.

– В конце концов, все мы млекопитающие, а маленькая должна просто схватить.

Надя, слыша спокойный голос, утихает и открывает заплаканные глаза.

– Мадам, господин меня нанял. У меня подписан контракт на три года! – филиппинка не признает себя побежденной, так как у нее из-под носа уплывают огромные деньги.

– Ты у нас уже не работаешь, – говорит Марыся театральным шепотом.

– Но…

– Imszi barra! – говорит Марыся по-арабски, как и ее сестра, и улыбается себе под нос.

– Что происходит?

Хамид заглядывает через приоткрытую дверь.

– Sir, мадам приказывает мне отойти, а я ведь ответственна за ребенка…

– Я говорю ей не отойти, а убираться, причем с подскоком! – у Марыси от истерики дрожит голос.

– Окей.

Арабский мужчина боится криков жены. Мгновенно он хватает медсестру за больничную белую одежду и тянет в соседнюю комнату.

– Вернешься в больницу короля Фейсала, – сообщает он ей тоном, не допускающим возражений.

– Но, господин, сейчас меня туда уже не примут!

Маленькая женщина сгибается пополам и начинает беззвучно плакать.

– Если я ушла, то уже конец. Должна буду вернуться на Филиппины. Господин! – причитает она.

– Если не туда, то я найду тебе работу где-нибудь еще. Если моя жена сказала, так и будет. Нужно было больше стараться.

Он выпихивает девушку через запасной выход, а та, закрывая дверь, оборачивается и несколько раз плюет на ручку и бормочет какие-то слова. На ее лице – бешенство.

– Будьте прокляты, паршивые саудовцы и ваши семьи тоже! – шепчет она, срывая чепец с головы, и убегает.

Сестры одни. Марыся очень неумело, но чрезвычайно осторожно пододвигает личико маленькой дочери к набухшей уже груди. Надя перестает плакать и крутит головкой во все стороны, открывая маленький ротик, стараясь захватить сосок. Наконец ей это удается.

– Браво, племянница! – Дарья просто подскакивает и хлопает в ладоши.

– Ой, ах! Wallahi…

Марыся едва дышит.

– Что такое?! – сестра беспокоится, но не знает, чем может помочь. – Что происходит?

– Ну, это же присоска! – молодая мама улыбается сквозь слезы. – Я читала, что… ох!

Она хватается рукой за нижнюю часть живота.

– Что, расскажи же, что происходит?

– Матка сокращается. Я не думала, что это будет так хреново.

Марыся улыбается, довольная, что помнит грязное словечко по-польски.

– Сестра, не ругайся при ребенке.

Успокоившись, Дарья присаживается на табурет, упирая подбородок на сплетенные пальцы рук, и смотрит умиленным взглядом на новорожденную.

– Это чертовское чудо… извини. Прекрасное чудо, невообразимое.

Она дотрагивается двумя пальцами до рыженького пушка на голове девочки.

– Тебе уже лучше? – спрашивает она сестру.

– А тебе?

– А что такое?

– Не прикидывайся, малая, я все вижу. С момента появления ты ведешь себя паршиво. В чем дело? Ревнуешь?

Марыся понимает сестру, потому что в ее жилах течет та же кровь. Обе настроены на одну волну.

Однако выглядят совершенно по-разному. Одна белая, как молоко, блондинка, типичная славянка, а другая смуглая, волосы у нее темнее. Она больше арабка, чем полька.

– Почему ты ревнуешь? – настаивает Марыся: ей жаль сестру.

– В общем, нет.

Дарья выпрямляется и сжимается, как маленькая обиженная девочка.

– Врать, так это мы, а не про нас, – смеется Марыся, хватая рукав рубашки и притягивая обиженную девушку к себе. – Садись здесь, возле меня. В чем дело? В том, что мама помешалась на внучке, что она слишком ее любит? Опасаешься, что тебя отодвинет на второй план, что сейчас хочет находиться только со мной и малышкой? Говори уже, не держи это в себе!

– Ну, да.

Дарья наклоняется и осторожно кладет голову на ноги сестры.

– Не будь дурочкой, сердце матери – это бездонный колодец. В нем хватит чувств для всех детей. Даже когда появятся новые дети, старшие никак не пострадают.

Марыся свободной рукой гладит сестру по тонким ровным волосам.

– Я из-за глупой ревности испортила себе часть жизни…

Уже более умело она прикладывает ребенка ко второй груди и смотрит невидящим взглядом в пространство.

– Если бы только захотела, уже подростком бы воссоединилась с семьей и жила в спокойной, нормальной стране, где нет мятежников, террористов и где мужчины не дискриминируют женщин по извечному закону. Не участвовала бы в войнах, насилии и других ужасах, которые, к сожалению, пришлось пережить.

– Как это?

Дарья вытаращила глаза, совершенно не понимая, о чем говорит сестра.

– Просто так получилось, что ты не пришла на свидание, на котором мама могла нас забрать.

– Все говорили, что она умерла, – шепчет Марыся, словно уходя душой и сердцем в те времена. – Я не знала, что именно будет на празднике Святого Николая и что там организовали, чтобы передать нас матери. Когда она появилась, будто с луны свалилась, это выглядело так, словно интересовала ее только ты, а меня она послала в жопу! – вырывается у женщины, и она тут же прикрывает рот рукой. – Так, во всяком случае, я тогда думала. До конца жизни не забуду событий того страшного дня, когда с тетей Самирой произошел несчастный случай, после которого она впала в кому. А ты, моя маленькая сестричка, исчезла. Тетка Малика хотела мне что-то рассказать уже перед своей смертью, но не смогла. Все это время она скрывала правду. И утащила ее с собой в могилу.

Выдавая секреты, которые хранила столько лет на дне души, Марыся даже вспотела. Больничная рубашка приклеилась к спине.

– Я была страшно зла на маму! И безумно ревновала ее к тебе, потому что (в соответствии с тем, как я тогда думала и какие делала выводы) она хотела взять только тебя, выбрала тебя, любила тебя, а меня оставила, бросила… Сейчас я знаю, что все было иначе! Сколько же она должна была вытерпеть, сколько времени и денег стоило ей снова отыскать меня в Триполи! Боже мой! А тогда я, глупая коза, была, пожалуй, примерно в твоем возрасте и не захотела поехать с ней. Собственными руками уготовила себе тяжелую судьбу.

– Марыся, моя любимая!

Дарья вытирает внешней стороной ладони ручеек тихо стекающих слез из уголка глаза сестры. Сестры тяжело вздыхают, подавленные серьезностью признаний. Сытая Надя спит на руках Марыси и тихонько посапывает.

– Знаешь, как только ты появилась, я как с ума сошла. Вообще-то я не ревновала к тебе, потому что безумно тебя люблю. Но со времени вашего отъезда в Ливию мама сильно изменилась, отдалилась… – неуверенно говорит Дарья. – Ты сама в конце концов видишь, что творится. Мне она ничего не говорит, а ведь я уже не ребенок. У вас свои тайны, свои дела, а я в стороне. Сейчас, когда родился этот чудесный ребенок, я вообще могу удалиться. Знаешь ли ты, что мама, собираясь к вам в больницу, сказала мне, что если я буду так копаться, то могу остаться дома?! Вообще я здесь не нужна! Потому что кого может заинтересовать такой человек, как я, когда… – замолкает она, сильно трет лоб рукой и под конец пару раз глубоко вздыхает.

– У мамы свои тайны, которыми она со мной тоже не делится, – шепчет Марыся.

– Не думаю, чтобы она кому-нибудь что-нибудь рассказала, даже Лукашу, – подводит итог Марыся. – Поэтому все так, как есть. Маму нужно подлечить…

При этих словах дверь тихо открывается, и в комнату на цыпочках входят Лукаш и Хамид.

– Да, мои господа, маму нужно подлечить, но не знаю, какой психиатр справится с этим и выдержит. После первого сеанса он по собственному желанию заточит себя в больнице или застрелится, – грустно улыбается Лукаш.

– О, все уже вместе! Семья в комплекте! – врывается в гостиную Дорота с шумом и снимает черную абаю.

– Сейчас уже вся. – Муж обнимает ее и почти силой притягивает к кровати Марыси. От Дороты несет сигаретами, она мелко дрожит всем телом.

– Все в порядке, любимая?

Лукаш с беспокойством оглядывает жену.

– Никто не кричит, не плачет? – Мать скептически кривит губы. – Видно, меня тут не было.

Мгновенно обернувшись, она надевает плащ и выходит. Оставшиеся смотрят друг на друга с удивлением, не понимая, что делать. Лукаш выбегает вслед за разнервничавшейся Доротой.

Молодая мама с ребенком покидает больницу через три дня, хотя, конечно, могла бы там находиться и целую неделю. Люкс, удобства, которые ее окружали, были очень приятны.

Она не должна была ни о чем беспокоиться, все подавали под нос. Как только она нуждалась в помощи, то звонила в дежурку медсестер или докторов, которые прибегали через минуту. Но Марыся твердила, что все равно не как дома и уже пора наладить жизнь по-своему, задать ей новый ритм.

– Если ты уволила квалифицированную няню, то кто тебе поможет с малышкой? – беспокоится Хамид, видя неудачные попытки жены перепеленать новорожденную. – Может, попробуем взять кого-нибудь другого?

– У меня есть прислуга Нона, и я сама хочу заняться собственным ребенком. Поверь, мне не нужен тот, кто распоряжался бы у меня, словно у себя дома.

– А что будет с кормлением?

Муж наблюдает упорные старания Марыси, у которой, к сожалению, не прибыло молока в достаточном количестве.

– Я должна буду прикладывать Надю к груди так часто, как только она будет хотеть.

– Это значит постоянно.

Хамид замолкает и смотрит на заплаканное личико дочери, которая пытается высосать из маминой груди хоть каплю и очень нервничает от того, что ничего не течет в ее пустой животик.

– Я буду сцеживать молоко этим прибором.

Марыся тяжело вздыхает, поднося устройство с присоской и помпой.

– Доктор сказала, что, когда маленькая чертовски проголодается, ее можно будет докормить из бутылочки.

– Ты же знаешь, что полезнее всего натуральное кормление. Или я могу еще что-нибудь предложить?

Хамид спрашивает неуверенно, но Марыся согласно кивает головой.

– Когда у женщины нет молока или его не хватает, у нас обычно нанимают кормилицу.

– Ну что ты?! Какая-то чужая баба будет кормить моего ребенка?! Вшивая индуска или больная СПИДом филиппинка?! – возмущается молодая мама.

– Любимая, такую кормилицу можно обследовать, вшей уничтожить…

Хамид улыбается, его веселит подход жены к делу.

– Ты уже точно кого-то нашел.

Марыся вздыхает, хоть в душе и признает, что не будет плакать, если кто-то другой будет давать прожорливой малышке грудь.

– Жена нашего водителя две недели назад родила мальчика.

– И она будет кормить вначале своего, а потом остатки молока давать нашей Нюне?

– Нет, ее ребенка выкармливала бы другая женщина, а она будет исключительно в распоряжении Нади. Что ты об этом думаешь?

– И они идут на такие условия?

– Конечно! Женщина получит такой же оклад, как и ее муж, плюс полное обеспечение, чтобы молоко было хорошего качества. Она также будет у нас жить, чтобы помочь тебе с малюткой, вставать к ней ночью…

– А что же со мной, с моими большими сиськами?

Марыся все же злится. Она ревнует к чужой бабе, которая будет прикладывать ее ребенка к своей груди.

– Ты будешь так же стараться: удастся – хорошо, а нет – значит, нет. Бывают случаи, что у женщин с большим бюстом, как у тебя, нет молока, а те, у которых нулевой размер, превращаются в ходячие молочные фабрики. Ничего не попишешь.

Муж нежно гладит ее по голове.

– Говорят, что нужно есть конфеты с анисом и пить много чая с молоком.

Видно, что молодая мама не сдается.

– Окей, пробуй все. Женщины из моей родни рекомендовали пару капель красного вина, чтобы открылись там какие-то канальцы.

– Саудовки пьют вино и потом прикладывают к груди новорожденного? – возмущается Марыся.

– Ну, нет, не знаю. Наверное, после сцеживают молоко, а… как протрезвеют, то кормят.

Хамид взрывается смехом, и жена к нему присоединяется.

– Давай эту женщину! Ее счастье, что у нее столько молока, а не мое. Не могу же я из-за своего ослиного упрямства заставить ребенка голодать!

Тихонько, на цыпочках в спальню входит худенькая молодая и скромная индуска. Уже от двери кланяется, складывая руки у груди и опуская голову. На ней длинное цветное сари, волосы заплетены в приличную косу, спадающую до пояса, множество звенящих браслетов на обеих руках. Ладони покрыты красивыми флористическими узорами, сделанными хной, а между бровями – типичная для женщин этой нации большая приклеенная розовая точка. Пахнет от женщины очень сладко: немного благовониями, немного миндалем. Марыся замечает, что ладони у нее чистые, а тело и волосы блестят от масла.

– Как тебя зовут? – спрашивает Марыся по-английски, но в ответ – тишина.

– Имя! – говорит она громче и более отчетливо.

– What is your name? – повторяет Марыся.

– Один-единственный маленький изъян.

Хамид поднимает брови и забавно искривляет губы.

– Совершенно не говорит ни на каком языке, за исключением своего родного. Я уже сказал ее мужу, чтобы начал ее учить. Через три месяца будет тебя понимать. Конечно, в самых простых делах.

– Так как же ее зовут?

Марыся согласна, потому что кормилица ей нравится.

– Альпана.

Когда мужчина это произносит, индуска улыбается, кивая головой.

– Хорошо, пусть будет Альпина, я очень люблю этот шоколад. С сегодняшнего дня ты будешь Альпиной! – кричит Марыся, указывая пальцем на молодую женщину. – Ты – Альпина!

Хамид подает кормилице хнычущего ребенка и вздыхает с облегчением.

– Сейчас у тебя будет больше времени для себя, в конце концов, отдохнешь, – он доволен.

– И больше времени для меня… – добавляет он.

– Да, ты прав, насовсем я не отдам ей малютку. Это моя доченька.

– Никто у тебя ее не забирает.

– И хорошо, а то у меня в семье мамы все слегка сошли с ума на пункте потерянных или отнятых детей.

Марыся поправляет подушки и глубоко над чем-то задумывается.

– Пожалуй, уже пора рассказать тебе немного о трагической связи моей мамы и отца-ливийца. Узнаешь пару щекотливых подробностей. Но ты взрослый парень, как-то переживешь, но не комментируй, прошу тебя. Для меня это очень стыдно. Неприятные и ранящие события, о которых я скорее хотела бы забыть, чем разговаривать о них и спорить.

Марыся опускает глаза и смотрит на цветное покрывало.

– Однако дело зашло слишком далеко, на что, конечно, повлияли недавние переживания матери во время ливийской революции. Вся семья должна собраться с силами, чтобы помочь бедной женщине выйти из тупика и сохранить здравый смысл. А без информации о ее злоключениях ты вообще не поймешь, о чем речь.

– Ты ни словом не упоминала о твоих с Доротой несчастьях в Ливии, – с упреком шепчет муж. – Я не настаивал и ждал, пока ты сама захочешь рассказать. Ведь что-то там, наверное, приключилось за долгих полгода?

– Ты не должен перебивать, а делаешь это, хотя я даже не начала! – кричит Марыся на высоких нотах. – К тому же, я хотела говорить о моей матери, а не о себе! Это не я почти впала в безумие! – взрывается она.

Хамид не знает, что делать, в таком состоянии он свою жену еще не видел.

– Причина невроза Дороты кроется не в этой последней паре месяцев, а во всей ее тяжелой жизни. – Дочь грустно вздыхает. – На рассказы о последних испытаниях будет еще время, хорошо? – говорит она уже спокойнее, стараясь совладать с собой.

Марыся поправляет пряди волос, потирает лоб дрожащей рукой и наконец смотрит прямо в глаза любящему мужу.

– Хорошо, – отвечает мужчина, сидя неподвижно в кресле.

«Я должен подождать, должен дать время своей необычной, таинственной женщине, остается только довериться. Она ведь никогда не давала повода для недоверия! У каждого есть какие-нибудь маленькие тайны», – предполагает он, думая о своих секретах, но приходит к выводу, что не все они такие уж маленькие и пустые.

«Что ж, жизнь поставит все на свои места», – подытоживает он.

Сердце у него бьет, как молотом: он не знает, готов ли…

– Значит, так, – начинает Марыся, делая глубокий вдох. – У моей красивой мамы с моим отцом жизнь не была легкой. Должна сказать, что неплохой из него вышел бандит. Не знаю, как было в Польше. Тогда была маленькой девочкой (всю эту историю знаю от своей ливийской бабушки Нади). Когда они приехали со мной, четырех– или пятилетней, в Ливию, все, казалось, видели, что мой папа прессует Дороту шовинистическим арабским способом. Если хотел, то был милым, чутким, любящим и дарил ей счастье, тем самым привязывая к себе еще больше. Чаще, к сожалению, был собой – отталкивающим, противным хамом с садистскими наклонностями! Я не говорю о привычном издевательстве, таком как избиение, что часто случалось. Он добивал бедную женщину психологически. Мама узнала, конечно, о его приставаниях к собственной младшей сестре, Самирке, с этим вся семья не могла ничего поделать. Какова была его реакция? Обиделся на всех и вся и выехал, наверное, на целый месяц, оставив молодую жену в чужом для нее доме, в чужой стране. Потом возвратился, как ни в чем не бывало. Со временем Дорота привыкла к новому окружению и стала независимой, благодаря тому, что умна и терпелива. Но как только она высунула нос наружу – познакомилась с польскими подругами, начала выходить из дому, получила хорошо оплачиваемую работу в польской школе, – он превратил ее жизнь в ад. Мама хотела выехать из Ливии, но могла это сделать исключительно в одиночку, без меня. Ты знаешь, в соответствии с законом шариата ребенок принадлежит отцу, а не матери, которая девять месяцев носит его под сердцем, рожает в муках, кормит грудью и воспитывает. Ха! Абсурд?! Ты не считаешь, что это страшная несправедливость и обида? – задает она риторический вопрос, потому что, когда Хамид хочет ответить, закрывает ему рот рукой. – Что ж, моя бедная мама по-прежнему до такой степени любила мужа-деспота, что могла на все закрыть глаза, пожертвовать собой ради блага семьи и моего счастья. Лишь бы я жила в нормальном, а не в разрушенном доме. Наконец отец вывез нас на ферму за городом. Ничего не могу сказать, красиво он все устроил. У меня от того места самые хорошие воспоминания. Но это была золотая клетка на абсолютном безлюдье. Однако, моя, до сумасшествия влюбленная мама, пережила там, наверное, минуты счастья, о чем свидетельствовало рождение Дарьи. Позже началось еще худшее пекло. Мой папуля связался с фундаменталистами. Он даже выступил по телевидению на Зеленой площади в Триполи во время манифестации в поддержку Усамы бен Ладена после взрыва Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Экстремизм в Ливии карается смертью, а ответственность несут коллективно. Один из членов семьи набедокурит, а наказаны будут все. Из-за этого мы должны были буквально со дня на день бежать из Триполи. Тогда помогла нам сестра отца, Малика, которая выбила себе должность в посольстве Ливии в Гане. Из семьи поехали одни женщины: бабушка, тетки Хадиджа и Самира, ну и, конечно, я и малышка Дарья. Что происходило с моей мамой в то время, никто не имел понятия. Боюсь, что даже тетя Малика не знала до конца эту историю.

– Лукаш рассказал, как встретил Дороту посреди Сахары, когда та бежала после двухлетней неволи.

Хамид забыл о приказе не перебивать, но Марыся сломала первый лед и может уже разговаривать свободно.

– О неизвестных подробностях из жизни мамы в Ливии я узнавала постепенно, когда стала старше. Какая-то вырванная из контекста информация, мои повторяющиеся страшные воспоминания или сны, которые тогда я не могла склеить воедино.

– Но как она оказалась в Сахаре? – удивляется честный, порядочный мужчина.

– Это, собственно, одна из тайн. Как до этого дошло? У меня в течение многих лет были страшные ночные кошмары, будто моя мать и я избиты, будто какое-то чудовище ее крадет, бросается на нее…

Трагические воспоминания вызывают у Марыси холодный пот и дрожь. Хамид нежно накрывает ее одеялом.

– Уже здесь, в Эр-Рияде, по прошествии многих лет, мама приоткрыла передо мной край таинственной завесы, но рассказывала все как-то чересчур вскользь. Очень ей удивляюсь.

Марыся сглатывает, так как от волнения пересохло в горле. Она все же использует этот момент, чтобы решить, как отредактировать дальнейший рассказ. Однако решает сообщить всю правду. В конце концов, почему она должна стыдиться? Пусть стыдится ее отец и подобные ему арабские мужчины.

– Все надеялись, что за фундаменталистскую деятельность отец будет наказан. Вся семья надеялась. Он по-прежнему не соглашался на то, чтобы мама забрала меня и Дарью и выехала в Польшу. Он предпочитал рисковать нашими жизнями, но забрать детей жене не позволял. Ливийская семья и польские подруги уговаривали маму бежать. Но когда она на это решилась, было слишком поздно. В день, когда она хотела тайно улизнуть, в дом ворвались полицейские вместе с моим отцом. При воспоминании об этом я по-прежнему чувствую тот самый ужас, что и тогда, – признается Марыся мужу, а тот тяжело вздыхает и серьезно смотрит прямо перед собой. – Я помню панический страх в глазах мамы, когда она осматривалась вокруг, ища пути к бегству. Она не была в состоянии сделать и шага. Через минуту все же вбежала в комнату, закрыла дверь на ключ и забаррикадировала ее с моей помощью тяжелым комодом. Откуда у нас взялись только силы, чтобы его передвинуть, до сих пор не знаю. Наконец с Дарьей на руках она метнулась в дальний угол спальни, таща меня за собой. Не забуду этого кошмара до конца жизни!

Марыся подскакивает на кровати и хватается за волосы.

– Как было страшно!

Хамид открывает рот, чтобы остановить, но жена не обращает внимания на его попытки.

– Уселись мы на пол и, как цыплята, прижались друг к другу, но моя маленькая сестричка постоянно плакала. С ужасом мы услышали шаги на лестнице. От страха я стиснула зубы и закрыла глаза. Как я боялась!

В эту минуту, после стольких лет, Марыся, уже взрослая женщина, сидя на удобной красивой кровати и видя мысленно перед собой эту картину, тоже закрывает глаза.

– Помню… – шепчет она, – кто-то дернул дверную ручку, позже колотил в тяжелую деревянную дверь, которая должна была выдержать. Но через минуту мощный удар ноги разбил замок, и уже понятно, что ничто нас не могло спасти. Мы с Дарьей голосили уже на два голоса.

Хамид напряженно слушает рассказ. В его голове появляется ужасный вопрос: «Была ли моя жена еще девочкой изнасилована вместе с матерью? А если она мне об этом расскажет, смогу ли я дальше с ней жить? По-прежнему ее любить?» Он в панике мысленно молит жену, чтобы та оградила его от щекотливых подробностей. «Если у тебя есть такая тайна, оставь ее при себе!» – кричит он без слов. «Я мерзавец! – сам себя оценивает он через минуту. – Вместо того чтобы сочувствовать, я думаю только о себе, о мужском шовинистическом эго!»

– Один из полицейских, – продолжает Марыся, – наверное, их шеф, был здоровяк. Вонючий, грязный, самый настоящий палач, к тому же с гнилыми зубами. – Женщина отряхивается от отвращения. – Когда он сорвал дверь и перевернул закрывающий вход комод (заметь, чертовски тяжелый), то сразу бросился на маму. Мы с сестричкой лежали, скорчившись, на полу за кроватью. Схватив ее за волосы, бросил о стену, облапал… Как только он ее отпустил, она, как львица, защищающая львят, бросилась к нам, подскочила и прижала к сердцу.

Вспоминая те страшные события, Марыся зажимает пальцами рот и смотрит невидящим взглядом перед собой. Она вся погружается в трагическое прошлое.

– Помню, что он на минуту вышел из комнаты, оставляя всех в страхе и слезах. Мерзавец отец, который стоял в коридоре, не сделал ни единого шага в нашу сторону, чтобы нас защитить. Слышен был их шепот, а потом горловой, противный смех бандюгана. Мама сидела с нами на полу не шевелясь, как если бы была только сторонним наблюдателем происходящих событий. Лишь водила глазами, ожидая нового нападения. Вдруг мой отец вбежал в спальню, сгреб нас с Дарьей под мышку и вышел. Так вот просто. Ни разу не оглянувшись. Ему было наплевать, что станет с женой. Он перечеркнул годы супружества и любовь одним росчерком пера.

Воцарилось молчание. Тихо стало так, что слышался шум в ушах. Однако ни Марыся, ни Хамид не произносят ни слова. Каждый из них тонет в собственных размышлениях. Им нелегко, их сердца кровоточат, а души плачут. Женщина чувствует себя так, словно пережила катарсис, а мужчина – словно погрузился в грязь.

– Все, что я помню, – продолжает Марыся после долгой, как вечность, минуты. – Когда я была уже взрослой, мама только подтвердила мои детские воспоминания. Мой любимый папочка, а ее любящий муж недолго думая обменял ее на свою чертову фундаменталистскую шкуру. А представитель ливийской полиции, боровшийся с терроризмом, за свободу отца получил плату натурой.

– Хочешь, я налью тебе виски?

Хамид уже не выдерживает, он должен принять обезболивающее перед продолжением рассказа. Он все же вздыхает с облегчением от того, что его чистую и невинную жену пощадили.

– Позже, сейчас дай закончить. Не хочу это затягивать, поверь.

Марыся грустно улыбается при виде потерянного выражения на лице мужа. «Он никогда бы так не поступил, – думает она. – Не все арабские мужчины такие подлые. Он возмущен, как всякий порядочный человек».

– Сейчас расскажу тебе что-то, но это оставь, пожалуйста, при себе.

Она хватает Хамида за вспотевшую, холодную руку.

– Я даже не имею понятия, знает ли об этом Лукаш… – приглушает она голос, а муж согласно кивает. – В тот памятный полдень моя мама, молодая женщина, была многократно изнасилована в нашем семейном доме в Триполи с полнейшего согласия моего отца. Позже этот тип, животное, мерзавец, ничтожество, – у девушки просто перехватывает дух, пока она подбирает слова, чтобы передать степень никчемности отца, – не зная, что с ней делать (должен ведь он устранить свидетеля своего подлого предательства), вывез ее в Сахару к далекой родне. Те за деньги, не задавая вопросов, неоднократно занималась неудобными для семьи Салими людьми. Во время пребывания моей мамы в селении Аль-Авайнат там находился мой двоюродный брат, который болел СПИДом и был стыдом и позором для почтенного семейства. Его нужно было убрать с глаз долой, укрыть от пуританского ливийского общества. Бедный угасал там долгие месяцы, и моя мама в меру своих сил помогла ему достойно уйти на тот свет.

– Wallahi! – выкрикивает Хамид. – Позор – это то, что они оттолкнули и выбросили родственника, когда ему была нужна помощь, но не его болезнь! – возмущается он. – Извини, я больше не буду тебя перебивать, – шепчет он, прикладывая два пальца к губам.

– Бедуины относились к маме как к изгою общества и рабыне, которая выполняла всю самую тяжелую и грязную работу. Она не могла никому пожаловаться, не было никого, кто бы за нее заступился. Она рассказывала мне только о паре случаев из ее ежедневной жизни. Вспоминала, что там также была несколько раз изнасилована. Такова жизнь женщины в мире, которым правят сильные, а все объясняется в каком-то извращенном свете. Вина всегда на ни в чем не повинном существе.

– Не говори! Так это выглядит в диких местах, у черта на куличках, там нет никаких законов.

– Я сейчас не буду с тобой спорить на эту тему или ругаться. Я хотела бы только закончить трагическую историю мамы.

«Можно?» – спрашивает она взглядом, а муж отвечает кивком.

– Через два года она сбежала из рабства и наткнулась в Сахаре на Лукаша, который волею судеб был там на экскурсии и осматривал древности. Он вместе с другими добрыми людьми бескорыстно ей помог.

– Слава Богу! – терпеливый слушатель вздыхает с облегчением.

– Тогда она связалась с моей теткой Самирой, которая участвовала в вывозе нас из Ливии. Мы приехали из Ганы в отпуск в Триполи. Тетя уговаривала меня, как умела, пойти на праздник Святого Николая в польское посольство. Но ни словом не обмолвилась, что моя мама жива и что встреча была организована, чтобы передать ей меня и Дарью. Я ничего об этом не знала. Не хотела даже слышать о глупой детской игре и выбрала взрослое развлечение с Маликой и ее подругами. Я сама виновата в том, что не покинула тогда Ливию вместе с матерью и младшей сестрой. Поэтому ни к кому не могу иметь претензий и не должна обвинять мать в том, что она недостаточно старалась и любила меня.

– Она пережила такие ужасы, – восклицает Хамид. – Оставить ребенка и не знать, увидит ли она его когда-нибудь еще.

– Ну конечно! Моя бедная мама в молодости хлебнула достаточно испытаний судьбы. А сейчас на те старые, почти забытые события, которые остались в воспоминаниях или же в подсознании, наложились последние переживания времен ливийской революции, в которой случайно пришлось нам обеим, к сожалению, принимать участие. Мы оказались в плохом месте и в плохое время. А потом уже не было пути к бегству, – поясняет она мужу, который терпеливо ждет ее отчета о событиях в Ливии. – О том, что мама там пережила, совершенно ничего не знаю. Она не поделилась. Ты ведь знаешь, что мы разделились почти в самом начале нашего страшного и, надеюсь, последнего ливийского приключения. Она закрылась в себе накрепко, но, видно, сама с этим не справится.

– Ты тоже мне об этом периоде не много рассказывала, а, пожалуй, есть о чем, – тихо говорит чрезвычайно деликатный арабский супруг.

– Я должна еще созреть, – поджимает Марыся губы. – Я все же не так щебечу, как мама, хотя тоже душу в себе ужасы, с которыми столкнулась. Когда-то они из меня выплывут, дай мне время, прошу.

Она смотрит на него умоляющим взглядом.

– Да, конечно. Я ведь тебе полностью доверяю, Мириам.

Муж с теплотой смотрит ей в глаза, утешая, гладит по руке. У молодой жены эти слова вызывают внутреннюю дрожь и разрывают сердце. «Хорошо, что я умею собой владеть. Надеюсь, не видно, как страшно я боюсь и как мучусь из-за своей гнусной измены. Какая же я лгунья! – линчует она себя, не моргнув глазом, с выражением полнейшего безразличия на лице. – Я подлее и отца, и тетки Малики!» – безжалостно критикует она себя.

– Может, Дорота сходила бы к какому-нибудь психологу или психотерапевту?

Спокойный голос Хамида отрывает ее от размышлений.

– Скорее к психиатру! – говорит Марыся без обиняков. – Сейчас она хочет приходить ко мне ежедневно, потому что пристроила младшего братишку Адаша в детский сад и свободна. Собранная и готовая к жизни бабушка.

– Это прекрасно! – искренне радуется муж.

Он знает, что жена нуждается и обществе кого-то из близких, а не только в помощи прислуги.

– Но в здравом ли она уме настолько, чтобы справиться с задачей? – беспокоится молодая мама. – Не навредит ли она маленькой Наде?

– Ты с ума сошла?! Как ты можешь такое говорить? Как можешь так думать?! Она за нашего ребенка душу бы отдала! Ой, Мириам, Мириам! А может, вы бы так вместе и пошли сдаваться психо… – улыбается он ехидно.

Марыся с большим трудом, держась за ягодицу, встает на ноги и, смеясь, начинает в шутку боксировать мужа.

– Хорошо, хорошо, может, я сейчас чрезмерно впечатлительная и нервная, – поясняет она, запыхавшись. – Даже, кажется, есть основания для послеродовой депрессии!

Она смешно кривит лицо, подражая умалишенной.

– Но знай, что я буду находиться с сумасшедшей бабкой и ее любимой внучкой, а моей доченькой, постоянно и не спущу с них глаз и на пять секунд, – сообщает она серьезно и, подкрепляя свои слова, грозит пальцем.

– Ну, конечно, очень хорошо, – Хамид согласен на все и радуется, что повествование о семейной истории его жены подошло к концу.

– А сейчас идем в гостиную отдохнуть, – решает Марыся, вздыхая с облегчением. – Мне еще положено пару капель красного вина. Такова уж саудовская традиция, сам говорил.

Супруги смотрят друг другу в глаза и молча крепко обнимаются. Оба так счастливы, что есть друг у друга, что у них малышка, и забывают о том, что пережили. Для Марыси Ливия и все жизненные невзгоды далеко позади. Хамид больше ничего не хочет знать. То, что он сегодня услышал из уст жены, превзошло его самые смелые ожидания и психические возможности. Сейчас он хочет, чтобы все остальное осталось в тайне.