Тепло, которое накапливается под одеялом, — совсем не то, что пляжная жара. Оно своё, оно родное… Можно лежать вот так и ни о чём не думать — только смотреть вон на ту звезду, которая за окном. Хотя не звезда это, а планета, но какая разница… Скоро придёт сон без сновидений, и только ради этого стоило бы здесь остаться. Здесь или в Беловодье, куда отец Фрол всё-таки упорно хочет его сплавить. Настоятеля, наверное, понять можно, только к чему старанья… Интересно, какой пользы он хочет добиться от отставного поручика без определённых занятий и места жительства? Странно — нет никакой связи между тем, что говорит этот настоятель, и тем, что при этом чувствуешь. Значит, смысл сказанного заложен не в словах и даже не между ними. И ещё — уходя, он явственно ощущал спиной взгляд его невидящих глаз. Взгляд, который чует спина, — это всегда угроза, знак опасности, сигнал быть настороже. Так было всегда — и в приюте, и в кадетском корпусе, и в юнкерском училище, и там — в Сиаре, на Бандоро-Ико, особенно в Шао-Лю, где любая чашка чая, поданная с поклоном узкоглазой служанкой, могла стать последней. Яд — любимое оружие хуннов. Стоп! Не стоит зарываться так глубоко в воспоминания. Есть тепло под одеялом, и жёсткая монастырская лежанка надёжно прикрывает спину от дурных взглядов, и звезда сияет за окном, далёкая и безопасная. А если судьба и готовит перемены, то всё равно заведут они не дальше смерти.

В коридоре раздались осторожные шаги, а потом кто-то застенчиво постучался в дверь. Что сказать? Да-да? Не заперто? И так все знают, что не заперто. Тут ни на одной двери нет ни замков, ни засовов. Братьям нечего скрывать друг от друга, и перед тем как войти, здесь вообще не принято стучаться.

Стук повторился, на этот раз громче, но Онисим только шумно вздохнул в ответ. Дверь медленно приоткрылась, и в келью вплыла свеча на подставке, похожей на лодочку с ручкой.

— Спишь? Эй, Онисим… — Это был рыжий брат Ипат, и чего только ему не спится. Может, зарезать пришёл ближнего своего. Хотя нет — смиренным инокам не полагается прикасаться к оружию без особого благословения от большого начальства. Тогда, наверное, задушить…

— Онисим.

— Чего тебе?

— Ты, помнится, как-то интересовался монастырским единоборием…

Вот оно что. Значит, решено-таки взбодрить незваного, но почему-то дорогого гостя любой ценой. Не мытьём, так катаньем выдрать из скорлупы — как морской енот ленивую устрицу.

— И что?

— Да так… За неустанною прополкой огурцов форму теряю, — пожаловался Ипат. — И соперника тут нет достойного, чтоб размяться иной раз. Не поможешь?

Вот так, значит. Не для душеполезных разговоров, значит, пришёл инок среди ночи, а помощи просить. Спарринг-партнёр ему понадобился! Селёдка по-монастырски. Мальчик для битья. Победа жаждет продолженья…

— Прямо сейчас?

— Как изволишь. Можно и сейчас, а можно и завтра, как стемнеет. После вечерней службы. — Ипат поставил свечку на стол, а сам присел на табурет. — Днём-то недосуг.

— Огурцы пропалывать надо?

— И огурцы, и репу… — в полумраке было явственно слышно, как монах скрипнул зубами. Не нравится ему, значит, сельское хозяйство. Смирения не хватает. — И службу нести, как велит Устав…

И здесь Устав, и здесь служба — почти забытые и когда-то милые сердцу слова, век бы их не слышать. Умиротворение, вызванное созерцанием заоконной звезды, куда-то испарилось, и на смену ему пришло давно забытое чувство здоровой злости: рыжего попика всё-таки стоит поставить на место, насовать ему по бокам, так чтобы мало не показалось. Главное — не расслабляться, как в прошлый раз, держаться настороже…

— Давай сейчас, — сказал Онисим, приподнимаясь на локте. — Да, сейчас. Чего тянуть… Время есть. Девать некуда. Вся жизнь впереди. Сегодня особенно…

Стоп! Пора прикусить язык. Это называется — понесло. Сказал «да» — и довольно. Надо только обговорить место и условия — до смерти, до первой крови или до последнего «сдаюсь».

— Поднимайся на башню, ту, что поцелее, — предложил Ипат. — Там наверху площадка есть. Только с лестницы не сорвись — там кое-где ступени обвалились. И давай без этих звериных рыков — нам ведь братьев будить ни к чему.

Ипат ушёл, оставив на столе горящую свечу вместе с «лодочкой» и противника в недоумении — к чему все эти хитрости, как будто всё происходит в каком-то скверном фильме. Только зашнуровывая кроссовки, Онисим сообразил, что гонг уже прозвучал и поединок уже начался. С этого момента нападения следует ждать в любой момент — и здесь, в келье, и во внутреннем дворе, и на полуразрушенной лестнице. Нет, монах вовсе не хочет его убивать, просто парню, похоже, надоело однообразное существование посреди монастырских стен, и он, борясь с иными искушениями и соблазнами, решил сыграть в войнушку. Что ж, сыграем, только шнурки надо завязать как следует. А то — последнее дело, если в самый разгар схватки наступишь на собственный шнурок.

Всё! Значит, единственное условие — не поднимать шума, чтобы отец-настоятель пребывал в счастливом заблуждении, будто вся братия вверенного ему культового учреждения смотрит ангелов во сне. Может быть, стоит только открыть дверь, как на сближение с переносицей стремительно пойдёт твердокаменная монашеская пятка…

Он задул свечу, лёг на пол, распахнул дверь и прислушался. В коридоре было тихо, если не считать сопения, и сдержанного храпа, доносившегося из соседних келий, и треска кузнечиков с улицы. Но неизвестно какое по счёту чувство, которое сумело-таки своевременно пробудиться, подсказывало, что противника в радиусе сотни метров нет. Может, и впрямь на башне поджидает, чтобы было откуда падать? Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. А кто не спрятался — хуже будет. Только вот какая из трёх башен целее остальных? Может, внутри там степень разрушения и разная, а снаружи они выглядят совершенно одинаковыми. Хотя нет… Помнится, если на них смотреть со стороны проезжей части, то в двух из них проломы как раз, чтобы на паровозе заехать. Но отсюда всё равно не видно… Хотя можно обшарить их все, одну за другой, — до рассвета времени достаточно.

Стремительная бесшумная тень промелькнула в полосе лунного света и скрылась за часовней, но через мгновение оттуда донёсся звук хлопающих крыльев — какая-то ворона решила размяться перед сном. Играть в прятки-догонялки сразу как-то наскучило, и Онисим, уже не таясь, двинулся через двор наискосок, стараясь всем своим видом показать, что не обращает внимания ни на заросли колючего кустарника, за которыми находится огуречная плантация, ни на густые тени от нескольких кипарисов, которые могли бы служить укрытием для притаившегося врага. Нет, внезапного нападения не получится — не прилетит же брат Ипат по воздуху, не вылезет из-под земли… Шаги всегда можно различить, даже среди треска кузнечиков.

Оказалось, что лестница, ведущая вверх, сохранилась только у одной из башен, а значит, её и следовало считать той самой наиболее целой, на которую и надлежало взбираться. Подъём занял не меньше четверти часа. Он замирал после каждого шага, но и теперь никаких подозрительных звуков ниоткуда не доносилось. И вдруг внутри распрямилась пружина — ещё не уяснив разумом, что произошло, Онисим одним прыжком преодолел три последних ступени, которых почти не было, приземлился на кувырок и резко поднялся, прижавшись спиной к булыжному парапету. Мгновение назад та самая пятка, которой он желал скорейшего вывиха, просвистела в вершке от его щеки, и, казалось, поднятый ею ветер ещё не стих. Но теперь рядом снова никого не было — не было слышно ни шорохов, ни дыхания.

Монах будто вылупился из сгустка темноты, которая растекалась по каменному полу вокруг лестничного лаза. Первая его атака была явно рассчитана на успех, полный и безоговорочный, и сразу же развеяла всякие иллюзии о том, что брат Ипат решил просто размяться и восстановить форму. Онисим даже не сразу понял, что заставило его упасть на каменный пол и резво откатиться в сторону. Когда он вскочил на ноги, смиренный инок, прикусив губу, одним глазом рассматривал кулак с разбитыми костяшками, а другим отслеживал перемещения противника. Если бы голова осталась там, куда этот кулак ударил, то челюсть наверняка была бы сломана, а в затылке могла образоваться вмятина недели на две постельного режима.

Ну, всё! Теперь главное не создавать шума — условия есть условия… Тем более что первая кровь, казавшаяся в лунном свете совершенно чёрной, уже пролилась, и теперь схватка пошла как-то не по-монастырски…

— Ну, нет! Вот завтра с утра он позвонит, и скажи, что меня нет и не будет три… Нет, лучше пять дней. — Серафим Ступа, владелец посреднической конторы «Туда-сюда», счастливый обладатель лицензии на внешнеэкономическую деятельность по тридцати восьми позициям, друг семьи уездного посадника, депутат уездного вече, № 17 в книге почётных прихожан Собора Святого Саввы-Мореплавателя, попечитель двух детских приютов и одного дома ветеранов, отключил переговорное устройство, торопливо сложил скопившиеся на столе бумаги в одну стопу и вышел из кабинета, тут же продолжив разговор с секретаршей уже без помощи технических средств: — Текущие сделки пусть ведёт Крот. — Он кивнул на дверь кабинета своего зама. — Новые заявки — мне на стол, а я в отпуске, и я опаздываю.

— Машина уже у подъезда. — Секретарша понимающе улыбнулась, хотя не имела ни малейшего понятия, куда это собрался шеф в такую рань, даже не допив свой утренний кофе. — Если будут спрашивать…

— Если будут спрашивать — я в отпуске! — Он даже слегка повысил голос, что делал крайне редко. — А для того типа из Гельсингхомма я в отпуске навсегда. Всё ясно?

— Да, шеф.

Последнее слово она сказала уже под хлопок входной двери. Через полминуты господин Ступа плюхнулся на заднее сиденье новенькой серебристо-серой «Лады».

— Домой, — распорядился он, хотя это было уже лишним — водитель уже давно научился по выражению лица дорогого шефа определять, куда тот изволит направляться.

Машина тут же сорвалась с места, так что какой-то не в меру ретивый проситель чуть было не попал под колёса, а городовой, стоявший у входа, не успел как следует щёлкнуть каблуками.

Попетляв по лабиринту узких улочек среди однообразных серых высоток Гостиной Слободы, «Лада» вырулила на проспект Посадника Николы Хоря и затерялась в потоке пятирядного движения.

— А побыстрей нельзя? — нервно поинтересовался господин Ступа, глядя, как мимо медленно и величественно проплывает памятник Олаву Безусому, словно регулировщик, стоящий на дорожной развязке.

— Пока никак нельзя-с, — услужливо отозвался водитель. — Штраф за превышение — двадцать пять гривен на ассигнации.

— Плевать.

— А если у меня права отымут?!

— Новые куплю.

— Воля ваша. — Водитель надавил на газ, и «Лада» начала резво, одну за другой, обходить машины, идущие параллельным курсом.

Через полчаса громады городских строений остались позади, и по обочинам замелькали стройные ряды аккуратных коттеджей. «Лада» подкатила к фигурным кованым воротам, за которыми возвышался трёхэтажный особняк в позднеахайском стиле.

— Жди здесь, — приказал хозяин своему кучеру и, не дожидаясь, пока откроются ворота, вышел из машины, приложил ладонь к распознающему устройству. Пока устройство думало, он нервно притопывал, а как только щёлкнул магнитный замок и калитка распахнулась, широкими торопливыми шагами направился к дому.

— Серафим! — крикнул он, едва войдя в сени. — Бегом сюда, бездельник.

Одна из дверей, ведущих на половину прислуги, распахнулась, и на пороге появился заспанный человек, похожий на хозяина, словно брат-близнец.

— Чего — опять на презентацию? — подавив зевок, спросил двойник, которого на самом деле звали вовсе не Серафимом, а просто в его обязанности входило откликаться на хозяйское имя.

— Нет! На Бергамы. Или ещё куда-нибудь. Лишь бы на курорт. И чтоб был всё время на виду.

— И когда? — Ему явно не хотелось никуда ехать, даже на курорт.

— Сейчас! — Настоящий Серафим уже начал подниматься по лестнице вверх, на ходу сбрасывая с себя одежду. — Одевайся в моё и пшёл вон в аэропорт! Машина у ворот. И чтоб пять дён честно отдыхал: валяйся на пляже, пиво пей и за бабами ухлёстывай. На! — Он протянул двойнику свою идентификационную карточку. — Тут двадцать тысяч на личном счету.

— Маловато будет, — попытался возразить двойник, но хозяин так глянул на него, что тот начал торопливо собирать в охапку разбросанные по лестнице брюки, жилетку, пиджак и ботинки.

— И чтоб не смел больше ублюдков плодить! — рявкнул на двойника Ступа, стоя на верхней ступеньке уже в одних носках и цветных трусах до колен. — Ты резвишься, а я их корми потом.

Через четверть часа Серафим Ступа, владелец посреднической конторы «Туда-сюда», счастливый обладатель лицензии на внешнеэкономическую деятельность по тридцати восьми позициям, друг семьи уездного посадника, депутат уездного вече, № 17 в книге почётных прихожан Собора Святого Саввы-Мореплавателя, попечитель двух детских приютов и одного дома ветеранов, вышел из собственного особняка, сел в собственный автомобиль и отправился во Внукодедово, аэропорт, 3,2 % акций которого принадлежали тоже ему.

А ещё через десять минут с чёрного хода того же особняка вышел слесарь-сантехник в синей униформе и висящей на плече сумкой с инструментом. От хозяина конторы «Туда-сюда» его отличали пара свежих морщинок над переносицей, накладные усы и отсутствие проседей на шевелюре. Он запер дверь собственным ключом на три оборота и направился к остановке рейсового автобуса, которая располагалась в полутора верстах — за лесопарковой зоной, чтобы бензиновая гарь и рёв моторов не беспокоили счастливых обладателей лимузинов и загородных вилл.

Человек, одетый в потёртые парусиновые брюки и футболку, вышел из вагона пригородного поезда «Новаград — Курочки», ступил на платформу, имеющую название лишь по номеру версты, отсчитанной от начального пункта, и направился по узкой тропинке в лес мимо одиноко стоящей будки обходчика. Шёл он долго, и лишь когда почти стемнело, тропинка упёрлась в дубовые ворота, за которыми, бросая отблески на листву высоких деревьев, пылало пламя большого костра.

— Эй! — Он ударил стальным костылём по медному тазу, подвешенному на верёвочке. — Отворяйте, а то уйду.

В узкой прорези появились два глаза, едва заметно светящихся в темноте.

— Сер, ты, что ли? — хриплый надтреснутый голос прозвучал не вполне уверенно, и свечение глаз стало чуть ярче.

— А кто же, Буй-Котяра! Кого ещё сюда принесёт на ночь глядя!

— Тс-с, тихо! — Вместо глаз в прорези показался большой губастый рот, со всех сторон обросший кудлатыми волосами. — Нельзя пока. Кудесник жертву приносит, а ты припоздал малость. Жди теперь, пока не закончит.

— Ну вот… — хотел было возмутиться Серафим, но вовремя осёкся, вспомнив, что то положение в обществе, которым сейчас на всю катушку пользуется его двойник, здесь не даёт никаких привилегий. — А ты пропусти меня по тихому, петли-то у тебя, поди, смазаны — не скрипнут.

Буй-Котяра глянул в глубину двора, где проходил ритуал, а потом осторожно отодвинул засов и приоткрыл калитку, как раз настолько, чтобы Серафим мог протиснуться вовнутрь.

Две дюжины волхвов, взявшись за руки, стояли полукругом напротив кумиров, освещённых мерцающим пламенем жертвенного костра. Сёстры-близнецы Жива и Навь, одна — дающая жизнь, другая — отпускающая из жизни, Даж, Прах, Чур и Волос — владыки четырёх стихий и Род — владыка времени и продолжения жизни — вся Седьмица отогревалась сейчас у этого огня, и на лицах богов, казалось, застыло удивление. Народу на таинство собралось немного — с полсотни, большей частью молодёжь, и некоторых Сер видел впервые. Они толпились за спинами волхвов, задирая вверх подбородки, стараясь смотреть на кумиров поверх голов.

Волхвы пели гимн, в котором не было слов, а звучало лишь завывание ветра, шум дождя, шелест листьев и сияние звёзд. Молоденькая берегиня, девчонка лет двенадцати, держала перед Кудесником поднос, на котором грудой лежали скомканные купюры достоинством от сотни гривен и выше.

— Прими, Даж златокудрый, долю от пищи нашей, и от добычи нашей, и от трудов наших. — Кудесник бросал в огонь ассигнации одну за другой, и каждый раз бумага вспыхивала весёлым ярким пламенем. — Дари нам тепло своё, но не иссушай земли-кормилицы. Дай жизнь траве и дереву, зверю и птице, и нас, малых детей своих, не обдели теплом, светом и радостию.

Кудесник то повышал голос, то говорил почти шёпотом, и тогда за хором волхвов невозможно было разобрать слов. Но вскоре надобности в этом уже не стало — едва заметно задрожала земля под ногами, послышался серебряный звон колокольцев — голос самих звёзд небесных; дубовые изваяния богов, казалось, пошевелились, и теперь они смотрели живыми изумрудными глазами на тех немногих, кто ещё сохранил веру далёких предков, кто ещё верил, что живы и земля под ногами, и небо над головой, и каждое дерево, и каждая травинка, и каждая капля росы…

Беспечальные дети Дажа и Живы, взявшись за руки, вытягивались в цепочку. Когда хоровод сомкнётся, радость наполнит сердце каждого, а когда последняя бумажка, заменяющая ныне жертвенных телков, окунётся в пламя, можно будет, срывая с себя одежды, бежать к реке, где на берегу уже разведены костры и стоят открытые бочонки с золотистым вином. И будет трепетный восторг гулять по жилам, и это небо расцветёт алмазным блеском, и воды медленной реки запахнут мёдом, и шёпот травы обернётся словами нежности.

Вдруг чьи-то жёсткие пальцы вцепились в плечо и вырвали его из хоровода счастливых лиц, и звёздный перезвон начал стихать вместе с удаляющимся многоголосым смехом.

— Сер, останься. — Буй-Котяра, скитский сторож, уже держал его обеими руками, не давая броситься вдогонку за убегающими наядами. — Сер, останься — Кудесник велел. Успеешь ещё порезвиться.

Пространство вокруг богов опустело, погас изумрудный блеск в их глазах, и только всплески воды и голоса, доносящиеся со стороны реки, напоминали о том, что где-то происходит празднество в честь солнечного божества.

— Иди в дом. Кудесник ждёт. — Буй-Котяра наконец-то отпустил его, напоследок развернув лицом к высокому крыльцу, на которое медленно поднимался Кудесник. Теперь оставалось лишь идти за ним, с трудом переставляя негнущиеся ноги. — Явился бы ты пораньше, успел бы он с тобой поговорить, пока не началось, а теперь уж изволь… Не всякому такая честь, такая радость — с самим с глазу на глаз…

Когда Серафим дошёл до крыльца, оцепенение наконец-то покинуло его. Подняться вверх по ступеням и перешагнуть порог уже не составило труда. Спина ощутила дуновение ветра — это Буй-Котяра захлопнул за ним входную дверь. Значит, наедине… Значит, с глазу на глаз…

— Да ты присядь, Сер-Белорыб, не робей. — Кудесник сидел, поджав под себя ноги, на волчьей шкуре, а маленькая берегиня, та, что держала поднос с жертвенными деньгами, стояла за его спиной и расчёсывала длинные седые волосы старца деревянным гребнем, украшенным химерами и грифонами. — Разговор у нас будет недолгий. Можно было бы и опосля, да только неспокойно мне будет, пока не дашь ты мне ответа.

Ох, неспроста Кудесник назвал его тайным именем. Значит, не о деньгах речь пойдёт и не о том, чтоб пристроить какого-нибудь лишенца, за веру предков пострадавшего. Для таких дел телефон в конторе есть.

Серафим осторожно опустился на голый пол, стараясь не брякнуть коленями о половицы. От того, что в нём такая нужда, что даже Кудеснику не терпится, на душе было и приятно, и тревожно.

— Расскажи-ка, Сер-Белорыб, что у тебя за дела в Сиаре, — спросил Кудесник, давая знак берегине, чтоб отставила свой гребень.

— Поставки вычислительной техники и средств связи, — с готовностью ответил Серафим, хотя такой вопрос в устах Кудесника показался ему более чем странным. — С одобрения Посольского Приказа.

— Ну как же, попробовал бы ты без одобрения, — усмехнулся Кудесник. — А как доставляешь?

— Самолётами. Прикупил у военных парочку старых бомбовозов. У них отлетали, а мне ещё сгодятся. — Почему-то было совершенно ясно, что Кудеснику заранее известны все ответы, и тем сильнее хотелось понять, куда он клонит. — Дешевле получается, чем арендовать.

— А как летаешь — востоком или западом?

— Западом ближе. Не намного, но керосин нынче дорогой. Только сам я не летаю.

— А востоком — никак?

Чем дальше в лес, тем круче мухоморы! Да что ж ему надо-то?

— Можно и востоком, если склады в Соборной Гавани завести.

Казалось, Кудесник погрузился в глубокую задумчивость, и Серафиму даже подумалось, что он просчитывает экономическую целесообразность смены маршрута. В конце концов, чем богаче становятся дети Дажа и Живы, тем полнее казна Потаённой Верви.

— Знаешь ли ты, Сер-Белорыб, что наши боги мертвы? — Чувствовалось, что теперь каждое слово даётся Кудеснику с трудом. — Наши боги мертвы. Не только человек жив верой своей, но и боги живы его верой. Было время, когда Владыки запросто входили в избы, садились за стол вместе с детьми своими. Жива сама порой принимала младенцев у рожениц, а Навь сама поджигала хворост погребальных костров. Потом пришли ромейские проповедники, и многие, поддавшись их льстивым речам, коварным посулам и посмертным страхам, начали поклоняться Безымянному, невидимому, а потому страшному. Многие, поверив в свою ничтожность, отреклись от веры пращуров, начали вырубать священные рощи, изгонять волхвов из селений, жечь капища. Брат пошёл на брата, сын на отца, род — на род. И боги во гневе обрушили на неверных чад своих голод и мор, а потом начались буйства стихий — воды вышли из берегов, ветры валили деревья и рушили дома, солнце упало на землю, и твердь земная превратилась в зыбь. Знаешь ли ты об этом, Сер-Белорыб?

Да, он знал. Знал о великих бедствиях двухтысячелетней давности, но одно было для него ново в словах Кудесника — то, что боги мертвы.

— Да, боги мертвы, но смерть их подобна сну. Пока жив хотя бы один из детей Дажа и Живы, есть надежда, что боги воскреснут, — продолжил Кудесник, не дождавшись ответа. — Их бесприютные тени бродят по земле, даруя нам радость и надежду. А теперь слушай, Сер-Белорыб, я скажу тебе самое главное: возможно, приближается тот великий день, когда боги воскреснут и обретут былую силу. И мы снова будем ходить по живой земле, и живое небо будет сиять над нашими головами, и снова можно будет беседовать с огнём в очаге, и богатою жертвой можно будет призвать снисхождение вод небесных. Но! — Кудесник слегка повысил голос. — Для того, чтобы стало посему, мало хороводы водить да в жертвенном костре бумагу палить.

Серафим вдруг почувствовал, будто у него внутри всё холодеет. Неужто Кудесник задумал принести богам, как бывало встарь, человеческую жертву? И кто же это будет? Девица непорочная? Какой-нибудь беглый каторжник, из тех, что порою набредают на таёжные скиты? А может быть, это он сам — Серафим Ступа, владелец посреднической конторы «Туда-сюда», счастливый обладатель лицензии… Может быть, жертва должна сама войти в огонь, и чтобы человек был не последний из детей Дажа? Вот и дождался праздничка…

Он не сразу сообразил, что за звуки до него доносятся. Оказалось, что это Кудесник смеётся. Смеётся взахлёб, как будто только что выкушал целую братину густого отвара корней беспечальника.

— Ты уж никому не рассказывай, какие мысли тебя тут одолели, — сказал наконец Кудесник, смахивая со щеки слезу радости. — Я и сам-то хорош — сказал, не подумавши.

— Так и что же делать надо? — спросил Серафим, решив, что о своих недавних страхах и Кудеснику говорить не стоит. — И я чем могу…

— А твоё дело маленькое. — Кудесник снова стал серьёзен. — Ты самолёты-то свои застраховал?

Дались ему эти самолёты! Гробы летающие. Обноски Военного Приказа. Кто ж их страховать будет!

— Нет.

— Значит, придётся один из них забесплатно разбить во славу Рода.

На Собор Святого Саввы-Мореплавателя уронить, что ли?! А фиг ли толку?

— Значит, если востоком лететь до Сиара твоего, там по пути островок будет вёрст этак в сотню длиной. Туда надобно волхвов доставить.

— А по-другому никак? — Серафим по привычке попытался торговаться.

— А по-другому никак. Пытались уже. — Кудесник слегка подался вперёд и заговорил почему-то шёпотом: — Сила там пробуждается. Сила древняя, бесприютная… И кто первее прочих ею овладеет, тот и прав окажется перед жизнью земною, перед прошлым и будущим. Если наши люди принесут нашу веру в джунгли басурманские, боги воскреснут и воцарятся навеки. Такое нечасто случается. Может, в последний раз… Только многие лапы свои туда тянут. Вокруг три дюжины кораблей шастают и воду и небо под прицелом держат. Так что никак по другому, никак… А пилотов мы тебе своих пришлём. Прежних рассчитай. Я слышал — ты мастак придраться к трудящему человеку. Ну?

Сер-Белорыб смотрел в глаза Кудеснику и едва заметно улыбался. Чтобы ответить, не надо было слов — достаточно того, что сердце наполняется тихой радостью, а душа трепетным восторгом, какого он ни разу не испытывал даже в хороводе, кружащем неразрывной вервью перед взорами Владык, которые, оказывается, давно мертвы или спят мертвецки. Да! Да! Да! Всё что угодно! Пусть боги воскреснут. Пусть вода речная пахнет мёдом. Пусть обретёт свой голос каждый лист из священной дубравы. Пусть серебряный перезвон звёзд каждую ночь звучит под чёрным куполом неба. И чтоб можно было жить одной жизнью, а не двумя.

— А ежели чего, ты здесь ни при чём. — Голос Кудесника вернул его к действительности. — Ничего не знаешь, а язычников в пилоты нанял, потому что на дешевизну позарился.

Это верно, тем, кто к приходам не приписан, можно вдвое, а то и втрое меньше платить. И развалюхи с крыльями, раз такое дело, неплохо бы всё-таки застраховать. Если агенту сверху тыщонок пять накинуть, то, глядишь, и в убытке не останешься.

— Дина, голубушка, присядь пока, а я доклад дочитаю, уж больно занимательно пишет этот триста семнадцатый. — Генерал Сноп углубился в чтение шестого листа из двенадцати, рассеянно помешивая ложечкой в стакане, хотя сахар давно уже растворился, а чай, скорее всего, остыл ещё четверть часа назад.

Она присела на высокий жёсткий стул с высокой прямой спинкой. Мебель, кроме хозяйского кресла, в собственном кабинете начальника Тайной Канцелярии была нарочито неудобной — видимо, чтобы замы не слишком засиживались и не докучали начальству полномасштабным изложением фундаментальных стратегических разработок. Доклады агентов тоже нечасто попадали генералу на стол — статс-резидент старался изредка подбрасывать ему только то, что могло позабавить старика.

— Вот шельмец! — не сдержался генерал. — Ну ты подумай! Девять лет, как этого парня внедрили младшим инспектором уголовной полиции в Равенни, так он уже пробился в окружные комиссары и просит разрешения баллотироваться в Ромейский сенат.

— Ну и как? Позволите?

— А вот фиг ему! Карьерист несчастный. На самом деле толку от него — чуть. Правда, и расходов почти никаких — сам зарабатывает, взятки берёт. — Генерал пробежал глазами по последним строчкам и сунул бумаги в кромсатель. — С чем пришла?

— С докладом. — Дина постаралась сесть ещё прямее, чтобы подчеркнуть всю серьёзность своих намерений. — Обстоятельства требуют моего непосредственного участия в операции «Тлаа-Длала».

— А это ещё зачем?! — Генерал, казалось, слегка опешил.

— Эверийцы опять усилили блокаду острова. Вчера туда отправился почти весь шестой флот Конфедерации. Без активного неофициального содействия властей Сиара туда никому не проникнуть.

— А чем они, интересно, могут посодействовать? И ради чего?

— Да хотя бы чтобы досадить Конфедерации. А чем — это только на месте можно выяснить.

— У нас что, своих средств доставки не хватает?!

— С сегодняшнего утра действует приказ главы Морского Департамента Конфедерации — в любого, кто приблизится к двенадцатимильной зоне, стрелять на поражение. Любая подводная, надводная или воздушная цель уничтожается всеми имеющимися средствами. А средств у них хватает.

— И с чего это они так разбушевались?

— За последний месяц — в среднем более сорока попыток в день. Плоты, каноэ, надувные матрацы, лёгкие самолёты, один прогулочный теплоход, до отказа набитый цыганами, воздушные шары, акваланги. Некоторые даже просочились. Сектанты всяческих мастей, психи, кликуши, террористы, просто отчаявшиеся люди — все туда ломятся, не жалея жизни и здоровья.

— Ну и раньше было то же самое.

— Раньше такого не было. Какой-то кретин разместил в информационной сети сообщение, что дух Тлаа примет всякого, кто ему приглянется, и тот ни в чём не будет знать отказа. Немедленное удовлетворение любого желания гарантируется.

— Кем гарантируется?

— Духом, Ваше Высокопревосходительство! Свободным, пустым и неприкаянным духом Тлаа, которого почему-то хуже смерти боятся тамошние аборигены. — Дина даже слегка привстала, упёршись ладоням в генеральский стол. — И будьте спокойны, найдутся и такие, кого никакая эверийская военная мощь не остановит. Никакой огонь на поражение.

— Эх, руки бы тому умельцу пообрывать за такие шутки. — Генерал залпом выпил свой остывший чай и откинулся на спинку кресла, погрузившись в глубокую задумчивость.

«Была белая пустыня без конца и без края. Она была холодной, и в ней не росли деревья, не было там белок, и лисиц, и лосей, и медведей. Людей там [тоже] не было. Длала сидел на холодном сугробе и совсем не знал, где он, кто он и куда [он] попал. Он знал только, что шибко наказан кем-то большим и сильным, которого больше [никогда] не увидит.

Потом он бродил по белой пустыне, но она [везде] была одинаковой, и Длала перестал. Потом он стал копать белое внизу, но дна ему не было, и Длала перестал. Потом он начал громко кричать, но никто не отозвался, и Длала перестал. Потом он стал ждать, но там не было края неба, куда уходит костёр великих духов, и никак нельзя было считать дни, потому что не было ночей, и Длала перестал.

И [тогда] вокруг ничего не стало, и Длала [точно] не знал, есть ли он [сам]. Но [однажды] Длала решил, что [если] он думает, значит, он есть. Он понял, что Длала есть, но не знал зачем, и это [его] мучило. И эта мука стала движением, криком и ожиданием, которые были [на самом деле], а не думались ему. И нашёлся человек, который его услышал и пришёл к нему. Человек знал, что есть деревья, белки, лисицы, лоси и медведи, и они стали. Человек знал, что есть женщина, и она стала. Человек знал, что есть мир, и он стал.

С тех пор никто не слышал Длала, потому что его мука кончилась, и он перестал кричать».

Статья 2. Общество и государство Соборной Гардарики.

2.1. Верховная власть в Соборной Гардарике принадлежит народу.

2.2 Народ осуществляет свою власть через волостные, уездные Вече и Верховное Вече, избираемые прямым тайным голосованием на срок 10 лет, а также волостных, уездных посадников и Верховного Посадника, назначаемых Вече соответствующего уровня на срок своих полномочий.

2.3. Право избираться и быть избранными в Вече всех уровней имеют граждане СГ, достигшие возраста 21 год.

2.4. Руководящей и направляющей силой общества СГ, хранящей его нравственные устои, моральные принципы и духовные ценности, является Единоверная Соборная Церковь Всея Гардарики.

Статья 3. Граждане и жители Соборной Гардарики.

3.1. Гражданином Соборной Гардарики считается:

— любой человек, если его родители являются гражданами СГ, независимо от того, рождён он на Родине или на территории любого другого государства, приписанный к одному из приходов ЕСЦГ;

— любой житель СГ, заявивший о своём намерении стать гражданином, получивший на это дозволение волостного Вече, приписанный к одному из приходов ЕСЦГ, предоставивший справку о Причастии от приходского священника;

— любой приезжий из-за рубежа, высказавший намерение постоянно проживать в СГ, получивший на то дозволение Верховного Вече и приписанный к одному из приходов ЕСЦГ.

3.2. Жителем Соборной Гардарики считается:

— любой человек, если его родители являются жителями СГ, независимо от того, рождён он на Родине или на территории любого другого государства;

— любой приезжий из-за рубежа, высказавший намерение жить в СГ, получивший на то дозволение Верховного Вече.

3.3. Жители Соборной Гардарики равны гражданам перед Законом, имеют те же имущественные и прочие права, кроме:

— права избираться и быть избранными в представительные органы власти;

— права занимать руководящие посты в структурах исполнительной власти;

— права занимать командные посты выше 4-го разряда в вооружённых силах, любых ведомствах, имеющих силовые структуры, а также административных органах исполнительной власти.

3.4. Жители Соборной Гардарики пользуются свободой вероисповедания и могут с дозволения волостных Вече создавать свои религиозные общины, которые подлежат обязательной регистрации.

Господин Президент!

Правительство и народ Республики Сиар обеспокоены возросшей в последнее время активностью Военно-Морских сил Конфедерации в непосредственной близости от берегов Сиара. По нашим сведениям, в районе о. Сето-Мегеро, который расположен всего в 46 милях от наших территориальных вод, сосредоточено более четверти всех боевых и вспомогательных кораблей ВМФ Конфедерации.

Обращаем Ваше внимание на то, что соответствующие ведомства Республики Сиар не были предварительно осведомлены в установленном порядке ни о целях данной операции, ни о самом факте военного присутствия.

Заявление Командования ВМФ КЭ об объявлении соответствующего сектора запретной зоной было выдержано в грубых и безапелляционных тонах, что ни в коей мере не соответствует общепринятым в международных отношениях нормам и не способствует дальнейшему развитию добрососедских отношений между нашими странами.

Правительство и народ Республики Сиар требуют либо ограничить данное военное присутствие, которое вынуждает нас предпринять адекватные ответные действия, либо дать ему удовлетворительные объяснения.

Шеф! За истекшую неделю, к сожалению, не произошло ничего утешительного и ничего такого, что могло бы хоть в ничтожной мере пролить свет на суть и причины происходящего.

Визуальные наблюдения позволяют судить о том, что на острове в данный момент находится не менее пятнадцати человек. Личности десяти из них установлены:

1. Тана Кордо, гражданка Конфедерации, 31 год. Проживала в Новой Александрии, работала секретаршей в фирме по торговле недвижимостью.

2. Зуко Дюппа, гражданин Конфедерации, 46 лет, по образованию инженер-кораблестроитель. Проживал в Харди-Хоме, последние 6 лет — безработный, кроме пособия, имел значительные доходы не установленного происхождения.

3. Патрик Бру, гражданин Конфедерации, 24 года, художник-дезаэкспрессионист, 6 персональных выставок в Бонди-Хоме, Н. Александрии и Лютеции, наиболее известная работа «Темя и Вымя» куплена медиамагнатом Тедом Хермером за 200 000 фунтов. Последний год числится среди пропавших без вести.

4. Лида Страто, гражданка Ромейского Союза, 16 лет, подружка погибшего при попытке прорваться на остров Ромена Кариса, боевика и одного из идеологов террористической организации «Свободная Галлия».

5. Адриан Клити, 33 года, гражданин Ромейского Союза. Служил командиром взвода карабинеров в г. Равенни (провинция Лацо), уволен со службы за неоправданное применение оружия.

6. Анжел Клити, 29 лет (младший брат Адриана Клити), гражданин Ромейского Союза. Проживал в Роме, известен как криминальный авторитет. Бежал из тюрьмы в г. Пирсе, где отбывал пожизненное заключение.

7. Рано Портек, 30 лет, гражданин Угоро-Моравской Федерации. Последние несколько лет проживал в Равенни, выехав в Ромейский Союз по долгосрочной туристической визе после того, как получил по завещанию какой-то дальней родственницы пожизненную ренту. Не имеет ни профессии, ни образования. Страдает алкоголизмом.

8. Свен Самборг, 36 лет, гражданин Конунгата Копенхальм, профессиональный военный, участвовал в гражданской войне в Сиаре на стороне Директории, а также в военных действиях на территории Империи Хунну, Южной Ливии, Республики Даунди и др. За последние пять лет написал несколько книг (боевики), из которых одна («Пьяная Маруся с пулемётом») была издана им за свой счёт.

9. Мария Боолди, 77 лет, гражданка Королевства Альби, вдова профессора Криса Боолди, пропавшего без вести 39 лет назад, предположительно в этих же местах.

10. Сирена Прода, 21 год, гражданка Республики Корран. Проживала в г. Порт-Массор, занималась проституцией.

На данный момент в лагерях для перемещённых лиц, организованных нами на корранской территории, содержится 4846 человек, задержанных при попытках проникнуть на остров, — граждан 86 государств, а также лиц, не имеющих гражданства. За время блокады 36 лиц, оказавших сопротивление при задержании, было убито. Также обнаружено 112 тел погибших при невыясненных обстоятельствах.

Обращает на себя внимание тот факт, что «явление» избирательно само препятствует проникновению на остров. Вахтенный офицер корвета «Майор Зекк» докладывал, что на один из просочившихся к берегу плотов при полном безветрии со стороны острова обрушилась волна и гнала его не менее 12 миль прямо к борту патрульного корабля.

13 августа, согласно Вашей рекомендации, по острову были проведены пробные стрельбы. После первого залпа носовой башни крейсера «Бонди-Хом» были зафиксированы разрывы юго-восточнее горы Скво-Куксо, после чего замки орудий заклинило, а при детальном рассмотрении обнаружилось, что казённые части артсистем оплавлены, хотя никакого заметного повышения температуры в помещении боевого расчёта замечено не было.

В свете всего вышесказанного предлагаю отодвинуть зону патрулирования от берегов острова хотя бы на 30 миль, отправить на базу большую часть крупных кораблей и усилить эскадру 35 противолодочными катерами, 20 тральщиками и госпитальным судном.

«А здесь, кстати, не хреново!»