Книга: Нить неизбежности
Назад: Глава 9
Дальше: Часть 2

Глава 10

28 сентября, 6 ч. 00 мин., Новаград, Сторожевая слобода, строение № 76.
Итак, что мы имеем…
9:00 — визит к командующему и последний инструктаж;
11:30 — приём груза, согласно утверждённого реестра;
12:45 — телефонный разговор с генералом Раусом, премьер-министром переходного правительства Республики Сиар — пять лет, как правительство у них переходное — до очередной заварухи, не дай Бог, конечно…
13:10 — ознакомление с последними агентурными данными о политической ситуации в Сиаре;
15:00 — обед с командующим без отрыва от продолжения последнего инструктажа;
16:30 — прибытие на аэродром 3-й дивизии стратегических бомбардировщиков;
17:25 — «Аист-277» с представительной делегацией депутатов Верховного Вече, чиновников личной канцелярии Верховного посадника и группой гражданских и военных экспертов на борту поднимается в воздух, но вздремнуть всё равно не дадут, поскольку и те, и другие, и третьи отличаются крайней общительностью.
Дина сбросила с себя одеяло, но подниматься не спешила — до 9:00 оставалось ещё три часа, и можно было ещё некоторое время созерцать, как висюльки хрустальной люстры ловят первые лучи восходящего солнца, слегка покачиваясь от ветерка, проникающего сквозь открытую форточку.
Сиар — как много в этом звуке… Сезар дю Гальмаро, команданте, предводитель повстанцев, государственный преступник № 1, любимец народа, а впоследствии — то ли отец народа, то ли сын отечества. Власти директории тогда каким-то образом выяснили, что подружка верховного партизана Диана Иберро вовсе не Диана, вовсе не Иберро, а шпионка иностранного государства, которое тянет из-за океана свои лапы к недрам многострадальной земли Сиара. Сезару тогда поставили условие: либо он лично расстреляет эту сучку, либо Революционный Совет выведет его из своего состава, невзирая на прошлые заслуги в борьбе против кровавого режима. Тогда будущий «отец народа» был лишь одним из множества предводителей разрозненных отрядов повстанцев и вынужден был исполнить волю товарищей по оружию — через сутки на все партизанские базы отправились курьеры с пачками фотографий: шпионка из Гардарики перед расстрелом, команданте Гальмаро с дымящимся пистолетом в руке, труп, лежащий в свежевыкопанной яме, пулевые отверстия крупным планом, столб на могиле и улыбающийся команданте, снявший в знак траура пилотку с начинающей седеть головы…
На самом деле был и труп, и могила, но Дина даже не знала имени той, которую застрелил Сезар. Встретились они только через двадцать лет, когда её вновь арестовали на сиарской территории, но тогда у Сезара было уже достаточно власти, чтобы не прибегать к мистификациям — слово «команданте» стало законом для любого «истинного патриота, желающего своей стране свободы и процветания».
И, конечно, Сезару не надо будет долго объяснять, какая опасность может таиться на том проклятом острове — весь сиарский народ, от высшего общества до портовых нищих, продолжает верить в колдовство, гадания, порчу, духов предков и стихий, магические знаки, древние проклятия… Даже тамошние священники продолжают ставить рядом с ликами святых фигурки, символизирующие духов огня, воды и земли, жизни и смерти; а в орнаменты храмовых ворот хитро вплетаются изображения маси и ватаху — Мудрого Енота и Красного Беркута. В первые века колониального режима церковь пыталась бороться против «местных суеверий», но когда пришельцы из-за океана и уцелевшие аборигены слились в один народ, местная церковь уподобилась причудливой химере.
Ей вдруг показалось, что в солнечных бликах, играющих на люстре, она разглядела фигуру команданте — серый френч со «Звездой Сиара» в петлице, копна седых волос, плотно сжатые губы, гладко выбритый волевой подбородок… Сезар дю Гальмаро, жестокий и любвеобильный, тщеславный и суеверный, пылкий и волевой, любящий свою родину и свой народ, потому что это ЕГО родина и ЕГО народ.
Стоп! Пора-таки подниматься, а то что-то снова в сон клонит… Дина потянулась и резким движением приняла сидячее положение. Теперь важно встать с той ноги, а то день и так предстоит не из лёгких. Она посмотрела на себя в зеркало, занимавшее полстены, и осталась вполне довольна собой — даже спросонья, даже в ночной рубашке в свои пятьдесят с небольшим она вполне выглядела на тридцать с хвостиком, а если со спины, то ещё моложе. Впрочем, и Сезар со спины на свои семьдесят не выглядит, даже если с тростью.
«Так. Спокойно, девочка, не на свидание собралась, а на защиту национальных интересов», — осадила она себя и не спеша отправилась в душ.

 

1 октября, 11 ч. 15 мин., Соборная Гавань.
Из окна тридцать девятого этажа гостиницы «Соборная» открывался вид на гряду сопок, опоясавших город полукольцом. Лучшими почему-то считались номера с окнами, смотрящими на запад, в сторону, противоположную от вечно гудящего порта. Сопки были чересчур похожи друг на друга, и поэтому смотреть в окно не очень-то хотелось. Но брат Ипат, в очередной раз уходя по каким-то одному ему ведомым делам, настоятельно не рекомендовал Онисиму покидать апартаменты, ядовито намекая на недельной давности случай в некоем станционном буфете. Приходилось третий день подряд созерцать проклятущие сопки и читать газеты, которые в больших количествах приносила горничная, — вместе с завтраком, обедом и ужином.
«Архиепископ Савва Молот, временный глава Малого Собора, отслужил в Кафедральном Соборе Всех Святых в Новаграде торжественный молебен во славу и процветание Державы…»
«Со стапеля корабельной артели «Северная Звезда» спущен на воду подводный стратегический крейсер-ракетоносец «Олав Безусый». На торжественной церемонии присутствовали правительственные делегации шести конунгатов…»
«Уже более двух месяцев продолжаются манёвры шестого флота Конфедерации Эвери у берегов Южной Лемуриды. Эта беспрецедентная демонстрация военной мощи вызывает серьёзное беспокойство правительств и народов государств региона…»
«На полях Соборной Гардарики в этом году собран рекордный урожай зерновых культур…»
«В издательстве «Соборная Гардарика» вышла новая книга известного писателя Всеволда Кочета — «Уездный Посадник», повествующая о трудовых буднях руководителя среднего звена…»
Бац! Удар кулака пробивает в газете аккуратное отверстие, и вырванный клочок бумаги, покрытой мелким шрифтом, с трудом преодолевая сопротивление воздуха, падает на ковёр. Тоска. Спать гораздо интереснее, чем бодрствовать, но сколько же можно… Четыре дня провести безвылазно в купе экспресса, а теперь торчать вот здесь, не зная, когда это кончится — всё это ничем не лучше, чем сутками валяться на частном пляже под вопли чаек и щебет загорающих дамочек. Правда, теперь есть надежда, что в ожидании заключён хоть какой-то смысл, и откуда-то, пусть даже из снов и видений, брезжит хоть какая-то надежда когда-нибудь обрести ясность и покой.
В дверном замке лязгнул ключ, и в проёме появился брат Ипат, отягощённый двумя здоровенными чемоданами.
— Всё. — Он захлопнул за собой дверь. — Сегодня ночью отправляемся, с Божьей помощью. Только сначала придётся сыграть в ящик.
— Кому? — живо поинтересовался Онисим, втаскивая в комнату один из чемоданов.
— Нам обоим. Да успокойся ты — в ящик можно и живьём сыграть, правда, так дороже выходит, но нам с тобой деньги ни к чему.
— Ты бы толком объяснил, колдун хренов.
— В общем, придётся нам с тобой скосить под контрабандный груз. Здесь. — Он кивнул на чемоданы, — оружие и парашюты. Грузовой рейс на Сиар — в два часа ночи. Только нам придётся в ящики загружаться со всем нашим скарбом — в заколоченные и опломбированные, с надписью: «Не кантовать». С таможней я договорился.
— Хорошо, хоть не кантовать, — заметил Онисим. — А где парашюты достал и всё остальное?
— На рынке купил, у одного старшины в отставке. Правда, списанное всё, но выглядит как новое. Кстати, проверь — ты же в этих штуках разбираешься.
— Разбираешься… — Онисим открыл занимающий полкровати чемодан и обнаружил упакованный парашют в комплекте, крупнокалиберный пулемёт ПК-66 в разобранном виде, два пистолета, два цинковых ящика с патронами, контейнер с армейскими сухими пайками — недельный рацион, самшитовый боевой цеп — настоящий, хуннский, перевязь с метательными ножами и звёздочками, десантный гидрокостюм… — Ты что — на войну собрался?
— Это ты на войну собрался, — парировал Ипат, открывая второй чемодан, — его содержимое несколько отличалось от первого. Рядом с точно таким же парашютом лежали тщательно запаянные в полиэтилен камни, глиняные черепки, серебряные бляхи, книги, фигурки из красного и чёрного дерева… — Это тебе надо к своим прорываться, а я просто понять хочу, что там такое творится. Любознательный я, понимаешь ли… Считай, всё состояние промотал за пару часов.
Онисим хотел было ему посочувствовать, но не стал — у него возникло странное чувство, что всё это уже было, причём не один раз — и чемодан с оружием, и перспектива сыграть в ящик.
2 октября, 3 ч. 35 мин., 320 морских миль на юго-восток от Соборной Гавани.
— Ну, слава Роду, догадались наконец. — Волхв, мелко стуча зубами, с помощью Леси-Тополицы выбрался из ящика. Меховой комбинезон, шапка-ушанка и унты не спасли его от морозного воздуха — из грузового отсека в целях экономии была удалена отопительная система, и на высоте шести тысяч аршин днище и переборки покрылись тонким слоем изморози. — Давай-ка, девка, веди меня поближе к печке, а то околею раньше времени — что тогда Кудеснику скажете?
— Если ты, дедуля, копыта отбросишь, нам с тобой одна дорога, — успокоила его Леся. — Хочешь, отогрею? — Она обняла его костлявое тело и прижала к себе, так что раздался хруст позвонков.
— Пусти. — Он попытался вырваться, а когда объятия ослабли, заявил: — По мне тёплая печка лучше, чем тёплая баба. Восьмой десяток, слава Роду, разменял.
Леся уже открыла рот — сказать старику, что он ещё хоть куда мужчинка, но из хвостовой части отсека раздался неприятный скрежет. Десятислойную фанеру одного из ящиков в нижнем ряду вспорол изнутри какой-то клинок, слегка светящийся в полумраке. Леся выхватила пистолет и прикрыла волхва своей широкой грудью.
— Дедуля, дуй наверх, — скомандовала она, подтолкнув волхва локтем к лестнице. — И пусть Мал-Туробой сюда чешет!
Уговаривать старика долго не пришлось, и через мгновение тот уже бодро взбирался вверх — к распахнутому люку. Тем временем из стенки ящика вывалился кусок фанеры, и какой-то патлатый тип в футболке и парусиновых штанах начал протискиваться в образовавшееся отверстие.
Так. На борту посторонние — как минимум один. И промахнуться нельзя, а то ещё зацепишь какой-нибудь трубопровод или кабель — так и придётся добираться до места вплавь. Ещё двенадцать тысяч вёрст, или десять часов полёта на крейсерской скорости.
Когда она сочла, что цель на мушке и пора стрелять, патлатый «заяц» со странным ножичком в руке вдруг исчез из поля зрения. Не успела она проморгаться и оглядеться, как перед глазами мелькнула тусклая молния, и оказалось, что ствол пистолета аккуратно срезан.
— Спокойно, барышня. Нашла место стрелять. — Оказалось, что клинок, едва заметно светящийся в полумраке, уже приставлен к её горлу, а в спину, чуть пониже левой лопатки, уткнулось что-то твёрдое и обжигающе холодное. — Закрой глаза. — Блистающее в сумерках лезвие медленно проплыло перед её глазами сверху вниз, отделяя видимое пространство от невидимого, и вслед за этим расплывающимся блеском вниз опустились её веки. — Иди наверх и скажи, что гоняла крысу, гадину. Давно пора отсек обработать, а то не вымерзают, сволочи… — голос растворился в рёве двигателей, и она, тряхнув головой, сбрасывая с себя полусонное состояние, двинулась вверх по лестнице к открытому люку, в котором скрылся волхв.
Когда она закрывала за собой крышку люка, из которого нестерпимо несло холодом, к ней с громким топотом подбежал Мал-Туробой, а из-за его спины опасливо выглядывал волхв.
— Что там стряслось? — спросил штурман, явно испытывая облегчение от того, что обнаружил второго пилота живой и невредимой.
— Да так… Гоняла крысу, гадину. Давно пора отсек обработать, а то не вымерзают, сволочи! — гневно заявила Леся-Тополица, потирая закоченевшие ладони. — Как бы они Владык нам не попортили, — добавила она, вспомнив, что в семи длинных ящиках, сложенных особняком от прочего груза, спрятана Божественная Седьмица, деревянные изваяния — сёстры-близнецы Жива и Навь, одна — дающая жизнь, другая — отпускающая из жизни, Даж, Прах, Чур и Волос — владыки четырёх стихий, и Род, владыка времени и продолжения жизни. Кумиров везли, чтобы установить на благословенном острове, где должно было свершиться воскресение богов.

 

2 октября, 3 ч. 47 мин., 430 морских миль на юго-восток от Соборной Гавани.
— Эй! — Ипат постучал по ящику, соседствовавшему с тем, из которого вылез он сам. — Эй! Ты живой?
— Не Эй, а Ваше Благородие, — донёсся в ответ голос бывшего поручика. — Что, прилетели?
— Приплыли. — Ипат оглядел ящик, прикидывая, как вскрыть его без риска повредить содержимое. — Сейчас я тебя извлекать буду.
— Меня? Извлекать? — возмутился из ящика Онисим. — Я ещё не настолько примёрз. — От удара изнутри в фанере образовалась трещина, а после второго наружу проклюнулась рифлёная подошва армейского ботинка.
— Тихо ты, — остановил его Ипат. — Не шуми, а то нам раньше времени светиться здесь ни к чему.
Он аккуратно вырезал «Блистающим в сумерках» лист фанеры, в который раз поражаясь удивительным возможностям старинного клинка, и из образовавшегося проёма на обледеневший ребристый пол выкатился Онисим, прижимающий к груди ручной крупнокалиберный пулемёт.
— Ну тебя и скособочило, — заметил Ипат, пытаясь помочь товарищу разогнуть пальцы, примёрзшие к оружию. — Расслабься ты.
— А что, нам и дальше в этом холодильнике торчать? До самого места, да? — поинтересовался Онисим, с трудом ворочая языком.
— Не торчать, а двигаться к желанной цели, — поправил его Ипат, вытаскивая из своего недавнего обиталища две дохи из оленьих шкур и бутылку с зелёной этикеткой «Спирт питьевой». — Давай этим будем греться снаружи, а этим изнутри. А экипаж сюда не скоро сунется — кому охота сопли морозить.

 

2 октября, 13 ч. 30 мин., 270 морских миль северо-восточнее о. Сето-Мегеро.
Когда до северной оконечности острова лететь осталось не более получаса, Леся поймала себя на том, что чего-то ждёт. О визите гостя, намалевавшего на переборке странный пейзаж, все трое, докладывая о результатах первого рейса Серу-Белорыбу, предпочли умолчать, и теперь Лют-Шаркун и Мал-Туробой старались об этом даже не вспоминать, как о дурном нелепом сне, который может оказаться явью. Леся тоже упорно не признавалась себе самой в том, что ей почему-то хочется вновь увидеть того неуклюжего оборванца. О нём теперь напоминали теперь лишь царапины от титанового скребка, которым штурман торопливо сдирал его мазню, чтобы успеть до посадки в Лос-Гальмаро.
— Дедушка, расскажи-ка нам, несмышлёнышам, как ты богов оживлять собираешься? — спросила Леся-Тополица у волхва, стараясь отвлечься от несвоевременных мыслей. — Заклинание какое скажешь или жертву принесёшь?
— Ага! — с готовностью отозвался старик. — Только не заклинания, а просто слова, какие по чину полагается. Мы ж не колдуны какие-нибудь. И жертва тоже не помешала бы, только вот надо подумать, кого из вас первого поднести Роду на закуску…
— Шутишь! — встрепенулся Мал и с опаской посмотрел на волхва через плечо.
— Ага! Шутю, — тут же согласился тот, надевая с помощью Леси через голову длинный, до пят, балахон из выбеленного льна с красной вышивкой на груди. — Вы, главно дело, тарахтелку свою посадите без ущерба и куда надо, а я уж соображу, чего дальше делать.
— А ну как опоздаем? — не унималась Леся. — Может, не одни мы такие умные. А если, скажем, сиххи какие-нибудь своего бога Вшиву туда уже припёрли? Мы прилетаем, а они там уже вовсю колокольчиками звенят и палочками-вонючками дымят — тогда чего?
— Ну, это ты, девица, брось. У нас вера истинная, а у них — ложная. Вот и весь сказ. — Волхв довольно погладил бороду. — Сомневаться нам ни к чему, иначе толку от нас не будет никакого. И пожертвовать собою ради такого дела тоже бояться нечего — всё едино, хуже, чем здесь, не будет. Жертвуется что — мясо да кости, а дух-то и воспарит, от лишней тяжести опроставшись. Кого Навь обласкает, тому Прах не страшен… Вот смотрите на меня — того гляди окочурюсь, а духом крепок и умом не слаб — а всё потому, что смерти не страшусь. Знаю — нет её. Ни смерти, ни греха, ни страха нет — это всё поповские выдумки, чтоб людей в узде держать. Наши боги своих не оставляют. Мы, дети Рода, — люди вольные, а тело-то, мешок с костями, — чего его жалеть.
— Была бы я такая же костлявая и сморщенная, как ты, дедуля, мне бы тоже не жалко было, — заметила Леся, не отрывая взгляда от приборов. — А пока я себе и здесь нравлюсь — губки пухленькие, щёчки румяные, — она вдруг замолкла, с удивлением глядя на переборку справа от выхода из кабины — на покрытой глубокими царапинами металлической поверхности начало медленно проступать изображение вывернутых наизнанку лиловых гор, над которыми горизонтальной восьмёркой висела перекрученная лента, готовая упасть на идолов, торчащих из фиолетового песка.
— Патрик, эй! — позвала Леся, полагая, что вслед за картиной непременно должен появиться и автор.
— Я те дам — Патрик! — осадил её Лют-Шаркун. — Нас уже радаром щупают, а ей этого проходимца подавай! Всем пристегнуться, сейчас в пике уходим. Потом — на бреющем до берега. Садимся на воду — носом в пляж. Всем понятно? И хватит глазами лупать — лучше помоги пассажиру пристегнуться, а потом к себе в хвост отправляйся.
Художник не явился, и Леся взяла за руку волхва, чтобы препроводить его в кресло второго пилота. Но тот вдруг резким движением вырвался и указал костлявым пальцем на пейзаж, который успел налиться всеми цветами и даже обрёл выборочную объёмность, которой в прошлой жизни за ним не замечалось.
— Вот оно. Сбывается. Радость-то какая! — Волхву было уже не до острова и не до окопавшегося там вольного духа, которого ему следовало приручить. — Прими, Род, владыка времени и продолжения жизни, радость нашу единения с тобою, прими, Даж златокудрый, долю от пищи нашей, и от добычи нашей, и от трудов наших. Прими, Светлая Жива и Тёмная Навь, всю нашу жизнь от рождения до смерти, за вратами которой — иное рождение и иная смерть, — продолжая произносить чин жертвоприношения, он шагнул навстречу Владыкам, продолжавшим неподвижно стоять посреди фиолетовых барханов. Через мгновение он исчез из кабины, а в глубине пейзажа возникла неуклюжая фигурка, идущая навстречу кумирам, по колено проваливаясь в фиолетовый песок, и порывы безмолвного ветра на каждом шагу пытались сорвать с волхва белый балахон.
— Эй, старичок! Назад давай! — призвала его к порядку Леся, но волхв никак не отреагировал на её зов — он уже по пояс провалился в фиолетовый песок, а по горизонтальной восьмёрке, висящей над его головой, пробежала мелкая дрожь — аллегория бесконечности сделала попытку вывернуться наизнанку, под стать холмам, подпирающим бессмысленный горизонт. — Да возвращайся же ты, старый хрыч! — Леся вдруг пожалела, что за все несколько часов полёта так и не поинтересовалась, как волхва зовут. Она хотела было броситься за ним, но почувствовала, что одна мысль о том, что эти тошнотворные формы и цвета вновь станут похожи на реальность и окружат её со всех сторон, внушила ей непреодолимое отвращение.
— Ну, нашёл он время… — тихо возмутился Мал-Туробой и, сорвав со стены огнетушитель, швырнул его о настенную живопись. Но тяжёлая стальная колба не преодолела грани, за которую проник волхв, — она с грохотом отскочила от переборки, и на месте удара краска начала шелушиться, отслаиваться от переборки и разноцветными хлопьями опадать на пол кабины.
— Куда?! — Штурман упал на колени, прижал ладони к погибающему шедевру дезаэкспрессионизма. Но процесс, похоже, уже стал необратимым — изнанка холмов, увенчанная аллегорией бесконечности, вместе с изваяниями Владык и крохотной фигуркой волхва, вздувалась волдырями, покрывалась трещинами, и ошмётки краски, сворачиваясь в стружку, сыпались ему на колени.
— Командир, отбой! — крикнул он в отчаянье и закрыл лицо руками, считая себя виноватым во всём, что только что произошло. — Назад нам надо — за другим волхвом, а то этот кончился.
— Поздно… — выдавил из себя Лют-Шаркун, глядя на лежащие поперёк курса реактивные следы трёх истребителей. — Поздно делать вид, что заблудились. Все по местам — сейчас клевать будем.
Повторного приглашения не потребовалось — штурман и второй пилот плюхнулись в свои кресла и торопливо пристегнули ремни.
— Ну попадись мне этот маляр хренов! Из-под воды гада достану, — со сдержанной злостью заявил Лют, направляя самолёт в глубокое пике.

 

2 октября, 14 ч. 00 мин. (местное время — 7 ч. 00 мин.), 35 морских миль северо-восточнее о. Сето-Мегеро.
Иллюзия, в которой есть хоть какой-то, пусть даже придуманный, смысл, всё-таки лучше бессмысленной реальности. Пролом в стене, заполненный гудящим пламенем, несомненно, был частью иллюзии, как и сама стена, сложенная из грубо отёсанных гранитных глыб. Но там, за огненной преградой, скрывалось что-то несравненно более важное, чем всё, с чем ему приходилось сталкиваться в реальной жизни, которая, впрочем, на поверку оказалась бесконечной цепью иллюзий, окружавших его от рождения, тех иллюзий, которые были расстреляны ракетным залпом там, на сиарском берегу. Но то, что происходит сейчас, — всего лишь сон, просто сон, который вот-вот сам по себе закончится, стоит только проснуться — брат Ипат, помнится, говорил, что не даст проспать самого интересного. Всё-таки не слишком ли много он знает — этот брат Ипат? Не слишком ли легко всё сложилось именно так, как сложилось? Но даже если и слишком, — какая разница, когда наконец-то можно смотреть просто сон, имея полное право выбора — то ли шагнуть в это пламя, то ли начать взбираться по стене (правда, это уже, кажется, когда-то было), то ли развернуться и уйти, одолев превосходящей силой воли праздное любопытство, подогретое нездоровым куражом, причины которого следует искать в жидкости, принятой для сугреву. Здесь, на высоте восьми с лишним вёрст, если верить науке под названием «география», они успели перекочевать из осени в весну, но теплее от этого не стало. То есть стало, но не от этого… Предусмотрителен брат Ипат, язви его душу… Может, у него и спросить, как действовать дальше? Сон есть помесь зрительных ассоциаций и воображения, профильтрованная сквозь шлаковые отложения подсознания. Так что не лучше ли проснуться, а то за этой стеной вполне может оказаться то же самое проклятое болото, через которое ведёт пресловутый азимут 106.
— Смею заметить, что движение в каком-либо направлении в данный момент лишено всякого созидательного смысла. — Оказалось, что рядом стоит какой-то тип, закованный в латы, только на голове вместо ведра с прорезями для глаз — широкополая шляпа с павлиньим пером. Славная птица — павлин, смысл жизни этой глупой птицы ясен и прост — отрастить это самое перо, чтобы оно и после её кончины служило красоте и радовало взоры.
— Спасибо за участие, — поблагодарил его Онисим, — но я всё-таки пойду. Что так, что этак — всё равно время терять.
— Ну-ну… — успел напутствовать его тот, который в шляпе. Онисим уже оторвался от земли и неимоверно длинным прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от пролома.
Пламя оказалось обжигающе холодным, но он не успел в него войти. Стена вместе с проломом вдруг повалилась навзничь и превратилась в булыжную мостовую, заполнившую собой всё пространство до горизонта, утопающего в розоватой дымке.
— Держись ты! — Это уже не тот странный тип в латах, это уже брат Ипат орёт ему в ухо, вцепившись в воротник его дохи той самой рукой, которая ещё недавно была запечатана в гипс, а другой держится за какой-то поручень.
Во всём теле возникла необыкновенная лёгкость, и казалось — если Ипат сейчас отпустит его, то падать придётся не вниз, а вверх. Всё ясно — самолёт ушёл в пике, и сейчас происходит ускорение свободного падения, невесомость, понимаешь… Это ненадолго, всего на несколько секунд, а потом начнёт плющить. Надо за что-то уцепиться, а то и вправду раньше времени костей не соберёшь.
Руки сами ухватились за какую-то скобу, ноги упёрлись в металлический ящик, и в тот же миг весь корпус бывшего бомбовоза начал вибрировать, а потом Онисиму показалось, что он на какую-то долю мгновения потерял сознание.
— Давай быстрей, а то не ровён час собьют. — Ипат сидел рядом на корточках и застёгивал у него на груди лямки парашюта.
— А ты? — забеспокоился Онисим, заметив, что парашют его спутника ещё валяется на металлическом полу.
— И я — сразу же за тобой. — Ипат помог ему подняться и подтолкнул к лестнице. — Там сзади есть кабина стрелка…
— Я знаю.
— Вот. Увидишь землю и сразу прыгай. Меня не жди — я тебя сам потом найду.
— А ты чего тут забыл?
— Да так… Пойду с экипажем поздороваюсь.
— Зачем?
— Потом расскажу. Давай вперёд, и не зли меня, а то будет как в прошлый раз.
Ясно. Шутки кончились. Всё-таки не так прост брат Ипат, как хочет казаться, и есть ему что скрывать. Но теперь это всё уже не важно. Главное — попасть на остров, а уж оттуда — на прорыв, навстречу полувзводу 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии, а то Мельник там, пожалуй, накомандует… Плановые потери — 100 %, понимаешь…
Два прыжка, и лестница осталась позади. Крышка люка заботливо распорота на четыре дольки и валяется рядом с лазом. Теперь вперёд — с громким топотом к хвостовой кабине, там и аварийный выход. Перед тем как протиснуться в бывшие апартаменты стрелка-радиста, Онисим оглянулся и обнаружил, что Ипат и впрямь движется к пилотской кабине, держа за спиной светящийся в полумраке короткий слегка изогнутый клинок. Поздороваться, значит, идёт…
Сквозь прозрачный колпак было видно, что самолёт летит в версте от поверхности воды, сверху на него заходят три истребителя, а вокруг расцветают разрывы — два корвета ведут артиллерийский огонь по нарушителю воздушного пространства. А вот и земля — она уже близко, только вот самолёт почему-то начинает задирать нос и заваливаться набок. Пора, брат, пора… Замки аварийного выхода отщёлкнулись неожиданно легко, и колпак с кабины сорвало мгновенно. Всё — путь свободен, если, конечно, шальной болванкой не зацепит.
Казалось, что вернулись старые добрые времена, когда в жизни был смысл, за спиной — горячо любимая Родина, а впереди — коварный враг, козни которого необходимо пресечь во славу национальных интересов. Поручик Соболь Онисим, Наше Благородие!
Он поторопился выдернуть кольцо, и восходящие воздушные потоки подхватили спасительный купол, почему-то оказавшийся предательски рыжего цвета. В Спецкорпусе парашюты подбираются под цвет местности предполагаемого десантирования — не всё, выходит, брат Ипат предусмотрел, так что, может, и не стоит винить его в задних мыслях. Может, у него и передних-то нет, а так просто парень развлекается по полной программе — приключений ищет на собственную задницу.
Самолёт, оставшийся внизу, развернуло хвостом вперёд, и он, входя в полное противоречие с принципами аэродинамики и законом всемирного тяготения, набирал высоту, раскачиваясь из стороны в сторону, оставляя за собой широкую полосу желтовато-серого дыма. Попали, значит… Ну, в такую дуру не мудрено попасть — барахло времён последнего пограничного конфликта с Империей. Сорок лет в строю. А Ипат что — решил там остаться? Ну нет, такое приключение едва ли может доставить ему радость.
Тяжёлая машина развалилась на несколько частей, и её обломки, вместо того чтобы мирно упасть в тёплые воды океана, начали неторопливо разлетаться в разные стороны. Вперемежку с ними возникли четыре парашютных купола — один рыжий и три белых. Значит, Ипат ножик нёс с собой не для того, чтобы кого-нибудь зарезать. Все живы, все счастливы, все приближаются к цели, а конфликт исчерпан. Вот только почему они поднимаются всё выше и выше, и куда их всех несёт? Видно, что пытаются спланировать прямёхонько на песчаный пляж, а тащит их туда, где над водой возвышаются башни эверийских корветов, а вдоль невидимого периметра снуют, словно тараканы, патрульные катера. Хотя нет — один из белых куполов преодолел сопротивление неведомой силы или сама сила, внезапно сменив гнев на милость, потащила его в своё логово. Остальных, в том числе и брата Ипата, похоже, ждут застенки эверийской военщины, голод и истязания — если, конечно, верить тому, что когда-то говорил старший наставник учебного взвода в Кадетском корпусе. Впрочем, возможно, кому-то из них и повезёт, как повезло однажды ему… Подводные стратегические крейсеры Соборной Гардарики охраняют мир и международную безопасность в любой точке Земного шара — отлично сказано, кадет Соболь!
Берег, золотой песчаный пляж, узкой полосой обрамляющий зелень густых зарослей, неумолимо приближается, и от этого никуда не деться — дорога назад в высоту закрыта, и невозможно раствориться в облаках, которых нет посреди этой пронзительной небесной голубизны. Вот так бывает, господин поручик, Ваше Благородие. Хотя какое там Благородие… Опускаться на мягкий тёплый песок гораздо приятнее, чем на гальку, которой усыпан частный пляж в Пантике, двадцать пять гривен за вход. Осталось только упасть на колени и привычным движением отстегнуть парашют — рыжий купол тут же сносит в медленные волны, которые почти не отличаются по цвету от небес.
— Привет. — На него с ленивой улыбочкой смотрит юная дева в незначительном купальнике, неохотно оторвав взгляд от крохотного томика в коричневом переплёте. Ромейский язык, смягчённый галльским грассированием… На правом плече сквозь загар проступает татуировка — две змеи, сплетённые косичкой.
Что-то похожее уже однажды было, только где и когда? Неважно…
Престарелый оборванец бесцельно бредёт по колено в прибое, два бойца в старинных альбийских касках и ромейских тогах, вооружённые снайперскими винтовками, нервно курят, вглядываясь в океанские просторы, несколько пёстро одетых бездельников, развалившихся неподалёку, орут дурными голосами под расстроенное банджо — всё это кажется до боли знакомым и бесконечно чужим.
— Ты что — глухонемой? — Девочка поворачивается набок и выдёргивает из песка пузатую бутылку. «Лоза Галлии». Странно, но бутылка вроде бы запотевшая, как будто только что из холодильника. — Отхлебни, может, разговорчивей станешь.
ПАПКА № 10
Документ 1
Заместителю начальника Департамента Безопасности Конфедерации Эвери Грессу Вико, лично, секретно.
Шеф! Настоящим сообщаю, что 30 сентября в 19:43 по местному поясному времени в 30 милях к северо-западу от о. Сето-Мегеро сбит транспортный самолёт с опознавательными знаками гражданской транспортной авиации Соборной Гардарики (по международному реестру, борт 124/714), отклонившийся от заданного курса и совершивший попытку прорваться к острову. По данным визуального контроля, два члена экипажа из пяти, покинувших самолёт, сумели высадиться в запретной зоне. Два члена экипажа (первый пилот и штурман) приняты на борт корвета «Леопард», ещё один предположительно погиб. На данный момент задержанные отказываются давать какие-либо показания об обстоятельствах происшествия в отсутствие представителя консульства СГ в Лос-Гальмаро.
Шеф, разумеется, данный инцидент не мог быть простой случайностью, и остаётся выяснить, что это было — частная инициатива, операция спецслужб или действия религиозных фанатиков. Последнее мне представляется наиболее вероятным, поскольку двумя часами позже на борт корвета «Рысак» был поднят ящик, в котором обнаружился идол (предположительно богиня Навь из древнеаройского пантеона).
В любом случае достаточно велика вероятность того, что на остров попали лишь члены экипажа самолёта, но никак не служители умирающего культа и тем более агенты спецслужб. Я остаюсь при своём мнении (и имеющиеся у нас данные это подтверждают), что в аномальную зону ни при каких обстоятельствах не могут проникнуть лица, имеющие какие-либо агрессивные намерения или выполняющие какое-либо задание, связанное с использованием феномена.
Но тем не менее опасность не следует недооценивать, и, по моему мнению, в течение ближайших двух-трёх недель подразделения полиции, спасателей и пожарной охраны на всей территории Конфедерации следует держать в состоянии повышенной готовности.
Сид Батрак, полномочный представитель Департамента Безопасности при штабе операции «Морской Конёк», главный резидент ДБ по странам Южной Лемуриды.
2 октября, 20 ч. 35 мин.
Документ 2
Самаэль Несравненный — в галльской мифологии одно из воплощений Нечистого. Мерзости, им творимые, отличаются особым цинизмом и претензией на изысканность. Удел Самаэля — творить Зло, не снимая белых перчаток. Согласно ряду апокрифов, на его попечении в Пекле находятся души аристократов, полководцев, героев, актёров, трубадуров, университетских профессоров, алхимиков, магов, карманных воров, дорогих куртизанок, растлителей, серийных убийц и высокопоставленных государственных чиновников. Слово, сказанное Самаэлем, приносит грешнику большие страдания, чем иглы, загнанные под ногти, и кипящая смола, обжигающая тело, поскольку оно есть правда, звучащая в устах Отца Лжи.
Галльский Мифологический словарь, ст. «Самаэль Несравненный».
Документ 3
Магистру Ордена Святого Причастия, срочно, секретно.
Высокий Брат! Посланник на острове, и он начал свой путь навстречу Неприкаянному Духу. Нам осталось лишь ждать, молиться и надеяться, что выбор, сделанный нами, не был ошибочным.
С прискорбием уведомляю Вас, что нет никакой возможности брата нашего Ипата Соболя посвятить в рыцари Второго Омовения, поскольку этот достойный муж, выполняя волю Ордена, уже принял Третье Омовение. Теперь он присоединился к Призрачному Воинству и стоит в одном ряду со славным Лаэром дю Грассо, могучим Добрыней Криволапом, мудрым Цо Вай-Золинем, верным Халимом Эль-Сбагри и всеми прочими, кто составляет вечный цвет Ордена Святого Причастия.
Данные сведения подтверждаются братьями из Сиарского Дома, соответствующими ведомствами Тайной Канцелярии и нашими источниками в Департаменте Безопасности Конфедерации Эвери.
Прошу Вашего дозволения уведомить Малый Собор о благоприятном разрешении начальной стадии дела «Неприкаянный дух».
Посланник Ордена Святого Причастия при Малом Соборе Единоверной Церкви, рыцарь Второго Омовения Семеон Пахарь.
Документ 4
ВЕРХОВНОЕ ВЕЧЕ СОБОРНОЙ ГАРДАРИКИ
НАГРАДНОЙ ЛИСТ
Сей грамотой удостоверяется, что явный государственный советник Афанасий Соболь Указом Наградной Палаты по представлению Казённого Стола Опеки и Попечительства награждён орденом «Святой Савва» золотого достоинства, поскольку от щедрот своих дал средства на воспитание, обучение и пропитание полутора дюжин сирот. Благодаря его щедрости и человеколюбию ныне восемнадцать граждан во цвете лет, носящие родовое имя Соболь, достойно служат Отечеству своему, умножая его славу и богатство.
Регистратор Наградной Палаты при Верховном Вече
Матвей Поляна.
Документ 5
«…но у жрецов этого странного народа иное призвание — они не приносят жертв неким богам, не общаются с духами предков, они вообще не совершают каких-либо обрядов. Их задача в том и состоит, чтобы уберечь своих соплеменников от соблазна приближаться к святилищу, расположенному на седловине между двумя горами. Никто из тахха-урду, Людей Зарослей, никогда не посещал это место, поскольку таков завет, передаваемый от предков из поколения в поколение.
Они позволяют мне сидеть возле их костра и присутствовать при их разговорах, полагая, что я не понимаю их речи, но я в своё время почти шесть лет посвятил изучению нямри-урду-ученга, «языка повелителей людей», и местный диалект на 80 % совпадает по словарному запасу с языком коренного населения междуречья Гуальято и Амалято. Остальное, скорее всего, — остатки языка, на котором когда-то говорили ещё более коренные островитяне, чем нынешнее население Сето-Мегеро.
Я подарил Сатьячепалитья, вождю тахха-урду, два «затаившихся раската разящих молний», и он как человек, имеющий опыт общения с бледнолицыми, оценил, что я приволок ему не ведро бисера, дюжину алюминиевых ложек или фигурку зверя с двумя хвостами. Теперь я почти полноправный член племени, осталось только сделать два шага — попросить у сетти-тахха-урду (буквально — людей, умеющих ходить в зарослях, что-то вроде совета мудрецов) дать мне имя. Но я не тороплюсь. Во-первых, не хочется обманывать этих добросердечных людей, а во-вторых, когда придёт время возвращаться на «Принцессу Кэтлин», им может не понравиться, что их соплеменник отправился на «большую лодку». Тахха-урду не должны ходить к святилищу Тлаа и покидать родные заросли — за попытку несоблюдения первого правила — немедленная смерть, за игнорирование второго — клеймение огнём и изгнание к бяаакая-урду (чужим людям). Второе меня, кстати, вполне бы устроило, если бы не клеймение огнём.
Сокровищ Френса Дерни на месте не обнаружилось, но экипажу яхты уже уплочено за трёхмесячное пребывание в этих водах, и они скорее предпочтут торчать тут лишний месяц, чем отказаться хотя бы от части своих денег. Так что придётся и мне с пользой провести это время — книга о загадочном народе тахха-урду вполне может стать бестселлером, и таким образом мне удастся хотя бы возместить себе издержки на эту безумную экспедицию. В общем-то, я даже рад, что золота не нашлось — кто знает, как повели бы себя господа матросы, попадись им на глаза сундуки с сокровищами…
Теперь же я нахожусь в уникальном положении — эти урду говорят при мне обо всём, полагая, что я их не понимаю, друг от друга у них, похоже, также нет секретов. Таким образом, у меня появилась исключительная возможность за короткий срок провести исследование, на которое в иных условиях могли бы потребоваться годы кропотливой работы. Не скрою, святилище загадочного Тлаа также пробуждает во мне любопытство, но пока из всего, что было сказано при мне об этом духе, можно выжать следующую квинтэссенцию: Тлаа спит и нельзя будить его, поскольку нет человека достаточного мудрого, чтобы не поддаться соблазну воспользоваться дремлющим могуществом.
Скорее всего, это некое древнее суеверие, но все тахха-урду относятся к этому со всей серьёзностью, а когда заснеженные вершины Сво-Куксо не скрыты зарослями или облаками, они даже стараются не смотреть в их сторону…»
Дневник профессора Криса Боолди, запись от 2 июля 2946 г. от основания Ромы.
Назад: Глава 9
Дальше: Часть 2