Записки Виктора Веткина

В детстве я мечтал стать космонавтом. Сейчас об этом смешно вспоминать, но тогда я всерьёз готовился к полёту в космос. Я лазил по деревьям, забираясь на самые верхушки, откуда можно было достать рукой до белоснежных облаков. Прыгал в воду на озере с высоченного трамплина для взрослых. Я шастал по гребню крыши дома до самого конька как по лесной тропе, вызывая ужас у родителей. Однажды я прыгнул с карниза в снежный сугроб во двор к соседке тёте Груне Степановой. Я с большим трудом выкарабкался из снежного плена, нос к носу столкнувшись с огромной рыжей собакой, которая была настолько изумлена моей наглостью, что не тронула меня, а, нервно скуля, отступила вглубь двора.

Я воспитывал в себе смелость – ходил в полночь в старую заброшенную баню на окраине села, на кладбище, спускался осенними непроглядными сумерками на дно Убойцева оврага, в который и днём-то не все мальчишки решались спускаться. Там водились волки и кабаны. Зимними вечерами на лыжах я уходил в дальние лесные дебри. Завывание ветра в чаще казалось воем волчьей голодной стаи, заячьи следы напоминали рысьи, карканье вороны слышалось зловещим криком лешего, засыпанный снегом домишко на заброшенной пасеке избушкой бабы-яги… Знал бы Антоха о моих трусливых сравнениях – не было бы конца его насмешкам.

Я выучил азбуку Морзе – в случае приземления космического корабля в незапланированном месте нужно было уметь связываться со спасательными службами. Я плавал в озере до посинения – корабль мог приводниться в океане. Делал и запускал макеты самолетов и космических ракет. Зубрил математику и физику до умопомрачения – нужно было уметь рассчитывать траекторию старта, полёта на околоземной орбите и приземления. Перечитал все книги о космосе, включая научно-фантастические. Для полёта присмотрел туманность Андромеды. На будущее. Летать вокруг Земли было скучно, а по Луне люди уже гуляли.

Дочитался – испортил зрение. Книги читал в полутьме, для привыкания к космической черноте. Допрыгался – после прыжка с верхушки черёмухи угодил на ограду, сломал правую ногу и ребро. Допускался ракеты – обжёг правую руку. Доучился – математика и физика стали вызывать у меня отвращение. Школу заканчивал в полной растерянности. Срочно переключился на английский язык. Подумывал о том, не сбежать ли мне в Ливерпуль, родину любимых Beatles. Это было равнозначно полёту в космос.

Я не хотел становиться взрослым, прекрасно сознавая, какие проблемы там меня ждут. И уж тем более становиться учителем.

Я стал взрослым. И поступил именно в педагогический институт. Он находился ближе других вузов к железнодорожному вокзалу в ближайшем городе. Прежде я никуда не выезжал из отдалённого от цивилизации села. Когда Антоха Щеглов узнал, куда я поступил, он полгода со мной не разговаривал. Я окончил историко-филологический факультет, на котором готовили учителей истории и английского языка для отдалённых сельских школ. Потом случайно мы с Антохой встретились на дискотеке, и его первой фразой был пассаж: «Ты с ума сошёл! Хоть представляешь, что тебя ждёт в этом аду? Забыл, что мы вытворяли со своими бедными учителями?»

Я, конечно, не забыл, но верил, что я-то уж буду не таким, детки мои будут внимать моей ангельской речи, раскрыв свои рты, и сидеть, вслушиваясь в тихое жужжание мух под потолком. Они будут слушать записи Beatles, Scorpions, Eagles на языке оригинала и благодарить меня, как своего гуру. Они послушно последуют за мной в увлекательные дебри древней истории многострадального человечества. Как я ошибался!

Через полгода Антон пригласил меня в пивбар: «Ладно, дело твоё. Ты хоть представляешь – на что себя обрекаешь?» Нет, тогда я ещё не представлял. Сам Антоха поступил на биологический факультет в университет, чем меня тоже несказанно удивил. «Собираешься всю жизнь за бабочками бегать с сачком?» – отомстил я ему. Всё село над ним потешалось, когда он в детстве целыми днями носился по лугам, ловя бабочек для своей коллекции. И прозвище у него соответствующее: Карл Линней. Почему?

Однажды мы с ним пришли в библиотеку. Я попросил у библиотекарши Марии Ивановны книгу «Незнайка на Луне» – уже тогда я начал готовиться к полёту в космос. А Антоха попросил книгу Карла Линнея «Философия ботаники». У Марьи Ивановны глаза полезли на лоб: «Кого-кого?» Придя в себя, поинтересовалась: «Зачем она тебе, сынок?» Книги такой, конечно, в сельской библиотеке не оказалось, но об этом случае изумлённая Марья Ивановна поведала всем жителям села, с которыми ей пришлось встретиться в тот памятный для Подберёзкина день. Так и прилипло к Антохе: Карл Линней.

Помню, мы, его одноклассники, с невероятным интересом и напряжением следили за научным поединком Профессора – это было ещё одно прозвище Антона – с биологичкой. Та доказывала, что эволюция каких-то там мух неизбежно привела к укорочению их крыльев, которые стали им мешать в полёте. Антоха же доказывал, что подобное изменение не было неизбежным. На островах в Тихом океане живут такие же мухи с длинными крылышками, которые помогают им удерживаться на земле во время сильных ветров. Сомнение в неизбежности эволюционного прогрессивного развития живых существ приводило в бешенство биологичку. И хотя она в конце концов объявила себя победителем в научном споре, наши симпатии остались на стороне Карла Линнея.

За бабочек Антоха не обиделся. Просто через четыре года поступил в аспирантуру и вскоре защитил кандидатскую диссертацию. Что я раньше знал о водорослях? Только то, что из морской капусты делают салат, богатый йодом. Антон здорово просветил меня. В природе, оказывается, около тридцати тысяч их видов. У них нет стеблей, корней, листьев. Их размеры бывают от долей микрона до шестидесяти метров. Они могут образовывать острова и разрушать военные корабли. Без них не обойтись на космических кораблях (поэтому я запомнил кое-какую информацию о них). Под водой растут целые водорослевые леса, за которыми ухаживают и которые косят с помощью гидросамолётов… Пусть Антоха изучает свои водоросли.

Друзьями во взрослой жизни мы не стали не потому, что я завидовал ему – он стал учёным-биологом, а я не стал космонавтом. Просто нет во мне этого… Мы слишком разные. Я и в детстве метался между правильным, целеустремлённым Антоном и деревенскими хулиганами, которые были мне не менее интересны, чем эрудированный приятель. Я разрывался: мне хотелось быть и правильным, и неправильным одновременно. В конце концов я остался в полном одиночестве. В девчонках я разочаровался ещё в начальных классах. Зависимость от них – я был влюбчивым парнем, – к несчастью, раздражала, поглощала слишком много свободного времени.

Внутренняя раздвоенность и в институте мешала мне. Я разрывался между читальным залом и дискотеками. И ещё эта дурацкая влюбчивость… Сначала я засел за словари, справочники, грамматику, лексику, добросовестно готовился к семинарам. Профессор по истории Латинской Америки с громкой, созвучной его профилю фамилией Латинский предлагал писать дипломную работу с прицелом на аспирантуру. Названия «мачете», «латифундия», «каудильо», конечно, звучали романтично, но заниматься этим всю жизнь? Чур меня!

Одно время меня заинтересовала археология. Я записался в экспедицию в дальние марийские леса. Комаров ещё можно было терпеть, но что потом произошло…

Мы откапывали захоронения древних воинов эпохи Александра Македонского. Нас, студентов, было человек сорок. Каждый находил что-то интересное: черепки, бусы, наконечники стрел, копий, гривны, мечи, части кольчуги, поясные бляхи… Мой напарник Лёшка Вербин откопал голову лошади и тем самым доказал, что это было полукочевое племя. Лёша стал героем раскопок. Все что-нибудь нашли, только не я. Самое интересное, что я откопал кости собаки, сдохшей год назад, и деревянное остриё, которое сначала я принял за древнюю острогу. Оказалось, что это остаток кола, к которому кто-то из местных жителей привязывал козла. Я ухал через неделю с раскопок, и руководитель ничего мне не сказал – проводил сочувствующим взглядом.

Помню бесконечные споры с однокурсником Лёней Мусиным, занимавшимся в основное от учёбы время фарцовкой. Английский он использовал по полной программе. Ездил в Москву, встречался с иностранцами и выменивал на водку – его мать работала в винно-водочном магазине – на сверхмодные тогда джинсы. Я осуждал его безжалостно: «Комсомолец не имеет права так себя вести (мы все были комсомольцами – не все искренними, как я), это спекуляция, обман, преклонение перед Западом…» Я правда тогда так думал. Он парировал: «Деньги – главное в жизни. Они дают свободу. Есть деньги – есть всё. Пройдёт время, и ты сам это поймёшь, моралист-правдолюбец…»

Чёрт, даже время против меня!

Институт мне удалось закончить. Самым трудным оказался экзамен по истории партии. Я никак не мог понять, чем отличался двадцать третий съезд партии от двадцать четвертого и, главное, зачем нужно было это знать.

Не хочу рассказывать о школе. Антоха был тысячу раз прав. Наше поведение в школе было ангельским по сравнению с тем, что мне довелось наблюдать и с чем пришлось бороться в дальней деревенской школе, куда я попал по распределению. Методики, технологии, педсоветы, конспекты, инспекции, открытые уроки… Я выдержал два года, и за это только готов уважать себя. Из школы я сбежал в армию. Там было намного легче. Не кривлю душой нисколько. Меня может понять только не сбежавший вовремя из школы учитель.

В армию я пошёл добровольно, хотя мог отсидеться в деревне до двадцати семи лет и получить военник без службы. Готов был служить где угодно и кем угодно, только не на жарком юге – с детства не переносил жару – и не танкистом – никогда не испытывал тяги к технике и не переносил запаха солярки. Отгадайте с трёх раз: куда я попал, учитывая мою прекрасную физическую подготовку, прекрасное знание английского языка и диплом о высшем гуманитарном образовании?

А после армии я вернулся в другую страну. Страну, в которой появились компьютеры и Интернет. Другим стал и Антон Щеглов. С водорослей он переключился на информационные технологии. С этого нового увлечения всё и началось…