Часть третья
Июнь 1978 года
15
Он вышел поохотиться на Кортмана. Охота на Кортмана стала успокоительным хобби. Одним из немногих развлечений, оставшихся в жизни Невилла. Когда не хотелось отходить далеко от дома и не было неотложной работы, он принимался за поиски. Под машинами, за кустами, в подвалах зданий, в каминных трубах, в шкафах, под кроватями, в холодильниках – во всех укрытиях, куда теоретически можно запихнуть среднеупитанного мужчину.
В каждый конкретный момент Бен Кортман мог оказаться в любом из этих убежищ. Он постоянно менял свое логово. Невилл был уверен: Кортман знает, что ему уготована роль охотничьего трофея. Более того, он чувствовал, что Кортман прямо-таки упивается риском. Не будь такая фраза столь очевидным анахронизмом, Невилл сказал бы, что Кортман жаден до жизни. Иногда ему казалось, что Бен сейчас счастлив, как никогда.
Невилл неспешно шел по Комптонскому бульвару к следующему дому, намеченному для осмотра. Утро миновало без происшествий. Кортмана Невилл не обнаружил, хотя точно знал, что тот где-то неподалеку. Потому что с наступлением ночи приходит к дому первым. Остальные почти всегда оказываются нездешними. Текучесть в их рядах высока – новенькие непременно остаются на дневку поблизости, а Невилл находит их и уничтожает. Но вот Кортман никак не попадется.
Лениво бредя посередине проезжей части, Невилл снова задумался над тем, как поступит, если разыщет Кортмана. Правда, его план – немедленная расправа – никогда не менялся. Но так дело выглядело со стороны. Невилл понимал, что в действительности пойти на это будет нелегко. О нет, он не испытывает никаких чувств к Кортману. И проблема даже не в том, что Кортман олицетворяет часть прошлого. Прошлое мертво, ничего не поделаешь.
Нет, дело совсем не в этом.
«Видимо, – решил Невилл, – мне просто не хочется лишиться этого развлечения».
Остальные вампиры – какие-то зануды, смахивающие скорее на роботов. Бен, по крайней мере, не лишен воображения. Его мозг почему-то поврежден не так сильно, как у других.
«Возможно, Бен Кортман был рожден, чтобы стать покойником, – часто теоретизировал Невилл. И добавлял: – Неупокоенным покойником, вот кем».
На его оттопыренных губах заиграла кривая усмешка. Ему теперь даже и не приходило в голову, что Кортман тоже его преследует, тоже хочет его убить. Эта опасность внимания не стоила.
Невилл с тягучим стоном плюхнулся на очередное крыльцо. Потом, сонно пошарив в кармане, вытащил трубку. Лениво утрамбовал большим пальцем жесткие табачные волокна. Через несколько секунд в теплом безветрии над его головой задумчиво воспарили кольца дыма.
Невилл, глазеющий сейчас на широкое поле по ту сторону бульвара, был совсем другим человеком, чем в 1976 году. Он обрюзг, раздался вширь. Благодаря размеренной отшельнической жизни он теперь весил аж двести тридцать фунтов. Лицо пухлое, крупное, мускулистое тело скрыто мешковатой одеждой из грубой джинсовой ткани. Бриться он давно уже бросил. И лишь изредка подстригал густую светлую бороду, так что обычно она была дюйма два-три длиной. Его длинные нечесаные волосы начинали редеть. С загорелого до черноты лица смотрели спокойно и невозмутимо-голубые глаза.
Невилл откинулся на кирпичные ступеньки, попыхивая трубкой, выдувая медленные дымные облака. Он знал, что в дальнем конце этого поля еще осталось углубление в земле – на месте, где он закопал Вирджинию, а она сама себя выкопала из могилы. Но это знание не внесло в его глаза даже проблеска задумчивой печали. Вместо того чтобы предаваться страданиям, он приучился давить в себе ненужный самоанализ. Время сузилось, лишилось своей многомерности. Для Роберта Невилла существовало только настоящее – настоящее, посвященное будничной борьбе за выживание: без взлетов к высотам восторга, без провалов в хляби отчаяния.
«По сути своей я овощ», – говорил он часто сам себе. Именно этого ему и хотелось – влачить растительное существование.
Роберт Невилл несколько минут глазел на белое пятно в поле, прежде чем сообразил: оно движется.
Его глаза моргнули, кожа на лице собралась в складки. Из горла вырвался тихий вскрик, недоверчиво-вопросительный. Потом, вскочив на ноги, он поднес ко лбу ладонь левой руки, чтобы загородить глаза от солнца.
Зубы нервно закусили мундштук.
Женщина.
Челюсть отвисла, трубка вывалилась изо рта, но он даже рукой не повел. Целую долгую минуту он простоял на крыльце, затаив дыхание.
Зажмурился, снова открыл глаза. Не исчезла. Глядя на женщину, Роберт Невилл услышал в своей груди все учащающийся стук.
Не замечая его, она шла по полю, глядя себе под ноги. Он отлично видел ее рыжеватые волосы, разлетающиеся на ветру, руки, размашисто качающиеся в такт шагам. Его кадык дернулся. Спустя три года это была настолько фантастическая картина, что просто не укладывалась в голове. Он все время то щурился, то таращился, продолжая недвижно стоять в тени дома.
Женщина. Живая. ДНЕМ.
Невилл застыл, полуоткрыв рот, уставившись на нее. Когда женщина подошла ближе, стало очевидно: она молодая – лет двадцати пяти, не старше. Одета в мятое, грязное белое платье. Очень загорелая, рыжеволосая. Невиллу показалось, что в могильной полуденной тишине было слышно, как под ее туфлями ломается высокая трава.
«Я спятил», – неожиданно раздалось в его голове. Это объяснение шокировало его меньше, чем версия, что женщина самая настоящая. Он, можно сказать, подсознательно готовился как раз к таким галлюцинациям. Все логично. Умирающий от жажды видит призрачные озера. А разве человек, смертельно жаждущий общения, не может увидеть на солнечном лугу женщину, идущую к нему?
Он внезапно вздрогнул. Нет, это не галлюцинация. Потому что теперь он отчетливо слышит ее шаги по траве – конечно, если зрительная галлюцинация не сопровождается слуховой. Ясное дело, женщина настоящая. Летящие волосы, взмахи руками. Она по-прежнему глядит себе под ноги. Кто она? Куда идет? Где была все это время?
Невилл сам не знал, что вдруг поднялось в нем. Волна, не оставляющая времени для размышлений, инстинкт, сломавший все барьеры благоприобретенной осторожности.
Он взмахнул левой рукой.
– Эй! – кричал он. И спрыгнул на тротуар. – Э-эй, вы, там!
Неожиданная, абсолютная тишина. Женщина резко подняла голову, их взгляды встретились.
«Живая, – подумал он. – Живая!»
Ему хотелось еще что-нибудь крикнуть, но вдруг перехватило дух. Язык будто одеревенел, мозг отказывался работать. Живая.
«Живая, – пел голос в его в голове. – Живая, живая, живая…»
Резким, судорожным движением молодая женщина повернулась к нему спиной и со всех ног бросилась бежать назад, вглубь поля.
Какое-то время Невилл стоял на месте, весь дергаясь, не зная, что предпринять. Потом его сердце словно разорвалось, и он рванулся через улицу. Его ботинки загрохотали по мостовой.
– Подождите! – услышал он собственный крик.
Женщина не стала ждать. Он увидел, как ее бронзовые ноги мелькают над травой, уносясь все дальше и дальше по неровному полю. И внезапно Невилл понял, что словами беглянку не остановишь. Он вспомнил, как был потрясен, когда ее увидел. А какое же потрясение должна была испытать она, услышав неожиданный крик и увидев машущего руками огромного бородача!
Он вспрыгнул на противоположный тротуар и выбежал на поле. Его сердце сильно билось. Она живая! Он никак не мог перестать думать об этом. Живая. ЖИВАЯ ЖЕНЩИНА!
Она не могла бежать так же быстро, как он. Невилл почти сразу же начал ее нагонять. Она покосилась на него через плечо полными ужаса глазами.
– Я вас не трону! – крикнул он, но она продолжала бежать.
Вдруг она споткнулась и упала: у нее подвернулась нога. Снова обернулась к нему: лицо искажено гримасой страха.
– Я вас не тро-о-ну! – снова заорал он.
Отчаянным рывком она вновь встала на ноги и побежала.
Теперь не слышалось ни звука, кроме треска травы, ломающейся под подошвами ее туфель и его ботинок. Он прыгал через заросли, чтобы они не путались в ногах, и постепенно сокращал расстояние. Подол ее платья цеплялся за траву, мешая бежать.
– Постойте! – снова закричал он, скорее машинально, чем в надежде, что она все же остановится.
Она не остановилась. Побежала еще быстрее, и Невилл, скрипя зубами, снова наддал. Он несся напрямик, а девушка – зигзагами. Ее легкие рыжеватые волосы развевались на ветру.
Теперь он был так близко к ней, что мог слышать ее измученное дыхание. Ему не хотелось пугать девушку, но сейчас он не мог остановиться. Казалось, в мире нет ничего, кроме нее. Он должен ее догнать.
Его длинные, сильные ноги мерно работали, подошвы топтали землю.
Еще дальше вглубь поля. Оба, пыхтя, продолжали бежать. Она снова оглянулась посмотреть, далеко ли преследователь. Он сам не мог вообразить, какой у него страхолюдный вид: бородатый гигант ростом шесть футов три дюйма, с пронзительным взглядом.
Тут Невилл, резко выкинув руку вперед, схватил девушку за правое плечо.
Та с придушенным воплем вывернулась и отшатнулась. Потеряв равновесие, она рухнула на каменистую землю, упала на бедро. Невилл кинулся помочь ей подняться. Она отползла назад и попыталась встать, но поскользнулась и вновь упала, на этот раз на спину. Платье задралось, обнажив колени. Она, давясь слезами, пыталась оторвать спину от земли. В ее темных глазах застыл ужас.
– Вставайте, – выдохнул он, протянув к ней руку.
Слабо вскрикнув, она отмахнулась и с трудом поднялась на ноги. Он схватил девушку за локоть, и тогда ее свободная рука взлетела, чиркнув острыми ногтями по его лбу и виску. Невилл со стоном отдернул руку, и девушка, молниеносно повернувшись, снова бросилась бежать.
Невилл опять нагнал ее в один прыжок и поймал за плечи.
– Чего вы бои…
Он не успел договорить. Ее колючая ладонь ударила его по губам. Теперь были слышны только тяжелое пыхтение и звуки борьбы, и еще то, как скребут по земле их ноги, с треском ломая густую траву.
– Да перестаньте же! – вскрикнул он, но девушка не сдавалась.
Она дернулась, платье, за которое он цеплялся своими сильными пальцами, порвалось. Он разжал руку, и лоскутья опали к ее талии. Невилл увидел загорелое плечо и белую чашечку бюстгальтера на левой груди.
Девушка вцепилась в него, он железной хваткой сжал ее за запястья. Она яростно лягнула его правой ногой.
– Черт!
Яростно взревев, Невилл ударил ее по лицу. Она отшатнулась, потом ошарашенно уставилась на него. Внезапно зашлась бессильным плачем. И упала на колени, загораживаясь руками – словно ожидая новых ударов.
Невилл, тяжело дыша, стоял над ней, глядя на ее съежившееся тело. Моргнул, сделал глубокий вдох.
– Встаньте, – сказал он. – Я вас не трону.
Она не поднимала головы. Невилл растерянно смотрел на нее, не зная, что сказать.
– Я же говорю, что не трону вас, – снова произнес он.
Она подняла голову и, по-видимому, вновь испугалась лица Невилла, потому что опять вжала голову в плечи, не сводя с Невилла полных ужаса глаз.
– Чего вы боитесь? – спросил он.
Он не отдавал себе отчета, что в его голосе нет ни капли тепла – то был резкий, дистиллированный голос человека, потерявшего всякий контакт с человечеством.
Он сделал шаг к девушке. Та с испуганным вскриком отпрянула. Он протянул ей руку.
– Давайте-ка, – сказал он. – Вставайте.
Она поднялась медленно, но без его помощи. Заметив вдруг свою оголенную грудь, поторопилась прикрыть ее рваным платьем, придерживая лоскут рукой.
Они стояли, хрипло дыша, уставившись друг другу в глаза. И теперь, когда прошел начальный шок, Невилл не знал, что же сказать. Год за годом он мечтал об этой минуте. Но ему и в голову не приходило, что все случится вот так.
– Как… как вас зовут? – спросил он.
Она не отвечала. Просто глядела на него, и губы у нее тряслись, а она даже не пыталась унять дрожь.
– Ну? – громко спросил он.
Девушка вздрогнула.
– Р-рут, – ответила она, запинаясь.
Роберт Невилл затрепетал. Звук ее голоса, казалось, выпустил его душу на волю. Вопросов как и не бывало. Сердце бешено забилось. Он почувствовал, что еще чуть-чуть – и расплачется.
Его рука, почти бессознательно, поднялась. Женское плечо тряслось под его ладонью.
– Рут, – произнес он монотонным, замогильным голосом.
Его кадык дернулся.
– Рут, – снова повторил он, не сводя с нее глаз.
Двое, мужчина и женщина, стояли друг к другу лицом посреди огромного, раскаленного зноем поля.
16
Женщина неподвижно лежала на кровати. Она спала. Шел пятый час пополудни. Уже раз двадцать, не меньше, Невилл украдкой заглядывал в спальню, чтобы посмотреть – не проснулась ли. Теперь он сидел на кухне, пил кофе и нервничал.
«Что, если она все же заражена?» – спорил он сам с собой.
Беспокойство охватило его несколько часов назад, когда Рут легла спать. И теперь он никак не мог отделаться от страха. Сколько бы доводов в ее защиту ни приводил. Конечно, она загорела на солнце, она бодрствовала днем. Пес тоже днем не спал.
Пальцы Невилла тревожно барабанили по столу.
Наивные мечты растаяли, простая и понятная жизнь неожиданно усложнилась. Не было ни сладостных объятий, ни чарующего шепота. Он не добился от нее ничего, кроме имени. Всю дорогу от поля до его дома он был вынужден с ней сражаться. Заставить ее войти в дом оказалось еще труднее. Она плакала, молила пощадить ее, не убивать. И что бы он ни говорил ей, рыдания и мольбы продолжались. Ему-то вечно представлялась сцена из голливудского кино: в их глазах загораются звезды, они, обнявшись, входят в дом, затемнение. Вместо этого он был вынужден бороться, уговаривать, спорить, ругаться – а она непреклонно упиралась. Сцена входа в дом вышла далеко не романтичной. Пришлось втащить ее в дверь силой.
Оказавшись внутри, она ничуть не осмелела. Он попробовал ее успокоить, но она просто забилась в угол, как когда-то собака. Не притронулась ни к еде, ни к питью, что бы он ей ни приносил. В конце концов Невилл оттащил ее в спальню и запер там на ключ. Теперь она спала.
Он устало вздохнул и задумчиво повертел в руках чашку.
«Все эти годы мечтать о друге или подруге, – подумал он. – А теперь, только-только встретив такую женщину, я тут же начал в ней сомневаться, обошелся с ней грубо и нетерпеливо».
Но в действительности ему не оставалось другого выхода. Он слишком долго принимал за аксиому предположение, что, кроме него, других нормальных людей не осталось. Неважно, что на вид она нормальна. Он повидал немало, даже слишком много лежащих в коме вампиров, которые выглядели такими же здоровыми, как она. Но это была лишь видимость. Тот факт, что она разгуливала по солнцепеку, еще не может склонить чашу весов в сторону доверия. Слишком долго он мучился сомнениями. Его воззрения на мир закоснели. Теперь он был почти неспособен поверить в существование других людей, подобных ему. И едва первый шок отступил, перешли в наступление все догмы бесконечных лет одиночества.
Тяжело вздохнув, он встал и снова зашел в спальню. Она лежала в той же позе. Может быть, она все-таки в коме?
Роберт Невилл нависал над кроватью, уставившись на женщину. Рут. Столько всего хотелось о ней узнать. И в то же время он почти боялся что-то узнавать. Потому что, если она не отличается от остальных, выход только один. А о людях, которых убиваешь, лучше вообще ничего не знать.
Его руки судорожно сжались в кулаки, синие глаза холодно созерцали девушку. Что, если у нее была случайная ремиссия? Что, если она просто временно вышла из комы и отправилась бродить по городу? Вполне правдоподобно. И тем не менее, насколько ему было известно, дневного света бациллы не выносят. Почему же это еще не убеждает его, что перед ним нормальная женщина?
Ну что ж, есть лишь один способ узнать все наверняка.
Он наклонился, положил руку ей на плечо.
– Проснитесь, – сказал он.
Она даже не шевельнулась. Он, закусив губы, вдавил пальцы в ее мягкое плечо.
Тут он заметил у нее на шее тоненькую золотую цепочку. Схватил ее грубыми пальцами, вытянул из-за пазухи.
Он глядел на крохотный золотой крестик, когда женщина, проснувшись, испуганно откинулась на подушки.
«Это не кома» – вот все, что Невилл подумал при этом.
– Что вы д-делаете? – спросила она слабым голосом.
Когда она говорила, ей было проще довериться. Он настолько отвык от человеческого голоса, что этот звук возымел над ним невиданную прежде власть.
– Я… ничего, – пробормотал он.
Неуклюже попятился, прислонился к стене. Еще какое-то время смотрел на нее, потом сказал:
– Откуда вы?
Она лежала, тупо глядя на него.
– Я вас спросил, откуда вы, – повторил он.
Снова смолчала. Он, сделав непроницаемое лицо, двинулся в ее сторону.
– Инг… из Инглвуда, – поторопилась ответить она.
Смерив ее холодным взглядом, он снова прислонился к стене.
– Ясно, – сказал он. – Вы… вы одна живете?
– Я была замужем.
– Где ваш муж?
Она нервно сглотнула.
– Умер.
– Давно?
– На прошлой неделе.
– А что вы сделали после его смерти?
– Убежала. – Она закусила нижнюю губу. – Побежала куда глаза глядят.
– Вы хотите сказать, что все время скитались?
– Д-да.
Он смотрел на нее, не говоря ни слова. Потом резко повернулся и, громко топая, прошел на кухню. Распахнув дверцу шкафчика, зачерпнул пригоршню зубчиков чеснока. Положил их на тарелку, разрезал на кусочки и размял в кашицу. Едкий запах обжег его ноздри.
Когда он вошел, женщина полулежала, опираясь на локоть. Невилл, не мешкая, поднес тарелку к самому ее носу.
Она со слабым вскриком отвернулась.
– Что вы делаете? – спросила она. И закашлялась.
– Почему вы отворачиваетесь?
– Пожалуйста…
– Почему вы отворачиваетесь?
– Это… пахнет! – Ее голос сорвался на рыдание. – Не надо! Меня тошнит от вашего…
Он поднес тарелку еще ближе к ее лицу. Она с каким-то сдавленным воплем отпрянула, вжавшись в стену, задрав ноги.
– Перестаньте! ПОЖАЛУЙСТА! – умоляла она.
Он отвел от лица Рут тарелку и уставился на ее судорожно извивающееся тело. Ее тошнило.
– Ты одна из них, – сказал он женщине спокойно и ядовито.
Она резко села на постели и пробежала мимо него в ванную. Дверь за ней захлопнулась, и он услышал, как из ее горла ужасным водопадом вырвалась рвота.
Поджав губы, он поставил тарелку на столик у кровати. Принялся остервенело жевать чеснок.
Заражена. С ней все ясно. Год назад он узнал, что чеснок является аллергеном для любого живого организма, зараженного бациллами «вампирис». При соприкосновении с чесноком клетки, испытывающие раздражение, посылают импульс, повышая чувствительность организма. В результате всякий дальнейший контакт с чесноком вызывает аномальную реакцию. Вот почему вводить в их вены вытяжку из чеснока бессмысленно. Вампир должен почувствовать запах.
Он бухнулся на кровать. И эта женщина среагировала как вампир.
Через минуту Роберт Невилл нахмурился. Если она сказала правду, то около недели скиталась неизвестно где. Естественно, она утомлена и слаба, а в таких обстоятельствах запах такого количества чеснока вполне мог вызвать у нее рвоту.
Он заколотил кулаками по матрасу. Раз так, он еще ничего в точности не выяснил. Он знал, что нельзя делать выводы, когда доказательств слишком мало. К этому убеждению Невилл пришел тернистым путем и потому полагался на него полностью.
Когда Рут отодвинула задвижку на двери ванной и вышла, он по-прежнему сидел на кровати. Какое-то время она простояла в коридоре, глядя на Невилла, потом направилась в гостиную. Он встал, последовал за ней. Когда он вошел в гостиную, женщина сидела на кушетке.
– Вы довольны? – спросила она.
– Не ваше дело, – буркнул Невилл. – Это вы под судом, а не я.
Она сердито вздернула нос и хотела что-то сказать. Но тут же, сгорбившись, мотнула головой. На миг его охватило сочувствие – такой беспомощной казалась эта женщина со сложенными на коленях тоненькими руками. Казалось, она больше не стеснялась своего рваного платья. Он смотрел, как еле заметно вздымается и опускается ее грудь. Фигура у нее была очень стройная, почти без округлостей. Полная противоположность тем женским образам, которыми он обычно тешил воображение.
«Какая разница, – оборвал он сам себя, – это больше не имеет никакого значения».
Он сел в кресло и уставился на женщину. Та опустила глаза.
– Послушайте меня, – сказал он. – У меня есть все причины подозревать, что вы заражены. Особенно после такой реакции на чеснок.
Она промолчала.
– Разве вы не хотите ничего сказать? – спросил он.
Она подняла глаза.
– Вы думаете, что я такая же, как и они.
– Я только предполагаю.
– Ну а это? – спросила она, показав крест.
– Это ничего не значит, – ответил он.
– Я сейчас не сплю, – сказала она. – Я не лежу в коме.
Он промолчал. Чего-чего, а этого он оспорить не мог, хотя подозрений этот факт не рассеивал.
– Я много раз был в Инглвуде, – произнес он наконец. – Почему вы не слышали моей машины?
– Инглвуд – большой город, – ответила она.
Невилл уставился на нее, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.
– Я… хотел бы вам верить, – признался он.
– В самом деле? – поинтересовалась она.
Новая буря в желудке заставила ее стиснуть зубы и согнуться в три погибели. Роберт Невилл сидел напротив, удивляясь, что она больше не вызывает у него ни малейшего сочувствия. Впрочем, от мертвых трудно ждать какой-то особой эмоциональности. Он истратил все свои эмоции и теперь чувствовал себя пустым, с выпотрошенной душой.
Скоро она подняла глаза. Взгляд ее был холоден.
– У меня всю жизнь слабый желудок, – сказала она. – На прошлой неделе я видела, как убивали моего мужа. Разорвали на кусочки. Прямо на моих глазах. В чуму я потеряла двоих детей. И всю прошлую неделю скиталась. По ночам пряталась, ела какие-то крохи. Меня всю трясло от ужаса, я не могла проспать и двух часов подряд. И тут я слышу чей-то окрик. Вы гонитесь за мной по полю, бьете меня, тащите к себе домой. Потом, когда вы тычете мне в лицо тарелкой с вонючим чесноком и меня начинает тошнить, вы мне говорите, что я заражена.
Ее лежащие на коленях руки сжались в кулаки.
– Интересно, какой реакции от меня ожидали? – спросила она зло.
И в изнеможении откинулась на спинку дивана, прикрыв глаза. Ее пальцы нервно перебирали подол платья. Она попыталась приладить на место рваный лоскут, но тот снова отогнулся, и Рут сердито шмыгнула носом.
Он подался вперед. Теперь, несмотря на все сомнения и подозрения, в Невилле проснулась совесть, с которой он ничего не мог поделать. Он уже позабыл, что на свете бывают плачущие женщины. Невилл рассеянно поднес руку к своей бороде, начал теребить ее, неотрывно глядя на женщину.
– Вы не… – начал он. Перевел дух. – Вы мне не позволите взять пробу вашей крови? Я мог бы…
Она резко встала и направилась к двери.
Невилл тут же вскочил.
– Что вы делаете? – спросил он.
Она не ответила. Ее руки неумело возились с задвижкой.
– Вам нельзя туда выходить, – сказал он удивленно. – Скоро ими будет полна вся улица.
– Я здесь не останусь, – всхлипывала она. – Пусть они меня убьют, какая разница?
Его пальцы сомкнулись вокруг ее руки. Она попыталась вырваться.
– Отвяжитесь! – вскрикнула она. – Я к вам не просилась. Это вы меня сюда затащили. Зачем вы ко мне привязались?
Он неуклюже топтался рядом с ней, не зная, что сказать.
– Вам нельзя выходить наружу, – повторил он.
И снова усадил ее на диван. Потом сходил к бару и принес ей маленькую рюмку виски.
«Плевать, заражена она или нет, – подумал он, – плевать».
Он протянул ей рюмку. Рут покачала головой.
– Выпейте, – сказал он. – Это вас успокоит.
Она сердито сверкнула на него глазами.
– Чтобы вы могли опять тыкать мне в лицо чесноком?
Он покачал головой.
– Выпейте немедленно, – настойчиво повторил он.
Через несколько минут она все же взяла рюмку и сделала глоток. Поперхнулась. Поставила рюмку на подлокотник дивана. Глубокий вздох сотряс все ее тело.
– Почему вы хотите, чтобы я тут осталась? – спросила она жалобным голосом.
Невилл глядел на нее. Он сам не знал, как четко ответить на ее вопрос.
– Даже если вы действительно заражены, – помедлив, начал он, – я не могу вас туда отпустить. Вы не представляете себе, что они способны с вами сделать.
Ее глаза закрылись.
– Мне все равно, – сказала она.
17
– Вот чего я не понимаю, – говорил он ей за ужином. – Прошло почти три года, а некоторые из них еще живы. Запасы продуктов иссякают. Насколько мне известно, днем они все еще погружаются в кому. – Невилл тряхнул головой. – Но не умирают. Три года, а они еще не умерли. Чем только живы?
Она сидела напротив, закутанная в его купальный халат. Часов пять назад она сменила гнев на милость, приняла душ и переоделась. Ее изящное тело потерялось в объемных складках махровой ткани. Она попросила у него гребенку, собрала волосы сзади в конский хвост, завязала обрывком бечевки.
Рут крутила в руках свою чашку.
– Иногда мы их видели, – сказала она. – Но только боялись приближаться к ним. Мы считали, что до них лучше не дотрагиваться.
– Разве вы не знали, что они возвращаются после смерти?
Она покачала головой:
– Нет.
– Вы не задумывались, что за люди осаждают ваш дом по ночам?
– Нам ни разу в голову не приходило, что они… – Она медленно мотнула головой. – Трудно в такое поверить.
– Могу себе представить, – сказал он.
Пока они молча ужинали, Невилл поглядывал на нее. Это тоже было непросто – поверить, что напротив сидит нормальная женщина. Поверить, что после всех этих лет рядом появился человек. То было не просто сомнение в ней, а скорее сомнение в том, что в этом Богом забытом мире может произойти такое удивительное событие.
– Расскажите мне о них побольше, – проговорила Рут.
Он встал и снял с плиты кофейник. Налил еще одну чашку ей, потом себе, поставил кофейник и сел.
– Как вы теперь себя чувствуете? – спросил он.
– Мне лучше, спасибо.
Невилл кивнул и положил в свою чашку сахару. Прихлебывая кофе, он чувствовал на себе ее взгляд.
«О чем она думает?» – ломал он голову. Набрал в грудь воздуха, удивляясь, что напряжение все еще не оставило его. Какое-то время ему казалось, что наконец он ей доверяет. А теперь снова засомневался.
– Вы мне по-прежнему не доверяете, – сказала она, словно прочитав его мысли.
Он резко вскинул голову, пожал плечами.
– Да нет… не в этом дело, – ответил он.
– Конечно же, все дело в этом, – проговорила она спокойно. И вздохнула. – Ну ладно. Если вам нужно проверить мою кровь, проверяйте.
Невилл подозрительно взглянул на нее, раздумывая про себя: «Это что, уловка?»
Он принялся судорожно глотать кофе, чтобы незаметно было, как дергается его кадык.
«Глупо быть таким подозрительным», – подумал он.
Невилл поставил чашку на стол.
– Хорошо, – сказал он. – Хорошо.
Он глядел на нее, она созерцала свой кофе.
– Если вы действительно заражены, – объявил он, – я постараюсь вас вылечить. Я сделаю все, что смогу.
Их глаза встретились.
– А если это не удастся? – спросила она.
Минутная заминка.
– Поживем – увидим, – нашелся он.
Они допили кофе. Потом Невилл спросил:
– Может, сделаем это прямо сейчас?
– Пожалуйста, давайте утром, – проговорила она. – Я… еще не очень хорошо себя чувствую.
– Ладно, – сказал он, кивнув. – Утром.
Они молча закончили трапезу. Невилл не особенно радовался, что она разрешила проверить ее кровь. Он боялся обнаружить, что женщина действительно заражена. Между тем ему придется провести с ней вечер и ночь и, возможно, узнать ее поближе. Может быть, он успеет привязаться к ней. А наутро он, возможно, будет вынужден…
Некоторое время спустя они расположились в гостиной. Сидели, глядя на фотообои, прихлебывая портвейн под звуки Четвертой симфонии Шуберта.
– Я такого и вообразить себе не могла, – сказала она, видимо развеселившись. – Мне и в голову не приходило, что однажды я снова услышу музыку. Снова буду пить вино.
Она обвела взглядом комнату.
– Вы замечательно поработали, – похвалила она.
– А у вас какой был дом? – спросил он.
– Даже и сравнить нельзя, – ответила она. – У нас не было ни…
– Как вы обороняли свой дом? – прервал он.
– Ой. – Она на минуту задумалась. – Конечно, мы забили окна досками. И еще мы применяли кресты.
– Они не всегда действуют, – сказал он спокойно, не спуская с нее глаз.
Она взглянула непонимающе:
– Не действуют?
– Откуда у еврея возьмется страх перед крестом? – воскликнул он. – Откуда возьмется страх перед крестом у вампира, который был евреем? Очень многие люди боялись сделаться вампирами. И теперь очень многие испытывают приступы истерической слепоты перед зеркалами. Но что до креста – ни еврея, ни индуса, ни мусульманина, ни, кстати, атеиста крестом не напугаешь.
Она сидела, не выпуская из рук бокал, глядя на Невилла пустыми глазами.
– Вот почему крест не всегда действует, – закончил он.
– Вы мне не дали договорить, – сказала Рут. – Мы также применяли чеснок.
– Мне показалось, что вы его плохо переносите.
– Я его действительно плохо переношу. Я больна. Когда-то я весила сто двадцать фунтов. А теперь – девяносто восемь.
Он кивнул. Но, отправившись на кухню за другой бутылкой вина, подумал: «Она должна была уже привыкнуть к нему. За целых три года можно и привыкнуть».
А могла и не привыкнуть. Какой смысл сейчас сомневаться в ее словах? Она разрешит взять у нее кровь на анализ.
«Что ей еще остается. Все дело во мне, – подумал Невилл. – Я слишком долго прожил один. Я ни во что не поверю, пока не увижу это своими глазами в микроскоп. Новый триумф моей наследственности. Я сын своего отца, черт бы побрал его гнилые кости».
Стоя посреди темной кухни, вспарывая тупым ногтем фольгу на горлышке бутылки, Роберт Невилл глядел на сидящую в гостиной Рут. Его взгляд скользнул по халату, чуть-чуть задержался на едва заметных бугорках грудей, потом спустился по бронзовым икрам и лодыжкам, вернулся к гладким коленным чашечкам. У нее тело юной девушки. Трудно поверить, что она уже успела родить двоих детей.
«Самое странное во всей этой ситуации, – подумал он, – то, что я ее не хочу».
Если бы она появилась года два назад или даже позже, он мог бы взять ее силой. Тогда у него бывали ужасные минуты, когда он серьезно обдумывал самые отвратительные варианты удовлетворения своей потребности, с маниакальной настойчивостью воображая их снова и снова. Но потом начались эксперименты. Сигареты пылились в углу, алкоголь перестал быть жизненной необходимостью. Сделав над собой сознательное усилие, он целиком отдался исследованиям – как ни странно, успешно. Секса больше не хотелось: вожделение практически отступило.
«Монашеский путь к спасению», – думал он. Рано или поздно половое влечение должно прекращаться, – иначе ни один нормальный мужчина не смог бы выдержать без секса.
Теперь он, к счастью, почти ничего не чувствовал – ну разве что легкий зуд где-то под скалистыми напластованиями воздержания. Он был доволен таким положением вещей. Особенно сейчас, когда нет уверенности, что Рут – та самая долгожданная спутница. Когда нет уверенности даже в том, что он позволит ей дожить до послезавтра. Как ее вылечить?
Надежд на излечение маловато.
Он вернулся с откупоренной бутылкой в гостиную. Подлил ей вина – на ее губах на миг появилась улыбка.
– Я тут любуюсь вашими обоями, – сказала она. – Полное ощущение, что находишься в лесу.
Невилл только хмыкнул.
– Должно быть, много пришлось потрудиться, чтобы так замечательно оборудовать дом, – проговорила она.
– Кому, как не вам, это знать, – сказал он. – Вы же прошли через то же самое.
– У нас ничего подобного не было, – ответила Рут. – Наш дом был маленький. И морозильник вдвое меньше вашего.
– У вас, наверно, кончилась еда, – предположил он, внимательно наблюдая за ней.
– Замороженная кончилась, – сказала она. – Мы питались одними консервами.
Он кивнул.
«Логично», – вынужден был признать его рассудок.
Но ему по-прежнему что-то во всем этом не нравилось. Что-то его интуитивно раздражало.
– Ну а вода? – спросил он Рут.
Женщина молча уставилась на него.
– Вы ни одному моему слову не верите?
– Да нет, – ответил он. – Мне просто любопытно, как вам жилось.
– Ваш голос врать не умеет, – сказала она. – Вы слишком долго прожили в одиночестве. Разучились обманывать.
Невилл опять только хмыкнул, с неприятным чувством, что она его дразнит.
«Это нелепо, – уговаривал он сам себя. – Женщина как женщина».
И она, пожалуй, права. Он, должно быть, действительно сделался грубым, безжалостным отшельником.
Только какое это имеет значение?
– Расскажите мне о вашем муже, – попросил он внезапно.
Ее черты исказила какая-то тень, мимолетное воспоминание. Она поднесла к губам бокал с темным вином.
– Только не сейчас, – сказала она. – Пожалуйста.
Невилл тяжело опустился на диван, сам не понимая, почему вдруг его охватило какое-то неопределенное раздражение. Все ее слова, ее манера поведения вполне могут объясняться пережитыми бедами. Но с тем же успехом это может быть лживый спектакль.
«Зачем ей лгать?» – спросил он сам себя.
Утром он проведет анализ ее крови. Какая ей выгода от лжи сегодня вечером, если спустя считаные часы он узнает правду?
– Знаете, – сказал он, пытаясь разрядить обстановку, – я вот о чем задумался. Если три человека смогли пережить чуму, то мог выжить и еще кто-нибудь?
– Думаете, мог? – спросила она.
– А почему нет? Наверняка были и другие невосприимчивые к болезни люди.
– Расскажите мне побольше о микробе, – сказала она.
Замявшись, он поставил бокал на стол. Что случится, если он ей все расскажет? Что, если она сбежит, а после смерти вернется? Вампир, которому известно все, что известно Невиллу, – это ужасно.
– История длинная, подробности очень нудные, – проговорил он.
– Вы что-то сказали о крестах, – не унималась она. – Откуда вы знаете, что это правда?
– Помните, я рассказывал про Бена Кортмана? – сказал он, радуясь, что можно вместо свежей информации изложить уже известный ей факт.
– Тот, которого вы…
Он кивнул.
– Да. Идите-ка сюда, – позвал он, поднявшись. – Я вам его покажу.
Остановившись за ее плечом у глазка, он почувствовал запах ее волос и кожи. И невольно отшатнулся.
«Просто замечательно, – подумал он. – Мне, значит, даже запах не нравится. Мне, словно вернувшемуся из страны разумных лошадей Гулливеру, внушает отвращение людской запах».
– Вот он – тот, что у фонарного столба, – сказал Невилл.
Она что-то пискнула в знак подтверждения. Потом проговорила:
– Их так мало. А где остальные?
– Большинство я истребил, – ответил он, – но пока не вполне успеваю за ними угнаться.
– Господи, а фонарь-то горит! – заметила она. – Я думала, они уничтожили электросети.
– Я подсоединил его к моему генератору, – объяснил он, – чтобы наблюдать за ними.
– Они не бьют лампочки?
– Лампочка в очень прочном абажуре.
– И они даже не пробуют влезть на столб, чтобы ее разбить?
– Я вешаю на столб чеснок.
Она покачала головой:
– Все-то вы предусмотрели.
Отойдя назад, он уставился на нее.
«Как только она может так спокойно смотреть на них? – удивился он. – Как она может задавать мне вопросы, делать замечания, когда всего неделю назад на ее глазах их сородичи разорвали ее мужа?»
Сомнения, опять сомнения. Когда только им будет конец?
«Лишь тогда, когда я буду в ней уверен», – ответил он сам себе.
Рут отвернулась от глазка.
– Извините, можно, я на минутку выйду? – проговорила она.
Он проследил взглядом за тем, как она вошла в ванную, и услышал щелчок задвижки. Потом, прикрыв глазок крышкой, вновь сел на диван. На его губах играла кривая усмешка. Он созерцал желто-рыжие глубины бокала с вином, рассеянно теребя свою бороду.
«Извините, можно, я на минутку выйду?»
Почему-то эти слова звучали гротескно, забавно, будто обрывок мыльной оперы из канувших в прошлое времен. Эмили Пост, изящно семенящая по кладбищу. «Этикет для вампиресс, впервые выезжающих в большой свет».
Улыбка исчезла с его губ.
А что же дальше? Что готовит ему будущее? Где эта женщина будет через неделю – здесь, рядом с ним, или же в неугасимом огне?
Невилл знал, что если она заражена, надо попытаться ее вылечить – хотя бы попытаться. Но если в ее организме нет бацилл? Этот вариант в каком-то смысле еще сильнее нервировал. В первом случае он просто будет жить, как жил, не меняя ни распорядок дня, ни устоявшиеся привычки. Но если она останется с ним, если они будут жить вместе, может быть, и поженятся, обзаведутся детьми…
Да, это еще страшнее.
Он внезапно осознал, что вновь превратился в закоренелого холостяка с дурным характером. Он больше не вспоминал ни о своей жене, ни о ребенке, ни о своей прошлой жизни. Жил сегодняшним днем. А теперь испугался, что жизнь опять заставит его чем-то жертвовать, брать на себя ответственность. Он боялся отдать кому-то свое сердце, боялся разорвать цепь, на которую приковал себя, чтобы не давать воли чувствам.
Он просто боялся полюбить снова.
Когда она вышла из ванной, Невилл все еще сидел на диване, погруженный в размышления. Забытый проигрыватель тихо поскрипывал. Рут перевернула пластинку. Зазвучала третья часть симфонии.
– Ну и что Кортман? – спросила она, устраиваясь в кресле.
Невилл непонимающе взглянул на нее:
– Кортман?
– Вы хотели мне что-то рассказать о нем и о кресте.
– A-а. Ну, однажды ночью я затащил его сюда и показал ему крест.
– И что произошло?
Может, убить ее сейчас? Может, ничего не выяснять, а просто убить ее и сжечь?
Кадык Невилла дернулся. Такие мысли были отвратительной приметой мира, с которым он свыкся, – мира, где убить легче, чем надеяться.
«Ну, до такого я еще не докатился, – подумал Невилл. – Я человек, а не палач».
– Я что-то не так сказала? – забеспокоилась она.
– Что?
– Вы на меня так пристально смотрите.
– Извините, – сказал он холодно. – Я… я просто задумался.
Она больше ничего не сказала. Выпила вино – он заметил, что ее рука с бокалом трясется. Он подавил в себе все попытки к самоанализу. Ему не хотелось, чтобы она догадалась о его переживаниях.
– Когда я показал ему крест, – проговорил он, – Кортман рассмеялся мне в лицо.
Она кивнула.
– Но стоило помахать у него перед носом Торой, как я получил желаемую реакцию.
– Чем вы помахали?
– Торой. Скрижалями Закона, если я не перевираю название.
– И это… вызвало реакцию?
– Да. Он был связан, но, увидев Тору, вырвался и набросился на меня.
– И что случилось? – Она, казалось, вновь осмелела.
– Он чем-то ударил меня по голове. Не помню чем. Я чуть не потерял сознания. Но с помощью Торы я заставил его отступить к двери и выдворил его.
– Ага.
– Так что, сами видите, крест не имеет той силы, какую ему приписывают легенды. По моей версии, поскольку легенды сложились на преимущественно католическом континенте – в Европе, крест неизбежно должен был сделаться символом защиты от темных сил.
– А разве вы не могли выстрелить в Кортмана из ружья? – спросила она.
– Откуда вы знаете, было ли у меня ружье?
– Я… только предположила, – сказала она. – У нас ружья были.
– Тогда вы должны знать, что пули против вампиров бессильны.
– Мы… не были в этом уверены, – произнесла она, потом быстро продолжила: – Вы знаете, почему так получается? Почему пули их не ранят?
Он покачал головой.
– Не знаю.
Они молча сидели и слушали музыку.
Невилл знал, но, вновь усомнившись в ней, не захотел рассказывать. Экспериментируя с мертвыми вампирами, он обнаружил, что бациллы заставляют организм вырабатывать сильнодействующий биологический клей, который запаивает пулевые отверстия, едва они образуются. Пулю немедленно обволакивает прочный кокон, и она не представляет опасности для организма, поскольку его жизнедеятельность обеспечивается микробами. Благодаря биологическому клею, не позволяющему пулям углубляться в тело ни на дюйм, организм способен поглотить их в почти неограниченном количестве. Стрелять по вампирам – все равно что швырять камешки в бочку с дегтем.
Рут принялась поправлять халат, и его взгляду на один миг открылось коричневое бедро. Вместо искушения он ощутил раздражение.
«Типичный женский жест, – подумал он, – ни одного движения без жеманных ужимок».
Текли минуты; он почти физически ощущал, что все больше и больше отдаляется от нее. В каком-то смысле он даже почти сожалел, что она ему повстречалась. С годами он обрел определенную умиротворенность. Смирился с вынужденным одиночеством, обнаружил, что оно не так уж страшно. А теперь объявилась эта… и всему конец.
Чтобы чем-то себя занять, он потянулся за трубкой и кисетом. Набил трубку табаком, раскурил. На миг задумался, не спросить ли у нее разрешения закурить. Но не спросил.
Пластинка кончилась. Рут встала, и Невилл проследил за тем, как она перекладывает пластинки. Очень тоненькая, она казалась совсем юной девушкой.
«Кто она? – спросил он себя. – Кто она на самом деле?»
– Можно, я вот это поставлю? – спросила она, показав ему один из конвертов.
Даже не взглянув на конверт, он ответил:
– Как хотите.
Она села; зазвучал Второй фортепианный концерт Рахманинова.
«Не очень-то рафинированный у нее вкус», – подумал он, глядя на нее пустыми глазами.
– Расскажите мне о себе, – проговорила она.
«Ну вот, опять – типично женский вопрос». И сразу выругал себя за такую придирчивость. Какой смысл самому себе трепать нервы беспочвенными сомнениями?
– Мне рассказывать нечего, – ответил он.
Она снова улыбалась. Что же она, насмешничает надо мной?
– Вы меня сегодня до смерти напугали, – сказала она. – Вы и ваша колючая бородища. И этот дикий взгляд.
Невилл выпустил облачко дыма. Дикий взгляд? Ерунда какая-то. Чего она добивается? Хочет насмешками вывести его из себя?
– На что вы похожи подо всеми этими бакенбардами? – спросила она.
Он попробовал улыбнуться ей, но улыбка не получилась.
– Ничего особенного, – сказал он. – Лицо как лицо.
– Сколько вам лет, Роберт?
Его кадык дернулся. Она впервые назвала его по имени. Услышав после стольких лет свое имя из женских уст, он испытал странное, тревожное ощущение.
«Не обращайтесь ко мне так», – чуть не сказал он ей. Он не хотел терять разделяющую их дистанцию. Если она заражена и вылечить ее нельзя, пусть останется какой-то незнакомой женщиной, еще одной из легиона павших от его руки.
Рут отвернулась.
– Вы не обязаны со мной разговаривать, если не хотите, – сказала она спокойно. – Я вам не буду в тягость. Я завтра уйду.
Его грудные мускулы натянулись.
– Но… – проговорил он.
– Я не хочу портить вам жизнь, – продолжала она. – То, что, кроме нас, никто не выжил, еще не означает, что вы что-то обязаны для меня сделать.
Уставившись на нее своими холодными глазами, он ощутил минутное угрызение совести.
«К чему в ней сомневаться? – напомнил он себе. – Если она заражена, живой отсюда не выйдет. Бояться нечего».
– Извините, – сказал он. – Я… я ведь очень долго был один.
Она не подняла глаз.
– Если вам хочется побеседовать со мной, – добавил он, – я буду рад… рассказать вам все, что смогу.
Поколебавшись, она произнесла:
– Мне хотелось бы узнать что-нибудь о болезни. Из-за нее я потеряла двух моих девочек. Из-за нее погиб мой муж.
Он взглянул на нее и только после этого заговорил:
– Это бацилла, бактерия цилиндрической формы. Она превращает кровь в изотонический раствор, замедляет ее циркуляцию, активирует все функции организма, питается свежей кровью и снабжает организм энергией. Лишившись своей пищи – крови, она либо порождает собственных убийц – бактериофагов, либо образует споры.
Рут только таращила глаза. До Невилла дошло, что она никак не могла понять его слов. Эти столь привычные для него теперь термины для нее – китайская грамота.
– Ну, – сказал он, – большая часть этих деталей не так важна. «Образует споры» значит, что она формирует овальные тельца, содержащие все основные части вегетативной бактерии. Бацилла делает это, когда не получает свежей крови. Затем, когда вампир-хозяин разлагается, споры-паразиты разлетаются в поисках новых хозяев. Находят их, прорастают – и вот вам новые зараженные организмы.
Рут недоверчиво покачала головой.
– Бактериофаги – неживые белковые образования, которые образуются, когда организм не получает крови. От формирования спор это отличается тем, что сбой в обмене веществ разрушает клетки.
Невилл кратко рассказал о несовершенном механизме удаления отбросов из лимфатической системы, об аллергическом анафилактическом шоке, возникающем от чеснока, о различных переносчиках инфекции.
– Тогда почему у нас с вами иммунитет? – спросила она.
Он долго смотрел на нее, подбирая ответ. Потом, передернув плечами, сказал:
– Насчет вас не знаю. Что до меня, то, когда я в войну служил в Панаме, меня укусила летучая мышь-вампир. И хотя доказательств у меня нет, я предполагаю, что перед этим летучая мышь повстречалась с настоящим вампиром и заразилась от него бациллой «вампириса». Бацилла вызвала у летучей мыши жажду человеческой, а не звериной крови. Но к тому моменту, когда возбудитель попал в мой организм, он был уже в какой-то мере ослаблен организмом мыши. Конечно, я сильно заболел, но выжил, и в результате у меня выработался иммунитет. По крайней мере, таково мое объяснение. Другого я найти не могу.
– Но разве с теми, кто был с вами в Панаме… не произошло то же самое?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Ту летучую мышь я убил. Возможно, я оказался первым человеком, которого она покусала.
Рут безмолвно глядела на Невилла, нервируя его своим пристальным взглядом. Он продолжал говорить, хотя, вообще-то, говорить ему расхотелось.
Он кратко рассказал ей о главной помехе для исследования вампиров.
– Сперва я думал, что кол обязательно нужно вонзать в сердце, – сказал он. – Я верил легендам. Но потом узнал, что это не так. Я пробовал втыкать колья куда попало, и они всегда умирали. Это навело меня на мысль, что причина в кровотечении. Но однажды…
И он рассказал о женщине, разложившейся прямо на его глазах.
– Я знал, что это не могло быть кровотечение, – продолжал он, не без удовольствия перечисляя свои открытия. – Не понимал, что делать дальше. Потом однажды меня озарило.
– Каким образом? – спросила она.
– Я взял мертвого вампира. Поместил его руку в искусственный вакуум. Проткнул эту руку спицей. Ударил фонтан крови. – Он сделал паузу. – Все.
Рут не сводила с него глаз.
– Не понимаете, – произнес он.
– Я… нет, – призналась она.
– Когда я снова впустил в сосуд воздух, рука разложилась, – сказал он.
Она по-прежнему таращила глаза.
– Видите ли, – пояснил он, – бацилла – это факультативный сапрофит. Она может жить и без кислорода, и питаясь кислородом – но образ жизни различается. Внутри организма она анаэробна и существует в симбиозе с ним. Вампир кормит ее свежей кровью, а бактерия вырабатывает энергию, чтобы вампир продолжал добывать новую свежую кровь. Могу еще добавить, что бактерия стимулирует рост клыков.
– Ну и?.. – спросила она.
– Когда в полости тела попадает воздух, – продолжил он, – ситуация тут же изменяется. Микроб становится аэробным и из партнера по симбиозу превращается в опасного паразита. – Невилл на миг умолк. – И съедает своего хозяина, – сказал он немного погодя.
– То есть колья…
– Открывают доступ воздуху. Раз – и готово. Они открывают доступ воздуху и не дают тканям смыкаться, и потому биологический клей не действует. Так что колоть в сердце необязательно. Теперь я просто делаю им глубокие надрезы на запястьях – чем глубже, тем лучше. – Он слегка усмехнулся. – Страшно даже подумать, сколько я раньше возился, вытачивая колья!
Рут кивнула и, заметив, что держит в руке бокал, поставила его на пол.
– Вот почему женщина, о которой я вам рассказывал, так быстро рассыпалась в прах, – сказал он. – Она так давно умерла, что стоило воздуху попасть в ее организм, как микробы вызвали спонтанное разложение.
У нее перехватило горло, по телу пробежала дрожь.
– Просто ужасно, – проговорила она.
Невилл изумленно уставился на нее. Ужасно? Престранное замечание. Он уже несколько лет даже не употреблял слова «ужас». Оно стало анахронизмом. Кошмары набили оскомину, как третьесортные детективы былых времен. Для Роберта Невилла нынешнее положение дел было чем-то вроде явления природы. И никакие эпитеты к нему не прилагались.
– А что будет с теми… с теми, кто еще жив? – спросила она.
– Ну, – сказал он, – когда делаешь им надрезы на запястьях, микробы, естественно, превращаются в паразитов. Но в большинстве случаев они умирают просто от кровотечения.
– Просто?..
Она быстро отвернулась, крепко закусив губы.
– Что с вами? – спросил он.
– Н-ничего. Ничего, – проговорила она.
Он улыбнулся.
– К этим вещам привыкаешь. Приходится привыкать.
Рут снова содрогнулась; ее горло – изящная колонна – словно переломилось.
– В джунглях нельзя жить по «Правилам поведения учащихся начальных классов», – сказал он. – Поверьте, это единственное, что я могу сделать. Разве лучше позволять им умирать от болезни и возвращаться… к еще более ужасному существованию?
Она крепко сцепила руки.
– Но вы говорили, что очень многие из них еще… еще живы, – сказала она нервно. – Откуда вы знаете, что они не останутся в живых?
– Знаю, – ответил он. – Я знаю бактерию, знаю, как она размножается. Как бы ни сопротивлялись их тела, в конце концов победа останется за микробами. Я изготовлял антибиотики, десятки раз вводил их подопытным. Но лекарства не действуют и действовать не могут. Нельзя заставить вакцину работать в организме, уже захваченном болезнью. Их тела не могут бороться с микробами и одновременно продуцировать антитела. Это невозможно, поверьте мне. Получается порочный круг. Если бы я их не убивал, они рано или поздно умирали бы и начинали бы гоняться за мной. У меня нет выбора – никакого.
Беседа надолго прервалась; в тишине слышался лишь скрежет иглы по последним бороздкам пластинки. Рут не глядела на Невилла – просто уставилась пустыми глазами себе под ноги.
«Странно, – подумал он, – странно, что я вдруг стал перед ней оправдываться. Ведь еще вчера я считал то, что делаю с вампирами, объективно необходимой мерой».
За все прошедшие годы он ни разу не ощутил и тени сомнения в своей правоте. Но появилась она, и в его голове зароились новые мысли – странные, непривычные, как будто с чужого голоса.
– Вы действительно считаете, что я не прав? – спросил он скептическим тоном.
Она только закусила нижнюю губу.
– Рут, – проговорил он.
– Не мне вас судить, – ответила она.
18
– Вирджи!
Темный силуэт отпрянул к стене, когда хриплый крик Роберта Невилла разорвал ночную тишь.
Он то ли вскочил, то ли взлетел с дивана и уставился слипающимися, сонными глазами в дальний угол комнаты. Его сердце колотилось о грудную клетку, как обезумевший заключенный бьет кулаками по стене темницы.
Он встал на ноги; одурманенный сном, еще не понимая, где он, в каком году.
– Вирджи? – произнес он снова, еле слышным, дрожащим голосом. – Вирджи?
– Это… это я, – раздался во тьме запинающийся голосок.
Он на подгибающихся ногах двинулся в сторону тоненького ручейка света, льющегося из открытого глазка. Тупо заморгал.
Она беззвучно вскрикнула, когда Невилл, резко выкинув вперед руку, стиснул ее плечо.
– Это Рут. РУТ, – проговорила она испуганным шепотом.
Он стоял, медленно покачиваясь в темноте, непонимающе глядя на темный силуэт перед собой.
– Это Рут, – снова повторила она, уже громче.
Пробуждение отрезвило его, словно струя ледяной воды из шланга. Холодный ком в горле, другой холодный ком распирал грудь изнутри. Это не Вирджи. Он резко тряхнул головой, потер трясущимися пальцами глаза.
И застыл, уставившись на нее, согнувшись под грузом нежданной печали.
– О-ох, – бормотал он слабым голосом. – О-ох, я…
Он оставался на месте, ощущая, как тело его медленно качается во тьме, как из мозга улетучивается мгла.
Невилл посмотрел на глазок с открытой дверцей, потом снова на нее.
– Что вы делаете? – спросил он хриплым со сна голосом.
– Ничего, – сказала она нервно. – Я… мне не спалось.
Внезапно переднюю залил яркий свет – Невилл машинально сощурился. Отняв руку от выключателя, он обернулся. Рут все еще прижималась к стене, моргая от света, крепко сжав руки в кулаки.
– Почему вы одеты? – спросил он ошарашенно.
Вздрогнув, она уставилась на него. Он снова потер глаза, откинул с висков свои длинные волосы.
– Я просто… смотрела, что делается на улице, – сказала она.
– Но почему же вы одеты?
– Мне не спалось.
Он стоял и глядел на нее, еще не отошедший от сна, вслушиваясь в свой пульс, медленно возвращающийся к норме. Сквозь открытый глазок до него доносились уличные вопли, в том числе крик Кортмана «Выходи, Невилл!». Подойдя к глазку, он захлопнул маленькую деревянную крышку и обернулся к ней.
– Я хочу знать, почему вы одеты, – снова произнес он.
– Просто так вышло, – ответила она.
– Вы хотели сбежать, пока я сплю?
– Нет, я…
– ХОТЕЛИ ВЕДЬ?
Невилл стиснул ее запястье, и она беззвучно вскрикнула.
– Нет, нет, – сказала она торопливо. – Разве я могла, там же они!
Он стоял, тяжело дыша, рассматривая ее испуганное лицо. Его кадык медленно шевельнулся: он вспомнил, как был потрясен, когда спросонья принял ее за Вирджи.
Невилл резко выпустил ее руку, отвернулся. А он-то думал, что прошлое мертво. Сколько же должно пройти времени, чтобы оно действительно умерло?
Она не проронила ни слова, пока он наливал себе полный стакан виски и пил судорожными глотками.
«Вирджи, Вирджи, – подумал он печально, – ты все еще со мной».
Зажмурился, стиснул зубы.
– Ее звали Вирджи? – услышал он голос Рут.
Его мускулы напряглись, потом повисли дряблыми веревками.
– Все в порядке, – сказал он глухим, словно замогильным голосом. – Идите-ка спать.
Она немного попятилась.
– Простите, – сказала она. – Я не нарочно…
Внезапно он понял, что не хочет, чтобы она шла спать. Он хочет, чтобы она осталась с ним. Зачем? Он сам не знал – просто не хотел оставаться один.
– Я принял вас за мою жену, – услышал Невилл свой голос. – Проснулся и подумал…
Он жадно глотнул и закашлялся – виски попал не в то горло. Рут жалась в тень, ожидая, что он скажет дальше.
– Понимаете, она вернулась, – сказал он. – Я похоронил ее, но однажды ночью она вернулась Она была похожа – была похожа на вас. Контур человека, тень. МЕРТВАЯ. Но она вернулась. Я пытался удержать ее рядом с собой. Я пытался, но она больше не была той, прежней… сами понимаете. Все, что ей было нужно, это…
Он подавил рыдание.
– Моя собственная жена, – голос его срывался, – моя жена вернулась пить мою кровь!
Он с грохотом поставил стакан на стол. Развернувшись, большими шагами прошел к глазку, повернул, направился обратно, вновь остановился перед баром. Рут ничего не говорила – просто стояла в темном углу, слушала.
– Я похоронил ее по второму разу, – сказал он. – Мне пришлось сделать с ней то же самое, что и с другими. С моей собственной женой. – В его горле что-то оборвалось. – Колом, – проговорил он голосом, от которого мороз продирал по коже. – Мне пришлось проткнуть ее колом. Я тогда не знал никакого другого средства. Я…
Договорить он не смог. Он долго стоял на месте, бессильно дрожа всем телом, крепко зажмурившись.
Потом вновь раздался его голос.
– Я совершил это почти три года назад. И до сих пор помню, это все еще со мной. Что я могу поделать? Что я могу поделать? – Он стукнул кулаком по бару, вновь отдавшись горестным воспоминаниям. – Сколько ни старайся, невозможно ни забыть… ни… ни свыкнуться… ни отделаться от этого!
Он запустил руки себе в шевелюру; пальцы его тряслись.
– Я знаю, что вы сейчас чувствуете, знаю. Вначале я не… я не доверял вам. Я был как за каменной стеной – замкнулся в своей маленькой раковине. А теперь… – Он медленно, с сокрушенным видом покачал головой. – В одну секунду все исчезло. Привычка, безопасность, покой – все пошло прахом.
– Роберт.
Ее голос тоже срывался.
– Что мы такого натворили, чтобы заслужить это наказание? – спросила она.
Он судорожно втянул в себя воздух.
– Не знаю, – ответил он с горечью. – Этому нет разгадки, нет причин. Просто так все сложилось.
Теперь она стояла совсем близко. И нежданно, без колебаний, он прижал ее к своей груди – и они сделались просто двумя людьми, крепко обнявшими друг друга посреди беспредельной ночи.
– Роберт, Ро-берт.
Ее руки скользили по его спине, ласкали, щипали кожу, его пальцы крепко вцепились в ее тело, его лицо с зажмуренными глазами зарылось в ее теплые, мягкие волосы.
Их губы надолго слились, ее руки в каком-то отчаянном объятии обвились вокруг его шеи.
Они сидели во тьме, прильнув друг к другу, как будто в их телах собралось все тепло мира; и это тепло они должны были разделить поровну. Он чувствовал кожей трепет ее вздымающейся и опускающейся груди. Она жалась к нему, обхватив руками его тело, терлась лицом о шею. Его огромные пальцы неуверенно перебирали ее волосы, лаская шелковистые пряди.
– Мне очень стыдно, Рут.
– Стыдно?
– За то, что я был с тобой так жесток, что не доверял тебе.
Она молчала, крепко уцепившись за него.
– О, Роберт, – сказала она немного погодя. – Как же это несправедливо. Как несправедливо. Почему мы еще живы? Почему не все мы умерли? Лучше было бы всем нам умереть…
– Ммм, – произнес он, ощущая, как сердце и разум наполняются любовью к ней. Словно ручей пробился сквозь завалы. – Все будет хорошо.
Он почувствовал, как она молча замотала головой, не переставая прижиматься к нему.
– Будет, будет, – проговорил он.
– Разве это возможно?
– Все будет, – сказал он, хотя знал, что на самом деле неспособен этому поверить, хотя знал, что такие слова ему диктует лишь счастливая развязка сегодняшнего неприятного вечера.
– Нет, – выдохнула она. – Нет.
– Не нет, а да. Все будет. Все будет, Рут.
Он не знал, сколько они так просидели обнявшись. Он забыл, который нынче час и век, забыл, где они находятся; ничего не было – только они двое, вместе, так нужные друг другу, двое уцелевших посреди черного ужаса, слившиеся в объятиях, потому что нашли друг друга, нашли.
Но тут ему захотелось сделать что-нибудь для нее, помочь ей.
– Пойдем, – сказал он. – Пойдем, проверим тебя.
Рут напряглась всем телом в его объятиях.
– Нет, нет, – поторопился он сказать. – Не бойся. Я уверен, мы ничего не найдем. Но если что, я тебя вылечу. Я клянусь тебя вылечить, Рут.
Она глядела на него во мраке, не говоря ни слова. Поднявшись, Невилл потащил ее за собой, трепеща от волнения так, как еще не трепетал за все эти бесконечные годы. Он хотел вылечить ее, помочь ей.
– Позволь мне, – говорил он. – Я не причиню тебе вреда. Обещаю. Давай дознаемся. Давай выясним точно. Тогда мы сможем составить план и выполнить его. Я спасу тебя, Рут. Спасу. Или сам умру.
Напряжение не уходило из ее тела, она старалась выскользнуть из его объятий.
– Пойдем со мной, Рут.
Теперь, когда он не мог уже черпать силы в бесстрастности, никаких опор не осталось, и он трясся, как припадочный.
Невилл отвел ее в спальню. И, увидев при лампе, как она напугана, притянул ее к себе и погладил по голове.
– Все в порядке, – сказал он. – Все в порядке, Рут. Что бы мы ни обнаружили, все будет в порядке. Разве ты не понимаешь?
Он усадил ее на табурет; она сидела с совершенно отупевшим лицом, дрожа всем телом, пока он прокаливал иглу на бунзеновской горелке.
Наклонившись, он поцеловал ее в щеку.
– Все в порядке, – сказал он ласково. – Все в порядке.
Она зажмурилась, когда Невилл вогнал иглу в ее тело. Выдавив кровь на стеклышко, он ощутил физическую боль в своем собственном пальце.
– Вот так, вот так, – тревожно твердил он, прижимая к ранке на ее пальце клочок ваты.
Он чувствовал, что и сам не может совладать с дрожью. Сколько ни пытался, не получалось. Его пальцы еле управились с приготовлением препарата; он не отводил взгляда от Рут, все время улыбаясь ей, стараясь согнать с ее лица застывшую гримасу испуга.
– Не бойся, – сказал он. – Пожалуйста. Если ты заражена, я тебя вылечу. Обязательно, Рут, обязательно.
Она сидела молча, равнодушными глазами наблюдая за его работой. И только пальцы ее сложенных на коленях рук не знали покоя, то сцепляясь, то расцепляясь.
– Что ты сделаешь, если… если я окажусь такой, как они? – сказала она немного погодя.
– Точно не знаю, – ответил он. – Пока не знаю. Но мы можем применить многое.
– А что?
– Например, вакцины.
– Ты говорил, что вакцины не действуют, – сказала она слегка дрожащим голосом.
– Да, но… – Он умолк, положив стеклышко под микроскоп.
– Роберт, что ты мог бы сделать?
Когда Невилл наклонился над микроскопом, она спрыгнула с табурета.
– Роберт, не смотри! – внезапно взмолилась она.
Но он уже все увидел.
Он сам не заметил, что его дыхание прервалось. Его бессмысленный взгляд нащупал ее глаза.
– Рут, – выдохнул он потрясенно.
Его ударили деревянным молотком по лбу.
Голова Роберта Невилла разорвалась от боли, одна нога подогнулась. Валясь на бок, он опрокинул микроскоп. Правая коленка стукнулась об пол, и он недоуменно взглянул снизу вверх на ее искаженное страхом лицо. Молоток вновь опустился, и он вскрикнул от боли. Упал на оба колена и, ощутив под ладонями пол, повалился ничком. В ста милях от себя услышал ее задыхающийся всхлип.
– Рут, – промямлил он.
– Не надо было это делать! Я просила! – вскрикнула она.
Он уцепился за ее ноги, и она в третий раз опустила молоток, на этот раз угодив по основанию черепа.
– Ру-у-ут!
Руки Роберта Невилла стали ватными, соскользнули с ее икр, обдирая загар. Он упал лицом вниз, судорожно скребя пальцами по полу. В его голову хлынула ночь.
19
Когда он открыл глаза, в доме царила абсолютная тишина.
Сначала он так и лежал, ошарашенно созерцая пол. Потом, с испуганным мычанием, привстал. В голове словно взорвался пакет иголок, и Невилл вновь осел на холодный пол, прижимая руки к пульсирующему от боли черепу. Из горла вырывался какой-то дребезжащий вой.
Через несколько минут он медленно подтянулся, опираясь на край верстака, и встал. Пол под ним ходил ходуном, но он все же стоял, крепко уцепившись за верстак, закрыв глаза. Коленки подгибались.
Еще через минуту он умудрился доковылять до ванной. Там плеснул себе в лицо холодной воды и сел на бортик ванны, прижимая ко лбу мокрую ледяную тряпку.
«Что же со мной стряслось?» Хлопая глазами, он смотрел на покрытый белым кафелем пол.
Затем встал и медленно дошел до гостиной. Комната была пуста. Полуоткрытая входная дверь впускала в дом серый свет раннего утра. Она ушла.
И тут он вспомнил. И побрел назад в спальню, опираясь на стены.
Записка лежала на верстаке, рядом с перевернутым микроскопом. Онемевшими пальцами Невилл взял бумажку и пошел с ней к кровати. Со стоном плюхнувшись на постель, поднес письмо к глазам. Но буквы расплывались, приплясывали. Он тряхнул головой, зажмурился. Через какое-то время смог прочесть:
Роберт!
Теперь ты знаешь. Знаешь, что я шпионила за тобой, знаешь, что почти все, что я тебе сказала, – ложь.
Однако я пишу эту записку, потому что хочу тебя спасти, если это в моих силах.
Когда мне впервые дали задание шпионить за тобой, Роберт, я тебе ничуть не сочувствовала. Потому что у меня действительно был муж, Роберт. Его убил ты.
Но теперь все по-другому. Теперь я знаю, что ты поневоле оказался в таком положении, совсем как мы. Мы действительно заражены. Но это ты уже знаешь. Знай также, что мы собираемся сохранить в себе жизнь. Мы нашли способ остаться в живых и намереваемся медленно, но верно вновь возродить цивилизацию. Мы хотим разделаться со всеми этими несчастными существами, с которыми смерть сыграла дурную шутку. И хотя я молюсь, чтобы это не понадобилось, мы, возможно, решим убить тебя и тебе подобных.
«Мне подобных?» – подумал он, вздрогнув. Но продолжил чтение.
Я попытаюсь тебя спасти. Я скажу им, что ты слишком хорошо вооружен и мы пока не в силах с тобой справиться. Воспользуйся отсрочкой, которую я тебе даю, Роберт! Уходи из своего дома, укройся в горах – тогда ты спасешься. Пока нас только горстка. Но рано или поздно мы сплотимся, и что бы я ни говорила, это не помешает другим расправиться с тобой. Ради бога, Роберт, уходи сейчас, пока еще не поздно!
Я понимаю, что ты можешь и не поверить этому письму. Ты можешь не поверить, что теперь мы способны ненадолго выходить на дневной свет. Можешь не поверить, что мой загар был всего лишь макияжем. Ты можешь не поверить, что мы теперь научились жить с бактерией в организме.
Вот почему я оставляю тебе одну из моих таблеток.
Я их принимала все время, пока была здесь. Они лежали у меня в специальном поясе под одеждой. Ты поймешь, что это смесь крови, из которой удален фибрин, и какого-то химического препарата. Я сама не знаю, что это за препарат. Кровь служит пищей для микробов, препарат препятствует их размножению. Именно открытие этого препарата спасло нас от смерти, а теперь помогает нам постепенно возрождать цивилизацию.
Поверь мне, это правда. И беги!
А еще – прости меня. Я не хотела поднимать на тебя руку, мне очень больно, что так вышло. Но я ужасно тебя боялась, я не могла без страха думать о том, что случится, когда ты узнаешь правду.
Прости, что мне пришлось так много лгать тебе. Но поверь, пожалуйста, вот чему: когда мы сидели рядом в темноте, обнявшись, я не шпионила за тобой. Я любила тебя.
Рут
Невилл еще раз прочел письмо с начала до конца. Потом его руки опустились, и он замер, уставившись пустыми глазами себе под ноги. Просто не мог поверить, что это правда. Медленно мотал головой, напрягая рассудок, но смысл случившегося ускользал от него.
Шатаясь, он подошел к верстаку. Взял маленькую янтарную таблетку, подержал на ладони, понюхал, попробовал. Ему казалось, что вся надежная твердь разума уходит из-под его ног. Весь костяк его жизни рассыпался на глазах, и это было страшно.
Но что он может поделать против вещественных доказательств? Таблетка, и то, как загар вдруг посыпался клочьями с ее ноги, и как она шла по полю, стараясь не поднимать глаз, и ее реакция на чеснок.
Невилл плюхнулся на табуретку, разглядывая деревянный молоток, валяющийся на полу. Медленно, старательно его мозг анализировал факт за фактом.
Когда он впервые ее увидел, она бросилась бежать. Уловка? Нет, ее испуг был неподдельным. Должно быть, его оклик ошарашил девушку, хотя она наверняка ждала чего-то подобного. На миг она напрочь позабыла о своем задании. А потом, когда успокоилась, сумела внушить ему, что среагировала на чеснок просто из-за больного желудка. И врала, улыбалась, притворялась согласной на любое испытание, – а сама тем временем осторожно вытянула из него всю информацию, за которой ее послали. А потом захотела уйти, но не смогла – из-за Кортмана и остальных. Тут-то он и проснулся. Они обнялись, они…
Его побелевший кулак обрушился на доски верстака. «Я любила тебя». Ложь. Ложь! Его пальцы скомкали письмо и с горечью отшвырнули.
От ярости словно костер запылал в голове, и Невилл, прижав к вискам ладони, застонал, зажмурился.
Потом его глаза открылись. Он медленно соскользнул с табуретки и вновь поставил микроскоп на подставку.
Остальная часть ее письма не была ложью – это он знал наверняка. Знал без всяких доказательств – материальных, вроде этой таблетки, или словесных. Он знал то, чего, по-видимому, не знали даже Рут и ей подобные.
Он долго смотрел в окуляр. Да, он знал. И признание того, что предстало сейчас его глазам, изменило весь его мир. Какой же он неумеха и глупец, что не смог предвидеть такой поворот событий! Хотя сто, тысячу раз читал в учебнике эту фразу. Но даже и не подозревал обо всей ее важности. Коротенькая фраза, но сколько в ней смысла!
«Бактерии способны мутировать».
