Книга: Трехгрошовый роман
Назад: ФУНТ БЕДНЯКА
Дальше: Notes

СОН СОЛДАТА ФЬЮКУМБИ

Солдат Фьюкумби также был в церкви Святой Троицы. С того дня, как он убил маклера Кокса, он появился на Олд Оук-стрит один-единственный раз. Бири тотчас же велел гнать его в шею.
В церковь Святой Троицы он пошел оттого, что надеялся как-нибудь подобраться к господину Пичему. Он знал, что господин Пичем имеет какое-то отношение к затонувшим кораблям. Но, конечно, ему не удалось к нему пробиться. И он остался слушать проповедь о десяти фунтах в церкви, где все-таки было тепло.
В последующие дни он болтался в районе доков, без крова, без друзей, скрываясь от полиции. Он опускался все ниже. О том, что ему предъявлено обвинение в убийстве Мэри Суэйер, он не имел ни малейшего понятия, так как не читал газет.

 

Холодным ноябрьским утром возле пекарни на Вест-Индиа-стрит собралась толпа.
Какой-то мальчишка схватил с прилавка каравай хлеба и бросился бежать. Пекари подняли крик, и прохожие пустились преследовать вора. Он бежал со всей скоростью, на какую были способны его маленькие ноги, но уйти далеко ему не удалось. На углу кто-то подставил ему ногу, он упал на тротуар, был схвачен, доставлен обратно в пекарню и вслед за тем уведен полицейским.
Толпа разбрелась, ругаясь.
Среди тех, кто преследовал мальчика, укравшего хлеб, был оборванец неопределенного возраста. Когда полицейский увел ребенка, он пошел по направлению к докам. Он знал там одно местечко, где можно было переночевать.
Точнее говоря) это был тот самый человек, который подставил мальчику ногу, вследствие чего мальчик упал. Он сделал это совершенно машинально.
Забравшись под мост, он достал из кармана нечто наполовину сгнившее, развернул бумагу, в которую оно было завернуто, медленно поел, скинул с ног опорки, шлепавшие на каждом шагу, приподнял камень, достал из-под него две газеты, сел, прикрыл газетами ноги, вытянулся, положил под голову куртку и обе руки и скорчился, стараясь занять как можно меньше места. Он заснул, и ему приснился сон.
После многих лет нищеты настал день триумфа.
Массы восстали, сбросили угнетателей, одним рывком освободились от утешителей – быть может, самых страшных своих врагов, – махнули рукой на все надежды и добились победы. Все изменилось с начала до конца. Подлость лишилась славы, полезное прославилось, глупость потеряла все свои преимущества, жестокость перестала приносить прибыль. Не в первую и не во вторую очередь, но все же вскоре после победы состоялся великий суд.
Всякому понятно, что это значит. Об этом суде говорилось постоянно; его ожидали с незапамятных времен; все народы рисовали себе картину этого суда в мельчайших подробностях. Кое-кто пытался отодвинуть его до скончания веков, но эта проволочка показалась подозрительной – народы ни за что не хотели ждать так долго. О том, что суд состоится только тогда, когда погаснет всяческая жизнь, не могло быть и речи, так как он ведь означал начало жизни. Покуда не свершится этот суд, вообще нельзя говорить о настоящей жизни.
И вот настал день суда.
Тот, кому это снилось, был его председателем. Поста этого он, разумеется, добился только в результате ожесточенной борьбы, так как огромная толпа претендентов с дикими воплями и криками, нанося друг другу побои, добивалась почетного места. Но так как никто не может запретить спящему побеждать кого вздумается, наш друг стал председателем грандиознейшего в истории человечества суда, единственно необходимого, всеобъемлющего и справедливого.
Ему было дано право призвать к ответу не только живых, но и мертвых – всех, кто когда бы то ни было словом или делом причинил вред слабым и беззащитным.
Солдату Фьюкумби, ставшему верховным судьей, предстояла гигантская работа. Он поставил условия, чтобы судебное разбирательство длилось несколько сот лет. Ибо все униженные и раздавленные должны иметь возможность подать жалобу.
После долгих размышлений, кои сами по себе длились несколько месяцев, верховный судья решил начать с человека, который, по свидетельству некоего епископа, произнесшего проповедь на одной панихиде по жертвам войны, выдумал притчу, возвещаемую на протяжении двух тысяч лет со всех амвонов, и это, по мнению верховного судьи, представляло собой особо тяжелое преступление.
Суд заседал во дворе, где почему-то было развешено для просушки белье, в присутствии четырнадцати собак, сидевших в клетке и внимательно слушавших. Они были некормлены, их должны были накормить только после того, как будет вынесен приговор.
Двое нищих ввели обвиняемого.
Это был розничный торговец или ремесленник, судя по его дешевому, но опрятному костюму и стоячему гуттаперчевому воротничку.
На судейском столе лежали нож и написанное чернилами письмо, к которому была подколота официальная справка.
Заседание открылось вопросом верховного судьи: отдает ли себе обвиняемый отчет в том, какие последствия могла иметь его проповедь, да и вообще всякая проповедь?
Обвиняемый ответил: да, он широко известен как основатель новой религии.
Ответ его, как и все, что он говорил, был тотчас же записан огромного роста нищим, неким господином Смизи, известным верховному судье своей аккуратностью во всякого рода записях. В свое время он с необычайной точностью регистрировал доходы своего служащего – уличного попрошайки Фьюкумби: доходы эти поступали в его личное распоряжение.
Второй вопрос верховного судьи гласил: признает ли подсудимый себя виновным в том, что он в своей притче сознательно исказил истину и способствовал распространению ложных сведений?
Обвиняемый категорически отрицал свою вину.
Он считал, что при известном прилежании и соответствующем ведении дел вполне возможно извлечь из фунта пять, а то и десять фунтов прибыли.
На вопрос: «При каком ведении дел?» – он затруднился ответить и ограничился повторением: при соответствующем, общепринятом ведении дел.
Припертый верховным судьей к стенке, он признался, что мало интересуется экономическими проблемами и деталями. Поэтому он, мол, ничего по данному поводу сказать не может.
Верховный судья пристально посмотрел на него, пытаясь выяснить, говорит ли он правду, потом ударил кулаком по столу так сильно, что ржавый нож и письмо подпрыгнули.
Но он ничего не сказал. Он продолжал спрашивать:
– Говорили ли вы, что не только некоторые люди, но все, то есть все живущие на свете, получают по фунту? Обращаю ваше внимание на то, что это – основной пункт обвинения.
Подсудимый признался, что говорил подобные вещи. Он, казалось, был только удивлен, что это и есть основной пункт обвинения.
– Тогда скажите нам, обвиняемый, – совершенно спокойно продолжал верховный судья, – где вы слышали, что все живущие на свете получают на руки по фунту, который дает прибыли пять, а то и десять фунтов?
– Так все говорят, – медленно ответил подсудимый; он все еще недоумевал, почему именно в этом заключается основной пункт обвинения.
– Мы вызовем тех, кто это говорил, и допросим их, – серьезным тоном предложил судья.
Он позвонил в обеденный колокольчик, и из-за развешенного для просушки белья появилось несколько человек, одетых так же, как обвиняемый, в таких же гуттаперчевых стоячих воротничках, его знакомые, друзья детства, соседи, учителя и наставники, а также родственники.
Они выстроились перед судейским столом, и допрос начался.
Все они показали, что им было дано по фунту. Под этим фунтом они разумели здравый смысл, знание ремесла, прилежание.
– А еще что-нибудь у вас было? – спросил судья. Один сказал, что он был владельцем столярной мастерской. Это был отец обвиняемого.
Другому родители дали деньги, чтобы он ходил в школу. Это был учитель обвиняемого.
Третий получил в наследство москательную лавку. Это был сосед обвиняемого.
Судья кивал после каждого из этих показаний, точно он ничего другого и не ожидал. Он взглянул на собак, столпившихся у чугунной решетки, и рассмеялся, впрочем беззвучно.
– Значит, одним фунтом все-таки не обойтись, а? – Это было все, что он сказал. Свидетелей же он спросил: – А вы как следует пускали ваш фунт в оборот?
Они громко подтвердили, что в меру сил пускали свой фунт в оборот, берегли приобретенное, приобретали новое и к тому же еще воспитывали детей и дали каждому из них по фунту.
Судья опять рассмеялся, глядя на собак. Потом он снова принялся за обвиняемого. Не приходилось ли ему встречаться с другими людьми – с людьми, не получившими, в отличие от свидетелей, фунта? Обвиняемый покачал головой.
Тогда верховный судья опять позвонил в обеденный колокольчик, и из-за белья вышло еще несколько человек. Они были одеты хуже, чем первые свидетели, и с трудом волочили ноги.
– Кто вы? – спросил судья. – И почему вы сторонитесь тех свидетелей, что стоят у моего стола?
Оказалось, что все они – посыльные, слуги и служанки тех свидетелей. Они не были настолько бесстыдными, чтобы встать рядом с господами.
– Вы знакомы с обвиняемым? – спросил их судья. Они были с ним знакомы. Он часто разговаривал с ними. Между прочим, он говорил им, что каждый получил от Господа Бога фунт – душевные и телесные силы, которые он обязан приумножить и применять как можно лучше. Они слышали это непосредственно из его уст.
– Стало быть, он знал вас? – спросил их судья.
– Конечно, – ответили они, и обвиняемый вынужден был признаться, что он их знал.
– Ваш фунт приумножился? – строго спросил верховный судья.
Они испугались и сказали:
– Нет.
– А он видел, что ваш фунт не приумножился?
Они не сразу смогли ответить на этот вопрос. После некоторого замешательства один из них выступил вперед – совсем еще маленький мальчик, поразительно похожий на того мальчика, которому солдат Фьюкумби подставил у пекарни ногу – свою деревянную ногу. Он смело подошел к судье и громко сказал:
– Он не мог не видеть. Потому что мы мерзли, когда было холодно, и голодали до и после еды. Посмотри сам, разве это не видно по нашим лицам?
Он сунул два пальца в рот и свистнул, и из-за белья, еще более мокрая, чем это белье, вышла женщина, необыкновенно похожая на розничную торговку Мэри Суэйер.
Верховный судья приподнялся со стула и нагнулся вперед, чтобы получше разглядеть ее.
– Я хотел спросить тебя: холодно ли там, откуда ты пришла, Мэри? – сказал он громко. – Но я вижу, не стоит спрашивать. Я вижу: там, откуда ты пришла, холодно.
И так как он заметил, что она еле стоит на ногах, он сказал:
– Садись, Мэри, ты слишком много бегала.
Она посмотрела по сторонам, нет ли где стула, но стула не было.
Судья позвонил. С неба начал падать снег, причем падал он тонким столбом – объемом не толще среднего дерева. И так образовался табурет из снега, на который она села. Судья подождал, пока она не уселась, и сказал:
– Табурет довольно холодный, а когда станет теплее, он растает, и тебе опять придется стоять, но тут уж ничего не поделаешь.
А свидетелям он сказал:
– Все ясно. Вас выбросили туда, где плач и скрежет зубовный.
– Нет, – сказал один из них, осмелев. – Нас никуда и не впускали.
Судья задумчиво посмотрел на всех свидетелей; потом опять обратился к обвиняемому:
– Плохи ваши дела, любезный. Вам необходим защитник. Только нужно, чтобы он вам подходил.
Он позвонил, и из дома вышел маленький человек с будничным выражением лица.
– Вы защитник? – пробормотал судья. – В таком случае станьте позади обвиняемого.
Когда маленький человек стал позади обвиняемого, тот побледнел. Он сразу понял, что судья с умыслом назначил ему такого защитника.
Верховный судья разъяснил положение вещей. Суд считал доказанным, что из утверждений обвиняемого два соответствуют истине: во-первых, что фунты могут быть пущены в оборот, то есть из них может быть извлечена прибыль, и, во-вторых, что тех, кто не извлек из них прибыли, выбрасывают во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный. Утверждение же, будто все люди получают по фунту, суд признал недоказанным.
– Мэри Суэйер, – возобновил верховный судья свой допрос, – ты подписала договор с господином Мэкхитом. Было ли в этом договоре упомянуто, что он не имеет права открывать новые лавки по соседству с твоей?
Она подумала и сказала:
– Нет.
– Почему же ты не обратила внимания на отсутствие соответствующего пункта в договоре?
– Не знаю, Фью.
Верховный судья позвонил. Из-за белья вышел высокий человек с бамбуковой тростью. Самоубийца когда-то училась у него.
– Ты не научил твоих учеников читать, – сказал ему судья. – Как это случилось?
Высокий пристально посмотрел на женщину и заявил:
– Она умеет читать.
– Только не договоры, только не договоры! – закричал судья и очень рассердился.
Учитель сделал обиженное лицо.
– Моим ученикам в Уайтчепеле незачем уметь читать договоры, – проворчал он, – пускай они учатся работать, тогда им не нужны будут никакие договоры.
– Что значит «ассоциация»? – быстро спросил его судья.
– Объединение, – удивленно проворчал учитель. – При чем это тут?
– Верно, – с удовлетворением сказал верховный судья. – Объединение. А что значит «Аттика»?
Учитель угрюмо молчал.
Верховный судья казался разочарованным, но продолжал допрос.
– Вы получили среднее образование? – обратился он к обвиняемому, который стоял сгорбившись, уронив голову на грудь. И, когда человек в гуттаперчевом воротничке кивнул, он спросил: – Что такое «Аттика»?
Но тот не знал. Учитель попытался подсказать ему. Учителю, как видно, было неловко, что обвиняемый так мало знает.
– Да, – сказал судья, – вы мало знаете.
Но маленький человек, бывший защитником, вмешался в разговор и крикнул:
– Он знал достаточно! Для нас он знал достаточно!
– Так точно, – раболепно пробормотал судья. Он сделал это совершенно машинально.
Он вновь потряс колокольчиком, и к судейскому столу подошел тщедушный человек в куртке официанта. Это был тот человек, который передал солдату Фьюкумби свою харчевню.
– Он умеет писать?
Этот вопрос судья задал учителю. Тот посмотрел на свидетеля, узнал в нем своего ученика и кивнул тяжелой головой.
– Но в договоре со мной, – гневно сказал судья свидетелю, – ты не упомянул, что в твою харчевню посетители ходили, только пока рядом строились дома.
– Как я мог об этом упомянуть? – возразил официант. – Когда я открыл харчевню, у меня не хватало денег, и я был рад, что за год, пока рядом строились дома, я погасил все свои долги и снова мог стать официантом.
– Значит, он не умел писать! – крикнул судья, который опять очень рассердился.
Но потом он взял себя в руки и объявил перерыв.
И, пока все стояли и ждали продолжения, он подошел к учителю и кротким, почти подобострастным голосом спросил: что же все-таки означает «Аттика»? Он не успел дочитать книгу до соответствующего места, ее у него отняли. Но учитель только посмотрел на него и ничего не ответил.
Верховный судья вздохнул и возобновил заседание.
Он не знал, что ему делать.
Он посмотрел на главную свидетельницу, Мэри Суайер, и увидел, что та опять шьет. Она равномерно, стежок за стежком, орудовала иглой, хотя шить ей было нечего, – ведь ее перестали снабжать товарами. Она шила в воздухе, и той рубашки, что она шила, не было.
– Если бы тебя не перестали снабжать товарами, – тихо и задумчиво спросил судья, – и если бы не была открыта новая лавка, может быть, ты еще как-нибудь вывернулась бы, Мари?
– Отчего бы и нет? – устало сказала она. – Я ведь взяла швею.
– Это один из основных пунктов, – поспешно сказал верховный судья. – Но мы все время топчемся на одном месте. Я никогда не думал, что так трудно будет установить истину.
Он встал, и подошел к собачьей клетке. Собаки радостно завизжали – они думали, что теперь-то их наконец накормят; но загадка все еще не была разрешена.
Верховный судья оглянулся. Вот они стояли, свидетели защиты, обелявшие обвиняемого, упитанные, хорошо одетые, удачливые, с радужными перспективами, а напротив них – недоедающие, преждевременно состарившиеся: женщина на табурете из снега, шьющая без полотна, мальчик, согнувший руку так, словно он нес под мышкой тяжелый хлеб, но без хлеба.
Когда судья, стуча своей деревяшкой, возвращался на место, он поравнялся с обвиняемым. Он задумался и, проходя, сказал вполголоса:
– Неужели ты этого не понимаешь?
Но человек в гуттаперчевом воротничке пожал плечами и ничего не сказал.
– Такая разница! – вздохнул судья. – А причины не найти! Но ведь должна же быть причина.
Он стоял в нерешительности, не зная, стоит ли ему вообще садиться за судейский стол.
«Все дело в моем невежестве, – подумал он, – я недостаточно образован. Если бы знать, в чем заключается этот фунт, данный им Богом!»
Внезапно он пришел в себя. Он вспомнил, что ему дарована сверхчеловеческая власть. Он поспешил к столу. Широким жестом он взмахнул колокольчиком.
Из-за белья длинной процессией вышли тома «Британской энциклопедии», числом сорок. Они шли степенно, они были толсты.
В четыре ряда, точно солдаты, выстроились они перед верховным судьей.
– Друзья мои, – почтительно начал судья, – не можете ли вы объяснить мне, почему одни из нас, меньшинство, приумножают свое достояние и, как сказано и предписано в Библии, превращают один фунт в пять или даже в десять, в то время как другие, большинство, на протяжении всей своей долгой трудовой жизни приумножают в лучшем случае только свою нищету? Друзья мои, что он собой представляет, этот фунт, принадлежащий счастливцам, приносящий такой огромный доход и вызывающий между ними, как мне приходилось слышать, такую чудовищную борьбу? Что он такое?
Сорок томов встали в кружок и посовещались. Потом один из них выступил вперед.
– Я могу дать вам все сведения о капитале, – сказал он грубым, громким и самоуверенным голосом. – Деньги приносят проценты подобно тому, как корова телится. Достались ли они по наследству, благоприобретены ли они – тому, кто ими распоряжается, они приносят проценты. Может быть, это вам что-нибудь говорит?
Судья обернулся к Суэйер:
– У тебя тоже были деньги, если я не ошибаюсь. Пойми меня, я тебя не спрашиваю, за что ты их получила, но они у тебя были. Они не приумножились?
– Да, – сказала она безразлично, – кое-какие деньги у меня были. Но вскоре их не стало.
– Они не отелились, – строго сказал судья. Тогда выступил вперед другой том.
– Я могу рассказать о рабочей силе, – сказал он громко. – То, во что человек вкладывает свою рабочую силу, приобретает большую ценность. Камни сами по себе не дорого стоят, а дом, понимаете…
– Ах, – сказал судья устало, – это не то. Рабочая сила, она у всех нас была. Но то, во что мы ее вкладывали, принадлежало не нам либо слишком быстро исчезало… Верно, Мэри?
Тома один за другим выступали вперед и говорили об изобретениях, организаторском таланте или бережливости. Но ни один из них не мог толком объяснить, в чем заключается фунт удачливых.
В конце концов они выстроились по-военному в шеренгу и рассчитались по порядку номеров, чтобы верховный судья мог убедиться, что все они налицо; и действительно, все были налицо.
Тогда верховный судья приказал им уйти и пригорюнился пуще прежнего.
Он опять взглянул на главную свидетельницу Мэри Суэйер, швею.
– Сириус! – пробормотал он.
Он сел на свой стул и позвонил в обеденный колокольчик.
Из-за белья вышел Сириус. У него было пять больших зубов и пара маленьких ножек.
– Не находились ли вы последнее время, – спросил его верховный судья, – под знаком Весов?
Сириус подумал и ответил отрицательно.
– Если бы вы находились под знаком Весов или каким-нибудь другим знаком, как, по-вашему, представляло ли бы это какую-нибудь опасность для лавки госпожи Суэйер?
Сириус, не задумываясь, опроверг это. Он, как видно, был очень обижен.
– Значит, и вы тут ни при чем? Дело, стало быть, не в счастье?
– А какой дурак это утверждает? – сказал Сириус. Судья отпустил его. Склонив голову на грудь, он озлобленно смотрел прямо перед собой.
Группа свидетелей обвинения заволновалась.
– Нам нужно уходить, – сказали они, – Вы все равно ничего не добьетесь. Слишком велико неравенство, и они ум нее нас.
– Неравенство очень велико, – подхватил защитник, сдвинув котелок на затылок. – Между человеком с деревянной ногой и слепым, лишенным обеих ног, существует огромная разница, дающая себя чувствовать и в области финансовой, мой милый Фьюкумби.
Судья очень внимательно слушал защитника, он интересовался каждым его словом; это было совершенно очевидно. И судья понимал, что все это замечают.
– Допросите хоть Бирс, моего управляющего, – насмешливо предложил защитник. – Он сын рабочего, шахтера.
Судья задумался. Потом он позвонил, и появился Бири. Не дожидаясь вопроса, он сообщил, что у него есть деньги в банке.
– Но зато у меня и голова на плечах, – похвастался он. – Нужники с косой задней стенкой – это моя идея.
Защитник поддержал его:
– Он умеет выжимать из людей все соки – в этом все дело.
Свидетели обвинения зароптали.
– Молчите! – прикрикнул на них верховный судья. Его взгляд упал на нож и письмо, лежавшие на столе. Он встал, обошел вокруг стола, остановился по другую его сторону как свидетель и как свидетель же сказал, глядя снизу вверх:
– Моим фунтом был этот нож.
Он торопливо заковылял обратно, сел на стул и сказал строго:
– Это опять-таки один из основных пунктов. А твоим фунтом что было, Мэри?
И он указал на письмо, стараясь навести ее на ответ.
– Моим фунтом было письмо, – сказала она, поняв его. Этим она значительно облегчила его задачу.
– В этом письме написано, что ты знаешь про своего работодателя разные вещи, за которые его могут посадить в тюрьму. Это шантаж, не так ли?
– Он самый, – сказала она.
– Да, таков наш фунт, так выглядит наш фунт, – Пробормотал он рассеянно. – А их?
Он сидел, подперев голову рукой, напрягал мозги и, казалось, был в полном отчаянии.
– Ничего не разобрать! – пожаловался он. – Эти д-лавки, эти военные корабли! Сплошь барыши! Откуда они, в самом деле, берутся? Эти гигантские дела, эти войны, это неравенство! Как они все это придумали?
Тут он увидел Бири, и ему что-то пришло в голову. Он обернулся к писцу, бывшему когда-то его работодателем.
– Смизи, – спросил он его, – если бы я тогда остался у тебя, ты бы выбился в люди?
– Отчего бы нет? – ответил Смиэи.
– Но ведь тогда все ясно! – сказал судья, и голос его задрожал от волнения. – Тогда понятно, в чем заключается их фунт. Встань, Мэри, поди сюда, дитя, и ты тоже, Смизи!
И он, торжествуя, обратился к родственникам обвиняемого:
– Вот он, ваш фунт! Мы – ваш фунт! Человек человеку фунт! А у кого его нет, кому некого эксплуатировать, тот эксплуатирует сам себя. Все ясно! Вы это скрывали! Вот стена, а где каменщик? Ему заплатили? А эта бумага? Ведь кто-то ее изготовил! Получил он за эту работу сполна? А этот стол? Тому, кто строгал доски, – ему так-таки ничего больше не должны? Белье на веревке! Веревка! И даже это дерево, – оно ведь тоже не само себя посадило! Этот вот нож! Все ли оплачено? Сполна ли? Конечно, нет! Надо разослать циркуляр: просят явиться всех, кто не получил сполна за свою работу. Учебников истории и биографий нам мало! Где платежные ведомости?
И, обратясь к обвиняемому, он загремел:
– Ты уличен! Ты все извратил! Ты распространял неверные сведения! Я осуждаю тебя! За пособничество! За то, что ты дал твоим приспешникам эту притчу. Она – тоже фунт! И они ее тоже пустили в оборот. И всех, кто распространяет ее, кто смеет рассказывать подобные вещи, я приговариваю к смерти! Более того – всех, кто станет слушать, кто тотчас же не примет мер к борьбе с этой ложью, я тоже приговариваю к смерти! И оттого, что я сам слушал эту притчу и молчал, я себя тоже приговариваю к смерти!
И он сел, обливаясь потом.
Несколько дней спустя солдата Фьюкумби арестовали. К великому удивлению Фьюкумби, его судили за убийство Мэри Суэйер. Он был приговорен к смертной казни и повешен под рукоплескания огромной толпы, состоявшей из розничных торговцев и торговок, швей, инвалидов войны и нищих.
1934

notes

Назад: ФУНТ БЕДНЯКА
Дальше: Notes