Брехт Бертольд
Швейк во Второй мировой воине

Бертольд Брехт

Швейк во Второй мировой воине

Перевод А. Голембы и И. Фрадкина

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Швейк - торговец собаками в Праге.

Балоун - его друг, фотограф.

Анна Копецка - хозяйка трактира "У чаши".

Молодой Прохазка - ее поклонник, сын мясника.

Бретшнейдер - агент гестапо.

Буллингер - шарфюрер войск СС.

Анна - служанка.

Кати - ее подруга.

Гитлер.

Гиммлер.

Геринг.

Геббельс.

Фон Бок.

Второстепенные персонажи.

ПРОЛОГ В ВЫСШИХ СФЕРАХ

Воинственная музыка. Гитлер, Геринг, Геббельс и Гиммлер вокруг глобуса. Все они сверхъестественных размеров, кроме Геббельса, который мал до

невероятия.

Гитлер.

Господа коллеги, поскольку несколько ранее

Я железной рукой покорил Германию

То на очереди теперь весь мир остальной.

Расстояния нам не помеха,

Танки, штурмовики и крепкие нервы - вот в чем

залог успеха!

(Он кладет руку на глобус. По глобусу расползается

кровавое пятно.)

Геринг, Геббельс и Гиммлер кричат "хайль!"

Но, пока это у меня не вылетело из головы,

Отвечайте мне, шеф полиции, каковы

Чувства м_а_л_е_н_ь_к_о_г_о ч_е_л_о_в_е_к_а к моей

великой персоне?

Не только здесь, на отеческом лоне,

Но также у чехов и австрияков?

Везде ли восторг одинаков?

Дорог ли я этим мелким людишкам?

Любят они меня или не слишком?

Пойдут ли они за мной в огонь и воду

Или покинут меня, моим антиподам в угоду?

Как они относятся ко мне - душ их инспектору,

Государственному мужу, полководцу, оратору и

архитектору?

Словом: как они на меня взирают?

Гиммлер.

С воодушевлением.

Гитлер.

Готовы ли они к жертвам и лишениям,

Рады ли они каждой жертве тяжкой,

Расстанутся ли они с последней рубашкой,

Которая мне может понадобиться для моих

предприятий.

Ведь при всей моей гениальности

Я нуждаюсь в помощи своих скромных собратий,

Воюя, смогу ли я на них опираться?

Гиммлер.

В этом не смею я сомневаться.

Гитлер.

Хочу надеяться. Однако все же,

Когда в часы бессонницы я ворочаюсь на своем

ложе,

Донимает меня, неотвязней всех прочих вопросов

странных,

Вопрос: что говорит обо мне м_а_л_е_н_ь_к_и_й

ч_е_л_о_в_е_к в европейских странах?

Гиммлер.

Мой фюрер, он любит вас, на вас все его

упования,

Европа вас любит точь-в-точь как Германия.

Она обожествить вас готова, право...

Геринг, Геббельс, Гиммлер.

Слава фюреру! Слава! Слава!

I

В трактире "У чаши" завтракают Швейк и Балоун. Хозяйка Анна Копецка

обслуживает пьяного эсэсовца. У стойки сидит молодой Прохазка.

Копецка. Пять кружек пльзенского вы уже выпили, ну и хватит с вас. Не умеете вы много пить.

Эсэсовец. Еще кружку принесите. Учтите: это приказ, понятно вам, что это значит? Если вы будете благоразумны и перестанете рыпаться, вы об этом не пожалеете, я вас посвящу в тайну.

Копецка. Я не желаю ничего знать. Я вам потому и не даю больше пива, чтобы вы не выбалтывали ваши тайны, а мне не пришлось за это отвечать.

Эсэсовец. Ну то-то! Это вы умно рассудили; лучше я и сам не смог бы вам посоветовать. Кто узнает эту тайну, будет расстрелян. В Мюнхене было покушение на Адольфа. Еще бы чуть-чуть, и готово - спекся!

Копецка. Помолчите-ка лучше. Вы пьяны.

Швейк (очень любезно, из-за соседнего столика). Простите, это о каком Адольфе идет речь? Я знаю двух Адольфов. Один был приказчиком у аптекаря Пруши, а сейчас он в концлагере; он, говорят, хотел продавать концентрированную соляную кислоту только чехам. И потом я знаю еще Адольфа Кокотку, сборщика собачьего дерьма. Он тоже в концлагере; он будто утверждал, что самое лучшее дерьмо - у английского бульдога. Обоих мне не жалко.

Эсэсовец (поднявшись и вытянув руку). Хайль Гитлер!

Швейк (также поднявшись и вытянув руку). Хайль Гитлер!

Эсэсовец (угрожающе). Вам, кажется, что-то не нравится?

Швейк. Никак нет, пан эсэсовец, мне все очень нравится.

Копецка (принеся кружку пива). Получите вашу кружку пльзенского, теперь уж все равно. Но только сидите спокойно и не выбалтывайте секретов вашего фюрера, которых, кстати, никто и знать не хочет. Здесь не место политике. Я честная трактирщица: если кто придет и закажет пива, я ему подам, а остальное меня не касается.

Молодой Прохазка (когда она снова стала за стойку). Зачем вы им мешаете, пани Анна? Пускай люди развлекаются как хотят.

Копецка. А затем, пан Прохазка, что нацисты возьмут да и прихлопнут мою "Чашу"!

Швейк (уселся снова). Если это было покушение на Гитлера, оно бы удалось.

Копецка. Помолчите, пан Швейк, вас это меньше всего касается.

Швейк. А я все же думаю, не потому ли это случилось, что картошки не хватает. Без нее ведь ни туда ни сюда. А кто виноват? Только порядок, потому что все рационировано, и любой паршивый пучок зелени значится в продовольственной карточке. Одним словом, порядок образцовый, я даже слышал, что Гитлер сумел создать такой порядок, который свыше сил человеческих. А там, где всего вдоволь, там не бывает порядка. Если я только что продал таксу, то в кармане у меня и бумажные кроны шуршат и мелочь звенит - и все вперемешку; а вот если я на мели и есть у меня, может, только одна крона и один медяк, то откуда же тут взяться беспорядку? В Италии, после того как к власти пришел Муссолини, поезда стали ходить точно по расписанию. На него было уже не то семь, не то восемь покушений.

Копецка. Пейте свое пиво и не валяйте дурака. Ведь случись что-нибудь неладное, нам всем придется из-за вас кашу расхлебывать.

Швейк. Мне вот только непонятно, Балоун, почему ты при этом известии нос повесил. Во всей Праге не найти второго такого чудака.

Балоун. Вам, конечно, легко говорить, что во время войны с продуктами бывает туго, а я вот со всеми моими продкарточками и двумястами граммами мяса в неделю с прошлогоднего сочельника еще ни разу не пообедал как следует! (Указывая на эсэсовца.) Этим-то и горя мало, ты только взгляни, какие они упитанные. Мне нужно его кое о чем расспросить. (Подходит к эсэсовцу.) Сосед, разрешите только узнать, что вы кушали в обед, отчего это у вас такая жажда? Небось что-нибудь сильно поперченное. Может, гуляш? А?

Эсэсовец. Вас это не касается, это военная тайна. Рубленый шницель.

Балоун. Под соусом? Вероятно, со свежими овощами? Я не хочу, чтобы вы разглашали тайну, но капуста, надеюсь, была мелко нашинкована? Ведь именно в этом весь секрет. Помню, как-то в Пардубицах - это было, извините, еще до Гитлера, - в ресторане "Лебедь", я отведал однажды шницель. Так он был даже лучше, чем у Платнера.

Копецка (обращаясь к Швейку). Уведите, пожалуйста, пана Балоуна подальше от этого эсэсовца. Вчера он все ввязывался в разговор с паном Бретшнейдером из гестапо, - кстати, не понимаю, почему его сегодня нет. Так вот, пан Балоун так долго выспрашивал о продовольственных рационах в германской армии, что его чуть было не арестовали как шпиона.

Швейк. Тут уж ничего не поделаешь, Чревоугодие - его неодолимый порок.

Балоун (эсэсовцу). Вы не знаете, правда ли, что чешские добровольцы, которых немцы вербуют для похода на Россию, получают такое же довольствие, как немецкие солдаты? Или это ложный слух?

Копецка. Пан Балоун, не приставайте вы к нему; он ведь не на службе. И вообще постыдились бы вы, как чех, задавать ему такие вопросы.

Балоун (с виноватым видом). Что вы, пани Копецка, у меня и в мыслях не было ничего дурного. Иначе я не стал бы так прямо спрашивать - я ведь знаю ваши убеждения.

Копецка. У меня нет убеждений, у меня есть трактир. Я хочу лишь, чтобы "посетители соблюдали хотя бы элементарное приличие, а вы уж бог знает до чего дошли, пан Балоун!

Эсэсовец. Вы хотите вступить в легион?

Балоун. Я просто так спросил.

Эсэсовец. Если это вас интересует, я вас провожу на вербовочный пункт. Довольствие вы будете иметь самое первоклассное. Ведь Украина станет житницей Третьей империи. Когда мы стояли в Голландии, я посылал домой столько посылок, что кое-что перепадало даже моей тетке, которую я вообще не выношу. Хайтлер!

Балоун (вставая за ним). Хайль Гитлер!

Швейк (подойдя к Балоуну и эсэсовцу). Надо говорить не "хайль Гитлер", а "хайтлер", как этот господин, который в таких делах знает толк. Тогда сразу будет видно, что для тебя это дело привычное и что ты всегда так выражаешься, даже дома и во сне.

Копецка (приносит эсэсовцу стопку сливовицы). Пейте, прошу вас.

Эсэсовец (обнимает Балоуна). Ты, стало быть, хочешь пойти добровольцем против большевиков? Одобряю. Ты, правда, чешская свинья, но ты разумен. Я отправляюсь с тобой на вербовочный пункт.

Копецка (заставляя его снова сесть). Пейте свою сливовицу, это вас успокоит. (Обращаясь к Балоуну.) У меня прямо руки чешутся вышвырнуть вас отсюда. Чести и достоинства нет у вас ни на грош, и все из-за вашего сверхъестественного обжорства. Неужели вы не слыхали песню, которую сейчас повсюду поют? Так я вам ее спою сейчас: вы выпили всего лишь две кружки пива, и голова у вас пока еще должна бы соображать. (Поет песню "О жене фашистского солдата".)

А ЧТО ПОЛУЧИЛА СОЛДАТКА?

А что получила солдатка

В подарок из Праги седой?

Волшебные туфли прислал ей супруг,

Лощеная кожа, точеный каблук,

Подарок из Праги седой.

А что получила солдатка

В подарок из польских краев?

Пришла к ней посылка с рубашкой льняной,

Узор вырезной на рубашке льняной,

Подарок из польских краев!

А что получила солдатка

Из Осло, где фьорд и гранит?

Из Осло пришел меховой воротник,

Как к шее приник меховой воротник

Из Осло, где фьорд и гранит!

А что получила солдатка

Из тучного Роттердама?

К ней шляпка оттуда пришла в свой черед,

Та шляпка как чудо к лицу ей идет,

Голландская, из Роттердама!

А что получила солдатка

Из Брюсселя в бельгийской стране?

Оттуда солдат ей прислал кружева:

Любовь какова! Хороши кружева

Из Брюсселя в бельгийской стране.

А что получила солдатка

Из Парижа, где ночью светлынь?

Соседке на зависть, не платье, а сон,

Не платье, а сон, элегантный фасон

Из Парижа, где ночью светлынь,

А что получила солдатка

Из Ливии знойной в презент?

Из Триполи к ней прилетел талисманчик,

Солдат не обманщик, прислал талисманчик

Из Ливии знойной в презент.

А что получила солдатка

Из строгой российской земли?

Пришла из России к ней вдовья вуаль,

Пришла к ней печаль в чужедальнюю даль

Из строгой российской земли.

Эсэсовец победоносно кивает после каждой строфы, но перед последней он

уже вдруг пьян, и голова его бессильно падает на стол.

Швейк. Прекрасная песня. (Обращаясь к Балоуну.) Она тебе ясно доказывает, что нужно семь раз обдумать, прежде чем совершить нечто необдуманное! Ты смотри, не вздумай ради больших рационов отправиться вместе с Гитлером в Россию: там ты замерзнешь и околеешь, болван.

Балоун (песня его потрясла, и он, положив голову на скрещенные руки, начинает всхлипывать). Боже, боже! До чего меня доведет мое обжорство? Со мной нужно что-то сделать, иначе я пропал. Я не в силах больше быть хорошим чехом на голодный желудок.

Швейк. Если бы ты поклялся девой Марией, что ты никогда, ни из-за какой жратвы не вступишь в легион, ты бы слово сдержал. (Обращаясь к Копецкой.) Он очень набожный. Но поклянешься ли ты? Конечно, нет.

Балоун. Вхолостую я не могу клясться - это совсем не так просто.

Копецка. Это - позор! Ведь вы же взрослый человек.

Балоун. Взрослый, но слабый.

Швейк. Если бы мы могли сунуть тебе тарелку жареной свинины - дескать, жри, ничтожество, но поклянись, что ты останешься хорошим чехом, - ты б наверняка поклялся, настолько-то уж я тебя знаю. Но, конечно, так, чтобы тарелку придерживать и сейчас же отнять, если ты не будешь клясться, - вот это бы на тебя подействовало.

Балоун. Это верно. Но только чтобы потом свинина была моей.

Швейк. И для того чтобы ты сдержал клятву, ты должен стать на колени перед всем народом и возложить руки на Библию - так, что ли?

Балоун утвердительно кивает.

Копецка. Не попробовать ли помочь вам? (Возвращается к молодому Прохазке.)

Молодой Прохазка. Стоит мне только услышать, как вы поете, и я уж сам не свой.

Копецка (рассеянно). Почему?

Молодой Прохазка. Любовь.

Копецка. А откуда вы знаете, что это любовь, а не просто блажь?

Молодой Прохазка. Знаю! Вчера вы у меня из головы не выходили, и я завернул одной покупательнице вместо шницеля ее же собственную сумку и получил за это нагоняй от отца. А по утрам у меня болит голова. Это любовь.

Копецка. А много ли у вас, спрашивается, этой самой любви?

Молодой Прохазка. Я что-то вас не понимаю.

Копецка. Я спрашиваю, на много ли хватит вашей любви? Может, как уже бывало, на один раз, высморкаться - и все.

Молодой Прохазка. Пани Анна, не терзайте мое сердце такими злыми упреками. Моей любви хватит на все, только бы вы ответили на нее взаимностью. А этого-то как раз и нет.

Копецка. Меня интересует, хватит ли ее, например, на два фунта вырезки.

Молодой Прохазка. Анна! Как вы можете в такой момент говорить о таких грубых материальных вещах!

Копецка (отвернувшись и считая бутылки). Ну видите, для вас это уже слишком много.

Молодой Прохазка (пожимая плечами). Я вас опять не понимаю. Уж больно туманно вы говорите.

Балоун. Моя прожорливость не с этой войны началась, это застарелая болезнь. Из-за нее моя сестра, у которой я в ту пору жил, ходила с детьми в Клокоты в престольный праздник. Но даже и это не помогло. Сестра с детьми возвратилась с праздника и принялась считать кур. Одной или двух она недосчиталась. Но тут я ничем не мог ей помочь, я знал, конечно, что куриные яйца вещь в хозяйстве необходимая, но стоило мне только выйти из дому, увидеть курицу, как я мгновенно ощущал в желудке бездну, и через час мое душевное равновесие восстанавливалось, а курице - аминь! Видимо, мне уже ничем нельзя помочь.

Молодой Прохазка. Пани Анна, вы это серьезно говорите?

Копецка. Совершенно серьезно.

Молодой Прохазка. Когда вам нужны эти два фунта вырезки? Завтра?

Копецка. Не слишком ли опрометчиво ваше обещание? Значит, вы хотите вынести из лавки вашего папаши два фунта мяса без разрешения и мясного талона, а теперь это считается спекуляцией и за это дело положен расстрел, если только это всплывет.

Молодой Прохазка. Неужели вы думаете, что я не пошел бы на расстрел ради вас, если бы знал, что этим смогу у вас хоть чего-нибудь добиться?

Швейк и Балоун следили за разговором.

Швейк (с похвалой). Вот таким и должен быть влюбленный. В Пльзене один молодой человек повесился в сарае из-за вдовы уже даже не первой молодости, потому что она в беседе с ним обронила как-то, что он ничего не готов сделать ради нее, а в "Медведе" один тип - он был отец семейства - вскрыл себе вены в нужнике, потому что кельнерша лучше обошлась с другим гостем. А через несколько дней двое бросились в Влтаву с Карлова моста из-за одной особы, но тут уже были замешаны деньги, она была, как я слыхал, весьма зажиточная.

Копецка. Я скажу - такое не каждый день приходится слышать женщине, пан Прохазка.

Молодой Прохазка. Поверьте мне! Я принесу завтра в полдень, не поздно это будет?

Копецка. Я не хотела бы, чтобы это вам повредило, но ведь это ради доброго дела, не для меня самой. Вы сами слышали, что пан Балоун должен получить настоящий мясной обед, иначе его одолеют скверные мысли.

Молодой Прохазка. Значит, вы не хотите, чтобы я подвергал себя опасности. Так вы сказали, я не ошибаюсь? Значит, вам будет не безразлично, если я буду расстрелян, не берите своих слов обратно, вы осчастливили меня ими! Пани Анна, решено, вы обязательно получите жаркое, пусть я даже околею из-за этого.

Копецка. Приходите завтра в полдень, пан Балоун, я ничего вам не обещаю, но обед, кажется мне, для вас будет.

Балоун. Если бы я только один-единственный разочек получил жаркое, все скверные мысли вылетели бы у меня из головы. Но я не стану преждевременно радоваться, я и так слишком много претерпел в жизни.

Швейк (показывая на эсэсовца). Я думаю, он все забудет, когда проснется, он пьян в стельку. (Кричит ему в ухо.) Да здравствует Бенеш!

Тот не шевелится.

Это вернейший признак, что он без сознания, иначе он бы меня в землю втоптал, так они тут всего боятся!

Входит агент гестапо Бретшнейдер.

Бретшнейдер. Кто всего боится?

Швейк (уверенно). Эсэсовцы. Присаживайтесь к нам, господин Бретшнейдер... Принесите ему кружку пльзенского, пани Копецка, нынче что-то жарковато.

Бретшнейдер. Чего же они боятся, по вашему мнению?

Швейк. Боятся проявить невнимательность и пропустить мимо ушей высказывания, содержащие в себе зародыш государственного преступления или еще чего, откуда мне знать. Но, может, вы хотите, чтобы никто не мешал вам читать вашу газету, а я отвлекаю вас?

Бретшнейдер (усаживается с газетой). Мне никто не помешает, если то, что он говорит, интересует меня. Пани Копецка, вы сегодня снова выглядите как майский ландыш,

Копецка (подавая ему пиво). Скажите лучше, июньский.

Молодой Прохазка (когда она возвращается за стойку). Я на вашем месте не разрешал бы ему таких вольностей.

Бретшнейдер (раскрывает газету"). Это экстренный выпуск. На фюрера было произведено покушение в мюнхенской пивной. Что вы на это скажете?

Швейк. И долго он мучился?

Бретшнейдер. Он остался невредим - бомба поздно взорвалась.

Швейк. Небось какая-нибудь дешевая, продукт современного массового производства. А потом удивляются, что качество не то. Почему, спрашивается, такой предмет не был изготовлен любовно, как прежде бывало, при ручном производстве? Я не прав, скажете? А вот то, что они для такого случая не подобрали бомбы получше, так это уж прямо халатность с их стороны. В Чешском Крумлове один мясник решил однажды...

Бретшнейдер (перебивает его). Если фюрер был почти убит, так это вы называете халатностью?

Швейк. "Почти" - это обманчивое слово, господин Бретшнейдер. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда наши милые друзья нас продали в Мюнхене, мы уже "почти" было воевали, но только "почти" - вот и остались на бобах. Еще в первую мировую войну Австрия "почти" победила Сербию, а Германия "почти" победила Францию. Нет, на "почти" далеко не уедешь.

Бретшнейдер. Продолжайте, продолжайте. Оч-чень любопытно. У вас интересные посетители, госпожа Копецка. Такие политически развитые.

Копецка. Посетители как посетители. Мы, трактирщики, стоим вне политики. А вас, господин Бретшнейдер, я попрошу не втравлять моих гостей в политические разговоры, которые кончаются для них в гестапо. Вам же, пан Швейк, я бы сказала: ты только уплати за пиво, а там сиди себе и болтай что хочешь. Но вы, пан Швейк, за свои две кружки уже достаточно наболтали.

Бретшнейдер. Мне кажется, если бы фюрер был убит, вы не сочли бы это большой потерей для протектората.

Швейк. Потерей это, конечно, было бы - отрицать не приходится. И даже огромной потерей. Гитлера не заменишь первым попавшимся дураком. Правда, многие его ругают, но это меня не удивляет.

Бретшнейдер (оживляясь, с надеждой). Что вы этим хотите...

Швейк. Как писал однажды редактор газеты "Нива и сад", великие мужи не в чести у простого народа. Он их не понимает и считает всю эту муру лишней, даже героизм. Маленький человек плевать хотел на великую эпоху. Он предпочитает посидеть в уютной компании и съесть гуляш на сон грядущий. Удивительно ли, что великий государственный муж, глядя на эту шатию-братию, аж трясется от злости: ему ведь просто до зарезу нужно, чтобы его народ, будь он неладен, вошел в историю и во все школьные хрестоматии. Великому человеку простой народ - все равно что гиря на ногах. Что ему народ? Это все равно как если бы вы подали на ужин Балоуну с его аппетитом одну-единственную охотничью сосиску! Нет, не хотел бы я слышать, как великие люди в своем кругу клянут нас на все корки.

Бретшнейдер. Вы что же, может быть, считаете, что немецкий народ ворчит, а не стоит как один человек за фюрера?

Копецка. Я прошу вас, господа, перемените тему. Полно вам, и так ведь живем в такое серьезное время.

Швейк (прихлебывая пиво). Немецкий народ стоит за фюрера, господин Бретшнейдер, отрицать не приходится. Как воскликнул рейхсмаршал Геринг: "Фюрера не сразу поймешь, он слишком велик!" А уж кому это знать, как не Герингу. (Доверительно.) Но все же поразительно, каких только палок они не вставляли в колеса Гитлеру, когда его озаряла одна из его великих идей. Я слыхал, что прошлой осенью он задумал построить здание протяжением от Лейпцига до Дрездена, храм в память о Германии, когда она погибнет в соответствии с другим великим планом, который он тоже уже разработал во всех деталях. А господа в министерствах начали качать головами и говорить, что это "слишком грандиозно", потому что у них нет ни на грош вкуса к непостижимому, которое только гений способен придумать, когда ему делать нечего. В мировую войну он завлек их только тем, что всегда говорил: ему нужен лишь город Данциг, а больше ни шиша, это его последняя мечта. А им-то уж, казалось бы, больно плевать - начальству да образованным генералам и директорам концернов: им, что ли, платить? А простой человек еще хуже. Когда ему сказано, что он должен умереть за что-нибудь великое, то ему это, изволите ли видеть, не подходит, он начинает привередничать, тычет ложкой в требуху и морщится. Это, конечно, возмущает фюрера, который прямо из кожи вон лезет, чтобы придумать для них что-нибудь небывалое и из ряда вон выходящее или хотя бы покорение мира. Хоть тресни, а больше, чем весь мир, покорить нельзя. Даже здесь есть свои пределы, как и во всем.

Бретшнейдер. Так вы, значит, утверждаете, что фюрер хочет покорить мир? А не то, что он защищает Германию от иудейских козней и плутократов?

Швейк. Напрасно вы так понимаете. У него ведь ничего плохого и в мыслях нет. Покорять мир - это для него столь же естественное дело, как для вас пить пиво. Раз это доставляет ему удовольствие, почему бы не попробовать. В общем - горе коварным британцам, больше мне нечего сказать.

Бретшнейдер (встает). И не требуется. Следуйте за мной в гестапо, там мы вам кое-что разъясним.

Копецка. Помилуйте, господин Бретшнейдер, господин Швейк говорил ведь совершенно невинные вещи, не ввергайте вы его в несчастье.

Швейк. Извините, я тут ни при чем, что меня арестовывают. С меня причитается за пару пива и стопку сливовицы. (Расплачивается и любезно обращается к Бретшнейдеру.) Прошу прощения, я прохожу в дверь впереди вас, чтобы вам удобней было меня охранять.

Швейк и Бретшнейдер уходят.

Балоун. Они его могут расстрелять.

Копецка. Выпейте рюмку сливовицы, пан Прохазка, а то вы трясетесь как осиновый лист.

Молодой Прохазка. Уж больно скоры они на расправу.

II

В главном управлении гестапо на Петчине. Швейк и Бретшнейдер перед шарфюрером

Людвигом Буллингером.

На заднем плане - эсэсовец.

Буллингер. Этот самый трактир "У чаши", видимо, теплое гнездышко подрывных элементов, не так ли?

Бретшнейдер (торопливо). Никак нет, господин шарфюрер. Хозяйка заведения Копецка на редкость порядочная женщина, политикой она не занимается; Швейк среди завсегдатаев - опасное исключение. Я уже с некоторых пор взял его на заметку.

На столе Буллингера звонит телефон. Буллингер снимает трубку, голос из

нее слышен через усилитель.

Голос. Опергруппа. Банкир Крушка говорит, что никак не высказывался о покушении, так как не мог прочесть о нем в газетах, поскольку его взяли еще накануне.

Буллингер. Это директор коммерческого банка? Тогда - десять ударов по заднице. (Швейку.) Вот, значит, ты каков! Сперва я задам тебе один вопросец. Если ты, свинья, не ответишь, то Мюллер-второй (показывает на эсэсовца) отведет тебя в подвал на предмет перевоспитания, ясно? Вопрос такой: склонен ты к запору или к поносу?

Швейк. Осмелюсь доложить, господин шарфюрер, я готов испражняться согласно вашему указанию.

Буллингер. Ответ правильный. Но ты сделал заявления, угрожающие безопасности Германской империи, ты назвал оборонительную войну, которую ведет фюрер, завоевательной, ты критиковал систему распределения продуктов питания и т. д. и т. п. Что ты скажешь в свое оправдание?

Швейк. Всего этого слишком много. Чрезмерность вредна для здоровья.

Буллингер (с иронией). Хорошо, что ты это понимаешь.

Швейк. Я все понимаю: строгость нужна, без строгости ничего не добьешься. Как говаривал наш фельдфебель в девяносто первом полку: "Ежели вас не пропесочить, вы сбросите штаны и станете лазать по деревьям!" - вот это самое я и сказал себе давеча, когда со мной стали скверно обращаться.

Буллингер. Ах, с тобой скверно обращались, подумать только!

Швейк. В камере. Господин эсэсовец вошел и стеганул меня разок кожаным ремнем по голове, а когда я застонал, он посветил мне в лицо и сказал: "Вышла ошибка, это не тот". И он пришел в такое бешенство из-за этой пустячной ошибки, что еще разок стеганул меня по спине. Это заложено в природе человека - человеку свойственно ошибаться до самой смерти.

Буллингер. Так-так. И ты подтверждаешь все, что здесь написано о твоих высказываниях? (Указывает на рапорт Бретшнейдера.)

Швейк. Если вы, ваше высокоблагородие, хотите, чтобы я подтвердил, я подтвержу, мне это не повредит. Но если вы мне скажете: "Швейк, ничего не подтверждайте", я буду изворачиваться, пока меня не разрежут на куски!

Буллингер (ревет). Заткни глотку! Увести!

Бретшнейдер ведет Швейка к дверям.

Швейк (вытягивая правую руку, громко). Да здравствует наш фюрер Адольф Гитлер. Мы выиграем войну!

Буллингер (в замешательстве). Ты спятил?

Швейк. Осмелюсь доложить, господин шарфюрер, так точно. Я ничем не могу себе помочь, меня, еще когда я в армии служил, освободили ввиду ненормальности. Военно-врачебная комиссия официально признала меня идиотом.

Буллингер. Бретшнейдер! Вы не замечали, что этот субъект не в себе?

Бретшнейдер (обиженным голосом). Господин шарфюрер, высказывания Швейка в трактире не были похожи на высказывания кретина! Знаете, ведь эти субъекты преподносят всяческие подлости в такой форме, что им ничего нельзя вменить в вину!

Буллингер. И вы думаете - все, что он здесь сейчас наговорил, высказано человеком в здравом уме и твердой памяти?

Бретшнейдер. Господин Буллингер, я и теперь придерживаюсь такого же мнения. Но если вы по каким-либо соображениям не хотите взять его, то я готов забрать его обратно. Только ведь и у нас, у агентов, время не краденое!

Буллингер. Бретшнейдер, мне кажется, вы вонючка!

Бретшнейдер. Господин шарфюрер, я не желаю слышать ничего подобного по своему адресу!

Буллингер. А я хотел бы, чтобы вы сами в этом признались, и вам станет легче. Согласитесь, что вы вонючка!

Бретшнейдер. Не знаю, почему у вас сложился такой взгляд на мою персону, господин Буллингер, - я честный служака, я исполняю свой долг скрупулезнейшим образом. Я...

Голос. Опергруппа! Банкир Крушка согласен взять вашего брата компаньоном в коммерческий банк, однако продолжает утверждать, что ни о чем не высказывался.

Буллингер. Еще десять ударов по заднице - мне нужны высказывания. (Бретшнейдеру, почти просительным тоном.) Много ли я прошу? Если вы это подтвердите, ваша честь никакого урона не понесет, это наше с вами частное дело. Вы мараете кальсоны, почему бы и не признаться, если я вас так об этом прошу? (Швейку.) Хоть ты внуши ему это!

Швейк. Осмелюсь доложить, я не хотел бы вмешиваться в беседу обоих господ, хотя я вас очень хорошо понимаю, господин шарфюрер. Но господин Бретшнейдер очень болезненно воспринимает ваши замечания, ведь он такая отличная ищейка и, можно сказать, не заслужил такого обращения.

Буллингер (грустно). И ты, свинья, меня тоже предаешь. "И петух прокричал в третий раз" - как сказано в иудейской Библии. Бретшнейдер, я вас еще заставлю согласиться с моими словами, но сейчас у меня нет времени для личных дел, у меня еще девяносто семь случаев. Гоните в шею идиота и доставьте мне в следующий раз что-нибудь получше.

Швейк (выступает вперед и целует ему руку). Да благословит вас бог тысячу раз. Если вам когда-нибудь захочется иметь песика, обратитесь, пожалуйста, ко мне. У меня небольшая торговля собаками.

Буллингер. Концлагерь.

Бретшнейдер хочет увести Швейка.

Стой! Оставьте меня с ним наедине.

Бретшнейдер, злой, уходит. Эсэсовец тоже.

Голос. Опергруппа. Банкир Крушка подтвердил свои высказывания - он говорил, что равнодушно относится к покушению, но не заявлял, что покушение его радует, не говорил, что фюрер шут гороховый, а только что и фюрер тоже всего лишь человек.

Буллингер. Всыпать еще пяток, пока оно не начнет его радовать и пока он не скажет, что фюрер - кровавый шут! (Швейку, который мило улыбается ему.) Ты знаешь, что мы тебя в концлагере раскромсаем по суставчикам, если ты вздумаешь с нами шутки шутить, ты, рвань?

Швейк. Ну, это-то я знаю. Возьмут да и расстреляют, и до четырех сосчитать не успеешь.

Буллингер. Значит, ты собачник. Я видел на прогулке чистокровного шпица, он мне понравился. У него черненькое пятнышко на ухе.

Швейк (прерывает его). Осмелюсь доложить, я эту тварь знаю по долгу службы. Многие уже хотели получить этого шпица. У него черненькое пятнышко на левом ушке, не правда ли? Он принадлежит министерскому советнику Войте. Советник бережет его как зеницу ока, песик жрет, только когда его на "оленях об этом попросят, и только телятину. Из этого видно, что он чистой расы. Нечистокровные умнее, но чистокровные - тонко воспитаны, и их охотней крадут. В большинстве случаев они так глупы, что нужно содержать двух-трех горничных, которые бы им объясняли, что пора облегчиться или разинуть пасть для кормежки. У них все, как у тонко воспитанных людей.

Буллингер. Хватит болтать о расе, негодяй. Одним словом, я хочу получить шпица.

Швейк. Невозможно! Господин Войта не продаст его. Может, вам подойдет ищейка? Такая, что сразу вынюхивает всю подноготную и наводит на следы преступления? У одного мясника в Вршовицах есть такой пес, мясник его в тележку впрягает. Эта собака, если можно так выразиться, ошиблась в выборе профессии.

Буллингер. Я тебе уже сказал - мне нужен шпиц.

Швейк. Если бы министерский советник Войта был всего-навсего евреем, собачку можно было бы у него попросту отобрать - и баста. Но он ариец, у него светлая борода, только чуточку растрепанная.

Буллингер (заинтересован). Он истинный чех?

Швейк. Не так, как вы изволите полагать. Он не саботирует и не клянет Гитлера на чем свет стоит. Тогда бы это было проще простого. В концлагерь как меня, из-за того, что меня неправильно поняли. Но он-то как раз коллаборационист, и его уже называют Квислингом, так что на шпице придется поставить крест.

Буллингер (извлекает револьвер из ящика стола и весьма выразительно прочищает его). Я вижу, ты не желаешь мне организовать шпица, ты саботажник.

Швейк. Осмелюсь доложить, собачку я вам рад бы устроить. (Поучающе.) Существуют различные системы, господин шарфюрер. Болонку или фокстерьера-крысолова крадут, например, обрезая поводок в толчее. Злого пятнистого немецкого дога привлекают тем, что проводят перед ним суку, у которой течка. Дог почти так же падок и на жареную конскую колбасу. Но бывают и собаки изнеженные и избалованные, как архиепископ. Один раз я имел дело с пинчером, масти перца с солью, он не хотел брать колбасы, которую я приготовил, чтобы заманить его в собачий питомник в Кламовку. Три дня ходил я за этим пинчером и наконец не выдержал и прямо спросил даму, которая прогуливалась с ним, что, собственно, жрет ее собака, отчего это она так прелестно выглядит? Даме это польстило, и она ответила, что больше всего пинчер любит котлеты. Вот я и купил ему шницель. Я полагал, это еще лучше, чем котлеты! И смотри-ка, это дерьмо собачье не захотело даже повернуться и посмотреть на мясо, потому что это была телятина. А пес был приучен к свинине. Пришлось мне купить для него свиную отбивную. Я дал ему ее понюхать и побежал, а собака за Мной. Дама закричала: "Фунтик, Фунтик!", но милый Фунтик был уже далеко. Он бежал за отбивной до угла, там я надел на него ошейник, и на следующий день он был уже в Кламовке, в собачьей клетке. Но что будет, если вас спросят, откуда у вас собачка, когда увидят пятнышко на ушке?

Буллингер. Не думаю, чтобы меня стали спрашивать, откуда у меня этот шпиц. (Звонит.)

Швейк. Тут вы, пожалуй, правы - такая любознательность к добру не приведет.

Буллингер. Мне сдается, что твое свидетельство об идиотизме - липа; но я, так и быть, посмотрю на это сквозь пальцы, во-первых, потому, что Бретшнейдер - вонючка, а во-вторых, если ты добудешь собачку в презент моей жене, ты преступный тип!

Швейк. Господин шарфюрер, прошу разрешения, мне нужно кое-что сказать, свидетельство у меня подлинное, но у меня есть и торговля собаками. Как говаривал один трактирщик из Будейовиц: "У меня падучая, но у меня еще и рак". Таким способом он пытался скрыть, что обанкротился. Как говорится, беда никогда не приходит одна.

Голос. Опергруппа. Лавочница Моудра продолжает утверждать, что не нарушила приказа открывать лавки не ранее девяти часов утра, так как открыла свою лавочку только в десять часов утра.

Буллингер. На пару месяцев в карцер старую лгунью за недонарушение постановлений! (Вошедшему эсэсовцу, указав на Швейка.) Впредь до дальнейших распоряжений - освободить!

Швейк. Прежде чем я окончательно уйду, я хотел бы еще замолвить словечко за одного господина, он там ждет среди арестованных, не надо его сажать вместе с прочими, ему это неприятно, вдруг на него падет тень, потому что он сидит с нами, политическими, на одной скамье. Он угодил сюда только всего-навсего за грабеж и мокрое дело.

Буллингер (рычит). Вон отсюда!

Швейк (стоя навытяжку). Слушаюсь! Шпица я приволоку, как только его раздобуду. С добрым утречком! (Уходит с эсэсовцем.)

ИНТЕРМЕДИЯ В НИЗШИХ СФЕРАХ

Швейк и эсэсовец Мюллер-второй разговаривают по дороге из гестапо в

трактир "У чаши".

Швейк. Если я пани Копецку попрошу, она это для вас сделает. Меня радует, что вы подтвердили, что фюрер не распутничает, а бережет свои силы для высоких государственных дел. И даже спиртного не употребляет. Все, что он натворил, он натворил, так сказать, в трезвом уме, но не всякий решился бы повторить все это вслед за ним. И то, что он ничего не ест, кроме как немного овощей и мучного, это тоже очень кстати. В войну и так всего не хватает, а тут все же одним едоком меньше. Я знал одного крестьянина в Моравии, он страдал несварением желудка, и у него не было аппетита. Работники у него совсем отощали, об этом шли толки по всей деревне, а он знай себе ходил и повторял лишь одно: "Мои работники жрут все то же, что я". Пьянство, конечно, порок, с этим я согласен. К примеру, торговец кожей Будова хотел было обмануть своего брата, а затем, будучи под мухарем, расписался, что уступает свою долю наследства брату, вместо того чтобы сделать наоборот. Во всем есть две стороны, и от распутства ему незачем было отказываться. Будь на это моя воля, я бы этого ни от кого не требовал.

III

В трактире "У чаши" Балоун ждет обещанного обеда. Двое других посетителей играют в шашки, толстая лавочница смакует сливовицу, пан и Копецка вышивает.

Балоун. Уже десять минут первого, а Прохазки все нет и нет. Так я и знал.

Копецка. Дайте срок. Самые скорые не всегда самые лучшие. Нужно выбрать золотую середину - ни поспешности, ни лишней потери времени. Вы знаете песню "О ветерке". (Поет.)

ПЕСНЯ О ВЕТЕРКЕ

Сюда, любезный, заходи,

Я рада от души,

Я припаду к твоей груди,

Но только не спеши.

Созреют сливы под осень,

Тогда и снимай их, дружок,

Им вихрь ошалелый несносен,

Им легкий милей ветерок.

Оставь хоть веточку одну,

Срезая с веток сливы,

И, должное отдав вину,

Целуй неторопливо.

Созреют сливы под осень,

Тогда и снимай их, дружок,

Им вихрь ошалелый несносен,

Им легкий милей ветерок.

Неощутимый ветерок,

Ему всем сердцем внемлю,

А сливы - прыг, а сливы - скок,

Попадали на землю!

Балоун (в беспокойстве направляется к игрокам в шашки). У вас прекрасное положение. Не интересуются ли господа почтовыми открытками? Я служу у фотографа, мы поставляем интимные открытки, серию "Виды немецких городов".

Первый посетитель. Немецкими городами не интересуюсь.

Балоун. Тогда вам понравится наша серия. (Показывает им открытки украдкой, как демонстрируют обычно порнографию.) Вот это Кельн.

Первый посетитель. Жуткий вид. Эту я возьму. Кратер, да и только.

Балоун. Полкроны. Но только показывайте их осторожненько. Были уже случаи, когда людей, которые их показывали, задерживали полицейские патрули, они-то думали, что это клубничка, и хотели ее конфисковать! Первый посетитель. Вот очень удачная подпись: "Гитлер - один из величайших архитекторов всех времен и народов". А над ней - Бремен в виде кучи щебня.

Балоун. Одному немецкому унтеру я сбыл целых две дюжины. Он ухмылялся, когда их разглядывал, вот что мне понравилось. Я ему назначил встречу в сквере у Гавличка и держал нож в кармане раскрытым, на случай если этот унтер - фальшивая монета. Но он оказался без подделки.

Толстуха. Поднявший меч от меча и погибнет.

Копецка. Берегись!

Входит Швейк с эсэсовцем Мюллером-вторым, сопровождающим его от

кабинета Буллингера; это крайне долговязый субъект.

Швейк. Привет всем! Не беспокойтесь, этот господин здесь не при исполнении служебных обязанностей. Дайте нам по кружке пива.

Балоун. Я был уверен, что ты вернешься только через несколько лет, но человеку свойственно ошибаться. Господин Бретшнейдер - мастер своего дела. Две недели назад, тебя тогда как раз не было здесь, он увел отсюда обойщика из Кривого переулка, и тот так и не вернулся.

Швейк. Неопытный человек, по всей вероятности, не пожелал им покориться. Нет, теперь господин Бретшнейдер поостережется неверно понимать меня. У меня есть сильная рука.

Толстуха. Это вы тот, кого они вчера увели отсюда?

Швейк (гордо). Тот самый. В такие времена нужно покоряться. Это достигается практикой. Я ему даже ручку полизал. Прежде знаете как обращались с заключенными? Им сыпали соль на лицо. Они были связаны крепко-накрепко, а потом на них спускали огромного волкодава, который им и вылизывал все лицо, подчас даже всю физиономию слизывал начисто, вот что я слыхал. А нынче больше нет таких ужасов, вот разве что начальство осерчает. Но я совсем забыл: господин (указывает на эсэсовца) хотел бы выяснить, что хорошего ему сулит будущее, пани Копецка, и выпить пару пива. Я сказал ему, что вы умеете ворожить, но это страшновато, и я ему не советую.

Копецка. Вы знаете, что я неохотно этим занимаюсь, пан Швейк.

Эсэсовец. Отчего же это, дамочка, так неохотно?

Копецка. Кто обладает таким даром, тот несет и ответственность. Могу ли я знать, как воспримет клиент предсказания? Всегда ли у него хватит силы вынести их? Потому что взгляд в будущее так действует на иных, что они ужасаются, и я же оказываюсь виноватой, вот как вышло, например, с одним мужиком по фамилии Чака, которому я вынуждена была сказать, что он будет обманут молодой женой, и он тут же раскокал мое самое дорогое зеркало.

Швейк. Она все-таки провела его за нос. Вот и учителю Блаукорфу что ни предскажет, - это всегда сбывается, вот что удивительно. Как, скажем, вы предсказывали муниципальному советнику Церлеку, что его жена, - помните, пани Копецка? Так оно и вышло.

Эсэсовец. Значит, у вас редкостный талант, нельзя же зарывать его в землю.

Швейк. Я уже предлагал, чтобы она всему муниципальному совету предсказала то же самое, я не удивлюсь, если предсказание сбудется.

Копецка. Такими вещами не шутят, пан Швейк, мы ничего не знаем о них, кроме того, что они существуют, так как они относятся к области сверхъестественного.

Швейк. Помните, как вы на этом самом месте сказали инженеру Булова прямо в лицо, что он попадет в железнодорожную катастрофу и будет разорван на мелкие кусочки? Его вдова уже снова вышла замуж. Женщины, как правило, легче переносят пророчества, они обладают своего рода внутренней силой, так я слышал. Пани Ласлачек с Гусовой улицы обладала, например, такой внутренней силой, что ее супруг заявил при всех: "Все что угодно, только не совместная жизнь с моей женой", и нанялся на работу в Германию. Но эсэсовцы тоже многое могут вытерпеть. Это свойство, как я слыхал, вырабатывается у них в концлагерях и при допросах, когда требуются железные нервы.

Эсэсовец кивает.

Поэтому вы можете спокойно предсказать этому господину его будущее, пани Копецка.

Копецка. Если он мне обещает, что он воспримет это как невинную шутку и не придаст ей никакого значения, тогда я, пожалуй, соглашусь взглянуть на его ладонь.

Эсэсовец (внезапно заколебался). Я не хотел бы принуждать вар. Вы говорили, что делаете это неохотно.

Копецка (приносит ему пиво). Я тоже так думаю. Бросьте-ка лучше все это и пейте себе пиво.

Толстуха (вполголоса, обращаясь к игрокам в шашки). Не при на рожон, коль бог смелости не дал.

Швейк (присаживаясь к Балоуну). Мне нужно обсудить с тобой одно дельце, я буду сотрудничать с немцами по части одной собачки - ты мне для этого нужен.

Балоун. Я нисколько не расположен этим заниматься.

Швейк. И тебе кое-что перепадет. Зашибешь красненькую - при твоем аппетите это не лишнее, сможешь на черном рынке мясо купить.

Балоун. Прохазка не придет. Снова картофельное пюре. Нет, такого разочарования я не переживу.

Швейк. Мне думается, мы могли бы организовать небольшой союз из шести или восьми человек, соединили бы свои осьмушки мяса, и ты получил бы свой обед.

Балоун. Но где нам их найти - таких людей?

Швейк. Ты прав, из этого ничего не выйдет. Они скажут, что для такого позорного субъекта, как ты, для чеха, лишенного силы воли, они даже и не подумают поступиться хоть чем-нибудь из съестного.

Балоун (мрачно). Это ясно. Начхать им на меня.

Швейк. Неужели ты не можешь взять себя в руки и подумать о чести родины, когда тобой овладевает это искушение и ты видишь только телячью ножку или хорошо поджаренное филе с красной капустой или, быть может, огурчиками?

Балоун стонет.

Подумай только, какой стыд будет, если ты не устоишь перед соблазном.

Балоун. Кажется, не устою. (Пауза.) Пожалуй, красная капуста лучше, чем огурчик.

Входит Прохазка с портфелем.

Швейк. Вот он. Ты, Балоун, все видишь в черном свете. Добрый день, пан Прохазка, как идут дела?

Балоун. Добрый день, пан Прохазка, как хорошо, что вы здесь!

Копецка (бросив взгляд на эсэсовца). Присаживайтесь к господам, мне тут нужно уладить одно дело. (Эсэсовцу.) Думается, ваша рука все-таки заинтересует меня, нельзя ли мне взглянуть разочек? (Хватает его за руку.) Так я и думала: у вас чрезвычайно интересная рука. Я хочу сказать, рука, перед которой не в силах устоять мы, астрологи и хироманты, до того она интересная. Сколько еще человек в вашем отделении кроме вас?

Эсэсовец (с трудом, будто ему зуб выдирают). В отделении? Двадцать. А почему вы спросили?

Копецка. Так я и думала. Это сказала мне ваша рука. Вы связаны с этими двадцатью на жизнь и на смерть.

Эсэсовец. Неужели вы все это читаете по линиям руки?

Швейк (подходя к ним, весело). Вы еще удивитесь, до чего она глубоко видит и все умеет предсказать. Она только слишком осторожна и говорит лишь то, что абсолютно верно!

Копецка. В вашей руке есть нечто электрическое, вы имеете успех у женщин, что можно заключить, взглянув на хорошо развитый бугор Венеры. Вам они, так сказать, на шею вешаются, потом, впрочем, некоторые бывают приятно поражены и желают продлить удовольствие на всю жизнь. Вы человек серьезный, можно сказать, даже сурового нрава. Линия успеха у вас выражена необычайно сильно.

Эсэсовец. Что же это означает?

Копецка. Тут дело идет не о деньгах, тут нечто гораздо большее. Видите, как здесь линии образуют букву "Г"? Это "геройский подвиг", который вы совершите, и притом в самом ближайшем будущем.

Эсэсовец. Где? Видите ли вы, где я совершу этот подвиг?

Копецка. Не здесь. Но и не на вашей родине. Довольно далеко отсюда. Тут есть еще нечто замечательное, что я не совсем постигаю. Этот геройский подвиг покрыт, так оказать, пеленой тайны, так что только вы и те, кто 'будут с вами в этот миг, о нем узнают, а больше никто, и никто потом тоже ничего о нем не узнает.

Эсэсовец. Как же это может быть?

Копецка (вздыхает). Не знаю. Может быть, это будет на поле брани, или на каком-нибудь передовом посту, или еще где-нибудь в том же роде. (Точно в замешательстве.) Но теперь довольно, а? Я должна заняться своими делами, а это так, только пустая шутка, вы ведь мне обещали, что воспримете это как милую шутку?

Эсэсовец. Нет, теперь уже не останавливайтесь, госпожа Копецка, я хочу узнать побольше об этой тайне.

Швейк. Мне тоже кажется, что вам бы не следовало оставлять господина военного в страхе и смятении.

Копецка подмигивает ему так, чтобы это мог видеть эсэсовец.

Но, пожалуй, и этого достаточно, кое-что нам, должно быть, лучше и не знать. Вот, скажем, учитель Варцек решил раз посмотреть в энциклопедии, что означает слово "шизофрения", - и его вскорости пришлось отвести в Ильменау, в сумасшедший дом.

Эсэсовец. Вы увидели по моей руке больше, чем сказали.

Копецка. Нет-нет, это все. Покончим на этом.

Эсэсовец. Вы утаиваете то, что видели. Вы явно подмигнули господину Швейку, чтобы он замолчал, потому что вы не хотели рассказать мне, в чем дело, но никакие уловки вам не помогут.

Швейк. Это правда, пани Копецка, ничего вам не поможет, вы имеете дело с эсэсовцем, мне тоже пришлось все выложить там, у них в гестапо. Хотелось мне этого или нет, я сразу же признался, что желаю нашему фюреру долгой жизни.

Копецка. Никто не заставит меня сказать моему клиенту то, что ему неприятно слышать. А то он перестанет посещать мое заведение.

Эсэсовец. Вот видите, вы что-то знаете, а сказать не хотите. Вы себя выдали.

Копецка. Второе "Г" у вас на ладони выражено совсем неясно, из ста человек ни один не заметит.

Эсэсовец. Что это еще за второе "Г"?

Швейк. Еще кружечку, пани Копецка, все это так интересно, что мне даже пить захотелось.

Копецка. Всегда одно и то же, вечно попадаешь в неприятное положение, когда поддаешься уговорам и начинаешь внимательно рассматривать руки из самых честных побуждений. (Приносит Швейку пива.) Второго "Г" я вовсе не ожидала, но раз уж оно там есть, ничего не попишешь. Если я вам это скажу, вы впадете в уныние, и все-таки от этого не будет проку.

Эсэсовец. Что же вы там прочли?

Швейк (дружелюбно). Должно быть, нечто дурное, ведь с тех пор как я знаком с госпожой Копейкой, я никогда не видывал ее в таком состоянии, а уж она-то насмотрелась на столько рук... Вы и впрямь можете это выдержать, вы чувствуете себя достаточно сильным для этого?

Эсэсовец (хрипло). А что там?

Копецка. Тогда я скажу вам, что второе "Г" означает геройскую смерть на поле брани - и ничего более. Надеюсь, это вас не удручает? Ну вот, теперь вы неприятно поражены. Так я и знала. Три кружки пива - с вас две кроны.

Эсэсовец (расплачивается, совершенно убитый). Все это чушь. Чтение по ладони. Ничего оно не значит.

Швейк. Именно так. Не принимайте этого близко к сердцу.

Эсэсовец (уходя). Хайль Гитлер!

Копецка (кричит ему вслед). Обещайте мне, что вы по крайней мере другим господам ничего не скажете.

Эсэсовец (останавливаясь). Каким другим господам?

Швейк. Из вашего отделения. Их ведь двадцать кроме вас.

Эсэсовец. А почему это их должно касаться?

Копецка. Потому только, что они связаны с вами на жизнь и на смерть. Чтобы их не волновать понапрасну.

Эсэсовец уходит, проклиная все и вся.

Заходите к нам почаще!

Толстуха (смеясь). Вот молодчина, так и надо, пани Копецка!

Швейк. Буря пронеслась. (Раскройте ваш портфельчик, пан Прохазка, пан Балоун может не выдержать.

Копецка. Да, давайте сюда, пан Рудольф, как это Мило с вашей стороны, что вы принесли обещанное.

Молодой Прохазка (слабым голосом). У меня ничего нет. Когда я увидел, как они уводят пана Швейка, меня словно ошеломило, всю ночь эта сцена была у меня перед глазами. Добрый день, пан Швейк, я вижу, вы вернулись! Простите, пани Копецка, мне особенно тяжело из-за вас, что я вас в такое конфузное положение ставлю в присутствии господ, но у меня не хватило духу. (В полном отчаянии.) Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь, все лучше, чем такое молчание!

Балоун. Ничего нет.

Копецка. Так... значит, вы ничего не принесли. Но когда вы вошли в зал, я дала вам понять, что мне нужно сперва выпроводить эсэсовца, и вы кивнули мне так, как будто сдержали свое слово.

Молодой Прохазка. Я не решился...

Копецка. Можете больше ничего не говорить. Я теперь вас понимаю. Вы не выдержали испытания ни как чех, ни как мужчина. Убирайтесь отсюда, и чтобы ноги вашей здесь больше не было!

Молодой Прохазка. Ничего лучшего я не заслужил. (Выскальзывает в дверь.)

Швейк (после паузы). Кстати о хиромантии. Парикмахер Криш из Мнишка вы знаете Мнишек? - так вот во время престольного праздника он предсказывал будущее по линиям руки и на вырученные деньги накачался, и один молодой парень, из крестьян, взял и повез его к себе, чтобы тот ему предсказал будущее, когда очухается, и, перед тем как заснуть, парикмахер спросил этого парня: "Как ваша фамилия? Вытащите у меня из нагрудного кармашка мою записную книжечку. Ага, значит ваша фамилия Кунерт. Приходите через четверть часа, и я дам вам записку, в которой будет стоять фамилия вашей будущей супруги". Потом он захрапел, но вскоре проснулся и что-то нацарапал в своей книжечке. Он вырвал этот листок, бросил его на пол, потом прижал палец к губам и сказал: "Только не сейчас, через четверть часика. Лучше всего, если вы станете искать этот листок на ощупь, с завязанными глазами". На бумажке, как потом выяснилось, было написано: "Фамилия вашей будущей супруги госпожа Кунерт".

Балоун. Этот Прохазка - преступный тип.

Копецка (гневно). Не болтайте глупостей. Преступники - это нацисты, которые мучают людей и угрожают им, пока те не теряют лучшие свойства человеческой натуры. (Смотрит в окно.) Тот, кто сюда идет сейчас, вот кто настоящий преступник, а не Рудольф Прохазка, слабый человек.

Толстуха. По-моему, мы тоже виноваты. Думается, можно бы не только пить сливовицу и шутки шутить.

Швейк. Не требуйте от себя слишком многого. Уж и то хорошо, что мы здесь и живы пока. Столько сил приходится тратить на то, чтобы выжить и пережить, что больше ни на что не хватает.

Входит Бретшнейдер в сопровождении эсэсовца.

(Весело.) Добрый день, господин Бретшнейдер. Не хотите ли пивца? Я теперь сотрудничаю с эсэсовцами. Это мне не повредит.

Балоун (злобно). Вон!

Бретшнейдер. Что вы сказали?

Швейк. У нас тут зашел разговор о еде, и господин Балоун вспомнил припев к одной народной песенке, которую мы все успели позабыть. Песенку эту исполняли главным образом на престольных праздниках, и речь в ней идет о приготовлении редьки. Неподалеку от Мнишка сажают такую редьку - крупную, черную, вы, наверно, о ней слыхали, это знаменитая редька! Я хотел бы, Балоун, чтобы ты исполнил для господина Бретшнейдера эту лесенку, это тебя взбодрит. Знаете, у него прекрасный голос, он даже в церковном хоре поет.

Балоун (мрачно). Итак, о черной редьке. (Поет песенку "О приготовлении черной редьки".)

Во время исполнения песенки Бретшнейдер, на которого все смотрят, не

знает, вмешаться ему или нет. Он то садится, то встает.

Большую, черную старательно приметь-ка,

Скажи ей ласково: "Сестричка, потянись!"

Но, понимаешь ли, дерьмолюбива редька,

И рукавицами не грех бы запастись!

Растет у дома редька

Горда собой сама,

Ее мы крепко дернем,

Ее мы вырвем с корнем

Из дерь-ма!

Ты можешь, впрочем, купить ее за грошик,

Потом старательно и тщательно отмыть,

И понарезать кучу ломтиков хороших,

И крупной солью, крупной солью посолить.

Соли ее, задрыгу,

И знай, что в этом суть,

И не давай ни мигу,

И не давай ни мигу

От со-ли от-дох-нуть!

ИНТЕРМЕДИЯ В ВЫСШИХ СФЕРАХ

Гитлер и его рейхсмаршал Геринг перед моделью танка. Оба сверхъестественных

размеров. Воинственная музыка.

Гитлер.

Милый Геринг, вот уже четвертый год

Продолжается мой без пяти минут победоносный

поход!

Война расширяется. Захватывает все новые

делянки,

Необходимы мне новые бомбардировщики,

орудия и танки.

Следовательно, если иным бездельникам потеть

неохота,

Скрутить их в бараний рог! Пусть работают на

мою войну до кровавого пота.

Позвольте заострить ваше внимание на вопросе

неком:

(Как обстоят дела с маленьким человеком?

Станет ли вкалывать он, не устроит ли мне

какого подвоха?

Геринг.

Мой фюрер, само собой разумеется, что наша

эпоха

Заставляет маленького человека в Европе

прилагать такие же старания,

Какие прилагают маленькие люди в самой

Германии.

Моему управленью рабсилы не страшна

никакая помеха!

Гитлер.

Да! Именно в этом залог успеха!

IV

Скамья на берегу Влтавы. Приходит парочка, стоят, тесно прижавшись друг к другу, смотрят на Влтаву, потом идут дальше. Затем появляются Швейк и его

друг Балоун. Они все время оглядываются.

Швейк. Пан Войта скверно обращается с прислугой, эта у него уже третья со сретения и тоже хочет уходить, так я слышал, потому как соседи ее донимают, что сиз служит у хозяина, который не лучше Квислинга. Поэтому она не очень будет грустить, если вернется домой без песика, надо только, чтобы она была ни при чем. Ты садись на скамейку заранее, ведь она не сядет там, где никого нет.

Балоун. Разве я не должен держать конскую колбасу?

Швейк. Это чтоб ты ее тут же слопал? Садись уж, садись!

Балоун усаживается. Появляются две служанки, Анна и Кати, первая из них

ведет шпица на поводке.

(Обращаясь к Анне.) Простите, барышня, как пройти на улицу Палацкого?

Кати (подозрительно). Идите через Гавличкову площадь. Пойдем отсюда, Анна.

Швейк. Простите, но я еще хочу спросить, где же находится эта самая площадь, я не здешний.

Анна. Я тоже не здешняя. Кати, ответь ты пану.

Швейк. Это очень приятно, что вы не здешняя, барышня, а я и не заметил, что вы не из городских, и с вами такой милый песик. Откуда же вы?

Анна. Я из Противина.

Швейк. Тогда мы с вами почти земляки, я ведь из Будейовиц.

Кати (тащит ее). Пойдем, пойдем, Анна.

Анна. Сейчас. Может быть, вы знакомы с мясником Пехаром, он живет в Будейовицах на Кольцевой?

Швейк. Еще бы! Это мой двоюродный брат. Все у нас его очень любят, он очень симпатичный, всегда готов услужить, мясо у него всегда свежее, и он охотно дает довески.

Анна. Так оно и есть.

Пауза. Кати ждет с ироническим видом.

Швейк. Это ведь чистая случайность, когда земляки так вот встречаются на чужбине, не правда ли? Может, у вас найдется капелька времени? Нам есть что друг другу порассказать о Будейовицах, там вон скамеечка с чудесными видом на реку; это, знаете ли, Влтава.

Кати. Неужели? (С тонкой иронией.) Для меня это ново.

Анна. Там уже кто-то сидит.

Швейк. Один пан, он наслаждается прелестным видом. Следите хорошенько за вашим песиком.

Анна. Почему это?

Швейк. Я не хочу говорить ничего дурного, но немцы страшно любят шбак, до того любят, что это просто удивительно, в особенности эсэсовцы. Вы не успеете оглянуться, как собаку уведут да и отошлют к себе домой. Я сам недавно встретился с шарфюрером по фамилии Буллингер, он тоже очень хотел достать шпица для своей супруги, она в Кельне живет.

Кати. Значит, вы запросто разговариваете с шарфюрерами и прочими типами в этом роде? Пойдем, Анна, с меня хватит.

Швейк. Я беседовал с ними, когда сидел в гестапо, меня взяли за высказывания, угрожающие безопасности Третьей империи.

Кати. Это правда? Тогда беру свои слова обратно. У нас есть еще чуточку времени, Анна. (Идет к скамейке, впереди всех.)

Все трое усаживаются рядом с Балоуном.

Что же вы такое сказали?

Швейк (дает понять, что при постороннем он не может говорить на эту тему. Потом нарочито беспечным тоном). Нравится ли вам в Праге?

Анна. Нравится, но только мужчинам здесь нельзя верить.

Швейк. Да-да, это чистая правда, и я рад, что бы это знаете. В деревне народ куда честней, не правда ли? (Балоуну.) Прекрасный вид, верно, пан сосед?

Балоун. Ничего.

Швейк. Фотографу такой вид может пригодиться.

Балоун. В качестве фона.

Швейк. Ну, фотограф уж сделал бы из этого нечто великолепное!

Балоун. Я фотограф. У нас в ателье, где я работаю, есть задник с видом Влтавы, там она куда живописней. Мы снимаем на этом фоне немцев, эсэсовцев главным образом, они потом снимки домой посылают; на случай, если придется уйти, а вернуться нельзя будет. А это разве Влтава? Так какая-то завалящая речушка.

Девушки одобрительно смеются.

Швейк. То, что вы рассказываете, страшно интересно. Не могли бы вы сфотографировать барышень, снять их бюсты, простите, но так это называется.

Балоун. Пожалуй, мог бы.

Анна. Вот это чудесно. Но, конечно, не перед вашей Влтавой.

Все громко смеются. Затем наступает пауза.

Швейк. Знаете последний анекдот? С Карлова моста один чех услышал, как кто-то кричит по-немецки: "Спасите, тону!" Чех перегнулся через перила и отвечает: "Не ори так, лучше бы ты плавать учился, а не по-немецки болтать!"

Девушки смеются.

Да, Влтава... Знаете, время военное, тут в кустах немало безнравственностей творится.

Кати. В мирное время тоже.

Балоун. Особенно в мае.

Швейк. До дня всех святых на свежем воздухе.

Кати. А в закрытых помещениях так-таки ничего и не творится?

Балоун. Творится и немало.

Анна. И в кино тоже.

Все опять громко смеются.

Швейк. Да, такова Влтава. Знаете песню "Генрих спал со своей новобрачной"? Ее часто поют в Моравии.

Анна. Вы об этой песне, где дальше поется: "С милой девой с рейнских берегов"?

Швейк. Именно об этой. (Балоуну.) Вам что-то попало в глаз? Не трите. Барышня, вы не посмотрите, что там с глазом. Может, удастся вынуть, лучше всего кончиком носового платочка.

Анна (Швейку). Вы не подержите собачку? В Праге нужно быть осторожным. Здесь в воздухе столько копоти.

Швейк (слабо, без узла, привязывает шпица к фонарному столбу у скамейки). Простите, но я должен теперь сходить на улицу Палацкого, по делу. Я охотно бы допел с вами эту песенку, но, увы, занят. Добрый вечер. (Уходит.)

Кати (в то время как Анна кончиком носового платка старается что-то выудить в глазу у Балоуна). Пан что-то очень торопится.

Анна. Я ничего не могу найти.

Балоун. Не надо, мне уже лучше. Что это за песня такая?

Анна. Хотите, мы вам ее споем, прежде чем уйти отсюда? Сиди спокойно, Люксик. Глаза бы мои не глядели ни на тебя, ни на хозяина твоего! (Балоуну.) Мой хозяин путается с немцами. Я начинаю.

Обе девушки с большим чувством поют "Генрих спал со своей новобрачной". Во время пения Швейк из-за куста крохотной колбаской приманивает к себе шпица и

удаляется с ним.

Балоун (когда песня отзвучала). Как вы замечательно спели!

Кати. А теперь мы пойдем. Господи боже, где же собака?

Анна. Иисусе Христе! Она ж от меня никогда не убегала. Что скажет пан советник!

Балоун. Он позвонит немцам, они ведь его друзья, только и всего. Не волнуйтесь, вы тут ни при чем, наш сосед, видимо, слишком слабо привязал ее. Мне показалось, что какая-то тень мелькнула вон там, пока вы пели.

Кати. Скорей идем в полицию, в бюро пропаж!

Балоун. Приходите как-нибудь в субботу вечерком в трактир "У чаши", Гусова, семь.

Анна и Кати кивают Балоуну и быстро уходят. Балоун снова любуется видом. Прежняя парочка возвращается, они уже больше не прижимаются друг к другу.

Затем появляется Швейк со шпицем на поводке.

Швейк. Вот пес, достойный квислинговца, - кусается, как только отвернешься. По дороге он вытворял чудовищные номера. Когда мы переходили через рельсы, он вдруг улегся, и ни с места. Наверно, он хотел, чтобы трамвай переехал его, прохвоста. А теперь идем.

Балоун. Значит, он побежал за конской колбаской? А я-то думал, что он только телятину жрет.

Швейк. Воевать - не мед лизать. Голод не тетка. К породистым собакам это тоже относится. Но я отдам его Буллингеру только тогда, когда этот тип выложит деньги на бочку, не то он меня надует. Не быть же коллаборационистом бесплатно.

Долговязый субъект мрачного вида появляется на заднем плане. Он

внимательно наблюдает за приятелями, потом приближается к ним.

Субъект. Господа, вы здесь на прогулке?

Швейк. Ну да, а вам какое дело? Субъект. Предъявите, пожалуйста, ваши документы. (Показывает им служебный жетон.)

Швейк. У меня нет их при себе, а у тебя?

Балоун (качает головой). Мы ведь ничего не сделали.

Субъект. Я задерживаю вас не потому, что вы что-нибудь сделали, а потому, что у меня создалось впечатление, что вы бездельничаете. Я из управления добровольной трудовой повинности.

Швейк. Значит, вы один из тех господ, которые толкутся перед кино и перед пивными и хватают людей, чтобы послать их на заводы?

Субъект. Что у вас за профессия?

Швейк. У меня небольшое предприятие, по собачьей части.

Субъект. Есть ли у вас свидетельство, что ваше предприятие имеет военное значение?

Швейк. Ваше высокоблагородие, чего нет - того нет. Тем не менее мое дело для войны очень важно, ведь и в военное время людям иногда хочется завести собачку, чтобы в тяжелые дни иметь хоть одного друга, верно я говорю, шпиц? Люди ведут себя гораздо спокойней во время бомбежки, когда на них смотрят преданные собачьи глаза, будто спрашивают: так и должно быть? А этот господин - фотограф, это, наверно, еще важнее для войны, он ведь снимает солдат, чтобы их домашним остался хотя бы снимок, все-таки снимок это лучше, чем ничего, ведь правда?

Субъект. Думается мне, лучше будет захватить вас с собой в управление, только я дам вам добрый совет - бросьте болтать глупости.

Балоун. Но ведь мы изловили собаку по приказу свыше, расскажи ему об этом.

Швейк. Не стоит труда. Этот пан тоже действует по приказу свыше.

Они идут с ним.

Значит, ваша профессия - людей ловить?

V

Обеденный перерыв на пражской товарной станции. На рельсах сидят Швейк и Балоун, ныне сцепщики вагонов на гитлеровской службе, охраняемые

вооруженным до зубов немецким солдатом.

Балоун. Хотел бы я знать, куда это запропастилась пани Копецка с обедом. Надеюсь, с ней ничего не стряслось.

Лейтенант (проходя мимо, солдату). Часовой! Если у вас спросят, который из вагонов пойдет в Нижнюю Баварию, запомните - вот этот - номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь!

Солдат (стоя навытяжку). Слушаюсь.

Швейк. У немцев все зиждется на организации. Такой организации, как у них, свет еще не видал. Стоит Гитлеру кнопку нажать - и Китая как не бывало. Между прочим, они и на папу римского завели досье, и в нем все, что он о них говорил когда бы то ни было, - словом, его можно уже считать покойником. А возьмем пониже, какого-нибудь эсэсовского начальника - ты еще видишь, как он нажимает кнопку, а вдова твоя в этот самый миг уже получает урну с твоим прахом. Это, я тебе скажу, счастье еще, что мы находимся здесь и что нас охраняет сильно вооруженная стража, - она уж проследит, чтобы мы не занялись саботажем и не угодили под расстрел.

Торопливо входит пани Копецка с эмалированными судками. Солдат рассеянно

проверяет ее пропуск.

Балоун. Что у вас тут?

Копецка. Морковные котлеты и картофельные сардельки. (В то время как оба, держа судки на коленях, едят, тихо.) Собаку нужно убрать из дому. Она уже стала политически опасна. Не лопайте с таким остервенением, пан Балоун, вы наживете язву желудка.

Балоун. Только не от картошки, вот разве что от каплуна.

Копецка. В газете сегодня сообщается, что исчезновение собаки министерского советника Войты является актом мести населения по отношению к дружественному Германии чиновнику. Теперь идут розыски, хотят выжечь это гнездо мятежных элементов. Собаку нужно сегодня же убрать из заведения.

Швейк (продолжая есть). Вышла небольшая неувязка. Я только вчера отправил срочное письмо господину Буллингеру насчет того, что требую с него двести крон вперед - иначе не отдам.

Копецка. Пан Швейк, вы рискуете жизнью, когда пишете такие письма.

Швейк. Не думаю, пани Копецка. Господин Буллингер, конечно, грандиозная свинья, но он поймет, что дело есть дело, а шпица он хочет, как я слышал, послать в подарок своей супруге, в~ Кельн. - Коллаборационист не станет работать даром, за прекрасные глаза, совсем наоборот, теперь он заслуживает даже более высокой ставки, потому что земляки его презирают. Должен же я получить вознаграждение за моральный ущерб или не должен?

Копецка. Но ведь вы же не можете делать дела, сидя здесь, на товарной станции?

Швейк (приветливо). Ну, здесь я не состарюсь. Я стоил им уже одного вагона с мылом. Это совсем нетрудно. В Австрии однажды был случай, когда правительство запретило стачку, но железнодорожники остановили все движение на восемь часов только тем, что они стали неукоснительно исполнять все без исключения пункты инструкции о безопасности на транспорте.

Копецка (энергично). Шпица нужно убрать из трактира, пан Швейк. Мне оказывает некоторую протекцию господин Бретшнейдер, он все еще надеется, что я буду крутить с ним, но ведь это не слишком важная персона.

Швейк еле слушает ее, так как два немецких солдата проносят мимо него большой котел, от которого идет пар. Они наполняют алюминиевую миску солдата гуляшем. Балоун, давно уже управившийся с едой, встает и, принюхиваясь,

словно в трансе, делает несколько шагов вслед за котлом.

Швейк. Я его уведу. Посмотрите на него только!

Немецкий солдат (резко, Балоуну). Стой!

Копецка (Балоуну, который возвращается угрюмый, в сильном волнении). Возьмите же себя в руки, пан Балоун.

Швейк. В Будейовицах жил один доктор, так он страдал такой сахарной болезнью, что мог питаться только рисовым супом и больше ничем - не человек, а развалина. Он не вытерпел и стал украдкой доедать чужие объедки, хоть и знал, чем это может для него кончиться. Наконец ему стало совсем невмоготу, и он велел своей экономке, которая, бедняга, заливалась слезами и чуть не роняла судки на пол, приготовить ему обед из семи блюд со сладким пирогом в придачу и прочим десертом, а еще он завел граммофон и поставил похоронный марш - и от этого окочурился. Так будет и с тобой, Балоун. Твой жизненный путь завершится под русским танком.

Балоун (все еще дрожа всем телом). У них гуляш!

Копецка. Я ухожу. (Забирает судки и уходит.)

Балоун. Я хочу только одним глазком взглянуть. (Жующему солдату.) Простите, господин солдат, у вас в армии все такие же большие порции? Ваша порция очень солидная. Но, может быть, это только в наряд, чтобы вы нас получше охраняли, не то мы убежим, а? Нельзя ли мне нюхнуть разочек?

Солдат сидит и ест, но при этом шевелит губами, как бы что-то повторяя.

Швейк. Не приставай к нему! Разве ты не видишь, болван, что он должен вызубрить номер вагона, иначе в Нижнюю Баварию пойдет совсем не тот вагон. (Солдату.) Вы правы, что стараетесь это выучить наизусть, мало ли что бывает. Теперь уже больше не пишут место назначения на вагонах, так как саботажники насобачились стирать надписи и малевать ложные адреса. Какой номер-то, четыре тысячи двести шестьдесят восемь, не правда ли? Так вот, нечего вам, битых полчаса шевелить губами, я вам, так и быть, расскажу, что вам следует делать. Меня этому научил один чиновник ремесленной управы; он очень хорошо растолковал этот способ лотошнику, который все не мог запомнить номер своего лотка. Вот как он объяснил - я возьму для примера ваш номер, чтобы нагляднее показать вам, до чего все это легко и просто. Четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Первая цифра - четверка, вторая- двойка. Стало 'быть, вы уже запомнили - сорок два, то есть, по порядку, дважды два четыре, то есть впереди просто четыре, а за ним четыре деленное на два, и, значит, снова у вас стоят рядом четыре и два. А теперь не пугайтесь. Сколько будет дважды четыре - восемь, не правда ли? Следовательно, запомните, что восьмерка, которая заканчивает число четыре тысячи двести шестьдесят восемь, стоит последней в ряду, теперь вам нужно только вспомнить, что первая цифра - четыре, вторая - два, четвертая - восемь, и вам стоит только как-нибудь запомнить шесть, которое стоит перед восемью. Ну, это же проще простого! Первая цифра - четыре, вторая - два, четыре и два будет шесть, и уже, как сказал господин из ремесленной управы, порядок чисел никогда не выветрится из вашей памяти! Вы можете еще проще добиться такого же результата. Этот способ он тоже объяснил лотошнику, я повторю его вам на примере вашего номера.

Солдат слушает его, широко раскрыв глаза. Губы его перестали шевелиться.

Швейк. Восемь минус два равняется шести. Значит, он уже знает шесть. Шесть минус два равняется четырем, значит, он уже знает четыре. А цифры восемь и два чередуются с ними - вот и получается четыре тысячи двести шестьдесят восемь: четыре - два - шесть - восемь! Можно - без малейшего усилия добиться этого результата и иным способом, с помощью умножения и деления. Вот как мы будем действовать в этом случае: запомним, сказал чиновник ремесленной управы, что дважды сорок два равняется восьмидесяти четырем. В году двенадцать месяцев. Мы вычитаем, следовательно, двенадцать из восьмидесяти четырех, и у нас остается семьдесят два, из семидесяти двух снова вычитаем двенадцать месяцев, получаем шестьдесят, таким образом у нас уже есть несомненнейшая шестерка, ну а нуль мы вычеркиваем. Итак, запомним: сорок два - шесть - восемьдесят четыре. Мы вычеркнули нуль, а сзади четверку, и снова получаем наш искомый номер - без малейших изъянов. Так какой же наш искомый номер?

Голос (из глубины сцены). Охранник, какой номер вагона нужно отправлять в Нижнюю Баварию?

Солдат. Какой номер?

Швейк. Постой, я тебе это подсчитаю по месячному методу. Их дюжина, правда, ты с этим согласен?

Голос. Охранник! Вы заснули, что ли?

Солдат (кричит). Забыл! (Швейку.) Черт бы тебя побрал!

Голос (грубо). Он должен в двенадцать пятьдесят отбыть в Пассау.

Другой, далекий голос. Тогда возьмем этот, мне кажется, он самый и есть.

Балоун (удовлетворенно указывая на солдата, который испуганно смотрит назад). Он мне не разрешил даже и понюхать свой гуляш!

Швейк. Вот я и думаю - теперь, пожалуй, покатится в Баварию вагон с пулеметами. (Философически.) Но, возможно, пока он прибудет к месту назначения, пулеметы в Сталинграде будут уже ни к чему, а нужны будут аккурат сеялки, а вот в Баварии, может быть, как раз будут до зарезу нужны пулеметы. Кто знает?

VI

Субботний вечер в трактире "У чаши". Среди посетителей Балоун, Анна, Кати, молодой Прохазка, отдельно сидят два эсэсовца. Электрическая пианола

исполняет танцевальную музыку.

Кати (Балоуну). Я на допросе сообщила Бретшнейдеру, что уже раньше слышала, - в деле со шпицем замешаны эсэсовцы. Я не назвала вашего имени, только имя вашего друга, пана Швейка. И я ничего не сказала о том, что пан Швейк сделал вид, что незнаком с вами, ведь он просто хотел завести разговор! Правильно я сделала?

Балоун. По мне, так... все правильно. Мне уже недолго здесь быть. И если я вернусь, так это будет чудо.

Анна. Не говорите с такой горечью, пан Балоун, это делу не поможет. И эсэсовец, что сидит там, обязательно пригласит меня танцевать, если я буду так сидеть. Пригласите меня.

Балоун собирается встать.

Копецка (в это время выходит вперед и хлопает в ладоши). Дамы и господа, сейчас половина девятого, как раз самое время сплясать нашу "беседу". (Полуобернувшись к эсэсовцам.) Так называется наш народный танец, мы пляшем его без посторонних, он, может быть, не всем понравится, зато он очень по душе нам самим! Музыка за мой счет. (Опускает монетку в щель пианолы и уходит в заднюю комнату.)

Музыка. Все присутствующие пляшут "беседу" и очень громко топают при этом, Анна и Балоун танцуют тоже. Танцуют, чтобы спровадить эсэсовцев, нарочно

спотыкаются у их столика и т. п.

Балоун (поет).

Нам не спится, полночь бьет,

Пан овес гулять идет.

Тюрли-тюрлм-ай-люли,