Глава третья
В течение многих лет Стивен Мэтьюрин вел дневник изобретенными им самим неразборчивыми стенографическими знаками. Дневник был испещрен анатомическими рисунками, описаниями растений, птиц, различных животных, и если бы кто-то сумел его расшифровать, то оказалось бы, что ученые комментарии были на латыни, а вот личные переживания записывались на каталанском языке, знакомом Стивену с детства. Самые последние заметки тоже велись на каталанском.
«15февраля… когда она меня внезапно поцеловала, смешное дело, у меня подкосились ноги, и я с трудом смог проводить ее до бальной залы, сохраняя пристойное выражение лица. Я поклялся не допускать больше ничего подобного, не поддаваться грустным чувствам, но мое поведение последних дней доказывает, что я обманывал себя. Я сам сделал все, чтобы моя боль стала еще мучительней».
«21 февраля. Я размышляю о Джеке Обри. До чего же беспомощен мужчина, когда он подвержен усиленной атаке со стороны женщины. Девушка со школьной скамьи уже умеет отражать, отбивать приступы необузданной страсти; эта привычка становится ее второй натурой, она не нарушает никаких правил, такая линия поведения поощряется не только окружающим светом, но даже теми самыми мужчинами, которых она при этом отвергает. Совсем иное дело мужчина! У него нет броневого панциря, и чем он учтивее, храбрее, благороднее, тем труднее ему противостоять малейшему наступлению на него. Он не должен наносить ран, а в идеале не должен иметь ни малейшей склонности к их нанесению.
Когда лицо, на которое ты никогда не смотрел без приязни и которое никогда не глядело на тебя без улыбки дружества, остается холодным, даже враждебным при твоем приближении, у тебя невольно опускаются руки. Ты видишь перед собой иное существо и сам становишься иным. Однако жизнь в обществе миссис У. — удовольствие маленькое; нужно обладать немалым великодушием, чтобы найти стезю взаимного понимания. Но ныне, увы, и подобное великодушие тщетно. Налицо такие глубины варварства, о коих я и не подозревал. Обыкновенный здравый смысл указывает на необходимость разрыва.
Д. О. не по себе, он недоволен собой, недоволен отстраненностью Софи; слово „застенчивость" не подходит для обозначения душевных колебаний этой милой, чистой девушки. Он же твердит о неврастенических девицах и чуши, которую они несут; он никогда не мог мириться с неудачами. Это его качество — отчасти то, что Диана Вильерс называет незрелостью. Если бы он только знал, что взаимная симпатия, которую он и Д. В. питают друг к другу, в действительности ему на пользу. Пожалуй, Софи — девушка, наиболее достойная из всех, кого я знал, но она все-таки девушка. Д. О. в таких тонкостях не разбирается. В то же время он начинает посматривать на меня искоса. В первый раз в нашей дружбе появился некоторый холодок. Мне это больно, как, думаю, и ему самому. Я смотрю на него не иначе как на друга; но когда я думаю о возможностях, хочу сказать — физиологических возможностях, то…
Д. В. настаивает на том, чтобы я пригласил ее в Мелбери Лодж сыграть в бильярд; конечно, она играет хорошо и может обставить нас обоих. Но ее настойчивость сопровождается низким шантажом и еще более низким заискиванием, на которое я поддаюсь. Причем мы определенно понимаем, что делаем. Разговор о дружбе никого из нас не вводит в заблуждение, хотя она никуда и не делась. Мое положение было бы самое унизительное, какое только можно себе представить, если бы не то обстоятельство, что Диана не так умна, как полагает. Ее теория великолепна, но ей недостает гордыни и других страстей, чтобы суметь этой теорией воспользоваться. Она цинична, но не настолько, что бы она о себе ни говорила. Если бы она была такой, я не стал бы мучиться. Quo me rapis? Действительно, quo? Все мое поведение, моя мягкость, кротость, добровольное унижение удивляют меня.
Quaere: является ли мое горячее желание добиться независимости Каталонии причиной моей страстности или же ее результатом? Я уверен: если ветер не изменится, то доклад Бартоломью попадет в Англию через три дня».
— Стивен, Стивен, Стивен! — донесся из коридора голос Джека, становившийся вся громче и превратившийся, в конце концов, в рев, когда он сунул голову в дверь.
— Ах вот вы где. Я боялся, что вы снова отправились в гости к своим горностаям. Посыльный притащил вам обезьяну. Правда, она лыка не вяжет, черт бы ее побрал. По дороге эта тварь в каждом трактире выпивала по кружке пива и допилась до того, что предлагала свои услуги Бабингтону.
— Значит, это принадлежащая доктору Ллойду похотливая самка обезьяны мангабей. Он полагает, что у нее furor uterinus . Когда я вернусь, мы вместе прооперируем ее.
— А что, если мы до того, как отправимся в путь, перекинемся в картишки? — спросил Джек, взглянув на часы.
— С большим удовольствием.
Они уселись за пикет. Карты мелькали, тасовались, колода снималась и раздавалась снова: оба за время знакомства успели досконально изучить стиль игры друг друга. Джек, чтобы добиться выигрыша, рисковал всем, сочетая наступление с классической обороной, сражаясь за каждое очко. Игра Стивена была основана на системе Хойла, Лапласа, теории вероятности и знании характера друга.
— Пятерка, — произнес Джек.
— Карта бита.
— Кварт.
— Против кого?
— Валета.
— Карта бита.
— Три королевы.
— Карты биты. Игра продолжалась.
— Остальные мои, — заявил Стивен, побив тузом короля. — У меня десятка и капот. Надо заканчивать игру. С вас пять гиней. В Лондоне отыграетесь.
— Зачем я выпустил свои черви? — сокрушался Джек. — Тогда бы я вас сделал. Какие удивительные карты вам выпадают эти последние несколько недель, Стивен.
— Уметь играть надо.
— Везение, одно везение! Вам поразительно везет в картах. Я бы расстроился, если бы вам так же везло и в любви.
На миг в воздухе повисло неловкое молчание, но тут же распахнулась дверь и было доложено, что лошади готовы. Правда, возникшее отчуждение так и не смогло рассеяться, оно упорно сопровождало всадников, трусивших рысцой под холодным моросящим дождем к Лондону.
Однако на полпути, во время остановки в таверне «Раненое Сердце», где они отобедали, им улыбнулось солнце, и они заметили первую в этом году ласточку, мелькнувшую над прудом для водопоя и купания лошадей в Иденбридже. Задолго до того, как оба вошли к Тэккеру — в кофейню для моряков, — оба снова беседовали, как ни в чем не бывало о море, о службе, о том, что перелетные птицы могут ориентироваться по звездам, об итальянской скрипке, которую Джеку хотелось купить, и даже о возобновлении зубов у слонов.
— Да это же Обри! — воскликнул капитан Фаулер, вышедший из темного кабинета в дальнем конце кофейни. — Мы как раз говорили о вас. Пять минут назад здесь был Эндрюз, он доложил нам о бале, который вы устроили у себя в Сассексе. Он так его расхваливал — толпы девиц и прекрасных женщин, всем балам бал! Словом, нам было доложено обо всем, по всей форме. Скажите на милость, — лукаво посмотрел на Джека Фаулер, — вас можно поздравить?
— Нет еще, не совсем, сэр, но все равно большое спасибо. Если все будет хорошо, то, возможно, вам предоставится случай сделать это несколько позднее.
— Не упустите фортуну! А то жалеть будете в старости, когда песок посыпется. Разве я не прав, доктор? Кстати, как вы-то поживаете? Скажите ему, что я прав! Если он станет ковать железо, пока горячо, то, возможно, мы еще увидим его дедушкой. У моего-то внука уже шесть зубов! Целых шесть!
***
— У Джексона я долго не задержусь, мне нужно лишь разжиться толикой наличных. Со своим цыганским счастьем вы ободрали меня как липку. Заодно узнаю и последние новости из суда по призовой тяжбе, — произнес Джек, имея в виду своего призового агента — весьма делового человека. — А потом схожу на Бонд-стрит. Скрипка стоит бешеных денег, так что я не думаю, что согрешу перед искусством, если откажусь от нее. Такой инструмент и в самом деле не про мою честь. Просто хочется еще раз подержать ее в руках, прижать подбородком.
— Хорошая скрипка совершит с вами чудо. Вы заслужили эту «Амати» каждой минутой, проведенной на борту «Какафуэго». Конечно же, вы должны купить именно ее. Невинное удовольствие, конечно, обойдется очень дорого. Немногие способны на такую жертву.
— Вы считаете, что мне следует ее купить? Я очень ценю ваше мнение, Стивен. Если вы недолго пробудете в Адмиралтействе, то, может быть, зайдете в лавку и сообщите мне свое мнение о том, как она звучит?
Войдя в здание Адмиралтейства, Стивен сообщил дежурному свое имя, и его тотчас провели мимо злополучной приемной, где томилась толпа озабоченных, расстроенных, зачастую одетых в заношенные мундиры списанных офицеров: все они ждали приема, который наверняка почти никому из них не принесет удачи.
Доктора принял пожилой господин в черном сюртуке. Принял с заметной почтительностью и тотчас предложил ему сесть. Как только заседание Адмиралтейского совета закончится, сэр Джозеф присоединится к их беседе. Заседание затянулось уже на час против регламента, но еще до его окончания господин в черном сюртуке будет рад рассмотреть с доктором некоторые важные вопросы. Доклад Бартоломью они получили.
— Прежде чем мы начнем, сэр, — произнес Стивен, — не следует ли мне пользоваться другим входом, или, может быть, стоит вообще изменить место наших встреч? Я только что приметил одного субъекта, который слонялся напротив Уайтхолла. Прежде я его видел в обществе господ из испанского посольства. Возможно, мои подозрения напрасны и он появился здесь случайно, однако…
— Доктор Мэтьюрин, прошу прощения за то, что заставил вас ждать, — произнес сэр Джозеф, торопливо вошедший в кабинет. — Заседание Совета помешало мне прийти вовремя… Как поживаете, сэр? Было чрезвычайно любезно с вашей стороны так быстро появиться у нас. Мы получили доклад Бартоломью, и нам срочно хочется проконсультироваться у вас по ряду возникших вопросов. Не возражаете, если мы пройдемся по ним пункт за пунктом? Его светлость Первый лорд Адмиралтейства, в частности, хотел, чтобы я еще до сегодняшнего вечера сообщил ему результаты нашей беседы.
Британскому правительству было доподлинно известно, что Каталония — испанская провинция, вернее, конгломерат самых богатых и развитых провинций страны — горела желанием сбросить испанскую корону и вернуть себе былую независимость. Правительство знало, что мир непрочен — Бонапарт со свойственной ему быстротой строил корабли — и что охваченная внутренней смутой Испания значительно ослабит любую коалицию, которую он может создать, готовясь к войне. Различные группы каталонских патриотов, которые совместно обратились к британскому правительству, подчеркнули именно это обстоятельство, хотя оно было очевидно и прежде. Британия далеко не впервые собиралась разыграть каталонскую карту. Кроме политики, Адмиралтейство, разумеется, интересовали каталонские порты, верфи, доки, оружейные и литейные заводы. Одна Барселона чего стоила! Но было много и других гаваней (в том числе Порт-Магон на Менорке, который и прежде был британским владением), с подозрительным великодушием переданных Великобритании ее противниками по условиям заключенного недавно мирного договора. Адмиралтейство, следуя английской традиции широко раскидывать шпионские сети, располагало в Каталонии собственными агентами, которые подливали масло в огонь каталонского сепаратизма. Но мало кто из них знал местный язык, историю и обычаи этой страны, и уж точно никто не мог оценить, чего на самом деле стоит каждая из разобщенных групп каталонских заговорщиков. Было несколько купцов из Барселоны и кое-кто из Валенсии, но это были люди ограниченные, а продолжительная война лишила их возможности поддерживать отношения с друзьями. Так что доктор Мэтьюрин был самым уважаемым советником Адмиралтейства. Всем было известно, что в юности он поддерживал связи с ирландскими заговорщиками, но благодаря его честности и полнейшей объективности, он никогда не вызывал к себе подозрений. Адмиралтейство питало трогательное уважение к учености, и не кто иной, как главный врач флота поручился за доктора Мэтьюрина: «Новый взгляд на воду со смолистыми загрязнениями" доктора Мэтьюрина, наряду с его комментариями относительно удаления надлобковой кисты, должны находиться в рундучке каждого судового врача: такая острота практических наблюдений…» Уайтхолл был гораздо более высокого мнения о нем, чем обитатели Чампфлауэра. Уайтхолл знал, что он ученый медик, а не простой судовой врач, что он владеет поместьем в Лериде и что его отец-ирландец находится в родстве с именитейшими фамилиями Ирландии. Господин в черном сюртуке и его коллеги также знали, что, прикрываясь репутацией доктора и ученого, превосходно знающего каталанский и испанский языки, он может передвигаться по стране так же свободно, как уроженец Испании. Это был идеальный агент — уверенный в себе, незаметный, досконально знающий весь местный колорит. С их точки зрения, некоторый налет католицизма был лишь еще одним достоинством доктора. Они были готовы до конца исчерпать свои секретные денежные фонды, чтобы удержать его, но Мэтьюрин отказывался от всякого вознаграждения. Самые внимательные наблюдения не обнаружили в нем и следа алчности.
Выйдя из Адмиралтейства через боковую дверь, доктор прошел парком, пересек площадь Пикадилли и попал на Бонд-стрит, где встретил Джека, который все еще колебался.
— Вот в чем беда, Стивен, — сказал он. — Я не уверен, что мне нравится, как она звучит. Послушайте.
— Если бы день был чуть потеплее, сэр, — заметил продавец, — то в инструменте появилась бы сочность звука. Послушали бы вы на прошлой неделе, когда у нас все еще топился камин, как играет на ней мистер Галиньяни.
— Ну, не знаю, — ответил Джек. — Пожалуй, на сегодня с меня хватит. Заверните мне, пожалуйста, в бумагу эти струны и канифоль. Подержите скрипку у себя, и к концу недели я дам вам знать о своем решении. Стивен, — произнес он, взяв друга под руку и переходя с ним через оживленную улицу. — Я играл на этой скрипке, пожалуй, час с лишним и до сих пор не решился на покупку. Ни Джексона, ни его партнера на месте не было, и я пришел прямо сюда. Странно и чертовски досадно, ведь мы определенно договорились о встрече. Но дома его не оказалось: был только придурок слуга, который сказал, что хозяина в городе нет, его ждут, но не знают, когда он приедет. Выражу свое почтение Старому Джарви, чтобы напомнить о себе, а потом мы сможем отправиться домой. Джексона я ждать не стану.
Они поехали назад, и там же, где дождь прекратился в прошлый раз, они встретились с ним снова. Вдобавок задул яростный восточный ветер. Лошадь Джека потеряла подкову, и пришлось потратить добрую половину дня в поисках кузнеца. Наконец они его нашли. Это был мрачный, неуклюжий увалень, который слишком глубоко забил гвозди в копыта. Когда они добрались до Эшдаунского леса, стемнело. К этому времени лошадь Джека Обри охромела, а им предстоял еще долгий путь.
— Позвольте, я осмотрю ваши пистолеты, — произнес Джек, когда деревья подступили к самой дороге. — Вы и представления не имеете, как следует проверять кремни.
— Они в порядке, — отвечал Стивен, не желавший открывать седельные кобуры (в одной находилась тератома, в другой — заспиртованный арабский соня). — Вы опасаетесь нападения?
— Дорога здесь сама по себе хуже некуда, а в округе бродят уволенные из армии солдаты. Они попытались ограбить почтовую карету недалеко от Экерова креста. Ну, давайте, показывайте свои пистолеты. Так и знал. Что это еще за гадость?
— Тератома.
— Что еще за тератома? — спросил Джек Обри, держа в руке непонятный предмет. — Для стрельбы она явно не годится!
— Это опухоль, мы время от времени находим их в брюшной полости. Иногда в них обнаруживают субстанции, похожие на длинные черные волосы, иногда — на зубы. В этой есть и волосы, и зубы. Она принадлежала некоему мистеру Элкинсу, известному в лондонском Сити торговцу сыром. Я очень ценю ее.
— Черт побери! — воскликнул Джек, сунув тератому в кобуру и принявшись яростно вытирать ладонь о конскую гриву. — Оставили бы человеческие полости в покое. Насколько я понял, пистолетов у вас нет?
— Если вам так хочется знать, то у меня их нет.
— Вы ни за что не доживете до седых волос, братец вы мой, — произнес Джек и, соскочив с коня, ощупал лошадиную ногу. — В полумиле от боковой дороги есть неплохая гостиница. Как вы смотрите на то, чтобы там переночевать?
— Ваше мужество столь сильно смущают мысли о грабителях, разбойниках с большой дороги, налетчиках?
— Трепещу как осиновый лист, того и гляди, свалюсь с седла. Конечно, было бы глупо получить дубиной по голове, но меня больше беспокоит копыто моей лошади. — После паузы он продолжал: — У меня какое-то чертовски странное чувство: не очень-то хочется возвращаться домой этой ночью. Действительно, странное, потому что сначала мне не терпелось оказаться дома. Еще утром меня тянуло туда, как матроса в трактир, а теперь я такого желания не испытываю. Это как в море, когда гнетет тревожное ощущение близости подветренного берега. Погода отвратительная, полностью зарифленные топсели, солнца нет и следа, в течение нескольких суток не сделано ни одной обсервации. У тебя нет ни малейшего представления, где ты находишься, — вроде бы за сотни с гаком миль от берега, и вдруг ночью вскакиваешь и, хотя не видишь ни зги, почти чувствуешь, как грунт царапает днище корабля.
Стивен смолчал, лишь плотнее закутался в плащ, прячась от леденящего ветра.
Миссис Уильямс так и не спустилась к завтраку; благодаря этому обстоятельству столовая в Мейпс Корт стала самой веселой комнатой, она выходила окнами на юго-восток, и тюлевые занавески весело колебались в солнечных лучах, впуская весенний дух. Более женственного помещения было не сыскать: нарядная белая мебель, зеленый с растительным орнаментом ковер, изящная фарфоровая посуда, булочки с медом и болтающая за чаем девичья компания.
Одна из девиц, Софи Бентинк, обстоятельно рассказывала об обеде в Уайт Харт, на котором присутствовал мистер Джордж Симпсон, с которым она была помолвлена.
— Потом принялись провозглашать тосты, и когда Джордж назвал имя «Софи», то ваш капитан Обри так и вздрогнул. «О! — воскликнул он. — Я буду пить этот тост три раза по три. Софи — это имя, которое очень дорого мне». Речь не могла идти обо мне, поскольку мы никогда не встречались. — Она окинула сидящих за столом благожелательным взором, как и подобает благовоспитанной, просватанной девице, которая желает всем быть такой же счастливой, как она сама.
— И он выпил трижды три раза? — спросила Софи с довольным видом.
— Он выпил за название своего первого корабля, — тотчас вмешалась Диана.
— Конечно, я знаю об этом, — вспыхнув, ответила Софи. — Все об этом знают.
— Почта! — воскликнула Френсис, опрометью выбежав из комнаты. Наступила пауза, похожая на короткое перемирие. — Два письма маме, одно Софи Бентинк с хорошеньким купидоном вместо печати, — нет, это козел с крыльями — и одно для Ди, вскрытое. От кого это, Ди?
— Френки, солнышко, попытайся вести себя как настоящая христианка, — пожурила ее старшая сестра. — Не заглядывайся на чужие письма, сделай вид, что ты о них ничего не знаешь.
— А мама всегда вскрывает наши письма, когда они приходят, что, правда, случается нечасто.
— После бала я получила одно от сестры Джемми Блекгроув, — сказала Сесилия, — и та сказала: он велел передать, что я танцевала как лебедь. Мама страшно рассердилась: надо же, какая неподобающая корреспонденция, к тому же лебеди не танцуют, потому что у них перепончатые лапы. Они поют. Но я поняла, что он имел в виду. Значит, твоя мама разрешает тебе переписываться? — повернулась она к Софи Бентинк.
— Ну разумеется. Но ты же знаешь, мы обручены, а это совсем другое дело, — сказала Софи, удовлетворенно посмотрев на свою руку с кольцом.
— А вот почтальон Том не делает вид, будто ничего не знает о чужих письмах, — заметила Френсис. — Но он сказал, что не посмел бы вскрыть письмо к Ди. Кстати, письма, которые он доставляет в Мелбери Лодж, приходят из Лондона, Ирландии и Испании. Толстенное письмо из Испании, за которое придется заплатить огромную сумму!
Столовая в Мелбери Лодж выглядела так же весело, но по другой причине. Темное красное дерево, турецкие ковры, массивные кресла, запах кофе, бекона, табака и обсыхающих мужчин: с самого рассвета они рыбачили под дождем. Обильный завтрак, который они заслужили в полной мере, был в самом разгаре. На покрытом белой скатертью широком столе стояли подогретые тарелки, чашки с кофе, корзинка с тостами, вестфальская ветчина, горячий пирог и форель, которую они выловили нынешним утром.
— Вот эту мы поймали под мостом, — проронил Джек.
— Почта, сэр, — объявил его ординарец Киллик.
— От Джексона, — сообщил, просмотрев корреспонденцию, Джек. — А второе от поверенного. Извините, Стивен. Я должен выяснить, что они собираются мне сообщить, какую причину… Господи! — воскликнул он в следующую минуту.
Мистер Джексон, его стряпчий и призовой агент, один из наиболее почтенных представителей этого малопочтенного ремесла, разорился. Он сбежал в Булонь с остатками наличных денег фирмы, а его партнер, в свою очередь, тоже объявил о своем банкротстве, будучи не в состоянии выплатить и по шесть пенсов за фунт.
— Хуже всего то, — произнес негромким, встревоженным голосом Джек Обри, — что я велел ему вложить все призовые деньги, добытые нами на «Софи», в акции, и тут это банкротство. Иные капитаны, прежде чем получить звонкую монету, годами ждут, пока их призовые деньги не будут очищены от исков. Джексон этого не сделал. Фунты, которые он мне всучил, по его словам, были дивидендами по акциям, но это ложь. Он прикарманил себе все, что мог. Так что плакали наши денежки.
Джек замолчал и уставился в окно, держа в руке второе письмо.
— А это от судебного исполнителя. Наверняка тут сообщается о владельцах судов из нейтральных держав, подавших апелляцию, — произнес он, сломав, наконец, печать. — Мне даже страшно вскрывать его. Да, так оно и есть. Вот он, мой подветренный берег. Вердикт пересмотрен, я должен вернуть одиннадцать тысяч фунтов. А у меня нет и одиннадцати пенсов. Подветренный берег… Как я освобожусь от этой удавки? Выход один: я откажусь от своих претензий на чин капитана первого ранга и попрошу дать мне хоть какой-нибудь шлюп. Мне нужен корабль. Стивен, вы не одолжите мне двадцать фунтов? Я разорен. Мне нужно немедля отправляться в Адмиралтейство. Нельзя терять ни минуты. Ах, я же обещал Софи верховую прогулку. Придется отложить ее до лучших времен.
— Наймите дилижанс. Вы не должны явиться к начальству взмыленным.
— Именно так я и поступлю. Вы правы, Стивен, спасибо. Киллик!
—Сэр?
— Отправляйтесь в контору дилижансов и скажите, чтобы они подали сюда к одиннадцати почтовую карету. Соберите все, что мне будет нужно на пару дней, нет, на неделю.
— Джек, — настойчивым тоном произнес Стивен после того, как Киллик откозырял. — Не говорите о случившемся никому, я вас заклинаю.
— У вас ужасно бледный вид, капитан Обри, — заметила Софи. — Неужели вы опять упали с лошади? Входите же, прошу вас, и садитесь. О господи, вам определенно нужно сесть!
— Нет, нет, уверяю вас, с лошади я не падал вот уже целую неделю, — с улыбкой ответил Джек. — Давайте не упустим солнца, иначе, если будем мешкать, промокнем до нитки. Взгляните — тучи на зюйд-весте. Какой у вас нарядный костюм!
— Правда нравится? Я впервые его надела. Однако, — девушка по-прежнему озабоченно вглядывалась в его лицо, которое отчего-то вдруг покрылось пятнами нервного румянца, — вы уверены, что не желаете выпить чашку чая? Он будет готов через минуту.
— Да, да, заходите, выпейте чашечку, — подала через окно голос миссис Уильямс, прижимая к горлу желтый шарф. — Он будет готов сию минуту, а в маленькой гостиной топится камин. Можете попить чаю вместе — это будет так славно. Я уверена, Софи умирает от жажды. Ей хотелось бы выпить чашку чаю вместе с вами, капитан Обри, не так ли, Софи?
Джек с поклоном улыбнулся и поцеловал руку матроне, но его твердая решимость не задерживаться превозмогла, и они порысили по Фоксденской дороге к подножию холмов.
— Вы в самом деле не падали с лошади? — снова спросила Софи и потому, что Джек явно что-то скрывал, и от желания выразить искреннюю озабоченность.
— Нет, — отвечал Джек, вглядываясь в ее милое, с нежностью обращенное к спутнику лицо — оно находилось куда ближе к нему, чем обычно. — Но я действительно только что получил нокаутирующий удар. Удар, которого я, черт возьми, никак не ожидал. Софи, можно я буду с вами предельно откровенен? Когда я командовал шлюпом с таким же, как у вас, именем, я захватил два нейтральных судна, шедших в Марсель. Судя по документам, они шли из Сицилии в Копенгаген с грузом серы. Но в действительности они были в двух шагах от Марселя: я находился в досягаемости выстрелов французской береговой батареи, установленной на холме. И сера эта предназначалась для Франции. — Софи сера была известна только в лечебной смеси с патокой, которую детям давали по пятницам: она до сих пор ощущала ее противный привкус. На ее лице было написано недоумение, и Джек добавил: — Сера необходима для изготовления пороха. Поэтому я отправил эти суда в Порт-Магон, где суд установил, что они являются законным призом по причине вопиющего нарушения нейтралитета. И вот теперь, спустя столько времени, судовладельцы подали апелляцию, и кассационный суд решил, что суда вовсе не были законным призом, он поверил сказкам адвокатов, будто бы капитаны искали во французской гавани убежища от непогоды. Непогода! Никакой непогоды не было и в помине. На море не было и морщинки, так что мы шли под бом-брамселями, поставив с обоих бортов лисели, а тридцатишестифунтовые орудия береговой батареи швыряли ядра, которые на тихой воде разгоняли круги диаметром с четверть мили.
— О! Как это несправедливо! — воскликнула Софи, выражая крайнее негодование. — Как непорядочны люди, которые так лгут! Ведь вы, должно быть, рисковали жизнью, уводя эти суда из-под прикрытия той батареи. Разумеется, сера предназначалась для этой адской Франции. Я уверена, эти купчишки понесут наказание. Что же делать? О, что же сейчас делать?
— Что касается вердикта, то боюсь, что обжалованию он не подлежит. Но мне надо поехать в Лондон и попробовать хоть чего-то добиться от Адмиралтейства. Я должен ехать сегодня, и, возможно, наша разлука затянется. Вот почему я докучаю вам своими несчастьями. Я хочу, чтобы вы твердо знали, что я уезжаю из Сассекса не по своей воле и с тяжелым сердцем.
— О, вы мне вовсе не докучаете — как вы могли такое вообразить, — все, что связано с флотом, для меня… Вы сказали, что вам надо ехать немедля? Но вам же нельзя уезжать сегодня. Вам нужно прилечь и отдохнуть.
— Увы, промедление смерти подобно.
— Тогда вам не следует ехать верхом. Вы должны нанять почтовую карету.
— Да. Такой же совет дал мне Стивен. Я так и поступлю. В почтовой конторе уже заказан дилижанс.
— Какой он славный, он, должно быть, очень вам помогает. Доктор такой надежный друг. Но мы должны возвращаться сию же минуту. Перед путешествием вам непременно следует отдохнуть.
Расставаясь, девушка протянула ему руку и сказала со всей возможной для себя настойчивостью:
— Я желаю вам счастья и всего, чего вы заслуживаете. Я думаю, что невежественная девушка из провинции ничем не может вам помочь, однако…
— А вот и наша парочка! — воскликнула миссис Уильямс. — Воркуют как два голубка. И о чем же вы все это время говорили? Но молчок, я становлюсь нескромной. Надеюсь, вы привезли ее целой и невредимой?
Два секретаря, помогая друг другу, в большой спешке скрипели перьями.
«Маркизу Корнуолису
Милорд,
Прилагая все усилия к тому, чтобы усерднейшим образом уделить внимание пожеланию Вашей светлости относительно капитана Булла, глубочайше сожалею, что в настоящий момент я не в силах удовлетворить его.
Имею честь…» — и т. д.
— Готово, Бейтс?
— Так точно, милорд.
«Миссис Полет
Мадам,
Хотя я не могу признать справедливости Ваших аргументов относительно капитана Мейнуэринга, есть нечто настолько трогательное и похвальное в поведении сестры, стремящейся к продвижению своего брата, что не требуется никаких оправданий по поводу Вашего письма от двадцать четвертого числа, получение какового я спешу подтвердить.
Остаюсь, мадам…»
— и т. д.
«Сэру Чарлзу Грею, кавалеру ордена Бани
Мой любезный сэр Чарлз,
Лейтенант Бирсфорд интригует, добиваясь перевода в Ирландию, благодаря чему он упал в моем мнении. Он серьезный и предприимчивый господин, однако, подобно большинству представителей аристократии, он полагает, что, благодаря этому обстоятельству, вправе рассчитывать на продвижение по службе, в обход лиц, лучше проявивших себя на службе и более достойных; на что я никогда не соглашусь.
Я отказывал принцу Уэльскому, герцогу Кларенсу, герцогу Кентскому и герцогу Кумберлендскому и надеюсь, что Вы не будете удивлены, если я снова укажу на невозможность отступления от моих принципов и не допущу попрания моих прав, которое приведет к окончательной гибели флота.
Искренне ваш…»
«Герцогине Кингстонской
Мадам,
Ваша светлость в значительной степени верно определили характер капитана „Фролика" Хэллоуза; он отличается рвением и достойным поведением, и если бы не его определенная независимость и отсутствие охотного повиновения вышестоящим чинам, что может быть исправлено со временем, а также некоторых пятен на его семейной репутации, я был бы рад, помимо интереса, который Ваша светлость проявляет к его судьбе, воздать должное его заслугам, если бы мне не мешало сделать это невероятно большое количество достойных командиров чином выше его, находящихся на половинном жалованье: они обладают предпочтительным правом на получение тех немногих судов, которые имеются в нашем распоряжении.
Смею заверить Вашу светлость, что буду счастлив воспользоваться возможностью выразить Вам свое почтение. Имею честь, мадам, оставаться Вашим покорнейшим, смиренным слугой».
Итак, с письмами покончили. Кто у нас в списке? — Капитаны Сол, Каннингем, Обри и Смолл. Лейтенанты Рош, Хемпол…
— Я смогу принять только первых трех.
— Есть, милорд.
Джек Обри услышал гомерический хохот Первого лорда Адмиралтейства, прощавшегося со своим старинным соплавателем Каннингемом, напоследок выдавшим соленую шутку, и понадеялся, что Сент-Винсент в хорошем настроении.
Однако лорд Сент-Винсент, отдававший все силы реформированию докового хозяйства, связанный по рукам и ногам политикой и политиканами, а также незначительным большинством своей партии в парламенте, пребывал в невеселом настроении, что было заметно по его неприветливым, холодным глазам, которые, казалось, видели посетителя насквозь.
— Капитан Обри, вы уже были здесь на прошлой неделе. У меня очень мало времени. Ваш отец генерал Обри адресовал мне и другим членам Адмиралтейского совета сорок писем, и ему было сообщено, что мы не предполагаем произвести вас в очередное звание за вашу операцию с «Какафуэго».
— Я пришел по другому поводу, милорд. Я намерен отказаться от моего права на получение чина капитана первого ранга в надежде получить под свое командование хотя бы шлюп. Мой призовой агент разорился; два нейтральных судовладельца выиграли против меня дело в кассационном суде, и вы должны войти в мое положение — я буду рад любому кораблю.
Лорд Сент-Винсент был глуховат, а Джек Обри, оказавшись в этой святая святых британского флота, понизил голос, так что старый джентльмен не совсем понял, о чем идет речь.
— Я должен? Да в своем ли вы уме? — вскричал он. — С каких это пор командиры пинком открывают дверь в Адмиралтейство и заявляют, что им должны предоставить корабль? Если вам должны предоставить корабль, то какого беса вы, нацепив на шляпу кокарду величиной с капустный кочан, маршируете по Аранделу во главе сторонников мистера Бабингтона и лупите дубиной честных избирателей? Будь я там, я бы предал вас, сэр, суду за потасовку, нарушение общественного порядка, и тогда мы бы не говорили насчет того, кто кому должен. Черт бы побрал ваше нахальство, сэр.
— Милорд, я плохо выразился. Прошу прощения, милорд, за неудачное слово, но я хотел сказать, что банкротство Джексона вынуждает меня просить вашу светлость о предоставлении мне места в действующем флоте в прежней должности. Мой стряпчий меня разорил.
— Джексон? Да. Но если из-за своего мотовства вы потеряли состояние, которое смогли получить благодаря вашей командной должности, вам не следует ожидать, что Адмиралтейство будет обязано подыскивать вам новую должность. У глупца карман всегда дырявый, и это справедливо, в конце концов. Что же касается нейтралов, вы прекрасно знаете или должны знать, что трогать их — профессиональный риск, и вам следовало принять надлежащие меры против апелляции. А чем занимаетесь вы? Сорите деньгами направо и налево — швыряете их на ветер, толкуете о женитьбе, хотя обязаны знать, что брак — это гибель для морского офицера, по крайней мере до того, как он получит чин капитана первого ранга, затеваете пьяные дебоши во время дополнительных выборов кандидатов от партии тори, а потом заявляетесь сюда и требуете судно. Тем временем ваши друзья засыпают нас письмами, в которых смеют мне указывать, в какой чин вас должно произвести. Именно это выражение герцог Кентский нашел уместным использовать по наущению леди Кейт. Та стычка не была сражением, которое давало бы вам право на получение полного капитанского чина. И ваши недавние претензии на это звание — полный вздор! Ни о каких претензиях не может быть и речи.
— «Какафуэго» был тридцатидвухпушечный фрегат-шебека, милорд.
— Это был капер, сэр.
— Капером он стал лишь благодаря стараниям окаянного судейского крючкотвора, — возразил Джек Обри, возвышая голос.
— Вы забываетесь, сэр! Вы перед кем стоите?! Вам напомнить, где вы находитесь, сэр?
— Прошу прощения, сэр.
— Вы захватили набитый жалким сбродом капер, имея в своем распоряжении шлюп Его Величества, укомплектованный превосходной командой, потеряв при этом лишь трех человек, а теперь распускаете перья и торгуетесь по поводу производства в чин капитана первого ранга!
— И восемь человек ранеными. Если судить о сражении по количеству потерь, сэр, то смею напомнить, что на вашем флагманском корабле в битве при Сент-Винсенте был убит всего один человек и пятеро ранены.
— Вы имеете дерзость сравнивать крупное эскадренное сражение с…
— С чем, сэр? — вскричал Джек Обри, у которого глаза налились кровью.
Сердитые голоса внезапно умолкли. Открылась и захлопнулась дверь, и офицеры, томившиеся в ожидании приема, увидели, как капитан Обри промчался мимо, сбежал по лестнице и исчез во дворе.
«3 мая. Я ведь просил его хранить полное молчание, а теперь его имя треплет вся округа. Он, в сущности, не знает о женщинах ничего, кроме того, что они являются предметом желаний (иногда, впрочем, возвышенных!). Сестер у него нет, мать умерла, когда он был ребенком, и он не имеет ни малейшего представления о дьявольской силе миссис У. Старая карга наверняка выудила все, что ей нужно, у Софии, и со свойственной ей беспринципностью деловито и радостно пошла сплетничать налево и направо; столь же непристойную деловитость она проявила, когда увезла девочек в Бат. Она явно шантажировала их своим плохим здоровьем, сыграв на добром сердце Софи. Что могло быть проще? У. приготовилась к отъезду за какие-то два дня. Куда подевалась ее привычка медлить, хныкать и колебаться неделями? Она, как настеганная, за пару дней уложила баулы и была такова! Задержись она еще хоть на несколько дней, когда недоразумение уладилось, отъезд не имел бы никакого значения. Софи сдержала бы свое слово, что бы ни случилось. Сейчас же обстоятельства сложились хуже некуда. Разлука, непостоянство (у Д. О., как у любого молодого человека на его месте, разыгралось ретивое), отсутствие предмета страсти, чувство заброшенности…»
«Что за грымза эта мамаша Уильямс! Я бы ничего не узнал об их внезапном отъезде, если бы не записка Дианы и визит этого милого, встревоженного дитя. Я называю С. У. „дитя", но она не моложе Д. В., которую я вижу в совершенно ином свете, хотя в детстве она, должно быть, была прелестным ребенком, пожалуй, похожей на Френсис: та же беспощадная и одновременно невинная жестокость. И никаких известий после отъезда. Как мне объяснить все это Д. О.? Одна мысль об этом терзает меня, будто я дал ему пощечину…»
Но все оказалось гораздо проще. Стивен сказал Джеку:
— Барышни уехали. Миссис Уильямс увезла их в Бат в прошлый вторник. Софи побывала у меня и сообщила, что чрезвычайно сожалеет о случившемся.
— Она оставила мне какую-нибудь записку? — прояснев лицом, спросил Джек.
— Нет. Строго говоря, не оставила. Она так волновалась, что было трудно уследить за ее мыслями. И понять ее просто: девушка пришла без сопровождения к холостому джентльмену. В Чампфлауэре такого еще не бывало. Но я не ошибусь, если сообщу суть. Она сказала, чтобы вы знали: Сассекс она покинула не по своей воле и отнюдь не с легким сердцем.
— Как вы полагаете, могу ли я написать ей через Диану Вильерс? — спросил Джек.
— Диана Вильерс все еще здесь. В Бат она не едет, а остается в Мейпс Корт, — холодно произнес Стивен.
Банкротство капитана Обри не обсуждал только ленивый, поскольку все читали лондонские газеты, сообщившие о решении суда по призовому иску. В округе к тому же было немало морских офицеров, некоторые из них знали о бегстве капитанского поверенного и поняли масштабы обрушившегося на Обри несчастья. Другое газетное объявление, под заголовком «В Вулхемптоне 19-го числа настоящего месяца, о появлении сына у супруги генерала Обри», доконало его финансовую репутацию.
Бат был полон слухов о торжестве добродетели миссис Уильямс.
— Несомненно, это Божье наказание, дорогие мои, — причитала она. — Нам говорили, какой это страшный распутник, вспомните, что он мне никогда не нравился: я недаром заявляла, что у него порочный рисунок губ. Мое чутье меня никогда не обманывает. И глаза его мне не нравились.
— Ах, мама! — воскликнула Френсис. — Ты же сама говорила, что из тех, кого ты встречала, он более всех похож на джентльмена, и такой красивый.
— Красив тот, кто красиво поступает! — отрезала миссис Уильямс. — А вы, мисс Нахальзон, можете покинуть комнату. Из-за вашей непочтительности останетесь без пудинга.
Вскоре выяснилось, что и другие вовсе не жаловали Джека Обри: он даже внешне будто стал состоять из одних изъянов, его щедрые угощения, лошади, планы обзавестись сворой собак — все стало предметом укора. Джеку и прежде доводилось наблюдать подобное, но лишь со стороны; хотя осуждения в его адрес не были чересчур грубыми или огульными, он нашел их более болезненными, чем ожидал. Потеря лица уже проявилась в первых осторожных намеках на его некредитоспособность со стороны торговцев, известном панибратстве и развязности сельских джентльменов, неуловимом отсутствии должной почтительности.
Мелбери Лодж он снял на год, арендная плата была внесена, сдать в поднаем дом было нельзя; переезжать куда-то не было смысла. Джек стал экономить на всем, продал своих гунтеров, сообщил слугам, что, как это ему ни больно, они должны расстаться, как только те подыщут себе другие места, перестал устраивать званые обеды. Лошади у него были превосходные, и он продал одну из них по той же цене, за которую приобрел. Ему удалось расплатиться с самыми настойчивыми местными заимодавцами, что, увы, не восстановило его кредит, ибо обитатели Чампфлоу были готовы поверить любым слухам (хотя еще вчера состояние Джека считалось весьма значительным) и дружно записали его в бедняки.
Он перестал приглашать к себе гостей — не только потому, что был занят делами, но и оттого, что сделался колючим, чересчур чувствительным к малейшим намекам на свои стесненные обстоятельства; вскоре Мейпс стал едва ли не единственным местом, где он обедал. Разве что миссис Вильерс при поддержке священника, его жены и сестры приглашала к столу обитателей Мелбери Лодж.
После одного из таких обедов друзья, вернувшись домой, поставили лошадь и мула в конюшню и пожелали друг другу покойной ночи.
— Не угодно ли вам сыграть партию в карты? — остановившись на лестнице и посмотрев в холл, спросил Джек.
— Не угодно, — ответил Стивен. — Мои мысли заняты совсем другим.
Другим были заняты не только его мысли. Вскоре Мэтьюрин быстрым шагом направился в сторону Полкари Даун, старательно обходя группу браконьеров, собравшихся в выработке Гоула, и остановился под вязами, скрипевшими на ветру, над Мейпс Корт. Особняк неправильной формы, несмотря на современные переделки, попахивал ветхостью. Самый старый флигель завершался квадратной башней, где светилось одно окно. С учащенно бьющимся сердцем доктор торопливо пересек сад и, остановившись возле дверцы в основании башни, попытался перевести дух. Взявшись за ручку двери, он внутренне застыл от ожидания неудачи.
— Держась за эту ручку, я всякий раз держу в руках свое счастье, — произнес он, не смея войти, но почувствовал, как замок поддался, и медленно отворил дверь.
Он поднялся по винтовой лестнице на бельэтаж, где жила Диана: ее покои состояли из небольшой гостиной и спальни. Эта квартирка соединялась с остальной частью дома длинным коридором, который выходил на главную лестницу. В гостиной никого не было. Он сел на диван и стал разглядывать украшенное золотым шитьем сари, которое перешивалось в европейское платье. В золотистом свете лампы золотые тигры рвали на части британского офицера, лежащего на пятнистой земле с бутылкой бренди в руке. Иногда в правой, иногда в левой, поскольку рисунок имел несколько вариаций.
— Как ты поздно, Мэтьюрин, — произнесла Диана, появившаяся из спальни; поверх пеньюара она набросила две шали. Лицо у нее было утомленное, она даже не поприветствовала гостя. — Я собиралась лечь спать. Однако присядь на пять минут. Фу, у тебя башмаки в грязи.
Стивен снял обувь и поставил ее возле двери.
— Возле кроличьего садка собралась целая шайка воров. Поэтому я и сошел с дороги. У тебя есть особенный дар ставить меня в неловкое положение, Вильерс.
— Так ты снова шел пешком? Тебя не выпускают ночью из дома? Можно подумать, что ты состоишь в браке с этим мужчиной. Кстати, как его дела? Нынче вечером он казался довольно веселым, все хохотал с этой гусыней Анни Строуд.
— К сожалению, нет никаких улучшений. Его стряпчий — просто алчная скотина, без мозгов, без чувств, без здравого смысла, без мужества. Невежественная жадность — бескрылый стервятник, который может лишь погрузиться в бездну позора.
— Но леди Кейт… — Диана смолкла на полуслове. Письмо от леди Кейт пришло в Мелбери утром, и о нем не упоминалось во время обеда. Стивен взял сари в руки, заметив, что вытканный на нем британский офицер выглядит так, словно вот-вот заговорщически ему подмигнет. — Полагая себя вправе требовать от меня объяснений, — продолжала Диана, — ты ошибаешься. Мы встретились во время верховой прогулки случайно. Да, я позволила тебе поцеловать меня раз или два — но лишь потому, что тогда я была готова броситься в колодец или в чем мать родила бежать от этой унылой однообразной жизни, из этого дома, где все общество составляет пара беззубых слуг. Я никогда не была твоей любовницей и не намерена ею становиться!
— Я знаю, — отозвался Стивен. — Я не требую никаких объяснений и ни на что не претендую. Принуждение — смерть дружбы, радость моя. — Пауза. — Ты не дашь мне чего-нибудь выпить, дорогая моя Вильерс?
— О, прошу прощения, — воскликнула Диана, без труда мгновенно возвратясь к прежней учтивости. — Что тебе предложить? Портвейн, бренди?
— Бренди, если можно. Слушай, — поинтересовался он. — А ты когда-нибудь видела тигра?
— Ну конечно, — рассеянно ответила Диана, ища глазами поднос и графин. — Я даже подстрелила пару штук. Здесь нет подходящих стаканов. Разумеется, я стреляла, находясь в безопасности, в кресле под балдахином на спине у слона. Тигры часто попадаются на дороге из Магаринджи в Бахию. Эта стопка подойдет?.. Они переплывают с одного острова на другой. Однажды я увидела зверя, который входил в воду медленно, словно конь. Они плавают, целиком погрузив туловище, задрав кверху голову и вытянув хвост. С тех пор как я вернулась в Англию, я никак не могу согреться. Я лягу в постель, это единственное теплое место в доме. Можешь посидеть рядом, когда допьешь бренди.
Дни мелькали один за другим — золотые, пахнущие душистым сеном дни раннего лета, — причем, как считал Джек, понапрасну. Или почти что понапрасну. Хотя его карьерные и судебные дела становились все безнадежнее и сложнее, он дважды ездил в Бат, чтобы повидаться со своим старинным другом леди Кейт, нанес визит миссис Уильямс, пребывающей в лоне своего семейства, и встретил Софи. Это произошло случайно, на галерее минеральных источников. Он вернулся домой, испытав и радость и муку; примирившись с жизнью, Джек вновь стал тем неунывающим жизнелюбом, которого прежде знал Стивен.
«Я решил все это прекратить, — писал в дневнике Стивен. — Я не приношу счастья и не получаю его. Эта одержимость желанием — не счастье. Я вижу жесткость, от которой стынет мое сердце, и не только мое. Жесткость и многое еще: властолюбие, ревность, гордыня, тщеславие — и все это, вкупе со смелостью, в избытке. Неумение мыслить, разумеется, невежество, неверность, непостоянство. Я б еще добавил: бессердечие, если бы смог забыть наше прощание ночью в воскресенье, невероятно трогательное для такой необузданной натуры. Конечно же, ее стиль и грациозность до определенного порога заменяют в ней добродетель, но сами по себе эти качества отнюдь не добродетельны. Так не пойдет! Нет, нет, не надо так со мной. Если эта связь с Джеком продолжится, я уйду. И если Джек будет ее длить, то он соберет себе на голову горящие уголья. То же может произойти и с ней самой: с ним шутки плохи. Ее нынешнее легкомыслие удручает меня больше, нежели возможно выразить. Поведение Д. противоречит тому, что она называет своими принципами; более того, я полагаю, оно противоречит и ее подлинной натуре. Она не может желать его себе в мужья сейчас, зная его обстоятельства. Что же тогда? Ненависть к Софи, к миссис У.? Непонятная месть? Восторг от игры с огнем в пороховом погребе?»
Пробило десять; через полчаса он должен встретиться с Джеком в Плимптоне на арене для петушиных боев. Покинув темную библиотеку, доктор оказался на солнечном дворе, где его ждал начищенный до блеска серый мул. Животное с укором уставилось в конец дорожки за конюшнями. Проследив за его взглядом, Стивен увидел, как почтальон срывает в саду грушу.
— Вам двойное письмо, сэр, — официально доложил почтальон, вытянувшись во фрунт, но не замечая, как сок неправедно съеденной груши течет у него из уголка рта. — Извольте два шиллинга и восемь пенсов. И два письма для капитана — одно франкированное, второе из Адмиралтейства. — Про себя он прикидывал — заметили ли его? Расстояние было очень большое, авось пронесет.
— Спасибо, любезный, — произнес Стивен, уплатив за письмо. — Вижу, вам достается.
— Ну а как же, сэр, — отвечал почтальон с облегчением. — Сначала дом священника, Кроукер, затем доктор Вайнинг, он получил письмо от брата из Годмерсхема. Так что, думаю, в это воскресенье он уедет. Потом доставил письмо молодому мистеру Сэвилу — от его невесты. Я никогда не видел, чтобы молодая дама писала так красиво. Буду рад, когда они поженятся, так я ему и сказал.
— Вам жарко, вас явно мучит жажда. Съешьте грушу, только не заглатывайте ее сразу целиком.
К началу главного поединка Стивен опоздал. Вокруг арены сгрудилась возбужденная толпа фермеров, торговцев, цыган, барышников, помещиков. Схватка обещала быть достойным зрелищем.
— Ставим на пестрого! Ставим — не прогадываем! — надрывался высокий цыган с красным шарфом, обмотанным вокруг шеи.
— Есть такое дело! — отозвался Джек. — Ставлю пять гиней на пестрого петуха.
— Забито! — произнес цыган, озираясь. Глаза его сузились, и ерническим, заискивающим тоном он продолжил: — Пять гиней ставите, джентльмен? Это ж какие деньжищи для бедного путешественника, капитана на половинном жалованье! Я кладу свои деньги, ладно? — Он положил пять блестящих кружков на край ограждения арены. Джек, выпятив челюсть, выложил столько же монет — одну за другой. Владельцы птиц поставили их на арену и, прошептав напутствие, отпустили забияк. Прежде чем сойтись, бойцы кидали друг на друга косые взгляды, вышагивали и кружили. Затем оба петуха взлетели и, сверкая стальными шпорами, сшиблись грудью. Посередине арены вился вихрь, а вокруг нее раздавался дикий рев.
Пестрый петух уже шатался. Один глаз у него был выбит, второй кровоточил, но он не отступал, сквозь кровавый туман ища врага. Увидев его тень, он кинулся вперед, чтобы получить смертельную рану. Но пестрый погиб не сразу; он еще стоял в то время, как враг бил его шпорами по спине. Потом рухнул на землю под тяжестью обессиленного, израненного противника, который вскочил на ноги и закукарекал.
— Давайте выйдем отсюда и посидим в сторонке, — предложил Стивен. — Официант, принесите нам пинту хереса, мы будем на скамейке. Вы не возражаете, Джек?
— Ну и херес, черт бы меня побрал! — признал Мэтьюрин вскоре. — Только наглая молодая потаскушка осмелилась бы назвать это пойло хересом. Вот ваши письма, Джек.
— Пестрый петух на самом деле не хотел драться, — заметил Джек.
— Это точно. Хотя это была определенно боевая птица. Почему вы на него поставили?
— Он мне понравился. У него была походка вразвалку, как у моряка. Он вовсе не жаждал крови, но, когда ему бросили вызов, он не сплоховал. Это был редкий храбрец, он продолжал драться даже тогда, когда у него не оставалось никакой надежды. Я не жалею, что поставил на него. Доведись этому бою повториться, я бы поставил на него снова. Вы сказали о письмах?
— Два письма. Давайте без церемоний, прошу вас.
— Спасибо, Стивен. Адмиралтейство подтверждает получение письма мистера Обри от седьмого настоящего месяца. А это из Бата. Посмотрим, что сообщает нам Куини… О боже!
— Что случилось?
— Боже мой, — повторил Джек, колотя кулаком по колену. — Давайте выйдем отсюда. Софи выходит замуж.
Джек кипел и булькал как котел; лишь отшагав добрую милю, он смог произнести нечто членораздельное:
— Куини пишет из Бата. Один малый по фамилии Адамс — у него большое имение в Дорсете — сделал Софи предложение. В два счета обтяпано, клянусь душой. Никогда не ожидал от нее такого.
— Может, леди Кейт повторяет сплетни?
— Нет, нет! Она навестила матушку Уильямс по моей просьбе. Я рассчитывал, что она меня примет, если я к ним приеду. Куини знает там всех.
— Конечное дело. Миссис Уильямс, поди, была польщена таким знакомством.
— Да. Так что она их навестила, и миссис Уильямс, радостно чирикая, все ей рассказала, даже описала во всех подробностях имение женишка. Вы могли ожидать от Софи подобное, Стивен?
— Нет. И я сомневаюсь в правдивости этой истории, поскольку следует предположить, что предложение было сделано непосредственно невесте, а не через ее родительницу.
— Черт бы меня побрал, жаль, что меня нет в Бате, — тихим голосом произнес Джек, потемнев от гнева. — Кто бы мог ожидать от нее такое? Это чистое лицо… Я готов был поклясться… Эти милые добрые слова, которые она говорила совсем недавно. А теперь дело дошло до предложения руки и сердца! Вспомнить только, как ее рука держала мою, гладила ее… А какое чистое, небесное лицо, боже ты мой!
Стивен вновь заявил, что нет никаких доказательств, он напомнил, что миссис Уильямс способна лгать чрезвычайно разнообразно. Человек умный и даже мудрый, Стивен утешал друга как мог, но с таким же успехом он мог разговаривать с мулом. Джек замкнулся, лицо его приобрело жесткое, решительное выражение. А он-то полагал, что нашел свой идеал — не из тех, что все делают тишком да с вывертами. Больше он не скажет об этом ни слова. Когда они добрались до перекрестка Ньютон Прайорс, Джек проговорил:
— Стивен, я знаю, что у тебя самые добрые намерения, но я, пожалуй, поеду через холмы в Уайвенго. Я сейчас даже для коня неподходящая компания. Вам моя лошадка не нужна? К ужину меня не ждите, перекушу где-нибудь по дороге.
— Киллик, — произнес Стивен, — отнесите ветчину и кружку пива в комнату капитана. Он, возможно, придет домой поздно. Я ухожу.
Сначала он шагал неторопливо, ровно дыша, со спокойным сердцем, но, миновав знакомые мили и поднимаясь на Полкари, пошел быстрее, причем решимости его как не бывало. А достигнув вершины холма, задышал так же часто, как стучал механизм его часов. «Тук-тук-тук, ты дундук, — произнес он, силясь улыбнуться. — Правда, так быстро я еще никогда не поднимался. Это я тренирую ноги, ха-ха-ха. Вот только зачем? Ну и видок, должно быть, у меня. Хорошо, что ночь на дворе».
Теперь он замедлил шаг, чувства его обострились: не слышно ли какого движения в лесу, кроличьем садке Гоула или аллее позади него? Вдали по правую сторону послышался зов самца косули, ищущего самку; вдали слева раздался плач кролика, которого терзал горностай. Крик совы. Смутные очертания дома, заснувшего среди деревьев, и в дальнем его конце — одинокий желтый глаз башни.
Он спустился к молчаливым вязам, покрытым пышной листвой; дом стал виден целиком. Там, под вязами, он обнаружил знакомую лошадку и привязал ее к кусту орешника. Стивен подкрадывался к дому, но, услышав ржание лошади, вернулся, погладил животное по бархатистому крупу и шее, потрепал ее, по-прежнему разглядывая из-за холки свет, затем отвернулся. Отойдя ярдов на сто, когда башня утонула среди деревьев, он остановился как вкопанный и прижал руку к сердцу. Потом двинулся дальше, ступая тяжело, неуклюже, спотыкаясь о колею, заставляя себя идти вперед нечеловеческим усилием воли.
— Джек, — произнес он следующим утром во время завтрака. — Пожалуй, я должен вас покинуть. Попытаюсь найти место в дилижансе.
— С чего вдруг?! — Джек остолбенел. — Неужели вы можете оставить меня, когда все летит в тартарары!
— Я не вполне здоров и надеюсь, что на родине приду в себя.
— Вид у вас действительно хуже некуда, — озабоченно заметил Джек, внимательно приглядываясь к другу. — Я был настолько поглощен своими собственными злополучными делами, а теперь еще и это. Я не уделял вам достаточно внимания. Я так виноват, Стивен. Вам, должно быть, чертовски скучно здесь, с одним лишь Килликом, без всякого общества. Надеюсь, вы не заболели по-настоящему. Теперь я вспоминаю, что последние несколько недель у вас было плохое настроение, вы были не в духе, даже к инструменту не прикасались. Может, вам стоит проконсультироваться у доктора Вайнинга? Со стороны ему будет проще определить, что с вами. Прошу, разрешите, я схожу за ним. Нужно спешить, пока он не отправился к своим пациентам.
Стивен употребил все время между завтраком и приходом почтальона на то, чтобы успокоить друга. Он прекрасно знал природу своего недуга, он болел им и раньше. От такой хвори не умирают, и он знал лекарство от нее. Эта хвороба называется solis deprivatio.
— Отсутствие солнца? — вскричал Джек. — Вы смеетесь надо мной, Стивен? Неужели вы собираетесь ехать за солнцем в Ирландию?
— Это всего лишь мрачная шутка, — отозвался Стивен. — Я имел в виду Испанию, а не Ирландию. Знаете, у меня имеется дом в горах по ту сторону Фигуэрас. Часть крыши у него провалилась. А в той части, над которой кровля еще держится, живут овцы, но за ней мне все же надо присматривать. Еще там гнездится множество летучих мышей с длинными хвостами. Я наблюдаю их поколение за поколением. А вот и почта, — произнес он, подойдя к окну и протягивая руку. — Вам одно письмо, мне ни одного.
— Счет, — произнес Джек, откладывая конверт в сторону. — Я совсем забыл, вам тоже есть письмо, оно у меня в кармане. Вчера мне довелось увидеть Диану Вильерс, она попросила меня передать вам эту записку и наговорила в ваш адрес тьму комплиментов. А я рассказал, каким вы были отличным соплавателем. И как превосходно вы обращаетесь с виолончелью и скальпелем. Она очень ценит вас…
Возможно, и ценит. Во всяком случае, записка была по-своему доброй.
«Мой дорогой Стивен,
Как плохо вы относитесь к своим друзьям — столько дней не подаете признаков жизни. Правда, я была неприветлива с вами в тот последний раз, когда вы навестили меня. Пожалуйста, простите. Виной тому был восточный ветер, или первородный грех, или полнолуние, или что-то в этом роде. Я нашла несколько любопытных индийских бабочек, вернее, их крылышки в книге, принадлежавшей моему отцу. Если вы не слишком устали и не заняты, то, возможно, придете вечером и взглянете на них?
Д.В.»
— …Возможно, никаких достоинств в этом и нет. Я просил ее играть вместе с нами по четвергам; она хорошо знает наше трио, хотя играет на слух. Однако, раз вы должны ехать, я отправлю к ней Киллика, пусть извинится за нас.
— Возможно, я уеду не сразу. Посмотрим, что принесет нам следующая неделя; в конце концов, овцы покрыты шерстью, а летучие мыши всегда найдут укрытие в часовне.
По бледневшей в темноте дороге Стивен ехал не торопясь, обдумывая воображаемый диалог. Подъехав к дому, он привязал мула к кольцу и только намеревался постучаться, как Диана сама открыла ему дверь.
— Добрый вечер, Вильерс, — произнес он. — Благодарю тебя за записку.
— Мне нравится, как ты произносишь «добрый вечер», Стивен, — проговорила она с улыбкой. Она явно была в хорошем настроении и, конечно же, выглядела прекрасно. — Ты не удивился, что я встретила тебя здесь?
— Не слишком.
— Все слуги ушли. Какой ты официальный, явился с парадного входа! Я так рада видеть тебя. Забирайся в мое логово. Я приготовила для тебя бабочек.
Стивен снял башмаки, аккуратно сел на маленький стул и произнес:
— Я пришел, чтобы попрощаться. Очень скоро, возможно на следующей неделе, я покидаю эту страну.
— Ах, Стивен… и ты оставишь своих друзей? Что же будет делать бедняжка Обри? Не можешь же ты бросить его сейчас. Похоже, у него очень плохое настроение. А что буду делать я? С кем я смогу перемолвиться словом, кого буду мучить?
— Да неужели не с кем?
— Я тебя сделала очень несчастным, Стивен?
— Порой ты обращалась со мной как с собакой, Вильерс.
— О господи! Я так сожалею. Больше я никогда не буду недоброй по отношению к тебе. Ты действительно намерен уехать? О боже. Но друзья на прощание целуются. Подойди, сделай вид, что ты разглядываешь бабочек… Я их так красиво разложила. Поцелуй меня, а потом можешь идти.
— Ты лишаешь меня воли, Диана, и тебе это очень хорошо известно, — произнес он. — Я медленно поднимался на гору, разучивая слова, которые я тебе скажу, сообщая, что приехал, чтобы порвать с тобой, но порвать, забыв о всех обидах, так, чтобы сохранить к тебе лишь добрые и дружеские чувства.
— Порвать? О боже, это слово мы никогда не должны произносить.
— Никогда?
Однако это слово появилось в его дневнике через пять дней.
«От меня требуется обманывать Д. О., хотя я не привык к обману и для меня это мучительно. Он, конечно, тоже пытается ввести меня в заблуждение, поскольку уважает мой взгляд на его отношения с Софи. У него необыкновенно открытая и правдивая натура, а его попытки напустить тумана безуспешны, хотя и настойчивы. Диана права: я не могу оставить его одного в его нынешнем трудном положении. Зачем же она его еще больше затрудняет? Из-за своей порочности? Живи я в ином веке, я бы назвал это дьявольской одержимостью; да и теперь это убедительный ответ: один день она становится сама собой, очаровательнее ее не найти никого; на следующий день она холодна, жестока, полна желания причинить боль. Однако, благодаря их частому повторению, слова, которые глубоко ранили меня совсем недавно, утратили свою силу. Закрытая дверь перестала быть смертью для меня; моя решимость порвать с нею крепнет, это не просто намерение ума, а нечто большее. Я не помню, где обнаружил одну важную мысль, то ли в себе самом, то ли у какого-то автора: слабый, почти не ощутимый соблазн может оказаться более стойким, чем соблазн сильный. Я не испытываю сильного соблазна отправиться в Мейпс. Так же, как не испытываю сильного соблазна пить опиевую настойку, капли которой из суеверия считаю каждую ночь. В настоящее время в моем флаконе четыреста капель этого успокоительного средства. Да, я его принимаю…»
— Киллик, — спросил Стивен, захлопнув дневник со смущенным раздражением человека, которого застали за тайным занятием. — Что ты хочешь мне сказать? Ты смущен, тебя гложет совесть. Ты пьян!
Киллик подступил ближе и, облокотясь на кресло доктора, прошептал:
— Внизу какие-то гнусные рожи, сэр, спрашивают капитана. Черный таракан в тощем парике и с ним два верзилы вот с такими кулачищами. Дерьмоеды гребучие в круглых шляпчонках, а один из них спрятал под плащ жезл. За милю видно, что судебные приставы.
— Я потолкую с ними на кухне, — кивнул Стивен. — Нет, лучше в малой столовой: она окнами выходит на лужайку. Упакуй рундук капитана и мой саквояж. Дай мне его письма. Запряги мула в двуколку и гони ее вместе с нашим багажом к Фоксдинской дороге.
— Есть, сэр. Упаковать, запрячь, выехать!
Предоставив хмурым судебным приставам томиться ожиданием в малой столовой, Стивен улыбался от удовольствия: наконец-то настала пора действовать. Он знал, что еще миля-другая и опасность будет позади. Подъем по меловому склону на солнцепеке лишил незваных гостей остатков человеколюбия, и ускользнуть от них было делом непростым.
— Доброе утро, — произнес Стивен, снимая шляпу. Диана едва удостоила его кивком и посмотрела на доктора так, словно тот был куском прозрачного стекла.
— Похоже, вы очень спешили, доктор Мэтьюрин. Вам, должно быть, не терпится повидать…
— Простите, но мне нужно сказать два слова капитану Обри, мадам, — отвечал он с таким же, как у нее, холодным взором и отвел лошадь с наездницей в сторону. — Джек, по вашу душу явились судебные приставы: вас ждет долговая тюрьма. Нынче же вечером мы должны отправиться во Францию, а затем в Испанию. Ваш рундук в двуколке: она ждет нас у Фоксдинской дороги. О крыше над головой не беспокойтесь, я все устрою. Если поторопимся, то можем успеть на фолкстонский пакетбот. —
Повернувшись к Диане, Стивен поклонился ей и стал спускаться по склону.
Послышался цокот копыт, затем голос Дианы:
— Поезжайте вперед, Обри. Поезжайте, вам говорят. Я должна поговорить с Мэтьюрином. — Догнав доктора, она произнесла: — Так нельзя, Стивен, неужели ты уедешь и не попрощаешься со мной?
— Неужели ты не оставишь меня в покое, Диана? — отвечал он, подняв на нее предательски затуманившиеся глаза.
— Нет, нет, нет! — вскричала молодая женщина. — Ты не должен покидать меня! Хорошо, поезжай в свою Францию, но пиши мне, пиши и возвращайся. — Она крепко стиснула его руку своей изящной ладонью и ускакала прочь. Из-под копыт ее лошади взлетали комья земли.
***
— Только не Фолкстон, — возражал Джек, скача на муле по поросшим травой тропам. — Дувр. Сеймур командует «Аметистом». Нынче ночью он повезет во Францию императорского посла. Он возьмет нас на борт. Мы с ним вместе служили на «Марлборо». А с борта корабля флота Его Величества мы можем послать судебных приставов ко всем чертям.
Проехав миль пять, Джек сказал:
— Стивен, вы знаете, что за письмо вы принесли мне? В маленьком конверте, запечатанном облаткой?
— Не знаю.
— Оно было от Софи. Письмо было адресовано мне лично, вы слышите? Она пишет, что появились слухи об этом Адамсе и его претензиях, которые могли мне досадить. Но все это лишь сплетни. Досадная болтовня. Она видела его считанные разы, да и то когда он умасливал ее мамашу. Она пишет и о вас. Передает горячий привет и говорит, что будет рада увидеть вас в Бате. Погода стоит чудесная. Боже мой, Стивен, я никогда еще не чувствовал себя таким несчастным. Состояние пропало, возможно, также и карьера, а теперь еще вот это…
— Не могу выразить, какое это облегчение, — произнес Джек, наблюдая, как стаксель «Аметиста» наполняется ветром, — оказаться в море. Здесь все ясно и просто. Я имею в виду не бегство от судебных приставов; я о сложностях береговой жизни вообще. Думаю, что я не очень-то приспособлен к суше.
Оба стояли на шканцах, в окружении потерявших дипломатическую надутость атташе, секретарей и прочих лиц посольской свиты, которые качались из стороны в сторону, цепляясь за снасти и друг за друга, когда фрегат начало подбрасывать на волнах после того, как скалы Дувра скрылись в пелене летнего дождя.
— Да, — заметил Стивен, — я тоже когда-то чувствовал себя как неумелый акробат, идущий по канату. Мне тоже все представляется иначе. Совсем недавно я приветствовал бы эту перемену без сожаления.
