Первым, кого я увидел в штабе инжвойск фронта, возвратясь во второй половине дня 2 июля из поездки в 1–ю Ударную армию, был озадаченный полковник Тимофеев.

— Вы уже информированы? — осведомился он.

— О чем?

— Значит, не знаете… Вот–с, батенька, не зря мы спешили с минированием! Гитлеровцы наносят сильный удар по Масленникову.

Новость встревожила. Генерал–лейтенант Иван Иванович Масленников командовал 39–й армией, нависавшей с севера над железной дорогой Смоленск–Вязьма, а с востока — над дорогой Вязьма–Ржев. Армия глубоко вклинилась во вражескую оборону, занимая выступ площадью свыше четырех тысяч квадратных километров. Однако «коридор», связывающий 39–ю армию с основными силами фронта, был относительно узок, оставался самым уязвимым участком нашей обороны, составлял предмет постоянного беспокойства командования армии и Военного совета фронта. Естественно, я подумал, что противник нанес удар под основание занятого 39–й армией выступа, стремясь перерезать ее коммуникации. Тимофеев подтвердил, что дело обстоит именно так.

В тот же день, давая указания сосредоточить усилия 5–й бригады на минировании оборонительных рубежей фронта, полковник Косарев мрачно заметил, что удар по армии Масленникова, учитывая его силу, может оказаться началом новой попытки вермахта прорваться к Москве.

Он высказал вслух то, что было на уме у многих.

К сожалению, Калининский фронт не располагал силами, достаточными для восстановления перерезанного противником «коридора» к 39–й армии. Командующий же армией в первые дни боев был ранен и эвакуирован в тыл. Его отсутствие усугубило тяжелое положение окруженных частей и соединений. Тем не менее они мужественно сражались с врагом, прорываясь к основным силам фронта. Мысли о возможности перехода к партизанским действиям у командиров корпусов и дивизий 30–й армии в то время не возникало. Командир одного из стрелковых корпусов даже пресек намерение Т. П. Чепака, находившегося с группой минеров в его распоряжении, остаться в тылу врага и действовать на коммуникациях гитлеровцев. Чепаку приказали прорваться к своим вместе со стрелковыми подразделениями. Минеры понесли совершенно ненужные, ничем не оправданные потери. Пришлось через полковника Косарева просить командующего фронтом дать указание командирам соединений впредь не использовать диверсантов как стрелков, даже в критических ситуациях.

В те дни, знойные и тревожные, усиленно минируя фронтовые рубежи, мы узнали о создании Центрального штаба партизанского движения и фронтовых штабов партизанского движения. Одновременно поступил приказ сооружать вблизи линии фронта, на участках, где наступление противника представлялось наиболее вероятным, тайные склады минно–подрывного имущества. Предполагалось, что в случае временного отхода наших войск ими воспользуются партизаны. Чтобы дать представление о масштабах этой работы, скажу, что один только 166–й батальон инженерных заграждений заложил сорок шесть складов. Помогли мы тогда и штабу партизанского движения Калининского фронта, выделив его представителям взрывчатку и мины.

С первых чисел июня в тыл врага ушли 73 группы минеров. Выполнив задания, они возвратились в бригаду, почти не понеся потерь.

Успешные действия этих отдельных, технически плохо оснащенных групп убеждали: направь мы в тыл противника регулярные подразделения специальных войск, способные осуществлять массовые, планируемые из одного центра операции на вражеских коммуникациях, результат был бы несоизмерим с полученным. По существу, такие специальные войска, действуя вместе с партизанами, могли полностью сорвать доставку пополнения, техники, боеприпасов и горючего армиям врага. Возможно, не удался бы удар гитлеровцев и по Масленникову!

Мы много говорили на эту тему с Болотиным, прикидывая, как лучше действовать, пока специальных войск нет, и мучительно раздумывая над тем, как добиться их создания.

В итоге раздумий пришли к выводу: надо писать И. В. Сталину! Никто, кроме наркома обороны, Председателя Государственного Комитета Обороны, вопрос о создании специальных войск для ударов по вражеским путям сообщения не решит!

С проектом письма ознакомили прежде всего полковника Косарева, полкового комиссара Попова и полковника Тимофеева.

— Отправлять письмо без ведома командующего неуместно, — заметил Косарев.

Командующий фронтом работал в те июльские дни крайне напряженно. Готовилась Ржевско–Сычевская наступательная операция, которую должны были совместно провести войска левого крыла Калининского и войска правого крыла Западного фронта. Им предстояло разгромить главные силы вражеской 9–й армии и ликвидировать так называемый «ржевский выступ». На Коневе лежала огромная ответственность. И все же он нашел время ознакомиться с проектом письма на имя И. В. Сталина. Командующий фронтом сказал, что с основными положениями письма и сделанными нами выводами согласен, мысль о создании специальных войск для вывода из строя коммуникаций противника разделяет и письмо И. В. Сталину отправит.

— А вы поезжайте вслед за письмом! — неожиданно добавил он. — Пусть подключится к делу штаб инженерных войск Красной Армии!

С копией письма на имя И. В. Сталина мы явились к начальнику штаба инженерных войск генералу К. С. Назарову, так как генерал Воробьев в то время отсутствовал. Выезжал, если память не изменяет, на Брянский фронт.

Назаров к нашей идее отнесся одобрительно.

— В ЦК звонили? — осведомился он. — Получено письмо?

— Получено.

— Хорошо. Пока его будут изучать и советоваться — заручитесь поддержкой компетентных лиц. Скажем, генерала Глазунова.

Мы последовали совету начальника штаба инженерных войск Красной Армии, пошли к командующему воздушно–десантными войсками. Принял он нас без проволочек, согласился, что воздушно–десантные войска, конечно же, наиболее подготовлены для ведения диверсионных действий в тылу врага, но тут же сообщил, что воздушно–десантные части, с которыми работали инструкторы–минеры, отправлены на Южный фронт и влились в состав стрелковых соединений, ведущих бои в междуречье Дона и Волги.

— Время жестокое, никаких перспектив для действия десантников на вражеских коммуникациях сейчас нет, — сочувственно закончил Глазунов.

Мы вышли из его кабинета растерянные. Если уж десантников используют как пехоту, то положение наверняка крайне серьезное, тяжелое, и рассмотрение нашего письма нельзя откладывать: именно удары по вражеским коммуникациям могут облегчить положение советских войск!

Позвонил в экспедицию ЦК партии. Ответили, что письмо передано Ворошилову. Позвонил в приемную Ворошилова. Помощник ответил, что письмо получено и находится у Клементия Ефремовича. Звоню на следующий день. Отвечает другой голос, но ответ тот же.

Мы с Болотиным нервничаем: бригада осталась без командира и комиссара, на фронте разворачиваются все более ожесточенные бои, а мы пребываем в бездействии! Наконец трубку взял сам Ворошилов. Я назвался, попросил принять нас с Болотиным.

Ворошилов назначил час встречи.

Обнадеженные, взволнованные пришли мы в Кремль. Ворошилов был не один: у высокого окна кабинета сидел, чуть сутулясь, поглаживая бородку, Михаил Иванович Калинин. Присутствие Михаила Ивановича, старейшего члена партии, члена Политбюро ЦК партии, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, могло означать только одно: он в курсе дела. Это ободряло, но и ко многому обязывало.

— Доклад прочитал, — начал Ворошилов, указывая нам на стулья. — Согласен, что создание специальных частей для действий на вражеских коммуникациях — задача важная и актуальная. Товарищ Калинин того же мнения. Так, Михаил Иванович?

— Дело стоящее, — негромко поддержал Калинин. — Тем более что население в тылу противника обрадуется встрече с регулярными подразделениями Красной Армии, окажет им помощь.

Начался разговор, продолжавшийся около часа.

— Надо направить товарищей в ЦК. Без ЦК ничего не решить, Клементий Ефремович, — посоветовал под конец беседы Калинин.

Маршал тут же позвонил в приемную Г. М. Маленкова — секретаря ЦК партии, члена Государственного Комитета Обороны, и договорился, что он примет нас с Болотиным. Через сорок минут были у Маленкова. Ответив кивком на наше приветствие, он взял письмо на имя И. В. Сталина, прочитал, сказал, что идею одобряет, предложил явиться к нему на следующий день к 11 часам дня вместе с начальником инженерных войск Красной Армии, имея на руках проект решения о создании спецбригад для действия на вражеских коммуникациях.

Поскольку генерал Воробьев все еще отсутствовал, мы явились с генералом Назаровым.

Просмотрев предложенный нами проект решения ГКО, Маленков позвонил начальнику Генерального штаба A. M. Василевскому:

— Александр Михайлович, сейчас к вам придут представители инженерных войск, оформите приказ НКО о создании спецбригад для действий на вражеских коммуникациях.

Василевский что-то ответил.

— Вопрос решен, — ответил Маленков и положил трубку. — Поезжайте в Генштаб, товарищи. Желаю успеха.

Через час нас с Болотовым (генерал Назаров, сославшись на занятость, уехал в штаб инжвойск) принял генерал–лейтенант Василевский. Принял, не стану скрывать, холодно. Возможно, наш приход был не ко времени, а возможно, начальник Генштаба был утомлен или чем-то расстроен: причин для переживаний летом сорок второго года у всех военачальников имелось достаточно. Беседа вышла крайне короткой и официальной. Василевский, взглянул на проект решения, сухо сказал:

— Передайте генерал–полковнику Коневу, что Генеральный штаб подготовит приказ народного комиссара обороны о создании специальных инженерных войск. Вы свободны.

Холодный прием начальника Генерального штаба не мог остудить нашу радость.

Прежде чем возвращаться на Калининский фронт, мы с Болотовым хотели решить еще один вопрос: вопрос о зачислении в бригаду бывших воинов республиканской армии Испании и других испанских товарищей, рвавшихся бить фашистскую свору. Большинство этих людей состояло в Коммунистической партии Испании, поэтому вопрос об их участии в боевых действиях следовало решать руководству КПИ. Однако руководство КПИ находилось тогда не в Москве, и мы с Болотовым обратились в испанскую секцию Коминтерна. Там приняли очень приветливо, выслушали внимательно, но ответили, что для окончательного решения вопроса нужно переговорить с генеральным секретарем Исполнительного комитета Коминтерна товарищем Димитровым.

Мы смешались. Беспокоить по довольно несложному вопросу такого выдающегося деятеля международного рабочего и коммунистического движения? Уместно ли?

— Вполне уместно, — заверили нас, — Подождите, договоримся, когда товарищ Димитров вас примет.

Принял нас Димитров через какие-нибудь пятнадцать минут. Не успели открыть массивную дверь кабинета, как из-за письменного стола поднялся, пошел на встречу богатырского роста, атлетически сложенный человек с огромной серебристой шевелюрой и черными как смоль усами.

Димитрову в сорок втором году исполнилось шестьдесят лет. Возраст и трудная, исполненная борьбы жизнь, пребывание в фашистских застенках оставили следы на его мужественном лице, черты которого казались резкими и суровыми. Лишь большие темные глаза смотрели дружески–ободряюще.

— Проходите, проходите, товарищи! — с характерными болгарскими интонациями в густом голосе предложил Димитров. — Как говорят у меня на родине, добре дошли!.

Расположились за письменным столом. Я сообщил о цели прихода.

— Знаю, испанские товарищи говорили. Дадим вам подкрепление! — ответил Димитров. — Бить фашистскую гадину должны все народы! Но мне еще сказали, что вы имеете большой опыт партизанских действий. Это так?

— Приходилось готовить пограничников, ходить в тылы франкистских войск, обучать минеров и партизан в эту войну.

— Скажите, а могут почерпнуть, что-либо из вашего опыта бойцы сил Сопротивления в оккупированных странах Европы? Скажем, французские коммунисты? Маки ведут мужественную борьбу с гитлеровцами!

— Я полагаю, наш опыт не повредил бы, товарищ Димитров.

— Пожалуйста, разъясните, что именно следует использовать из вашего опыта?

Я говорил довольно долго, подробно, даже чертил схемы, и Димитров слушал очень внимательно. Когда я закончил, задал множество вопросов. Его интересовало буквально все: как минеры переходят линию фронта, как передвигаются по оккупированной территории, как производят минирование путей сообщения врага. Беседовали около двух часов.

Крепко пожимая на прощанье наши руки, Димитров сказал, что доволен встречей, благодарит за рассказ.

— Вам спасибо за сердечный прием, товарищ Димитров!

Вскоре бригада получила пополнение: сто испанских товарищей. Они немедленно приступили к подготовке для действий во вражеском тылу.