Глава 3
Наконец-то можно заняться тем, ради чего он здесь!
В шесть утра пароход «Манхэттен», в зловонном коридоре третьего класса которого он, Альберт, сейчас стоял, входил в порт Гамбурга. Из Нью-Йорка они отправились десять дней назад.
Компания «Юнайтед Стейтс лайнс» считала «Манхэттен» своим флагманом: он стал для нее первым исключительно пассажирским кораблем. Огромный, длиной с два футбольных поля, на этом рейсе он был битком набит пассажирами. Как правило, в трансатлантический рейс отправляется сотен шесть пассажиров и сотен пять членов экипажа. На «Манхэттене» же каюты трех классов заняли почти четыреста олимпийцев с тренерами и менеджерами и еще восемьсот пятьдесят пассажиров, в основном члены их семей, друзья и представители Олимпийского комитета США.
Большое число пассажиров, необычные требования спортсменов и журналистов внесли суматоху в жизнь исполнительного, вежливого экипажа и особенно мучили его, лысого толстяка по имени Альберт Хайнслер. Ему, носильщику, день-деньской давали жару, но еще жарче было от истинной роли, которую он тайком от всех играл на «Манхэттене». Хайнслер считал себя агентом, ведь именно так в нацистской разведке называют своих надежных служащих.
На деле этот замкнутый тридцатичетырехлетний холостяк лишь состоял в Германо-американском союзе, разношерстной профашистской организации, порой объединяющейся с Христианским фронтом в выступлениях против евреев, коммунистов и негров. Ненависти к США Хайнслер не испытывал, но не мог забыть бедной юности, ведь из-за антинемецких настроений в Первую мировую войну его семья обнищала. «Ганс, Ганс, Гансишка!» – без конца дразнили Альберта и избивали то в подворотне, то на школьном дворе.
Нет, Хайнслер не чувствовал ненависти к своей родине, зато восхищался Адольфом Гитлером. Ради этого святого человека он был готов на любые жертвы – сесть в тюрьму, погибнуть, если понадобится.
Хайнслер захлебнулся от радости, когда командир джерсийского отряда союза отметил его успешную работу счетоводом на пассажирских лайнерах и устроил на «Манхэттен». Командир-коричневорубашечник встретился с Хайнслером на променаде в Атлантик-Сити и объяснил: вообще-то, нацисты очень гостеприимны, но сейчас опасаются диверсий, которые могут устроить злоумышленники при таком наплыве иностранцев. Хайнслера назначали секретным представителем нацистов на корабле. На сей раз бухучетом он заниматься не станет. Чтобы беспрепятственно передвигаться по «Манхэттену», он будет носильщиком.
Вот настоящее дело его жизни! Хайнслер тотчас уволился из конторы дипломированного присяжного бухгалтера на нижнем Бродвее и несколько дней до отплытия «Манхэттена» готовился к исполнению миссии с обычной для себя одержимостью. Он сутки напролет штудировал план судна, примерял роль носильщика, повторял немецкий и учил международную азбуку Морзе.
Корабль отплыл, и Хайнслер превратился в идеального агента – держался особняком, смотрел, слушал. Пока «Манхэттен» пересекал океан, Хайнслер не мог общаться с Германией: сигнал его портативной радиостанции оказался слишком слаб. На борту, конечно же, имелся мощный беспроводной коротко– и длинноволновой передатчик, но воспользоваться им без корабельного радиста было невозможно, а послания агента никому видеть и слышать не следовало.
Хайнслер глянул в иллюминатор на серую полоску немецкого берега. Пожалуй, «Манхэттен» достаточно близко, чтобы отправить сообщение. В своей крошечной каюте носильщик достал из-под койки переносной аппарат «Аллоччио Баччини» и двинулся с ним к трапу, чтобы подняться на самую верхнюю палубу, откуда слабый сигнал долетит до берега.
Шагая по узкому коридору, Хайнслер в очередной раз продумывал послание. Как ни досадно, имя и организацию называть не стоит. Гитлер втайне восхищался действиями Германо-американского союза, но чересчур ярый антисемитизм коалиции вынудил фюрера прилюдно от нее отречься. Стоит упомянуть принадлежность к союзу – и сообщение останется без внимания.
А это сообщение не должно было остаться без внимания ни в коем случае!
Оберштурмфюреру СС Гамбурга. Я убежденный национал-социалист. Подслушал, что в ближайшие несколько дней человек с русскими корнями планирует устроить крупную диверсию в Берлине. Имя диверсанта я пока не уловил, но постараюсь выяснить и доложить о результатах.
На спаррингах Пол Шуман чувствовал себя живым.
Ощущение непередаваемое. Танцуешь в удобных мягких борцовках, мышцы разогреты, кожа прохладная от пота и одновременно горячая от крови, внутренний мотор не знает промедлений. Боль тоже. Пол считал, что в боли можно услышать многое. Наверное, в этом и состоит цель спарринга.
Еще больше Пол любил спарринг потому, что в нем, как и в самом боксе, успех или поражение зависит лишь от широких исцарапанных плеч, проворных ног, сильных рук и ума. В боксе нет товарищей по команде – только ты и соперник. Если побеждает соперник, значит он лучше. Коротко и ясно. Если побеждаешь ты, заслуга только твоя. Ты прыгал через скакалку, ты отказался от курева и выпивки, ты бесконечными часами думал, как взломать оборону противника и в чем его слабость. Везение возможно на «Эббетс-филд» и на «Янки-стэдиум», а на ринге оно роли не играет.
Сейчас Пол танцевал на ринге, устроенном на верхней палубе «Манхэттена», превращенной в плавучий спортзал. Накануне вечером боксер-олимпиец увидел, как Шуман работает с грушей, и предложил поспарринговать утром перед прибытием в Гамбург. Пол тотчас согласился.
Пол увернулся от нескольких джебов слева, попал фирменным ударом справа, заставив соперника удивленно прищуриться. Вот он пропустил сильный удар в живот, но тут же снова встал в стойку. Сначала тело не очень слушалось: Пол давненько не спарринговал, хотя заранее попросил молодого умницу Джоэла Козлова, спортивного врача, плывшего на «Манхэттене», осмотреть его и получил добро на поединок с боксером, годившимся ему в сыновья.
– Впрочем, я бы ограничился парой-тройкой раундов, – с улыбкой заметил доктор. – У молодых силы хоть отбавляй.
Святая правда, только Пол не возражал. Чем сложнее тренировка, тем лучше, ведь спарринг, как и бой с тенью, и прыжки через скакалку, которыми на корабле он занимался ежедневно, готовили его к берлинскому заданию.
Пол спарринговал два-три раза в неделю и даже в сорок один пользовался спросом как спарринг-партнер, ведь его считали живым учебником по технике бокса. Спарринговал он везде – в спортзалах Бруклина, на открытых рингах Кони-Айленда и даже на серьезных турнирах. Деймон Раньон, вместе с легендарным промоутером Майком Джекобсом и несколькими журналистами, основал «Клуб двадцатого столетия» и вытаскивал Пола тренироваться прямо на нью-йоркский ипподром. Шуман спарринговал и в своем зале у вестсайдских доков. Да, Эйвери, место не из шикарных, но грязную, вонючую дыру Пол считал святилищем. Негр Бедняга Уильямс, живший в подсобке, убирался в его клубе, следил, чтобы не кончались лед, пиво и полотенца.
Молодой боксер задумал обманный маневр, но Пол мигом разгадал его, поставил блок и атаковал ударом в грудь. Следующую блокировку он пропустил, и кожаная перчатка сильно задела его челюсть. Шуман отскочил, не дав противнику нанести завершающий удар, и они снова закружили по рингу.
По ходу поединка Пол отметил, что парень быстр, силен, но не может оторваться от него – захлестывает жажда победы. Нет, она необходима, но еще важнее бесстрастно наблюдать за соперником и предугадывать его маневры. Хорошему боксеру самообладание нужно как воздух.
Хорошему киллеру тоже.
Пол мысленно сравнивал это качество с касанием льда.
Пару лет назад Пол сидел в баре Харнахана на Сорок восьмой улице, прикрывая ладонью подбитый глаз. Биво Уэйн не мог попасть в живот под страхом смерти, а вот брови рассекать умел. Едва Шуман прижал к лицу кусок дешевого бифштекса, в бар вошел здоровенный негр, разносчик льда. Большинство разносчиков пользуются щипцами или перетаскивают ледяные глыбы на спине. Этот парень держал лед голыми руками, без перчаток. На глазах у Пола он подошел к стойке и положил лед в ведро.
– Эй, отколешь мне кусок? – попросил Пол.
Негр глянул на лиловый синячище под глазом у Пола и расхохотался. Вытащил из чехла нож для колки льда и отсек кусочек. Пол завернул его в салфетку и приложил к лицу. Негру он дал десятицентовик, и тот сказал спасибо.
– Слушай, как же ты носишь лед? – спросил Пол. – Неужели не больно?
– Смотри! – Негр показал ему ладони.
Кожа на них была сплошным рубцом – глаже и белее пергамента, на котором в дедовой типографии печатали изысканные приглашения.
– Лед обжигает не хуже огня, аж шрамы остаются – пояснил негр. – Я прикасался к нему столько раз, что больше ничего не чувствую.
Касание льда…
Фраза накрепко засела у Пола в памяти. Он понял, что, выполняя заказы, каждый раз касался льда. Вероятно, лед есть внутри у каждого. Человек либо касается его, либо нет.
Сейчас в невероятном спортзале за тысячу миль от дома Пол растворялся в хореографии спарринга и ощущал то же самое онемение. Перчатка ударялась то о перчатку, то о кожу. Обливаясь потом в утренней прохладе, соперники искали слабости друг друга и подмечали сильные стороны. То попадали в цель, то промахивались, но не теряли бдительности.
На ринге везение роли не играет.
Альберт Хайнслер устроился у трубы на верхней палубе «Манхэттена», подсоединил батарею к рации, вытащил черно-коричневый телеграфный ключ и установил на устройство. Немного беспокоило, что радиотелеграф у него итальянский, а Муссолини пренебрежительно отзывался о фюрере. Хотя это лишь сантименты, а то, что у «Аллоччио Баччини» лучшие рации в мире, – непреложный факт.
Пока лампочки разогревались, Хайнслер опробовал ключ: точка-тире, точка-тире. Еще до поездки он, с присущей ему одержимостью, тренировался часами. Перед самым отплытием Хайнслер засекал время – сейчас радиограмму нужной длины он передавал менее чем за две минуты.
Глядя на приближающийся берег, Хайнслер вдохнул полной грудью. Как хорошо здесь, на верхней палубе! Он не мучился тошнотой, запершей в каютах сотни пассажиров и отдельных членов экипажа, но тюремную обстановку нижних палуб ненавидел. Прежде Хайнслер занимал более уважаемую должность корабельного счетовода и жил в большой каюте на верхней палубе. Хотя разве это важно? Честь служить эрзац-родине перевешивала любые неудобства.
Наконец на лицевой панели радиотелеграфа загорелся свет. Хайнслер нагнулся, подкрутил две ручки, положил палец на маленький бакелитовый ключ и начал набирать сообщение, по ходу переводя его на немецкий.
Точка-точка-тире-точка… точка-точка-тире… точка-тире-точка… точка-точка-точка… тире-точка-точка-точка… точка… точка-тире-точка…
«Für Ober…»
Продолжить не получилось.
Хайнслер охнул: его схватили за шиворот и оттолкнули от рации. Он потерял равновесие и, вскрикнув, упал на дубовый настил палубы.
– Не трогай меня!
Он хотел подняться, но мрачный крепыш в боксерской форме пригрозил кулачищем и покачал головой:
– Не двигаться!
«Ганс, Ганс, Гансишка!»
Доля секунды – боксер выдрал провода из рации и схватил ее.
– Вниз, живо! – велел он, рывком подняв незадачливого агента на ноги.
– Что ты затеял?
– Иди к черту! – огрызнулся лысеющий толстяк, хотя дрожащий голос не вязался с дерзкими словами.
Шуман приволок его к себе в каюту. Рация, батарея и содержимое карманов незваного гостя валялись на койке. Пол повторил вопрос, оживив его устрашающим рыком:
– А ну говори…
В дверь постучали. Пол пригрозил толстяку кулаком и открыл. В каюту ворвался Уинс Маниелли.
– Я получил твое сообщение. Какого черта?.. – Маниелли осекся, увидев пленного.
Пол протянул ему бумажник:
– Это Альберт Хайнслер, Германо-американский союз.
– Господи, только не бунд!
– Вот с чем он забавлялся. – Пол показал на рацию.
– Он шпионил за нами?
– Не знаю. Зато он точно собирался что-то передать.
– Как ты его вычислил?
– Считай, что интуитивно.
Пол лукавил. В определенной степени он доверял Гордону и его ребятам, но не знал, аккуратны ли они. Вдруг в Нью-Йорке они сорили наводками, вдруг слишком распространялись о корабле, о Малоуне и других объектах, о самом Поле? Шуман боялся не нацистов, а, скорее, что его старые враги из Бруклина или из Джерси разведают, что он на «Манхэттене», и решил приготовиться. Едва корабль покинул Нью-Йорк, Пол раскошелился и вручил старшему помощнику капитана сто долларов, попросив выяснить, нет ли среди членов экипажа новеньких, чрезмерно любопытных и нелюдимых. О подозрительных пассажирах Пол тоже попросил сообщать.
Сотня – отличный гонорар за подработку детективом, но за весь рейс Шуман не услышал ничего, вплоть до сегодняшнего утра, когда старший помощник капитана прервал его тренировку с олимпийцем. Он сообщил, что члены экипажа поговаривают о носильщике Хайнслере. Мол, он везде шныряет, ни с кем не общается, а самое странное – по поводу и без повода несет околесицу о Гитлере и нацистах.
Встревоженный Пол бросился искать Хайнслера и обнаружил его на верхней палубе склонившимся над рацией.
– Он успел что-нибудь отправить? – спросил Маниелли.
– Сегодня утром – нет. Я поднимался по трапу следом за ним и видел, как он готовит рацию. Передал несколько букв, не больше. Но вдруг он всю неделю отправлял радиограммы?
Маниелли взглянул на радиотелеграф:
– Только не с такой рацией. У нее сигнал больше нескольких миль не пролетит… Что ему известно?
– У него спроси, – посоветовал Пол.
– Эй, приятель, что ты затеял?
Толстяк молчал.
– Выкладывай! – велел Пол, нависнув над ним.
Хайнслер криво улыбнулся и посмотрел на Маниелли:
– Я слышал ваши разговоры и знаю, что вы задумали. Но они вас остановят.
– Кто тебя подослал сюда? Бунд?
– Никто меня не подсылал!
Хайнслер презрительно усмехнулся и, перестав ежиться от страха, отчеканил:
– Я служу новой Германии и люблю фюрера. Я готов на все ради него и ради его партии. Подобные вам…
– Заткнись, – оборвал его Маниелли. – Какой именно разговор ты подслушал?
Хайнслер ответил самодовольной ухмылкой и уставился в иллюминатор.
– Он подслушал вас с Эйвери? – спросил Пол. – О чем вы говорили?
Лейтенант потупился:
– Даже не знаю… Ну, пару раз план обсудили. Так, в общем. Подробностей не помню.
– Так вы не в каюте разговаривали? На палубе, где рядом мог оказаться любой? Ну как же так?! – не выдержал Пол.
– Я не думал, что нас станут подслушивать, – оправдывался лейтенант.
Сорят наводками…
– Что будешь с ним делать?
– Посоветуюсь с Эйвери. На «Манхэттене» есть карцер. Пока ничего не придумали, посадим туда.
– В Гамбурге можно будет отвести его в консульство.
– Можно, наверное. Только… – Маниелли беспокойно осекся. – Чем это пахнет?
Встревожился и Пол: воздух в каюте неожиданно стал горько-сладким.
– Нет!
Глаза у Хайнслера закатились, в уголках рта появилась белая пена. Он упал на подушку и забился в конвульсиях.
В каюте запахло миндалем.
– Цианид! – вскрикнул Маниелли, бросился к иллюминатору и открыл его пошире.
Пол взял наволочку, осторожно вытер Хайнслеру губы, попробовал нащупать во рту капсулу, но вытащил лишь осколки. Капсула раскололась. Пол принес стакан воды, чтобы промыть толстяку рот, но тот уже умер.
– Он наложил на себя руки! – пролепетал Маниелли, таращась на тело. – Здесь и сейчас… Он наложил на себя руки!
«Ухнул наш шанс что-нибудь выяснить», – с досадой подумал Пол.
Молодой лейтенант потрясенно смотрел на труп:
– Вот так беда! Господи, господи…
– Расскажи об этом Эйвери.
Но Маниелли словно парализовало.
Пол крепко взял его за руку:
– Уинс… расскажи Эйвери. Ты меня слышишь?
– Что? Ах, Эндрю… Я сообщу ему, да.
Стоит привязать Хайнслеру к поясу несколько гантель из спортзала, и он утонет в море, но иллюминаторы на «Манхэттене» лишь восемь дюймов шириной. Коридоры уже наполнялись пассажирами, готовыми к высадке на берег, – с корабля труп не вынести. Придется подождать. Шуман накрыл тело Хайнслера одеялом, повернув его голову так, словно тот спал, затем тщательно сполоснул руки в маленькой раковине, чтобы смыть следы яда.
Десять минут спустя в дверь постучали, и Пол снова впустил Маниелли.
– Эндрю пытается связаться с Гордоном, – сказал Уинс. – В Вашингтоне полночь, но он разыщет.
Лейтенант смотрел на труп как завороженный, потом спросил Пола:
– Ты вещи собрал? Готов к высадке?
– Переодеться надо, – ответил Шуман, глядя на свои боксерские шорты и майку.
– Тогда переодевайся и иди наверх. Эндрю говорит, нельзя, мол, чтобы ситуация выглядела мерзко: ты исчезаешь вместе с этим парнем, а потом начальство не может его найти. Через полчаса встречаемся на палубе у левого борта.
В последний раз взглянув на Хайнслера, Пол взял чемодан, бритвенные принадлежности и отправился в душевую. Там он вымылся, побрился, надел белую рубашку и серые фланелевые брюки, а коричневую шляпу стетсон оставил в чемодане: у троих или четверых пассажиров их трилби и канотье уже улетели за борт.
Десять минут спустя, озаренный слабым утренним светом, Шуман шагал по дубовому настилу палубы. Опершись на леер, закурил «Честерфилд».
Пол задумался о толстяке, только что наложившем на себя руки. Не понимал он самоубийц. Наверное, ключ к разгадке давали глаза носильщика. Горящие глаза фанатика. Хайнслер напомнил ему героев недавно прочитанной книги. Какой же именно? Ах да, про прихожан, которым морочил голову проповедник в «Элмере Гентри», популярном романе Синклера Льюиса.
«Я люблю фюрера. Я готов на все ради него и ради его партии».
Лишать себя жизни при таких обстоятельствах – чистое безумие. Но сильнее пугало то, что случившееся говорило о серой полоске берега, которую сейчас обозревал Шуман. Сколько там одержимых такой страстью? Бандиты, подобные Голландцу Шульцу и Багси Сигелу, опасны, но их можно понять. А поступок Хайнслера, его горящий взгляд, всепоглощающая преданность – аномалия. Таких объектов у Пола прежде не было.
Размышление прервали: к Полу направлялся молодой негр в форменном синем джемпере олимпийской сборной США и в шортах, выставляющих напоказ сильные ноги.
– Как ваши дела, сэр? – спросил негр, когда они обменялись приветственными кивками.
– Хорошо, – ответил Пол. – А ваши?
– Обожаю утренний воздух. Здесь он куда чище, чем в Кливленде или Нью-Йорке.
Оба стали смотреть на воду.
– Сегодня я видел, как вы спаррингуете. Вы профессионал?
– Старик вроде меня профессионал? Нет, я просто тренируюсь.
– Я Джесси.
– Сэр, я знаю, кто вы! Пуля из штата Огайо.
Они пожали друг другу руки, Пол назвал свое имя. Вопреки случившемуся в каюте, губы у него растягивались в улыбке.
– Я смотрел репортажи о прошлогоднем турнире Западной конференции. Ну, о том, в Энн-Арборе. Вы побили три мировых рекорда и поравнялись еще с одним. Я раз десять тот репортаж пересматривал. Да вам, наверное, надоело от всех об этом слушать…
– Не надоело, сэр, нисколько! – возразил Джесси Оуэнс. – Удивляюсь тому, что люди так внимательно следят за моей карьерой. Просто ведь прыгаю и бегаю… Почему-то я почти не видел вас, Пол, во время рейса.
– Нет, я тут был, – уклончиво ответил Пол.
Неужели Оуэнс знает о гибели Хайнслера? Он слышал разговоры? Углядел, как Пол схватил толстяка у трубы на верхней палубе? Нет, знал бы – волновался бы сильнее. У олимпийца другое на уме…
Шуман кивнул на нижнюю палубу:
– Такого большого спортзала я в жизни не видывал. Вам он нравится?
– Хорошо, что есть шанс тренироваться, но дорожка не должна двигаться и уж точно не должна качаться вверх-вниз, как было пару дней назад. Скорее бы на земляную или на гаревую.
– Так я спарринговал с боксером сборной?
– Да. Он славный парень. Я как-то с ним разговаривал.
– И боксирует хорошо, – добавил Пол без особого энтузиазма.
– Наверное, – отозвался легкоатлет.
Он прекрасно понимал, что боксеры отнюдь не сильнейшая часть сборной США, но критиковать товарища по команде не желал. Пол слышал, что Оуэнс очень дружелюбен, – накануне вечером Джесси стал вторым по популярности олимпийцем на борту «Манхэттена», уступив лишь бегуну-стайеру Гленну Каннингэму.
– Я угостил бы вас сигаретой…
– Спасибо, только не меня! – засмеялся Оуэнс.
– Устал предлагать тут покурить или из фляги моей хлебнуть. Вы, ребята, слишком здоровые.
Оуэнс снова засмеялся, потом взглянул на море:
– Пол, у меня есть вопрос. Вы тут официально?
– Официально?
– Ну, от Олимпийского комитета? Или вы чей-то телохранитель?
– Я? С чего вы так решили?
– Просто вы… на солдата похожи. Еще я видел вас на спарринге. Драться вы умеете.
– Я был на войне. Наверное, это вы заметили.
– Возможно, – отозвался Оуэнс, но тут же добавил: – Хотя с тех пор двадцать лет прошло. Еще вы с двумя парнями разговаривали. Они из военно-морских сил. Мы слышали их беседы с членами экипажа.
«Господи, опять наводками сорят…»
– С ними я здесь познакомился, – сказал Пол. – А с вами, ребята, я плыву за компанию… Я журналист, пишу статьи о спорте, точнее о боксе в Берлине, на Олимпиаде.
– Ясно… – кивнул Оуэнс и на минуту задумался. – Раз вы журналист, то, может, что-то знаете… Я хотел спросить, не слышали ли вы что-нибудь о тех двоих?
Оуэнс показал на бегунов, которые тренировались в паре: бегали по палубе и передавали друг другу эстафетную палочку. Казалось, они быстрее молнии.
– Кто это? – спросил Пол.
– Сэм Столлер и Марти Гликман. Хорошие бегуны, одни из лучших в команде. Но поговаривают, что они могут не выступить. Вы ничего об этом не слышали?
– Нет, не слышал. Они не прошли квалификацию? Травму получили?
– Нет, дело в том, что они евреи.
Пол покачал головой. Вспомнилась полемика о неприятии Гитлером евреев, протесты и разговоры о переносе Олимпиады. Некоторым хотелось даже, чтобы американская команда ее бойкотировала. Деймон Раньон кипел от злости. С какой стати, мол, Олимпийскому комитету США отстранять спортсменов только потому, что они евреи?
– Досадно получится… Справедливостью тут и не пахнет!
– Нет, сэр, не пахнет. Вот я и подумал: вдруг вы что-то слышали.
– Увы, дружище, я ничего не знаю.
К ним присоединился еще один негр, представившийся Ральфом Меткалфом. Шуман знал и его: на Олимпиаде тридцать второго года в Лос-Анджелесе Меткалф завоевал несколько медалей.
Оуэнс заметил, что с верхней палубы на них смотрит Маниелли. Лейтенант кивнул и направился к трапу.
– Сюда идет ваш приятель, – сказал олимпиец. – Тот, с которым вы познакомились на «Манхэттене».
Судя по хитрой ухмылке, он не слишком поверил словам Пола. Уставившись на приближающуюся полоску берега, Оуэнс добавил:
– Мы почти в Германии. Вот уж не думал, что буду так путешествовать. Порой жизнь удивляет не на шутку.
– Да уж, – согласился Пол, и спортсмены попрощались с ним.
Подошел Маниелли, встал рядом и, отвернувшись от ветра, скрутил папиросу.
– Это был Оуэнс?
Пол вытащил пачку «Честерфилда», закурил, прикрыв сигарету ладонью, и протянул спички лейтенанту.
– Ага, отличный парень, – ответил Шуман, а про себя подумал: «Только чересчур смекалистый».
– Господи, как он бегает! О чем вы говорили?
– Так, ни о чем, – отозвался Пол и шепотом спросил: – Как там наш толстый приятель?
– Им занимается Эйвери, – неопределенно ответил Маниелли. – Он в радиорубке, скоро выйдет к нам.
Низко над морем пролетел самолет. Шуман и Маниелли следили за ним, не говоря ни слова.
Молодой лейтенант до сих пор переживал из-за Хайнслера. Пол тоже переживал, но иначе: тех, с кем он вот-вот схлестнется, происшествие выставляло в другом, пугающем свете. Маниелли же нервничал, потому что самоубийство случилось у него на глазах. Подобное он увидел впервые, это сомнений не вызывало.
Все молокососы шумят и хорохорятся, у всех сильные руки и огромные кулачищи, но Пол делил их на две группы: одни любят драться, другие – нет. Уинс Маниелли относился ко второй группе. Он был просто хорошим парнем из района. Молодой лейтенант охотно ронял словечки вроде «киллер» и «убрать», показывая, что знает их, но от Пола он был так же далек, как хорошая девочка Марион, флиртовавшая с плохими парнями.
Впрочем, как однажды выразился криминальный туз Лаки Лучано, «флиртовать – это не трахаться».
Маниелли ждал от Пола каких-то слов о самоубийце Хайнслере. Мол, он заслужил смерть или давно свихнулся. Людей тянет говорить о погибших: они сами виноваты, или хотели умереть, или произошло неизбежное. Но смерти чужды порядок и логика, и киллеру сказать было нечего. Шуман и Маниелли стояли молча, и вскоре к ним подошел Эндрю Эйвери с толстой папкой и потрепанным кожаным портфелем. Эйвери огляделся по сторонам: в пределах слышимости не было никого.
– Несите стул.
Пол разыскал белый деревянный шезлонг, нести который куда проще было бы двумя руками, но он сделал это одной. Маниелли аж глаза вытаращил, когда Шуман вернулся с тяжелым шезлонгом и поставил его на палубу, даже не запыхавшись.
– Вот радиограмма, – зашептал лейтенант. – Коммандер велит не беспокоиться об этом Хайнслере. «Аллоччио Баччини» – маломощная рация ближнего действия, используется в поле, в авиации. Даже если сообщение дошло, его вряд ли приняли к сведению: в Германии стыдятся бунда. Впрочем, Гордон сказал, что решать тебе: хочешь выйти из игры – пожалуйста.
– Но карту с амнистией не предлагает?
– Не предлагает, – ответил Эйвери.
– Чем дальше, тем интереснее игра, – невесело рассмеялся киллер.
– Так ты с нами?
– Да, с вами, – сказал Шуман и кивнул на нижнюю палубу. – Куда труп денем?
– Его заберут моряки из консульства в Гамбурге. Они поднимутся на борт, после того как все сойдут на берег. – Эйвери подался вперед и зашептал: – Далее, Пол, план такой: корабль причаливает, ты высаживаешься, мы с Уинсом занимаемся Хайнслером. Потом едем в Амстердам. Ты остаешься с командой. В Гамбурге олимпийцев ждет небольшой прием, потом их поездом перевезут в Берлин. Вечером спортсменам устроят еще один прием, а ты отправишься прямиком в Олимпийскую деревню и затаишься. Завтра утром автобусом приедешь в Тиргартен, это центральный парк Берлина.
Эйвери протянул Полу портфель:
– На, возьмешь с собой.
– Что это?
– Часть твоей легенды. Пресс-карта, бумага, карандаши. Информация об Олимпиаде и о городе. Путеводитель по Олимпийской деревне. Статьи, газетные вырезки, спортивная статистика. Стандартный набор журналиста. Сейчас его изучать не обязательно.
Однако Пол открыл портфель и несколько минут внимательно просматривал содержимое. Эйвери клялся, что пресс-карта подлинная, и в остальном «наборе» ничего подозрительного Пол не обнаружил.
– Никому не доверяешь? – спросил Маниелли.
«Здорово было бы разок врезать молокососу, да посильнее», – подумал Пол и защелкнул портфель.
– А где второй мой паспорт, советский?
– Наш человек даст его тебе на месте, – ответил Эйвери. – У него есть специалист по европейским документам. Завтра не забудь взять портфель: по нему он тебя и узнает.
Эйвери развернул цветную карту Берлина и прочертил маршрут пальцем:
– Выходишь здесь, направляешься вот сюда, к кафе под названием «Бирхаус».
Пол буквально ел карту глазами.
– Возьмешь ее с собой, запоминать все не обязательно.
Шуман покачал головой, а Эйвери продолжил:
– Карта показывает и где ты был, и куда направляешься. Развернешь ее на улице, и все, ты в центре внимания. Если потеряешься, лучше спрашивай дорогу у прохожих. Так лишь один человек узнает, что ты приезжий, а не полгорода.
Эйвери поднял бровь, но подначить Пола не сумел даже Маниелли.
– Возле кафе есть проулок – Дрезденский, – сказал Эндрю.
– У проулка есть название?
– В Германии у проулков есть названия. По крайней мере, у отдельных. Этот проулок – короткий путь. Куда – не важно. В полдень сверни в него и остановись, будто заблудился. К тебе подойдет наш человек. Тот, о котором рассказывал сенатор. Его зовут Реджинальд Морган. Реджи.
– Опиши его.
– Невысокий, темноволосый, с усами. Он заведет с тобой разговор. На немецком. Ты спросишь: «На каком трамвае лучше доехать до Александерплац?» Он ответит: «На сто тридцать восьмом» – потом сделает паузу и поправит себя: «Нет, на двести пятьдесят четвертом удобнее». Ты поймешь, что это он, ведь таких трамвайных маршрутов в Берлине нет.
– Кажется, тебе смешно, – заметил Маниелли.
– Разговор из детектива «Сотрудник агентства „Континенталь“» Дэшила Хэммета.
– Это не шуточки!
Пол не шутил и не считал пароль смешным. Но вся эта интрига беспокоила, и он понимал, по какой причине. Придется целиком положиться на других людей, а Пол Шуман это ненавидел.
– Ясно. Александерплац, трамваи номер сто тридцать восемь и двести пятьдесят четыре. А если пришедший напутает с трамваями? Это не ваш человек?
– Сейчас объясню. Если заподозришь неладное, не бей его, не устраивай сцен. Просто улыбнись и спокойно направляйся по этому адресу. – Эйвери протянул листок с названием улицы и номером дома.
Шуман запомнил адрес, вернул листок молодому лейтенанту, получил от него ключ и спрятал в карман.
– К югу от Бранденбургских ворот, – сказал Эйвери, – есть старый дворец. Там планировали поместить наше новое посольство, но лет пять назад случился сильный пожар. Дворец до сих пор реставрируют, дипломаты не въехали, поэтому англичане, французы и немцы поблизости не шныряют. Но пару комнат мы периодически используем. В кладовой у кухни есть рация. Ты свяжешься с нами, мы – с коммандером Гордоном, он вместе с сенатором решит, что делать дальше. Если все пройдет гладко, Морган о тебе позаботится. Он отвезет тебя в пансион, даст оружие и информацию о человеке… которого тебе нужно навестить.
«У нас говорят „убрать“».
– И запомни, – с явным удовольствием начал Маниелли, – если не явишься в Дрезденский проулок завтра или улизнешь от Моргана позднее, он позвонит нам, а мы позаботимся, чтобы местная полиция обрушилась на тебя, как тонна кирпичей.
Шуман не отреагировал: пусть мальчишка хорохорится. Он чувствовал: Маниелли стыдится своей реакции на самоубийство Хайнслера, вот и спешит натянуть поводок. Вообще-то, сбегать Пол не собирался. Бык Гордон попал в точку: второго такого шанса ему не представится, не говоря о куче денег, позволяющей использовать шанс по максимуму.
Пол и молодые лейтенанты замолчали: о чем еще говорить? Ароматный сырой воздух наполняли шелест ветра, шипение волн, бархатный скрежет двигателей «Манхэттена» – как ни странно, какофония умиротворяла, вопреки самоубийству Хайнслера и сложному заданию, которое предстояло выполнить.
Молодые лейтенанты спустились вниз. Пол встал и снова закурил. Огромный «Манхэттен» входил в гамбургский порт, а мысли Шумана сосредоточились на полковнике Рейнхарде Эрнсте. Для Пола Шумана он был важен не как источник опасности для мира в Европе и жизни невинных людей, просто на таких, как он, киллеры не охотятся.
Через несколько часов после того, как «Манхэттен» встал в док, а олимпийцы с сопровождающими высадились, молодой американский моряк прошел паспортный контроль и отправился гулять по улицам Гамбурга.
У рядовых матросов свободного времени немного – всего-навсего шесть часов, но молодой человек попал за границу впервые и желал получить максимум удовольствия.
Свежевыбритый розовощекий помощник кока полагал, что в городе отличные музеи, а может, и приличные церкви. Он захватил с собой «кодак» и собирался попросить местных снять его на фоне достопримечательностей для папы с мамой. Фразу «Bitte, das Foto?» он отрепетировал. В экзотическом порту наверняка найдутся пивные, таверны и кто знает какие еще развлечения.
Однако, прежде чем сблизиться с иностранной культурой, следовало выполнить поручение. Матрос беспокоился, что оно отнимет много драгоценного времени, но, как оказалось, напрасно. Нужного человека он увидел, едва покинув здание таможни.
Моряк подошел к мужчине средних лет в зеленой форме и черно-зеленой фуражке.
– Bitte… – начал он по-немецки.
– Ja, mein Herr?
Моряк прищурился и, запинаясь, спросил:
– Bitte, du bist ein Polizist… или как это? Soldat?
Мужчина в форме засмеялся и ответил по-английски:
– Да-да, я полицейский, а раньше был солдатом. Чем я могу вам помочь?
Молодой моряк кивком показал на землю и объявил:
– Вот, на дороге валялось. – Он вручил полицейскому белый конверт. – Это слово означает «важно»? – Моряк показал на написанное: «Bedeutend». – Хотелось убедиться, что письмо не пропадет.
Полицейский посмотрел на конверт и после небольшой паузы проговорил:
– Да-да. «Важно».
Помимо этого слова, на лицевой стороне конверта написали: «Оберштурмфюреру СС Гамбурга». Помощник кока понятия не имел, что это значит, а вот полицейский заметно разволновался.
– Где валялся конверт? – спросил он.
– Вон там, на тротуаре.
– Отлично, благодарю вас. – Не отрывая взгляда от запечатанного конверта, полицейский повернул его другой стороной. – Вы не видели, кто его обронил?
– Нет, конверт просто валялся на тротуаре, и я решил стать добрым самаритянином.
– Да-да, самаритянином.
– Ну, я побежал, – проговорил моряк. – Всего хорошего!
– Danke! – рассеянно поблагодарил полицейский.
Молодой моряк отправился к самым интересным достопримечательностям, на ходу гадая, что в конверте. Почему Аль Хайнслер, носильщик с «Манхэттена», накануне вечером попросил его вручить конверт гамбургскому полицейскому или солдату, после того как корабль встанет в док? На «Манхэттене» считали Хайнслера чудаковатым: свою каюту он держал в образцовой чистоте, одежду – отглаженной, ни с кем не дружил, а о Германии говорил со слезами на глазах.
– Хорошо, а что в конверте? – спросил тогда помощник кока.
– Один из пассажиров «Манхэттена» не вызывает доверия. Хочу сообщить о нем немцам. Я пытаюсь посылать радиограммы, но они порой не доходят. Хочу, чтобы власти получили мое послание.
– Что за подозрительный пассажир? Погоди! Знаю, толстяк в клетчатом костюме, разливавший напитки за капитанским столиком.
– Нет, другой.
– Почему не хочешь отдать письмо корабельной службе безопасности?
– Это касается только немцев.
– Ясно. А сам что не доставишь письмо?
Хайнслер сложил пухлые ладони, как для молитвы, – зрелище получилось премерзкое! – и покачал головой:
– Я даже не представляю, сколько дел у меня будет! А тебя, я слышал, на берег отпускают. Это послание очень важно для немцев.
– Ну ладно, хорошо.
– Еще один момент, – тихо добавил Хайнслер. – Лучше сказать, что письмо ты нашел. Иначе тебя могут забрать в участок и начать допрашивать. На это часы уйдут – ты потратишь всю свою увольнительную.
Такая сложность немного напугала молодого моряка. Хайнслер почувствовал это и быстро сориентировался:
– Вот тебе двадцатка.
«Святые небеса!» – подумал молодой моряк, а вслух сказал:
– Считай, ты только что оплатил нарочного.
Сейчас молодой помощник кока спешил обратно к причальной линии и рассеянно думал о том, куда подевался Хайнслер. Со вчерашнего вечера его не видно. Впрочем, мысли о носильщике испарились, едва на глаза попался великолепный вариант для знакомства с немецкой культурой. Клуб «Игривая киса» – манящее название очень кстати написали по-английски. Увы, клуб, как и все подобные заведения в порту, давно закрылся.
«Эх, и впрямь придется рассматривать церкви и музеи!» – с досадой подумал моряк.
