Пол Шуман приближался к серому «опелю».

Прополз немного, остановился, снова пополз. Совсем как в Сен-Миеле и вековых чащобах Аргона.

Он вдыхал ароматы нагревшейся травы и старого навоза, которым удобряли поле. Вдыхал ароматы масла и креозота на маузере. Вдыхал аромат собственного пота.

Еще несколько футов. Пауза.

Двигаться приходилось медленно из-за отсутствия укрытия. Любой на лугу вокруг пятого здания мог взглянуть в ту сторону и заметить странное колыхание травы или отблески света, отраженного стволом маузера.

Снова пауза.

Пол еще раз посмотрел на луг. Мужчина в коричневом забирал стопку документов из автофургона. Солнечный свет, отражаясь от окон, скрывал из вида Эрнста на заднем сиденье. Эсэсовец все караулил «мерседес».

Очередной взгляд на учебное здание: лысеющий мужчина собрал парней в штатском. Те неохотно оставили футбол и направились в класс.

Пока никто не смотрел в его сторону, Пол быстрее двинулся к «опелю», распахнул заднюю дверцу и забрался в раскаленную машину, чувствуя, как кожу щиплет от пота. Посмотрев в окно слева, он отметил: стрелковая позиция великолепна. Он прекрасно видел участок вокруг машины Эрнста – отрезок в сорок-пятьдесят ярдов, на котором он уложит Эрнста. Охранники и солдаты не сразу поймут, откуда прилетела пуля.

Пол Шуман основательно коснулся льда. Он снял маузер с предохранителя и прицелился в машину Эрнста.

– Здравствуйте, будущие солдаты! Добро пожаловать в Вальдхаймское военное училище!

Курт Фишер с попутчиками ответили профессору Кейтелю по-разному, но большей частью сказали «Хайль Гитлер».

Курт удивился, что сам Кейтель от этого приветствия уклонился.

Инструктор, игравший с ними в футбол, стоял перед классом рядом с профессором и держал в руках тяжелые конверты. Инструктор подмигнул Курту, который недавно не справился с его ударом и пропустил гол.

Новобранцы сели за дубовые парты. На стенах висели карты и флаги, которые Курт не опознал. Ганс, тоже оглядывавшийся по сторонам, наклонился к нему и шепнул:

– Боевые знамена армий Второго рейха.

Курт шикнул на брата, раздраженный, во-первых, тем, что тот мешает Кейтелю, а во-вторых, тем, что тот знает нечто, самому Курту неведомое.

«Откуда сыну пацифиста известно про боевые знамена?» – с тревогой гадал он.

– Сейчас я объясню, чем вы займетесь в ближайшие несколько дней, а вы внимательно послушаете, – продолжал неказистый профессор.

– Да, майн герр! – ответили новобранцы.

– Прежде всего, вы заполните карточку призывника и прошение зачислить вас на военную службу. Затем вы ответите на вопросы анкеты о своих вкусах и личных качествах. Ответы мы проанализируем и используем для определения ваших способностей и пригодности к различным видам службы. Так, одних лучше готовить для ближнего боя, других – в радисты, третьих – для работы в штабе. Следовательно, на вопросы нужно отвечать честно.

Курт посмотрел на брата, но тот его взгляд не перехватил. Вообще-то, они договорились отвечать на подобные вопросы так, чтобы гарантированно попасть в штаб или даже заниматься физическим трудом – что угодно, только бы не заставили убивать себе подобных. Но вдруг сейчас Ганс настроен иначе? Вдруг он соблазнен перспективой строевой службы?

– Когда закончите заполнять, к вам обратится полковник Эрнст. Потом вас проведут в общежитие и накормят ужином. Завтра вы начнете тренироваться, следующий месяц посвятите строевой подготовке и физическому совершенствованию, а затем прослушаете теоретический курс.

Кейтель кивнул инструктору, и тот начал раздавать конверты. У парты Фишеров инструктор остановился. Они с Куртом договорились: если не стемнеет, до ужина снова погонять мяч. Вслед за Кейтелем инструктор вышел из класса, чтобы принести новобранцам карандаши.

Курт бездумно разглаживал свои бланки и, вопреки горестям мучительно-трудного дня, ощущал удовлетворение. Примешивалась к нему и благодарность полковнику Эрнсту и профессору Кейтелю за то, что они спасли их с Гансом. Еще просыпалось предчувствие, что это шанс перехитрить злодейку-судьбу и сделать нечто важное. Отсидеть или погибнуть в Ораниенбурге было бы смело, но, пожалуй, бессмысленно. А вот абсурдное решение добровольцем записаться в армию могло стать тем самым актом протеста, который хотел совершить Курт, небольшим, но весомым вкладом в спасение родины от коричневой чумы.

Курт улыбнулся брату и разгладил конверт с бланками, впервые за многие месяцы полностью довольный собой.