В каюте, при неверном свете лампы, он пристально вглядывался в лицо Марагалла. Лицо было морщинистое, резкое, но моложавое, с оспинками, зубы плохие, один глаз зловеще косил, зато другой был большим и добрым. Что же он собой представляет? Беглый миноркский английский, вполне сносный, хоть и с акцентом, не позволял сделать вывод. Разложенный под лампой лист бумаги оказался исписан куском угля: почти весь текст был в угольных пятнах и крошке. «Не надо — может быть, «ждать»? — потом несколько подчеркнутых слов — сохранилась только линия подчеркивания — «передать это» — дальше имя: «Сент-Джозеф»? — «нельзя доверять». Потом цифры, пять корявых рядов цифр; и замыкающая «С».

Все это могло оказаться ловко подстроенной западней, или замыслом, призванным уличить Стивена. Он проговорил слова вслух, исследовал бумагу, взвесил варианты, стремительно прокрутив их в уме. По временам в Джеке просыпалось нечто детское, слегка забавное, именно это проявление его натуры без меры обожала Софи, но ни единый человек, глядя на него сейчас, не поверил бы в существование такого Джека.

Он заставил Марагалла еще раз повторить свой рассказ. Первые проблемы, последовавшие за доносом испанским властям, были быстро урегулированы предъявлением американского паспорта и заступничеством главного викария: сеньор Доманова — американец испанского происхождения. Потом вмешательство французов: те забирают подозреваемого в свой штаб вопреки резким протестам. Соперничество между испанскими и французскими союзниками на всех уровнях: власти, армия, флот, общественное мнение: типичное для французов поведение, словно они на оккупированной территории — это даже каталонцев с кастильцами объединяет. Вызывающая особую ненависть так называемая Комиссия по снабжению — на самом деле орган контрразведки: небольшой, но весьма деятельный, усиленный совсем недавно присланными прямо из Парижа полковником Ожером (идиот) и капитаном Дютуром (гений), активно вербовавший информаторов, и столь же суровый, как инквизиция. Растущее недовольство французами, почти всеобщее за исключением оппортунистов и вожаков Фратерниата — организации, полагавшей, что в борьбе с испанцами от французов больше пользы, чем от англичан, и предпочитавшими получить свободу Каталонии из рук Наполеона, а не Георга III.

— А вы, сэр, значит, принадлежите к другой организации? — поинтересовался Джек.

— Да, сэр. Я глава островного отделения Конфедерасио, вот почему так хорошо знаю Эстебана. Вот почему я могу передавать ему почту в темницу и получать послания от него. Мы — единственная организация, пользующаяся широкой поддержкой, единственная, способная что-то делать, а не произносить речи и выкрикивать угрозы. В их расположении у нас в течение дня находятся два человека, а мой брат, священник, бывает там иногда. Мне самому удалось передать ему опий, по его просьбе, и поговорить с ним пару минут через решетку, тогда-то он и сообщил мне слова, которые я должен был произнести.

— Как он?

— Слаб. Они совсем не ведают жалости.

— Где он? Где находится их штаб?

— Вы знакомы с Порт-Маоном?

— Да, весьма неплохо.

— Вам известно, где размещался английский комендант?

— На площади Мартинес?

— Верно. Они заняли это здание. Маленький домик на заднем дворе они используют для допросов: подальше от улицы. Но крики можно услышать у самой Санта-Анны. Время от времени, между тремя и четырьмя часами утра, они выносят тела и бросают их в гавань за сыромятней.

— Сколько их там?

— Теперь пятеро офицеров и охрана, расквартированная в бараках Альфонсо. Одновременно в карауле находится дюжина. Смена в семь. Снаружи никаких часовых, все тихо-спокойно, никто не подает виду. Еще есть несколько штатских: переводчики, слуги, уборщики — двое из них, как я говорю… говорил, — наши люди.

Пробили восемь склянок, наверху сменилась вахта. Джек поглядел на барометр: падает, падает.

— Послушайте, мистер Марагалл, — сказал он, — я изложу вам общий порядок моих действий: соблаговолите вынести из него то, что необходимо знать вам. У меня здесь французская канонерка, захваченная вчера. Я введу ее в Порт-Маон, высажу десант, ну, скажем, у Лестницы Джонсона или у Бока-Чика, проведу его отдельными группами за Санта-Анну к стене сада; по возможности не поднимая шума возьму дом, и вернусь к канонерке или выйду за город к Кала-Гарау. Слабыми местами являются: вход в порт, проводники, альтернативные линии отхода. Прежде всего, скажите, есть ли в гавани французские корабли? Как принимают французские суда, каковы формальности, посещения, швартовка?

— Я так далек от всего этого. Я ведь законник, адвокат, — ответил Марагалл после долгой паузы. — Нет, здесь сейчас нет французских судов. На входе они обмениваются сигналами с мысом Мола — но что это за сигналы? Еще есть карантинная шлюпка: проверяет, нет ли чумы. Если все в порядке, им выдают свидетельство и указывают место для швартовки. Если нет, отводят в карантин. Полагаю, французы швартуются у здания таможни. Капитаны ждут коменданта порта, но когда? Я могу выяснить это все для вас, но мне нужно время. Мой кузен служит доктором.

— Времени нет.

— Верно, сэр, — промолвил Марагалл. — Но сумеете ли вы войти в порт? Думаете, их приведет в замешательство французский флаг и обманные сигналы?

— Я войду.

— Ну хорошо. Тогда, если вы высадите меня на берег до рассвета, я встречу вас на карантинной шлюпке или это будет мой кузен — я скажу, что ему следует делать, — в любом случае мы встретимся, учитывая формальности, которые надо будет уладить, и я скажу, что мы сумеем организовать. Вы говорили о проводниках — решим; о линиях отхода — подготовим. Мне нужно посоветоваться.

— Вы рассматриваете этот план как выполнимый, насколько я понял?

— Да. В части входа, да. В части выхода… Ну, вам гавань известна не хуже, чем мне. На протяжении всех четырех миль пушки и батареи. Но это единственный план, который мы можем выработать за такое короткое время. Было бы ужасно войти внутрь, и провалить дело из-за пустяка, о котором мои друзья могли бы вам вовремя рассказать. Вы, наверное, не собираетесь высаживать меня на берег?

— Напротив, сэр. Я не силен как политик или знаток характеров, но мой друг — иное дело. Я готов поставить на кон голову, доверяя его выбору.

Джек вызвал вахтенного офицера и сказал:

— Мистер Филдинг, мы идем к берегу. К Кала-Блау? — спросил он, глядя на Марагалла. Тот кивнул. — К Кала-Блау. Все возможные паруса, синий катер к спуску в любой момент.

Филдинг повторил приказ и поспешил на палубу. Еще до того, как он миновал часового у дверей, послышались его крики: «Свистать всех наверх!». Некоторое время Джек прислушивался к шагам, потом произнес:

— Пока есть время, давайте обсудим детали. Позвольте предложить вам вина, или сэндвич?

— Четыре склянки, сэр, — говорил Киллик, будя его. — Мистер Симмонс в каюте.

— Мистер Симмонс, — строгим, формальным тоном произнес Джек, — на закате я на канонерке отправляюсь в Порт-Маон. Это экспедиция, участия в которой я не могу требовать от офицеров: полагаю, ни один из них не знаком в достаточной степени с городом. Предпочту взять с собой парней из шлюпочной команды, которые вызовутся идти добровольцами, но им необходимо разъяснить, что это экспедиция, в которой… что экспедиция, в некотором роде, опасна. Пинасса должна оставаться у пещеры в Кала-Блау с полуночи до рассвета, потом, если не будет иных распоряжений, присоединится к кораблю в точке рандеву, которую я укажу. Баркас дежурит у Раули-Крик с теми же инструкциями. У них должны быть припасы на неделю. Выслав их, фрегат должен лавировать с наветра от мыса Мола. На рассвете поднять французский флаг и приблизиться к берегу, но на расстояние выстрела не подходить. Я рассчитываю прибыть на корабль к этому моменту, или несколько позже в течение дня. Если я не появлюсь до шести часов, без промедления следуйте к точке первого рандеву, оставайтесь там в течение двадцати четырех часов, после чего идите в Гибралтар. Вот ваш приказ: здесь четко написано то, что я вам сейчас повторю — никаких попыток прийти нам на выручку. Следуйте приказу буквально.

Представшая в воображении картина, как эти славные, храбрые, но не слишком предприимчивые и хваткие парни бродят по незнакомой земле, а фрегат тем временем рвут на части испанские канонерки и мощные орудия Сент-Филиппа и мыса Мола, заставила его повторить эти слова дважды. После небольшой паузы, уже совсем другим тоном, он продолжил:

— Дорогой мистер Симмонс, с вашего позволения, хотел бы отяготить вас некоторыми бумагами и письмами личного характера. Если дело пойдет не так, отправьте их домой из Гибралтара.

Первый лейтенант потупил взор, потом снова посмотрел в глаза Джеку: он явно находился в замешательстве и не мог подобрать слова. Но Джек не собирался его слушать: идти должен был он сам — никто на борту, кроме его соратников, не знал окрестностей Порт-Маона, более того, только ему приходилось бывать в саду у Молли Харт и в ее музыкальной комнате. К тому же, ощущая волну холодного напряжения, он не расположен был терпеть любого рода жесты. Ему не хотелось растрачивать свои чувства по пустякам.

— Будьте любезны, мистер Симмонс, переговорить со шлюпочной командой, — в голосе его прозвучала нотка нетерпения. — Те, кому предстоит идти, должны быть освобождены от своих обязанностей — им нужен отдых. И еще: мне нужно перемолвиться со старшиной моего катера. Подведите канонерку к борту — я перейду на нее, как только буду готов. Это все, мистер Симмонс.

— Есть, сэр, — сказал Симмонс. В дверях он замер, но Джек уже погрузился в свои приготовления.

— Киллик, — воскликнул капитан, — мою шпагу еще не точили после вчерашнего. Отнеси ее к оружейнику, хочу, чтобы она была остра как бритва. И пусть глянет на пистолеты: кремни заменить. А, вот и Бонден. Помнишь Маон?

— Как свои пять пальцев, сэр.

— Отлично. Вечером мы идем туда на канонерке. Там в тюрьме находится доктор, его пытают. Видишь эту книгу? Здесь их сигналы: проверь сигнальные флаги и фонари на канонерке, чтобы все было в наличии. Если нет, возьми. Захвати деньги и теплую одежду: дело может кончиться Верденом.

— Есть, сэр. Прибыл мистер Симмонс, сэр.

Первый лейтенант доложил, что шлюпочная команда целиком вызвалась добровольцами; они освобождены от вахты.

— И еще, сэр, — добавил он, — офицеры и матросы на самом деле обидятся, если не смогут пойти — если вы не отберете никого из них. Очень прошу вас, сэр, не разочаровывать меня и всю кают-компанию.

— Понимаю, что вы имеете в виду, Симмонс — уважить их чувства — сам бы ощущал подобное на их месте. Но эта экспедиция, хм, весьма необычна. Мой приказ должен быть исполнен. Канонерка на месте?

— Подходит к траверзу, сэр.

— Пусть мистер Вест с помощниками проверит ее такелаж, пока я не поднялся на борт: у них полчаса. И снабдите шлюпочную команду шерстяными красными шапочками, на средиземноморский манер, — сказал Джек, глядя на часы.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Симмонс формальным, сухим, обиженным голосом.

Через полчаса Джек — в поношенном мундире, гессенских башмаках, плаще и низкой шляпе с перьями — вышел на палубу. Бросив взгляд на небо, он произнес:

— Я вернусь на корабль только после Порт-Маона, мистер Симмонс. В восемь склянок пополудни отсылайте баркас. Всего доброго.

— Удачи, сэр.

Они пожали друг другу руки. Джек кивнул офицерам, поднеся пальцы к шляпе, и под свист дудок спустился вниз. Оказавшись на палубе канонерки, Джек принял руль и судно резво побежало по ветру, свежий бриз дул ему в скулу бакборта. На юге вырастали очертания острова, мимо проплывали мыс за мысом, и вот он вводит судно в долгую красивую излучину. Это была не одна из серийных тулонских канонерок, не одно из грузных испанских созданий, что выползали всякий раз в спокойную погоду из Алхесираса, и не один из способных действовать только в акватории порта плавучих станков для единственного тяжелого орудия (будь это так, Джек ни за что не довел бы ее сюда), но полупалубная барка-лонга с длинной аппарелью, позволяющей выкатывать пушку и устанавливать ее перед короткой, толстой, скошенной вперед мачтой — судно, прекрасно приспособленное для хождения по Средиземному морю, годное проникнуть в любой порт и улизнуть из него.

Но конфеткой его назвать тоже было трудно. По мере того, как он приводил канонерку все круче к ветру, румпель под рукой становился все тяжелее, чувствовался вес установленного на баке орудия. Но тем не менее она шла круто к ветру, очень круто, даже круче, чем в пять градусов, и держалась на курсе, не рыская и не уваливаясь, и храбро рассекала волны, поднимая за кормой шлейф брызг.

Вот такие вещи были по нем. Огромный латинский парус на искривленном рее был не так знаком, как прямые паруса или паруса куттера, но принцип был тот же, и он чувствовал себя как опытный наездник, севший на чистокровную лошадь из чужой конюшни. Джек опробовал канонерку на разных скоростях: незаметно, но настойчиво, твердо и решительно — описывая большие круги вокруг фрегата, пока солнце медленно клонилось к закату.

Подведя суденышко к подветренному борту «Лайвли», он запросил баркас и спустился вниз. Пока команда в красных шапочках грузилась на борт, он сидел в каюте бывшего капитана — низенькой треугольной каморки на юте, штудируя карты и сигнальную книгу. Не то, чтобы ему это требовалось: здешние воды были для него как дом родной, да и ряды флагов и огней накрепко запечатлелись в его памяти — просто любой контакт с кораблем означал для него в эту минуту растрату тех внутренних сил, которые понадобятся ему через несколько часов. Совсем скоро, если только падающий барометр и зловещий вид неба не предвещают настоящего шторма.

Бонден доложил, что все прибыли и готовы, и Обри поднялся на палубу. Теперь он был полностью сосредоточен: нетерпеливо тряхнул головой, услышав разрозненное «ура», переложил руль на правый борт и взял курс на дальний мыс на востоке. Джек заметил Киллика, проникшего сюда вопреки его приказу: тот был мрачен и держал корзину с едой и бутылками, — но не обратил на него внимания. Передав румпель квартирмейстеру и указав ему курс, он принялся расхаживать взад-вперед, следя за ветром и ходом канонерки, и примечая, как меняются очертания берега.

Берег был в миле справа по борту: хорошо знакомые мысы, пляжи, ручьи проплывали мимо неспешно, как во сне, люди были спокойны. Джек вдруг почувствовал, что это бесконечное хождение в тишине уводит его от реальности, рассеивает концентрацию, и спустился вниз, скорчившись в каюте.

— Ты, как погляжу, опять принялся за свои чертовы проделки, — буркнул он.

Киллик не посмел возражать, только выставил перед ним холодную баранину, хлеб, масло и бутылку кларета.

«Я должен поесть», — сказал капитан сам себе, и решительно принялся за еду. Но желудок отказывался принимать пищу, даже кларет лился с трудом. Такого с ним не случалось прежде: ни разу во время боя, опасности или кризиса.

— Все это пустяки, — заявил он, махнув рукой.

Когда он вернулся на палубу, от спрятавшегося за возвышенной местностью на западе солнца остался только ободок, а с правой скулы надвигался мыс Мола. Ветер посвежел, стал порывистым, моряки вычерпывали воду: обогнуть мыс представлялось нелегким делом, не исключено, что придется взяться за весла.

Если он не ошибся в расчете времени, внешние батареи они должны были пройти еще при свете, чтобы французский флаг был хорошо различим, а во внутреннюю гавань войти, когда уже стемнеет. Джек скользнул взглядом по развевающемуся триколору, по сигнальным флажкам, которые Бонден уже разложил у фалов, и взял румпель.

Времени для сомнений не оставалось, его целиком поглотила необходимость решать насущные проблемы. Мыс в белой пене прибоя приближался стремительно: его надо было обогнуть, а малейший просчет приведет к тому, что водовороты за мысом могут развернуть их или снести под ветер.

— Пора, Бонден, — скомандовал он, завидев семафорную станцию. Набранные флаги взметнулись вверх и развернулись, сделавшись хорошо видными. Взгляд Обри метался от моря и надутого паруса к высотам, где под напором бриза реял испанский стяг. Если их сигнал правильный, стяг приспустят. Ни шевеления там, наверху, ничего, и с такого расстояния голо, как на доске. По-прежнему ничего, и вдруг флаг дернулся: вниз и снова вверх.

— Подтверждение, — сказал Джек. — К шкоту. У фалов стоять. — Матросы были на местах, поглядывая то на небо, то на надутый парус. Встав потверже и стиснув губы, он навалился на румпель: канонерка ответила тут же, ее подветренный фальшборт все глубже погружался в пену. Ветер был галфвинд, она кренилась все больше и больше, и вот с левой скулы открылся замок Сент-Филипп. Широкая полоса белой пены, отмечавшая границу действия полного ветра, находилась в четверти мили впереди, судно прошло сквозь нее, врезавшись в спокойную воду с подветренной стороны мыса и встало на ровный киль.

— Довольный Джон, прими руль, — сказал капитан. — Бонден, веди корабль.

Берега, образующие вход в гавань, опрометью бежали навстречу друг другу, и там, где они почти соединялись, находилась узкая горловина с мощными батареями на каждой стороне. В некоторых казематах горели огни, но снаружи было достаточно света, чтобы наблюдатель мог заметить офицера, стоящего у руля — зрелище не слишком обычное. Ближе, еще ближе: и вот канонерка медленно проходит через горловину, настолько впритирку, что можно забросить галету в жерло сорокадвухфунтовок у самого уреза воды. В сумерках раздался голос: «Parlez-vous français?», — и смех. Кто-то другой крикнул: «Hijos de puta». Впереди раскинулось широкое пространство с лежащим в доброй миле справа по носу госпитальным островом, где размещался лазарет. Из-за вершин холмов падали последние отблески солнечного света, наполняя гавань багровыми, переходящими по краям в черное тенями. Поверхность воды по временам покрывалась рябью из-за долетавших снаружи порывов трамонтаны; порывы иногда бывали сильными — там, позади огней, которых становилось все больше — виднелась впадина между холмами, куда такой вот шквал загнал в девяносто восьмом «Агамемнона», положив его на бок.

— Парус на гитовы, — скомандовал Джек. — Достать весла.

Он не отрываясь смотрел на госпитальный остров, пока от напряжения не заслезились глаза. Наконец, от него отвалила лодка.

— Всем молчать, — сказал он. — Ни окликов, ни разговоров. Вы меня поняли?

— У правой скулы шлюпка, сэр, — на ухо шепнул ему Бонден.

Джек кивнул.

— Когда я взмахну рукой так, — произнес он, — выдвигайте весла. Махну еще раз — давайте ход.

Суда медленно сближались, и хотя ум Джека был так холоден и ясен, как только можно было желать, он поймал себя на мысли, что дыхание у него перехватило, и ему пришлось приложить усилие, чтобы сделать вдох.

— Ohé, de la barca, — окликнули их со шлюпки.

— Ohé, — отозвался он и помахал рукой.

Шлюпка подошла к борту, уцепилась крюком, человек с нее совершил отчаянный прыжок на поручни. Джек схватил его за руки и вытащил на свет. Заглянул в лицо: Марагалл. Шлюпка отвалила. Он со значением кивнул Бондену, взмахнул рукой и проводил Марагалла в каюту.

— Как он? — шепотом спросил Обри.

— Жив…все еще там… они поговаривают о переводе. У меня нет сообщений, ничего не получил, — лицо у него было напряженным и бледным, но он растянул его в подобии улыбки и продолжил, — значит, вы вошли. Без проблем. Вам следует встать у старой продовольственной пристани: они вам выделили самое поганое место, поскольку вы «француз». Слушайте: у меня есть четверо проводников, и церковь будет открыта. В половине третьего я подожгу склад Мартинеса у арсенала — Мартинес донес на него. Это позволит моему другу, офицеру, передвинуть войска: к трем часам в радиусе мили от дома не останется ни солдат, ни полиции. Двое наших, что работают там, будут у церкви, чтобы показать вам дорогу в дом. Все правильно?

— Да. Сколько человек там сегодня?

— С судна окликают, сэр, — сказал Бонден, просовывая внутрь голову.

Они повскакали с мест, Марагалл пристально всматривался в темноту. Огни Маона окружали мыс, на их фоне, в сотне ярдов впереди обрисовывался черный силуэт фелюки. С фелюки снова окликнули.

— Спрашивает, как там, снаружи, — прошептал Марагалл.

— Дует сильно, впору брать рифы на марселях.

Марагалл прокричал что-то по каталански, и фелюка исчезла за кормой, растворившись во мгле. Вернувшись в каюту, он утер взмокшее лицо и буркнул:

— О, если бы у нас было время, больше времени. Сколько человек? Восемь, и капрал. Скорее всего, все пятеро офицеров и переводчик, но полковник может еще не прийти. Он играет в карты в цитадели. Каков ваш план?

— Высадиться небольшими отрядами между двумя и тремя часами, добраться задворками до Санта-Анны, овладеть задней стеной и садовым домиком. Если он там, тут же назад, тем же путем. Если нет, пересечь патио, взломать дверь и обыскать дом. По возможности тихо, и вернуться на канонерку. Если не выйдет, отходим через пригороды: у меня шлюпки в Кала-Блау и Раули-Крик. Можете достать лошадей? Нужны деньги?

Марагалл резко затряс головой.

— Дело не только в Эстебане, — сказал он. Если не освободить других заключенных, мы уличим его — раскроем, и одному богу известно скольких еще вместе с ним. Кроме того, некоторые из них — наши люди.

— Понимаю, — произнес Джек.

— Он и сам сказал бы вам то же, — настойчиво прошептал Марагалл. — Это должно выглядеть как освобождение всех заключенных.

Джек кивнул, не отрывая глаз от кормового окна.

— Мы почти вошли. Поднимемся на палубу.

Старая продовольственная пристань приближалась, и вместе с ней вонь гниющих отходов. Они миновали ярко освещенное здание таможни, и темное пространство позади него. Карантинный катер окликнул их, разворачиваясь. Марагалл ответил. Через несколько секунд Бонден негромко скомандовал: «Весла на воду», и аккуратно подвел канонерку к темному грязному причалу. Пришвартовавшись к двум тумбам, они оказались в тишине, нарушаемой со стороны штирборта плеском воды, а с другой — отдаленными звуками города. За каменным причалом простиралась обширная свалка, за ней — заброшенный заводик, канатная мастерская и корабельная верфь, обнесенная покосившимся забором. Два невидимых кота выясняли отношения среди мусора.

— Вы меня поняли? — настаивал Марагалл. — Он сказал бы в точности то же самое.

— Это логично, — отрезал Джек.

— Он сказал бы то же самое, — повторил Марагалл. — Вы представляете, где находитесь?

— Вот церковь капуцинов. А там — Санта-Анна, — ответил Обри, кивнув в сторону башни. Она вздымалась над ними, над дальним концом гавани, так как стояла на холме, круто уходящем вверх, начинаясь в центре города, так что эта часть Маона находилась высоко над уровнем моря.

— Мне нужно идти, — сказал Марагалл. — Вернусь вместе с проводниками. Помните, умоляю вас, помните, что я сказал: освободить нужно всех.

Было восемь часов. Они завели верп, ошвартовав канонерку кормой к причалу, и, держа весла наготове, затаились в этой захламленной пустыне. Джек распорядился, чтобы команда, разбившись по шестеро, принимала пищу в крошечной каюте, остальные тем временем отдыхали под полупалубой: только один огонь, минимум шума, никакой суеты.

Как легко переносят они ожидание! Негромкий говор, приглушенный стук костей, толстый китаец похрапывает, как боров. Они могут позволить себе положиться на всеведущего вождя, в руках которого все: детальный план, мудрость, знание местности, преданные союзники. А Джек не может. Каждую четверть часа звон церковных колоколов разносился над Порт-Маоном, среди них выделялся мощный рокочущий звук Санта-Анны, который так часто слушал он в том самом садовом домике вместе с Молли Харт. Еще четверть часа, полчаса. Девять. Десять.

Он обнаружил, что видит Киллика.

— Три склянки, сэр, — проговорил тот. — Джентльмен вот-вот вернется. Вот кофе и ломтик бекона. Хоть кусочек проглотите, сэр, бога ради.

Как и все моряки, Джек мог спать и просыпаться в любых широтах и в любое время дня и ночи, он владел так же выработанным за годы войны навыком выскакивать из глубокого сна в готовности тут же идти на палубу, но теперь все было иначе — он не только проснулся и был готов идти на палубу — он стал другим человеком: холодное отчаяние ушло и он стал другим человеком. Теперь вонь причала стала запахом грядущей битвы, уступила место резкому аромату пороха. Он с жадностью поглотил пищу и отправился на бак, чтобы при свете лунного серпа поговорить со своей командой, теснившейся под полупалубой. Они поразились, увидев его в таком расположении духа, столь разительно отличавшегося от свирепой замкнутости во время подхода к берегу, но поражало их и то, что колокола отбивают час за часом, а они ждут, и Марагалла все нет.

Было уже почти два, когда с причала донеслись шаги.

— Прошу прощения, — произнес он, отдуваясь. — Заставить людей в этой стране шевелиться… Вот проводники. Все в порядке. В три у Санта-Анны? Я буду там.

Джек улыбнулся.

— В три. Удачи, — сказал он. Потом повернулся к стоящим в тени проводникам. — Куатро групос, синко минутас каждая, ясно? Довольный Джон, потом Ява-Дик. Бонден, ты замыкающий. — И вступил, наконец, на берег — на твердый, неподатливый грунт — после месяцев, проведенных в море.

Ему казалось, что он знает Порт-Маон, но после пяти минут блуждания по темным сонным улицам, слыша только, как шаркают коты в подворотнях, да один раз — как шикнули на ребенка, понял, что заблудился. И потому, миновав низкий вонючий тоннель и оказавшись на хорошо знакомой маленькой площади у Санта-Анны, был страшно изумлен. Дверь церкви была приоткрыта; они потихоньку вошли внутрь. В боковой часовне горела свеча, рядом с ней стояли два человека с белыми платками в руках. Они прошептали что-то проводнику — священнику, или человеку, одетому как священник — и подошли поближе, чтобы поговорить с ним. Джек не понимал их, но уловил несколько раз повторенное слово «фок», а когда дверь снова открылась, заметил на небе алый отсвет. По мере того, как проводники приводили новые группы, церковь наполнялась плотной массой молчаливых людей, пахнущих смолой. Снова отсвет. Он вышел посмотреть: горело за гаванью, дым, подсвечиваемый снизу красным, быстро относило к югу. Пока Джек глядел, послышался крик: пронзительный вопль, внезапно стихший. Он донесся из дома, расположенного где-то неподалеку.

Торопливо пересекая площадь, появился отряд Бондена.

— Слышали это, сэр? Ублюдки взялись за дело.

— Тише, ты, чертов дурак, — тихо выругался Джек.

Часы зашипели и пробили три. Из тени вынырнул Марагалл.

— Идем, — сказал Джек. По площади на угловую улицу, вверх по улице, вдоль длинной белой стены, туда, где к ней прильнуло фиговое дерево.

— Бонден, ну-ка, подсади, — он залез наверх. — Кошку!

Зацепив якорь за ствол, Обри скомандовал:

— Перелезаем здесь, осторожно, — и спрыгнул во двор.

Вот и садовый домик: в окнах свет, внутри длинной комнаты три человека стоят у дыбы; один в штатском сидит за столом, пишет; к двери прислонился солдат. Офицер, который кричал, наклонившись над дыбой, отодвинулся в сторону, чтобы ударить снова, и Джек разглядел, что на земле, распростершись, лежит не Стивен.

За спиной слышался глухой стук — это его люди перелезали через стену.

— Довольный Джон, — прошептал капитан, — ты со своими заходишь с другой стороны, от двери. Ява-Дик — к освещенной арке. Бонден, со мной.

Снова вопль, высокий, нечеловеческий, невыносимый. В комнате поразительно красивый молодой человек повернулся и с торжествующей улыбкой посмотрел на остальных офицеров. Его воротник и мундир были расстегнуты, он что-то сжимал. Джек выхватил шпагу, открыл окно: лица обратились к нему, недоумевающие, потом испуганные и изумленные. Три длинных скачка; стараясь удержать равновесие и яростно сжимая эфес, он наносит удар юнцу и по возвратной стоящему рядом офицеру. Комната мгновенно наполняется: диким шумом, метаниями, ударами, стуком падающих тел, криками последнего из офицеров; стул и стол ломаются под гражданским и двумя повисшими на нем матросами — приглушенный вопль. Солдат выскакивает за дверь: оттуда доносится звериный вой, и тишина. Безумное, нечеловеческое лицо человека на дыбе, все в каплях пота.

— Отвяжите его, — приказал Джек. Когда путы ослабили, человек застонал и закрыл глаза.

Они ждали, прислушиваясь: хотя до них четко доносились голоса трех или четырех солдат, спорящих о чем-то на первом этаже, и мелодичный свист сверху, больше никакой реакции. Громкие голоса — убеждающие и увещевательные — звучали на одной и той же ноте.

— Теперь в дом, — произнес Джек. — Марагалл, где здесь караулка?

— Первая дверь слева после арки.

— Вам известны имена кого-нибудь из них?

Марагалл посовещался с людьми с платками.

— Только Потье, капрал, и Норманд.

Джек кивнул.

— Бонден, помнишь дверь в лицевой стене патио? Поставь на ее охрану шесть человек. Довольный Джон, твой отряд остается здесь, во дворе. Ява-Дик, ты отвечаешь за обе стороны от двери. Парни Ли идут со мной. И тихо, тихо, поняли?

Он пошел через двор: его башмаки громко стучали по мостовой, сзади доносился мягкий топот ног. После секундной остановки, чтобы оглядеться, он крикнул:

— Потье!

В то же мгновение, словно эхо, сверху донесся крик: «Потье!», и свист, прекратившийся было, продолжился. Снова прервался: «Потье!» — уже громче. Спор в караулке стих, там прислушались. Опять: «Потье!»

— J'arrive, mon capitaine, — откликнулся капрал. Он вышел из комнаты, что-то говоря внутрь нее, пока не закрыл дверь. Стон, приглушенный хрип, и тишина.

— Норманд, — позвал Джек, и дверь снова распахнулась. Но на этот раз наружу высунулась угрюмая, озадаченная, почти подозрительная физиономия. Увиденное заставило человека захлопнуть дверь.

— Отлично, — заявил Джек и обрушил на нее все шестнадцать стоунов своего веса. Дверь распахнулась внутрь, дрожа от удара, но с этой стороны забитого телами окна остался лишь один человек; его свалили на пол одним махом. Крики во дворе.

— Потье, — донеслось сверху, и свист двинулся вниз по лестнице, — qu'est-ce que ce remue-ménage? В свете большого фонаря под аркой Джек разглядел офицера: веселого, румяного офицера, в прекрасном настроении и отлично сидящем мундире. Такого офицера, что Джек на мгновение замер. Дютур, без сомнения.

Лицо Дютура, готового было засвистеть снова, исказилось недоумением; рука зашарила в поисках шпаги, но ее не было.

— Хватай его, — сказал Джек стоящим рядом матросам. — Марагалл, спроси у него, где Стивен.

— Vous êtes un officier anglais, monsieur? — спросил Дютур, не обращая внимания на Марагалла.

— Отвечай, раздери бог твою мерзкую душу! — взревел Джек, задрожав от ярости.

— Chez le colonel, — ответил офицер.

— Марагалл, сколько их еще осталось?

— Это единственный, кто оставался в доме: он говорит, что Эстебан в комнате полковника. Полковник еще не вернулся.

— Идем.

Стивен видел их приближение в своем бесконечном бреду: они бывали в нем и раньше, но никогда вместе. И никогда в таких тусклых красках. Он улыбнулся Джек, но лицо его бедного друга было таким озабоченным, белым, страдальческим. Но когда руки Джека коснулись пут, улыбка Стивена сменилась почти пугающей гримасой: яростная вспышка боли заставила две отдаленные реальности слиться воедино.

— Полегче, Джек, дорогой мой, — прошептал он, пока они осторожно усаживали его в мягкое кресло. — А теперь не дадите ли мне чего-нибудь попить, бога ради? А, Марагалл, улыбнулся Стивен, глядя через плечо Джека, — valga'm Deu.

— Довольный Джон, очистить комнату, — сказал Джек, приходя в себя. Некоторые из заключенных поднялись наверх, двое уже решительно двинулись на Дютура, в ужасе забившегося в угол.

— Этому человеку нужен священник, — промолвил Стивен.

— Мы должны убить его? — спросил Джек.

Стивен кивнул.

— Но сначала он должен написать полковнику… Ведите его сюда. Скажем, получил очень важную информацию: американец признался… Это не может ждать. Не имеет права: очень важно.

— Скажите ему, сэр, — обратился Джек к Марагаллу, обернувшись через плечо; на лице у него по-прежнему застыло выражение сострадания. — Пусть напишет эту записку. Если полковник не придет через десять минут, я засуну его в эту машину.

Марагалл подвел Дютура к столу, сунул ему перо в руку.

— Он отказывается, говорит, его офицерская честь…

— Его что? — рявкнул Джек, разглядывая штуковину, с которой они сняли Стивена.

Крики, борьба, шум на лестнице.

— Сэр, — произнес Бонден, — этот малый хотел войти через главную дверь. — Двое моряков втолкнули в комнату человека. — Боюсь, заключенные помяли его на лестнице.

Они смотрели на умирающее, мертвое уже тело полковника. В замешательстве Дютур вырвался, сбил лампу и прыгнул в окно.

— Пока пытается бежать, — сказал Стивен, когда Ява-Дик прибыл с докладом. — О, все-таки слишком, слишком… Джек, что дальше? Увы, я не в состоянии даже ползти.

— Мы отнесем тебя на канонерку, — ответил Джек.

— Вот здесь, за дверью, место, куда они стаскивали умерших подозреваемых, — сказал Марагалл.

— Жуан, — обратился к нему Стивен, — все важные бумаги находятся в сейфе справа от стола.

Медленно-медленно шли они вниз по улице; Стивен жадно глядел на звезды и глубоко вдыхал свежий воздух. Улицы казались вымершими: лишь однажды кто-то посмотрел на причудливый кортеж и тут же скрылся. Прямо вниз — к пирсу и дальше по нему. Вот и канонерка: группа Довольного Джона опередила их, и уже заняла места на веслах.

— Все на местах, сэр, — рапортует Бонден.

Прощайте, прощайте, Марагалл! Да пребудет с вами Господь, и да минуют вас беды! Черная вода журчит все живее и живее, лижет борт судна. Среди сваленной на палубе добычи раздается приглушенный бой часов. Потом тишина: Маон по-прежнему крепко спит. Слева проплывает госпитальный остров, раскачиваются сигнальные огни, в ответ на которые с батареи следует сигнал и насмешливый крик: «Cochons». И облегчение, когда обнаруживается, что рассвет принес с собой обычное стихание трамонтаны, и что парус под ветром — это «Лайвли».

— Одному Богу известно, смогу ли повторить это снова, — произнес Джек, наваливаясь на руль, чтобы привестись круче к ветру, колючие брызги жалили его усталые, покрасневшие глаза. — Но чувствую себя так, будто мне вод целого моря не хватит, чтобы отмыться.