Но, возвращаясь на берег в барке вместе с алькальдом, генерал-губернатор дал ему понять, что его подгоняет не столько стремление как можно скорее освободить кардинала-архиепископа, сколько желание уничтожить этого дерзкого пирата, который одержал над ним верх в том, в чём он считал себя непобедимым.

— Когда этот болван получит деньги, нападение застигнет его врасплох.

Но алькальд мрачно покачал головой.

— За это придётся слишком дорого заплатить. Сто тысяч, Боже мой!

— Тут уж ничего не поделаешь. — Своим поведением дон Руис давал понять, что он не считает эту цену слишком дорогой за уничтожение человека, подвергшего такому унижению его — генерал-губернатора Гаваны, почти полновластного повелителя Кубы, выглядевшего теперь школьником, ожидающим розог. — К тому же это не так разорительно. Адмирал эскадры маркиз Риконете с удовольствием заплатит пятьдесят тысяч за голову капитана Блада, а остальные деньги я возьму из королевской казны.

— А что, если и те и другие деньги затонут вместе с этим негодяем?

— Это зависит от того, где мы его потопим. Там, где он бросил якорь, глубина не больше четырёх саженей. Главное — поскорее увезти архиепископа с корабля, чтобы покончить с неприкосновенностью этого проклятого пса.

— А вы уверены, что вы с ней покончите? Хитрый дьявол наверняка потребует гарантии безопасности.

Тонкие губы дона Руиса изогнулись в злобной усмешке.

— Он получит все гарантии, какие захочет. Но обещания, данные под угрозой, ещё никогда никого не связывали.

— Его преосвященство вряд ли с вами согласится.

— Его преосвященство?

— А по-вашему этот проклятый пират не потребует от него такого же обещания? Вы же видели, что из себя представляет этот кардинал — твердолобый фанатик, раб буквы закона. Когда священники становятся судьями, из этого не выходит ничего хорошего. Они просто не пригодны для этого занятия, так как совершенно лишены широты кругозора. Так что, если прелат дал клятву, то он её непременно выполнит, невзирая на то, каким способом её из него вытянули.

На момент страх закрался в душу генерал-губернатора. Но его изобретательный ум сразу же нашёл выход, и он снова заулыбался.

— Благодарю вас за предупреждение, дон Иеронимо. Но пока что обещанием не связаны ни я, ни мои подчинённые, которым я сейчас отдам распоряжения.

Вернувшись к себе во дворец, дон Руис прежде чем заняться вопросом выкупа за кардинала вызвал одного из своих офицеров.

— Кардинал-архиепископ Новой Испании высадится сегодня вечером в Гаване, — объявил он. — Чтобы оказать ему соответствующие почести и оповестить город об этом счастливом событии, я приказываю дать салют из пушки на молу. Вы захватите канонира и отправитесь туда вместе с ним. Как только его преосвященство ступит на берег, скомандуете огонь.

Отпустив этого офицера, губернатор тотчас вызвал другого.

— Немедленно садитесь на лошадь, скачите в Моро, Пунталь и Эль Фуэрте и прикажите от моего имени комендантам каждого форта навести орудия на красный корабль, стоящий на якоре под английским флагом. После этого пускай они дожидаются сигнала, которым послужит выстрел пушки на молу, когда кардинал-архиепископ Новой Испании сойдёт на берег. Как только они услышат выстрел, но не раньше, они должны открыть огонь по пиратскому судну и потопить его. И смотрите, чтобы не было никаких промахов.

Выслушав заверения офицера в том, что он всё понял, дон Руис отправил его выполнять приказания, а сам занялся извлечением из королевской казны золота, которое должно было освободить кардинала из заключения.

Он проделал эту операцию так быстро, что к первой полувахте уже снова причалил к борту «Арабеллы» и выгрузил со своей барки четыре тяжёлых сундука.

На корме дон Руис и сопровождающий его алькальд увидели поджидавшего их кардинала-архиепископа в мантии и красной шапочке. Стоявший перед ним с непокрытой головой фрей Доминго держал его крест, остальные доминиканцы в капюшонах выстроились сзади. Было ясно, что его преосвященство уже готов к высадке на берег. Присутствие кардинала на палубе со всей свитой окончательно убедило дона Руиса, что уплата выкупа положит конец святотатственному заключению его преосвященства и что больше не возникнет никаких препятствий к его отъезду с этого отвратительного корабля, после чего «Арабелла» перестанет быть неприкосновенной и пушки гаванских фортов быстро расправятся с ней.

Торжествуя при этой мысли, дон Руис, обращаясь к Бладу, не смог удержаться от тона, приличествующего разговору королевского представителя с пиратом.

— Вот твоё золото, проклятый грабитель, — плата за святотатство, за которое тебе придётся вечно гореть в аду. Бери его и убирайся отсюда.

Но капитана Блада, казалось, ничуть не тронула эта речь. Склонившись над сундуками, он отпер их и, окинув оценивающим взглядом сверкающее содержимое, подозвал своего штурмана:

— Возьми золото, Джерри, и уложи его. — И добавил довольно оскорбительное замечание: — Надеюсь, что счёт правильный.

Вслед за этим капитан повернулся к стоящей на корме фигуре, облачённой в пурпур.

— Монсеньор кардинал, выкуп получен, и барка генерал-губернатора ожидает, чтобы доставить вас на берег, но вы должны дать мне слово, что мне будет позволено удалиться без каких-либо препятствий и дальнейшего преследования.

Губы генерал-губернатора под маленькими чёрными усиками снова изогнулись в усмешке. Его ответ был рассчитан на то, чтобы отвести подозрение и в то же время дать выход душившему его гневу.

— Можешь беспрепятственно убираться, куда тебе угодно, мошенник. Но если мы когда-нибудь снова встретимся на море…

— В таком случае, — закончил за него фразу капитан Блад, — очень возможно, что я доставлю себе удовольствие, повесить вас на нок-рее как клятвопреступника и вора.

Приблизившись к ним кардинал укоризненно покачал головой:

— Ваша угроза звучит неподобающе, капитан Блад, так как, я надеюсь, эти слова несправедливы.

Дон Руис задохнулся от бешенства, вызванного больше замечанием кардинала, нежели оскорбительными выражениями Блада.

— Так вы, ваше преосвященство, надеетесь! — воскликнул он.

— Подождите! — Величественным жестом архиепископ остановил свою свиту, которая застыла на месте, являя собой воплощение непоколебимого могущества церкви.

— Я сказал, надеюсь, что обвинение несправедливо, и некоторое сомнение, звучащее в моей фразе, оскорбило вас. Но я рассчитываю, что дон Руис, вскоре извинится перед вами за это сомнение. Однако во время своего первого визита на корабль вы кое-чем озадачили меня, и я хотел бы попросить вас дать мне объяснение.

— На берегу, ваше преосвященство, вы найдёте меня готовым ответить на все ваши вопросы. — И дон Руис шагнул к трапу, у которого его ожидал кардинал.

Капитан Блад со шляпой в руке занял позицию с другой стороны, как требовал этикет при проводах важного гостя.

Но примас не двинулся с места.

— Дон Руис, перед тем, как высадиться на остров, которым вы управляете, мне бы хотелось получить ответ только на один вопрос. — Его тон был таким суровым и властным, что дон Руис, перед которым трепетало всё население Гаваны, застыл на месте в испуганном ожидании.

Кардинал обернулся к дону Иеронимо и задал ему пресловутый вопрос:

— Сеньор алькальд, хорошенько подумайте перед тем, как ответить мне, потому что ваша служба, а может быть, и кое-что побольше зависит от точности вашего ответа. Что вы сделали с товаром — собственностью этого английского моряка, который генерал-губернатор приказал вам конфисковать?

Смущённый взгляд дона Иеронимо устремлялся то туда, то сюда, но только не на кардинала. Всё же он не осмелился солгать.

— Он снова был продан, ваше превосходительство.

— А полученное за него золото? Что с ним стало?

— Я отправил золото его превосходительству генерал-губернатору. Сумма составляла двадцать тысяч дукатов.

В наступившей затем паузе дон Руис выдержал испытывающий взгляд суровых и печальных глаз с высоко поднятой головой и презрительной, вызывающей усмешкой на губах.

Но следующий вопрос примаса стёр с его физиономии остатки высокомерия.

— Следовательно, генерал-губернатор Гаваны является также королевским казначеем?

— Нет, ваше преосвященство, — был вынужден ответить дон Руис.

— Тогда, сеньор, вы отправили в казну золото, полученное за товар, который вы конфисковали от имени его величества короля?

Губернатор не решился солгать, так как его слова можно было легко проверить. Тем не менее в его тоне чувствовалось недовольство этим допросом.

— Ещё нет, ваше преосвященство…

— Ещё нет? — прервал его кардинал, и в его мягком голосе послышались угрожающие нотки. — Ещё нет, тогда как с тех пор прошёл целый месяц. Мне всё ясно, сеньор. К несчастью, сомнения в вашей честности, вызванные той софистикой, с которой вы сегодня утром так ловко толковали закон, полностью подтвердились.

— Ваше преосвященство! — в бешенстве завопил дон Руис, смертельно побледнев и шагнув вперёд. Подобные слова в любом случае пробудили бы его гнев. А быть публично оскорблённым этим священником и выставленным на посмешище проклятым пиратом не смог бы вынести ни один кастильский дворянин. Губернатор пытался подыскать слова, способные подобающим образом выразить его состояние, когда примас, словно угадав его мысли, разразился речью, сразу обратившей гнев дона Руиса в страх.

— Молчи, несчастный! Неужели ты осмелишься возвысить на нас голос. Твои поступки, безусловно, сильно обогатили тебя, но куда сильнее обесчестили. И более того, стремясь запугать ограбленного тобой английского моряка, ты угрожал ему преследованием святейшей инквизиции и сожжением на костре. Даже новые христиане больше, чем кто-либо другой, знают, что человек, апеллирующий к инквизиции подобным образом, сам рискует попасть в её руки.

Страшная угроза бывшего великого инквизитора Кастилии и прозвучавший в его словах намёк на старохристианское презрение к его новохристианской крови окончательно доконали генерал-губернатора. Он уже представлял себя обесчещенным, разорённым, лишённым всех званий и посланным в Испанию, чтобы затем подвергнуться аутодафе.

— Монсеньор, — захныкал он, с мольбой протянув руки к кардиналу. — Я же не предвидел…

— В это я охотно верю. Oculos habent non viclebunt. Никто не может предвидеть опасность. — К кардиналу уже вернулось его обычное спокойствие. Несколько секунд он хранил молчание, потом вздохнул, шагнул вперёд, взял за руку окончательно уничтоженного графа Маркоса и повёл его на полубак чтобы их не могли услышать.

— Верьте мне, — ласково заговорил он, — моё сердце болит за вас, сын мой. Errare humanum est. Мы все грешны. Поэтому я стараюсь быть милосердным, так как сам нуждаюсь в милосердии. Я попытался помочь вам, чем могу. Если я высажусь на Кубу, где вы — генерал-губернатор, то мне придётся выполнить свой долг инквизитора, а из этого для вас не выйдет ничего хорошего. Чтобы избежать этого, я не высажусь на берег до тех пор, покуда вы здесь управляете. Но это самое большое, что я могу для вас сделать. Возможно, поступая так, я сам становлюсь софистом. Но я думаю не только о вас, но и о чести Кастилии, которая пострадает от вашего позора. В то же время вы понимаете, я не могу допустить, чтобы кто-нибудь так пренебрегал доверием короля и чтобы это пренебрежение сошло полностью безнаказанным.

Архиепископ сделал паузу, покуда дон Руис стоял, опустив голову от стыда и ожидая роковой фразы, которая неминуемо должна была последовать.

— Вы сегодня же сложите с себя обязанности губернатора под любым предлогом, который вы сочтёте подходящим, и вернётесь в Испанию с первым же кораблём. Тогда, если вы снова не возвратитесь в Новый Свет и не поступите на государственную службу в Испании, я сохраню в тайне ваш поступок. Большего я сделать не в силах, и да простит меня Бог, если я сделал слишком много.

Несмотря на всю суровость этих слов, дон Руис выслушал их почти с облегчением, так как он не ожидал столь дёшево отделаться.

— Пусть будет так, ваше преосвященство, — пробормотал он, подняв голову и встретив сочувственный взгляд кардинала. — Но если ваше преосвященство не высадится на берег…

— Не беспокойтесь обо мне. Я уже говорил с капитаном Бладом о такой возможности, и теперь, когда я принял решение, он доставит меня в Сан-Доминго. Когда моя миссия там будет выполнена, я вернусь сюда, а к тому времени вы уже покинете Гавану.

Таким образом, дон Руис был даже лишён возможности отомстить этому проклятому морскому разбойнику, навсегда погубившему его карьеру. И всё же он предпринял последнюю отчаянную попытку отвратить хотя бы это несчастье.

— Неужели вы доверитесь этим пиратам, которые уже?.. — В этом мире, сын мой, — прервал его кардинал, — увы, можно доверять только небесам. А этот корсар, несмотря на все его пороки, сын истинной церкви, и он доказал, что на его слово можно полагаться. Конечно, в этом есть риск, но постарайтесь доказать своим будущим поведением, что я иду на него не без оснований. Теперь отправляйтесь с Богом, дон Руис. Больше мне незачем вас задерживать.

Генерал-губернатор опустился на колени, чтобы поцеловать руку кардинала и попросить его благословения. Примас Новой Испании протянул правую руку над его склонённой головой и осенил его крестом.

— Benedictus sis. Pax Domini sit sempre tecum. Может быть, свет небесный укажет вам лучшую дорогу в будущем. Идите, и да хранит вас Бог.

Однако, несмотря на смиренную позу генерал-губернатора, было весьма сомнительно, что он уезжал полный раскаяния. Спотыкаясь, как слепой, отрывисто кивнув алькальду и приглашая следовать за собой, не обменявшись ни с кем ни единым словом или взглядом, он спустился в ожидавшую его барку.

Покуда дон Руис и алькальд, взбешённые донельзя, изощрялись в сквернословии, проклиная этого идиота архиепископа, сующего нос в чужие дела, «Арабелла» подняла якорь. Проплыв под всеми парусами мимо мощных фортов, она вышла из гаванской бухты, не опасаясь нападения благодаря расхаживающей по корме величавой фигуре, облачённой в пурпур.

Когда две недели спустя огромный галеон «Санта-Вероника» вошёл в бухту Гаваны, украшенный флагами и салютуя из всех орудий, там уже не было генерал-губернатора, чтобы встретить прибывшего примаса Новой Испании. Этого низенького толстого и вспыльчивого прелата окончательно вывело из себя то, что к его визиту не было сделано соответствующих приготовлений, а поднявшийся на борт корабля ошеломлённый алькальд едва не обвинил его в самозванстве.

В эти же дни на борту «Арабеллы» Ибервиль, освобождённый от своего алого одеяния, которое, подобно монашеским сутанам, было поспешно приобретено в Сен-Круа, хвастливо повторял, какого великолепного священника потерял мир, когда он вздумал стать корсаром. Капитан Блад утверждал, что мир в этот момент потерял и не менее великого комедианта. И в этом вопросе боцман Снелл, которого природа так удачно наградила тонзурой для исполнения роли фрея Доминго, будучи еретиком, полностью соглашался с капитаном Бладом.