Книга: Предчувствие беды
Назад: Глава 19. КУСОЧКИ МОЗАИКИ
Дальше: Глава 21. ИСХОД

Глава 20. ИСТОКИ

«И да благословенны будут дела и мысли его, и место в райском саду среди гурий уже уготовано для него, ибо при жизни стал он праведником и прожил жизнь праведника, ибо так было угодно Аллаху».
Звонок, пришлось захлопнуть книгу. Телефон надрывался.
Рафик Лаарба нехотя поднялся с молельного коврика. Подошел к телефону, снял трубку.
– Рафик, привет! Как дела? Как здоровье, дорогой? Это Эдик.
– Здравствуй, дорогой, все хорошо. У нас тут зима на дворе какая-то. Дикая холодина, правда, скоро обещают потепление. Как здоровье Мариночки?
– Да я теперь не Мариночкой, а Ириночкой занимаюсь. Окончательно и бесповоротно. С Мариночкой я порвал.
– А точно? Не вернешься к ней? Ну ты понимаешь, в каком смысле я это говорю? Не передумаешь?
– Нет, Рафик, я это тебе как мужчина мужчине говорю. Так что и у тебя, и у меня теперь девушек Иринами зовут. Слушай, у твоей подруги, кажется, день рождения скоро, если я не ошибаюсь, то ровно через две недели? Ты сам-то об этом не забыл?
– Как через две недели? Ты ничего не перепутал? Точно через две недели?
– Да, дорогой, можешь мне поверить, у меня на даты память как часы. Так что позвони мне через две недели, я поздравлю. Ну все, привет!
– До свидания, Эдик.
Так, значит, день рождения через две недели. При мысли об этом стало неожиданно холодно. Или жарко? Надо взять себя в руки, хватит трястись. В конце концов это и есть то самое великое дело, ради которого он столько лет готовился и жил. К тому же он профессионал. Его же учили, долго учили. В том числе и конспирации. Вот если кто-то подслушал только что состоявшийся разговор, ну кто что в нем поймет? Ну созвонились, ну о бабах поговорили. Ну сменил Марину на Ирину, ну и что?
Значит, две недели, всего две недели. После этого он свободен, он сможет уехать из этого холодного города куда-нибудь к себе поближе и там продолжить заниматься великим делом, которое теперь составляет смысл его жизни, суть его существования и единственную надежду на будущее.
Конечно, таким он был не всегда, теперешнее его состояние, скажи ему кто лет пятнадцать назад, показалось бы полным бредом. Закрывая глаза, он видел родной Сухуми, его зеленые улицы, толпы нарядных отдыхающих, ласковое Черное море. Дом, где собиралась вечерами их многочисленная семья. Родную деревню отца и мамы неподалеку от Гали, куда они часто ездили на каникулы к многочисленной родне. Да, прошло всего шестнадцать лет, как он окончил школу. Как раз после вручения аттестата зрелости они сидели с отцом и двумя дядьями и разговаривали о будущем. Рафику и так все было ясно: кем может быть мужчина в семье, где трое из старшего поколения связаны с авиацией? Было приятно осознавать, что дядьям льстит его выбор. Отец конечно же поворчал, но не очень убедительно.
Последние дни перед отъездом он много гулял по улицам родного города с Софьей, своей одноклассницей. Они говорили о любви, о том, что разлука будет недолгой, он приедет, они снова будут вместе.
И вот поезд везет его в Ригу, в училище гражданской авиации. Рафаэлю понравился этот чистый, ухоженный и совершенно непохожий на родной Сухуми город. Поэтому даже когда на медкомиссии его забраковали и не допустили к сдаче вступительных экзаменов на факультет летного состава, он решил остаться и попытать счастья на экзаменах другого факультета. Так он стал учиться на аэродромную «обслугу». К тому, что стать пилотом ему не суждено, он отнесся философски. Нет, сначала он переживал, был даже момент, когда он собирался уехать домой, но потом понял, что это не выход, что лучше хоть как-то прикасаться к своей мечте, пусть не в полную силу. Но если нельзя быть в небе, то хотя бы оказаться рядом с ним, как можно ближе. На экзаменах он был одним из лучших, с зачислением проблем не возникло, требования медкомиссии на этот факультет были гораздо мягче.
Учиться пришлось сразу и много, курсантов гоняли в хвост и в гриву. Не было времени даже писать письма домой. Приходя в казарму после занятий, а первое время они жили на казарменном положении, единственное, о чем он мечтал, – это добраться до подушки и провалиться в глубокий сон, совсем без сновидений. С однокурсниками отношения были ровные, но какие-то холодные. Ни с кем не удалось сблизиться по-настоящему, но и врагов и недоброжелателей не было. Постепенно жизнь налаживалась, а к первой сессии он вполне освоился и с учебой, и с нехитрым курсантским бытом. Правда, пришлось поднапрячься с языком. Дома он как-то не задумывался над тем, как он говорит. А тут, попав в окружение совершенно другое, выяснилось, что у него очень заметный акцент. Нет, о существовании характерного «кавказского» выговора у себя он знал, но дома так говорили почти все, а что касалось многочисленных приезжих, так они и были приезжими, что обращать на них внимание?
Ребята первое время его передразнивали, он злился, даже пару раз подрался, потом понял, что лучший способ избавиться от насмешек – начать говорить по-русски правильнее, чем все остальные. Как ни странно, справился с этим он быстро. Благо слухом музыкальным Бог не обидел, да и память всегда была хорошая.
Дома все были рады, когда он приехал на каникулы одетый по форме. О том, что летчиком ему не бывать, никто и не вспоминал. Только дядя Исмаил похлопал его по плечу и завел разговор о том, что, мол, «все работы хороши, выбирай на вкус». Но Рафик как-то посмурнел и, посмотрев исподлобья, сказал, что утешать его не надо, и, скомкав разговор, перевел его на другую тему.
Единственный человек, которому он все рассказал, – Софья. Как переживал, как мучился, как ему там одиноко.
– Ты понимаешь, у меня такое ощущение, что я неудачник. Я сначала даже хотел все бросить и вернуться домой. Уж лучше никак, чем вот так наполовину.
– Любимый, – Соня закрыла ему рот рукой, – неужели ты не понимаешь, что мне не важно, будешь ты летчиком или техником, да хоть железнодорожником, честное слово, главное, чтобы мы были вместе.
– Честно?
– Ну конечно же честно, ой, ну какие же вы, мужчины, глупые. Хотя лучше будь летным курсантом. Тебе очень идет эта форма. – И она рассмеялась.
После этого разговора он успокоился. Стал расспрашивать, как ей учится в медучилище, с кем из одноклассников она виделась в последнее время, кто куда поступил или устроился на работу.
Вернувшись домой, он неожиданно понял, что они должны пожениться, обязательно. От этого стало легче на душе. В училище он возвращался успокоенным и внутренне умиротворенным.
Учеба пошла на удивление легко, экзамены он сдавал, не особо напрягаясь. Звезд с неба не хватал, но и не числился среди отстающих. С распределением было уже все ясно и так: поедет на родину, в Сухумском аэропорту работать. Так все и вышло.
На работе он сразу влился в коллектив, память была хорошая, поэтому, хоть и не особо учился, научился многому. Да и народ на работе был вполне доброжелательный, помогали советом или делом. Вдобавок, он это чувствовал, незримо присутствовал контроль со стороны старшего поколения, как-никак начальниками были оба дядьки.
Уже осенью, после выпуска, они поженились с Софьей. Свадьба была шумная и веселая. Родители и родственники помогли с домом, достали стройматериалы, пробили разрешение на строительство. И вот вечером, в мае, когда он сидел с беременной Софьей во дворе, курил, смотрел на вечереющее небо и медленно зажигающиеся звезды, к нему неожиданно пришло понимание того, что он уже не мальчик, а отец семейства и глава дома. Это было так странно, что на какой-то момент перехватило дыхание. А потом он засмеялся, таким тихим и счастливым смехом. Софья удивленно посмотрела на своего обычно серьезного мужа:
– Рафик, что с тобой?
– Ничего, дорогая моя женушка, просто мне хорошо, – он обнял располневшую за время беременности жену, – только смотри, роди мне помощника, а то кто домом заведовать будет, пока я на работе?
– Ну, знаешь, кто получится, тот и получится. Ты что? Девочку любить не будешь? Мне вон тоже помощница нужна! – Софья заулыбалась и взъерошила волосы на его голове.
Осенью у них родился мальчик, а еще через год с небольшим – девочка.
Время тоже не стояло на месте. Вокруг происходили большие перемены: перестройка, гласность, ускорение. Правда, его это не очень-то и касалось. Жизнь текла мимо как вода. Дома росли дети, всегда ждала жена, на работе он получил повышение и стал специалистом, к мнению которого прислушивались сослуживцы. А затем наступил 91-й год, и в один прекрасный день он проснулся в другой стране. Но все переменилось несколько позже.
Рафик вспоминал, как он в детстве выспрашивал у деда про войну. И очень удивился, что тот совершенно не помнит день 22 июня. Дед говорил, что день был как день, воскресенье, это уже потом стало ясно, что этот день разделил всю оставшуюся жизнь на то, что было до войны, и то, что стало после.
Теперь Рафик смог понять, что такое историческая дата, сам. Было дико смотреть, как собирают вещи и бегут из города его соседи-грузины, как на улицах тихого и мирного Сухуми появляются люди в военной форме. Потом началась стрельба, первая кровь, первые раненые, первые убитые.
Его взяли под ружье не сразу. Он еще какое-то время ходил на работу, потом вдруг аэропорт закрылся и его стали спешно демонтировать по частям, вывозя оборудование и материалы. Потом он ушел в горы с другими мужчинами из их квартала. Пришлось стрелять, бегать по горам, мерзнуть, недосыпать и недоедать. Вместе с ними воевали добровольцы из соседних республик с Северного Кавказа. Для маленькой Абхазии никогда не существовало проблемы религиозной нетерпимости. Нет, конечно же он знал, что они мусульмане, но это всегда было так формально, так нестрого, что о существовании мечети он вспоминал, только проходя мимо. А тут вдруг появились люди, которые называли себя его братьями и готовы были умирать за его дом и его семью.
Через два месяца он узнал о гибели своей семьи. Они выезжали из города вместе с другими беженцами, когда их колонна попала в засаду. В живых осталось всего несколько человек.
Ни его жены, ни обоих детей среди выживших не было.
Он окаменел и замкнулся в себе. Не отличаясь и раньше общительностью, теперь он стал еще более угрюмым и замкнутым. В отряде его прозвали Крот за появившуюся привычку уединяться в любую свободную минуту, как крот, который только вылезет на поверхность земли, как тут же спешит зарыться обратно.
Приблизительно тогда же он познакомился с Омаром. Настоящего имени этого человека он не знал, да и не нужно было. Просто Омар был единственный, кто не лез в душу со словами сочувствия и соболезнования его горю. На привале он просто садился рядом и говорил:
– Слушай, Крот, я тебе прочитаю одну правильную мысль, – смешной акцент Омара четко пробивался через вполне правильный русский язык, – только не обижайся.
– Почему я должен обижаться? Почему я должен тебя слушать? Тебе что, поговорить не с кем? Иди к народу. Они почесать языками любят.
– Э, Крот, у них в голове ветер, а чтобы читать Коран, нужен человек с открытыми ушами и пустой душой, в которой нет суеты повседневного, понимаешь?
– Как хочешь. Только пустое это дело мне Коран читать, раньше надо было это делать, когда под стол пешком ходил.
– Узнать правду никогда не поздно, ты слушай, слушай. Я просто почитаю.
Постепенно он привык к этим проповедям, к постоянному присутствию Омара, к чтению сур нараспев. Потом втянулся и проводил вечера за богословскими беседами с Омаром и его приятелями. Самым удивительным было то, что он представлял истово верующих людьми малограмотными и дикими. Оказалось, что это совсем не так, у всех из его новой компании за плечами было высшее образование, а у Омара даже два. Ему было с ними интереснее, чем со своими земляками, половина из которых, чего греха таить, были ребята «от сохи».
Поэтому когда война закончилась и пришла пора расставаться, он даже обрадовался, получив приглашение на курсы, как выразился Омар, «повышения правоверной квалификации». Ему некуда было идти, у него не было семьи, дом сгорел. Про работу вообще думать было нечего: от Сухумского аэропорта остались одни только воспоминания. Так он оказался за границей.
Сначала он занимался на «богословских курсах». Это было в Иордании. Их группу поселили в общежитии местного университета, одели, обули, выдали денег на карманные расходы. Это было похоже на сон: после разоренной войной родной стороны увидеть чистую, сытую, ухоженную и процветающую жизнь. За их обучение и проживание платила какая-то благотворительная мусульманская организация.
Первые полгода он учил арабский и основы богословия, потом стали проходить и сам Коран. Так прошел почти год. Затем, совершенно неожиданно, образовательная программа закончилась. Вернее, закончилось обучение на халяву. Платить за них перестали. Утром, перед занятиями, им объявили, что гостевание их заканчивается и нужно собирать манатки. Кто может заплатить за дальнейшее обучение, тот остается, остальных отправят обратно, на родину. Но есть возможность еще поучиться, но уже в другом месте и другим наукам, хотя это тоже не для всех, а только для тех, кто проявил себя во время обучения и имеет хорошие рекомендации от наставников.
После занятий его отловил в коридоре Омар. Они виделись редко последнее время. Еще бы, это там, в горах, они были на короткой ноге, а здесь выяснилось, что Омар достаточно высокопоставленное лицо и его часто можно было видеть в кругу их наставников и преподавателей. Хотя при случайных встречах он всегда здоровался приветливо и был подчеркнуто любезен.
– Ну что, Крот, домой, я так думаю, ты не собираешься вовсе? Делать там тебе нечего, правильно?
– Да, правильно, Омар. Но денег у меня платить за обучение тоже нет.
– Деньги – пыль. Как это у русских говорится: не имей сто рублей, а имей сто друзей. У тебя тоже есть друзья, которые не забыли твоего лица.
– Ну и кто эти благодетели?
– Не торопись, не горячись, не пыли. Ты не всех знаешь, но одного ты знаешь точно, а этого достаточно.
– Это кого?
– Меня, Рафаэль, меня. А у меня есть мои друзья, для которых мое слово тоже кое-что значит. И я хочу порекомендовать тебя им.
– Ну, спасибо, Омар. Только что все это значит?
– Пойдем, поговорим, выпьем чаю. Все узнаешь, обо всем подумаешь, сам все решишь.
В преподавательской был уже накрыт стол, стоял чай. Омар жестом пригласил его садиться, сам сел напротив. Какое-то время они молча пили чай. Затем Омар отставил в сторону пиалу и начал разговор с Корана и любви к братьям-мусульманам, затем гладко перешел к джихаду.
– Но, Омар, ты же знаешь, что я и так воевал с неверными у себя на родине. Хорошо воевал.
– Рафик, не смотри на мир так узко. Рядом с тобой были настоящие мусульмане. Они тоже воевали, как и ты, но они воевали не у себя на родной земле, а за твою землю и за всех братьев по вере. Неужели ты думаешь, что, просто читая Коран и не совершая грехов, ты попадешь в рай? Аллаху надо больше, надо все, что ты можешь дать. Ты должен участвовать в джихаде как истинный правоверный. И для тебя нет разницы, в какой точке мира ты будешь сражаться с неверными. Есть настоящие последователи пророка, которые так поступают, и твое место среди них.
– Но я не солдат. – Рафаэль несколько затравленно смотрел на воодушевившегося Омара. Во время монолога глаза его друга и наставника горели огнем настоящего благородного безумия.
– А никто и не требует от тебя стать солдатом. Каждый правоверный приносит пользу на том месте, куда, по воле Аллаха, его забросит судьба. – Омар смягчился и сбавил тон. – Потом, я хочу тебе помочь, я же вижу, что ты хороший человек. Я помогу тебе отомстить за смерть твоей семьи и твоих родственников. Но для этого нужно терпение и усердие, а также твой ум и способности. Ты согласен со мной?
И, вконец загипнотизированный этим напором, Рафик молча кивнул головой.
Его и еще двенадцать человек собрали вечером после занятий во дворе и посадили в автобус. Везли их долго, уже стемнело, на небе вовсю горели звезды. Привезли их в незнакомый дом, где они переночевали. Утром их опять повезли в автобусе на какой-то маленький аэродром. Там пришлось переодеться и долго сидеть и ждать в абсолютно пустом зале ожидания. Они сели в небольшой двухмоторный самолет, который натужно взревел двигателями и побежал по полосе. В полете их не кормили и никто не разговаривал. Все попытки Рафика разговориться с соседом – маленьким марокканцем – ни к чему не привели. Под крылом тянулась земля, выжженная солнцем, затем горы, потом опять пустыня, потом опять горы. Он вспомнил родную Абхазию, ее зеленые холмы и тенистые леса, быстрые речушки с форелью. «Ничего, – подумал он, закрывая глаза, – я туда обязательно вернусь, да будет это угодно Всевышнему».
Сели опять ночью, небо было безоблачным и безлунным. Группу повели в автобус и, после недолгой тряски по грунтовой дороге, привезли в небольшой лагерь. Рафик провалился в сон, как только добрался до подушки.
Утром он разглядел окружающий пейзаж: вокруг были горы и потрескавшаяся от солнца земля. На утреннем построении им объяснили, что они в тренировочном лагере. Здесь их будут обучать основам партизанской борьбы в городских условиях, разведывательно-диверсионной работе, тактике выживания и основам конспирации. Это говорил здоровенный араб, судя по внешнему виду и выговору – саудовец.
Публика в лагере попалась совершенно разношерстная, со всех краев света, были даже из Южной Америки. Дня через три, возвращаясь с полигона, Рафик увидел, как худощавый парень, с короткими светлыми волосами, распекает двух курсантов-пакистанцев за какую-то провинность. Парень был приблизительно одного с ним возраста. Мимоходом скользнув по нему взглядом, Рафик пошел дальше, как вдруг за спиной совершенно четко услышал: «Вот бараны тупые». Дальше разговор пошел опять на арабском. Но этого было достаточно, чтобы Рафик встал как вкопанный. Он повернулся, внимательно посмотрел на парня и робко спросил по-русски: «Земляк, ты откуда будешь?» Но длинный даже ухом не повел или не захотел отреагировать. Тогда он решил, что это ему почудилось, и пошел дальше.
Жизнь была в лагере спартанская, весь день тренировки и занятия, от подъема и до отбоя. Скучать не приходилось. К концу недели он уже стал забывать о светловолосом парне, да тот и на глаза больше не попадался. Но в воскресенье (кажется, это было воскресенье, хотя он уже начинал путаться в днях недели) тот самый парень подошел к нему, когда Рафик сидел в тени на скамейке у стены глинобитной казармы и приходил в себя после очередного марш-броска.
– Я с Кавказа, – без всякого вступления начал он, – из Чечни, город Грозный знаешь? А сам ты из Сухуми, абхаз, да?
– Да, – ответил Рафик, – точно. А ты откуда знаешь?
– Был я у вас там в девяносто втором году, весело было, – не отвечая на вопрос, продолжил длинный, – я за тобой с первого дня наблюдаю. Ты запомни, что здесь можно только на арабском разговаривать при посторонних. У тебя не должно быть секретов от твоих братьев. А то люди могут обидеться. Понял?
– Понял, – суховато ответил Рафик, его уже начал раздражать командный тон этого нахала, – два раза объяснять не придется.
– Кстати, меня зовут Эдик, – так же неожиданно представился парень и внезапно улыбнулся, – держись меня, тогда не пропадешь.
Вот так они и познакомились. Эдик оказался парнем расторопным и уже успел занять какую-то мелкую командную должность в лагере. Его прочили в начальники отряда, и достаточно часто он после занятий уходил в штаб, куда приезжали какие-то люди с Большой земли.
Назад: Глава 19. КУСОЧКИ МОЗАИКИ
Дальше: Глава 21. ИСХОД