Глава 17
Заказное убийство
Юрий Строганов, не веря собственным глазам, обвел взглядом стены студии и растеряно улыбнулся:
— Не может быть! — Он повернулся к довольно сопящему рядом с ним Михаилу Семеновичу Катаеву и развел руками. — По-моему, вы волшебник! Если так пойдет дело, через месяц…
— Ровно через две недели студия будет в рабочем состоянии! — перебил его Катаев. — Что касается дела, то оно пойдет именно так.
— Из этого следует, — мягко вмешался стоявший рядом со Строгановым Валерий Михайлович Струковский, — что вы, Юрий, смело можете уезжать в Германию… Когда у вас начало гастролей?
— Пятнадцатого июля.
— Ага! — Михаил Семенович проворно извлек на свет свой неизменный синий блокнот. — Пока то да се… Билеты будем заказывать на десятое… Все верно?
— Абсолютно.
Строганов еще раз оглядел помещение, готовое к установке аппаратуры, и неожиданно вновь ощутил в душе тоску, ставшую за последние месяцы его неизменной спутницей. Да, жизнь, похоже, начинает входить в нормальную колею. Но кто — кто вернет ему тех, кого никогда больше не окажется рядом? Кто заменит Марио, Марию и даже… даже так и оставшуюся для него загадкой, несмотря на прожитые вместе годы, Лу?..
Валерий Михайлович, казалось, каким-то мистическим образом уловил настроение Строганова. Потому что, взяв его под руку, мягко увлек к выходу — на улицу, встретившую их сегодня неожиданно ярким солнцем, быстросменившим затяжные холодные дожди.
— Знаете, Юрий, — заговорил он, когда оба уже достигли машины Строганова, — мне бы хотелось до вашего отъезда обсудить нашу будущую премьеру… Когда вы сможете уделить мне время?
— Когда удобно вам, — быстро ответил Строганов, у которого внезапно образовалось столько свободного времени благодаря Катаеву, что он с удовольствием поделился бы им с кем-нибудь — только бы не предаваться воспоминаниям…
— Значит, мы твердо решили попытаться поставить «Богему»? Или у вас есть варианты?
— Я люблю Пуччини, — покачал головой Юрий. — Люблю партию Рудольфа… Понимаю, придется вновь проводить кастинг, искать хорошее меццо вместо…
— Да, конечно, — поспешно перебил его Струковский. — Но если вы не станете возражать, то меццо нам понадобится не два, а одно.
— Я? Возражать? — Юрий удивленно взглянул на маэстро. — Вы хотите обойтись без меццо во втором составе?
— Вовсе нет… Просто Кира послала своего француза куда подальше и вчера не менее получаса рыдала на моей груди, избрав ее в качестве «жилетки», а меня самого — в качестве посредника…
— Хочет вернуться в театр? — Юрий грустно улыбнулся, а Струковский испытующие глянул на него и молча кивнул.
Строганов задумчиво распахнул перед композитором пассажирскую дверцу, обошел машину и, сев за руль, включил движок. И лишь после этого повернулся к Валерию Михайловичу:
— Знаете, людей действительно следует прощать за их слабости, ведь и Бог нам тоже многое прощает… Но и наказание за грехи — штука тоже вполне реальная… Вы верите в Бога, Валерий Михайлович?
— У меня нет однозначного ответа на этот вопрос… Но в детстве меня крестили… Для меня Бог, точнее, проявление Бога или неведомой Высшей Силы — в первую очередь музыка…
— Понимаю… А я вот в последнее время все больше убеждаюсь, что написанное в Евангелии правда, как говорят богословы, Истина. Истина с большой буквы.
— Я не слишком хорошо знаю Евангелие, — смущенно пробормотал Струковский.
— Жаль… Ладно, что тогда об этом говорить?.. А Кире передайте, что, если она хочет петь у нас, пусть готовится пока петь во втором составе… На вашей совести, Валерий Михайлович, поиск меццо в первый состав, я вам доверяю.
Несмотря на то что погода наконец улучшилась, настроение у Николая Генриховича Мохнаткина с утра было еще хуже, чем накануне. Виновата в этом была, конечно, девица по имени Ирэн, хотя вина ее оказалась простительной: певицу угораздило буквально через пару часов после знакомства угодить в больницу с приступом аппендицита… Тьфу! Правильно говорят: если уж не везет — так сразу во всем. А ему в последнее время, несмотря на то что с певичкой все прошло гладко, и впрямь не слишком-то везло.
Сопляк Май, вообразивший себя звездой эстрады, потребовал чуть ли не втрое увеличить его часть гонорара. Мальчишку придется проучить, хотя сейчас, после этой певички, такая затея совсем некстати. Мало того — один из его продюсеров позавчера жаловался на свою подопечную в точности по такому же поводу… Они что, сговорились?!
Но самым неприятным было все-таки не это. Как и предполагал изначально Мохнаткин, когда отговаривал Ираклия от его рискованной затеи, а затем — хотя бы немного повременить с ней, Куражу все это крайне не понравилось. И это еще мягко сказано — «не понравилось»! Дьявол его знает, откуда он узнал, чьих рук это дело, а только узнал. И пришел в бешенство от одной мысли о том, что он, Мохнаткин, может засветиться на этом трупе как нечего делать. Грозился даже убрать исполнителя… Надо будет, кстати, при случае намекнуть Васильеву, чем именно он теперь обязан Николаю Генриховичу, еле убедившему Куража не трогать его начальника охраны… Пусть знает, глядишь, станет еще преданнее.
Вот уж в чем, в чем, а в преданности Игоря Мохнаткин не сомневался. И именно с его помощью намеревался выскользнуть из пренеприятнейшего положения, в которое попал. В том, что попал он в него из-за своей собственной жадности, Николай Генрихович и сам себе не признался бы никогда в жизни. Впрочем, у него имелось весьма существенное оправдание: с «дурью» он около семи лет назад связался не по собственной воле, можно сказать, его вынудили. И еще неизвестно, как прореагировал бы на это обстоятельство Ираклий, если бы о нем знал… Слава богу, Шатунов и понятия не имел, чем еще занят его давний соратник и партнер по бизнесу.
Правда, в его незнании таились свои неудобства: например, взять историю с певичкой. Главный аргумент, почему именно не следовало ее затевать, Мохнаткин привести Шатунову не мог. Конечно, вряд ли бы тот на него наехал, но делиться доходами пришлось бы точно… Доходами, между прочим едва ли не вдвое превышающими их общий с Ираклием навар от продюсерства и дисков! А вот это в планы Николая Генриховича никак не входило.
Вторым неудобством являлось то, что маршруты, по которым певцы ездили на гастроли, утрясать на самом деле приходилось вовсе не с Шатуновым, как тот полагал, а с людьми Куража. Шатунова же оставалось лишь убеждать, что предлагаемый им, Мохнаткиным, тур — самый выгодный. И дабы доказать это партнеру, раза три за прошедшие годы приходилось и документы подделывать (Шатунов всегда их внимательнейшим образом просматривал за всеми гастролерами), и соответственно из собственного кармана баксы к доходам якобы от гастролей докладывать…
А чего стоила история с проклятым рэпером, застукавшим самого надежного из его продюсеров на том, что тот совмещает свою должность с должностью наркокурьера?! Убирал его, конечно, Игорь и сработал, как всегда, чисто. Но чудом следовало считать то, что Кураж про все это так и не дознался. Сколько, однако, нервов это ему, Мохнаткину, стоило! Вспоминать и то не хочется. Да и Ираклий тогда насторожился, кажется, так и не поверил, что рэпер, которого успели раскрутить, погиб случайно. Куда далеко ходить — Игоря он именно с тех пор так и зовет в их конфиденциальных разговорах: «Твой киллерюга»…
Позавтракав без всякого аппетита, на скорую руку, Николай Генрихович, несмотря на теплый, солнечный денечек, велел обслуге накрыть коньячный стол в смежной с верандой гостиной, а не на самой веранде. Для этого у Мохнаткина имелись очень веские причины: комната, в которой он собирался принимать Шатунова, была оборудована скрытой звукозаписывающей видеокамерой — не поскупился на новинку, приобретенную в последней зарубежной поездке. Будучи человеком предусмотрительным, Николай Генрихович на всякий случай давно уже собирал на своего партнера компромат. А именно — с тех самых пор, когда попал в лапы Куража.
Он и по сей день считал, что попал исключительно по глупости, идиотом был он семь лет назад, когда поднял на своей фирме волну, обнаружив, что его солисты покуривают влегкую, а порой и не сильно влегкую, чуть ли не расследование с помощью Васильева затеял, решив дознаться, откуда они берут «дурь»… Ничего не скажешь: башка у Игоря варит и варила всегда, на одного из продюсеров он вышел почти сразу. Кто мог знать, что этот гад не сам по себе, а человек Куража?! Никто! Кто мог знать, что в кабинете Николая Генриховича давно уже установлена этим хмырем прослушка, записавшая их с Мохнаткиным разговоры, никак не предназначенные для посторонних ушей — особенно если эти уши, не дай-то бог, трудятся в правоохранительных органах?! Так вот все и началось. И еще спасибо следует Куражу сказать, что после такого конфуза Мохнаткин работает на него отнюдь не бесплатно!
Однако история эта полезнее оказалась для Николая Генриховича в качестве момента сугубо обучающего. А поскольку учиться он умел, то и пошел на шаг дальше — обзавелся сразу же не элементарной прослушкой, а видеокамерой. И гостей своих, включая Шатунова, принимал исключительно в этой комнате.
Ираклий Васильевич приехал, как обычно, вовремя — ровно в десять утра. Для Мохнаткина было настоящей загадкой, каким образом Шатунову, независимо от наличия пробок, удается оставаться неизменно пунктуальным. Сам Ираклий в ответ на его вопрос только фыркал и отмахивался. Он вообще был, с точки зрения Мохнаткина, приличным хамом, исключительно мрачным и невоспитанным типом. Если честно, Николай Генрихович побаивался своего партнера, нутром чуя в нем натуру куда более сильную, чем он сам. Главное — способную ради своих интересов на что угодно, как подозревал Мохнаткин, ему и собственными руками человека придушить ничего не стоило.
Самого себя Николай Генрихович убийцей не считал — боже упаси! Одно дело — отдать распоряжение в абсолютно безвыходном (например, как с тем рэпером) положении, другое — самому… Брр!.. Он даже думать не мог об этом спокойно, поскольку с детства боялся крови и даже от простых прививок раза два падал в обморок…
Ираклий, оставивший машину где-то на территории, вошел в гостиную со стороны веранды, заставив хозяина слегка вздрогнуть от неожиданности… Конспиратор чертов! Дело, однако, было не в конспирации, но узнать об этом Мохнаткину предстояло несколько позже. Сейчас же, едва глянув на Шатунова, он понял, что ничего, кроме окончательно испорченного настроения, от его визита ждать не стоит: его партнер был необыкновенно мрачен, мрачнее, чем все последнее время, хотя вроде бы — дальше некуда… Тем не менее!
Не поздоровавшись, он протопал к дивану, изящно полукругом огибавшему накрытый столик с напитками, и тяжело опустился на обтянутое золотистой парчой сиденье.
— Ну? — Взгляд его маленьких, почти поросячьих глазок из-под мохнатых «брежневских» бровей был сегодня не только хмурым, но и злобным.
— Во-первых, здравствуй, — взяв себя в руки, усмехнулся Николай Генрихович. — А во-вторых, давай по маленькой, после чего и поговорим. Хотя, если честно, я тебе еще по телефону все сказал…
— А я — нет, — отрубил Шатунов. — Пить не буду — за рулем.
— Разве ты не останешься? Я думал…
— Меня не интересует, что ты думал! — оборвал его Ираклий. И вопреки только что сказанному, протянув руку, выбрал, как обычно, водку, которую плеснул в рюмку, наполнив ту до половины. После чего продолжил: — Этот гаденыш по-прежнему на свободе. Ходят слухи, что с него сняли подписку о невыезде. Догадываешься, чем пахнет?
— Хочешь сказать, менты начали копать в другую сторону, то есть… в нашу?! — Николай Генрихович от этой мысли ощутил внезапную слабость в коленях, несмотря на то что сидел в своем любимом кресле. Под ложечкой неприятно засосало, а рука сама потянулась к тюбику с нитроглицерином, который в последнее время он всегда носил с собой в кармане рубашки.
— Да не это я хотел сказать! — Ираклий поморщился, словно от зубной боли, и одним махом сглотнул свою водку. — Самим придется с гаденышем разбираться, ясно тебе?!
— Что?! — от изумления Николай Генрихович враз забыл и про нитроглицерин, и про слабость. — Господи, ты хоть понимаешь, что несешь?!
Вот так он говорил с Шатуновым крайне редко. Можно сказать, и вовсе никогда не говорил. Но и то, что он услышал, тоже выходило за всякие допустимые, с точки зрения Мохнаткина, рамки… Елки-палки, и дернуло же его, старого болвана, пойти навстречу «просьбе друга», причем исключительно из-за все тех же проклятых денег!.. Строганов был богат, в чем Николай Генрихович никаких сомнений не испытывал. Следовательно, либо доходами от театра, либо любыми иными делиться был обязан. Он что, лучше всех тут отыскался?!
Кому и почему обязан — об этом Мохнаткин никогда не задумывался. Так повелось — и все тут! Почему бы и не «пощипать» этого выскочку, ускользнувшего в свое время, если верить Шатунову, из его рук, да еще и едва ли не набившего тому морду? «Жаль, что не набил…» — неожиданно для себя подумал Николай Генрихович и глянул на невозмутимую физиономию Ираклия почти с ненавистью: чертов придурок! Он что, не понимает, что они рискуют сейчас всем своим бизнесом, не говоря о том, чем рискует лично он, Мохнаткин, если учесть Куража. Да какой, к черту, бизнес — жизнью рискуют, как минимум свободой!..
Взять себя в руки и заговорить относительно спокойно ему стоило немалых трудов.
— И как же ты предполагаешь «разобраться» со своим счастливым соперником? Главное — за счет кого и чего?! За счет себя — на здоровье, но ты, Ираклий, не сам по себе, ты…
— Заткнись! — спокойно и негромко произнес Шатунов, но таким голосом, что Мохнаткин действительно замолчал. — Как, однако, у тебя очко-то играет. — На лице Ираклия Васильевича мелькнула нехорошая ухмылка. — Интересно, перед кем оно у тебя больше взыгрывает: перед ментами или перед твоим лучшим другом Куражом?!
Николай Генрихович Мохнаткин обмер. В его мозгу вспыхнуло и взорвалось одно-единственное слово: «Знает… Знает, он все знает!..» И, словно отвечая на его мысли, Шатунов продолжил:
— А ты как думал, умник? Конечно, знаю! Давно знаю… Сотрудники твои же и донесли в свое время… Они тоже не котята слепые! И кто и за что твоего рэпера на тот свет отправил — тоже знаю, а ты не верил! — Шатунов снова нехорошо усмехнулся. — Да ты не боись, мне твои доходы от «дури» и на хрен не нужны… Мне теперь вообще ничего не нужно, кроме одного, и ты это, голубчик, сделаешь, а иначе — будь спокоен — вычислю, кого ты больше испугался! Так что зови сюда своего отморозка и соответствующие распоряжения — здесь, при мне! Где он?
— Наверху… — прохрипел Мохнаткин, у которого напрочь пересохло в горле. — Ты… Ты хочешь, чтобы он Строганова… Вслед за Марией?..
— Не смей произносить ее имя своим поганым языком! — злобно рявкнул Шатунов, и, перехватив его ставший внезапно слепым взгляд, Николай Генрихович вдруг понял: Ираклий сошел с ума. По-настоящему… Что, что делать? Как при нем дать знать Игорю, что распоряжение хозяина на этот раз выполнять нельзя ни в коем случае?!
Между тем Шатунов, прекрасно ориентировавшийся в доме Мохнаткина, обожавшего всякие прикольные штучки, дернул завитой золотистый шнур, болтавшийся возле дивана. И почти сразу — так показалось Николаю Генриховичу — вошла горничная.
— Вызывали? — Она доброжелательно посмотрела на хозяина, не предполагая, что этот властный, сказочно богатый человек в данный момент остро, до головокружения завидует ей — собственной прислуге, матери-одиночке с двумя детьми, выполняющей в его доме едва ли не самую тяжелую и грязную работу.
— Игоря позови, — сдавленно произнес Мохнаткин, стараясь не смотреть на поплывшие в сторону стены. Женщина кивнула и вышла, а в комнате повисла тяжелая пауза. Вопрос «Что делать?» повис в голове Николая Генриховича без ответа: он понимал, что любые аргументы для спятившего на покойной Машке, которую Мохнаткин, видимо, совсем не напрасно терпеть не мог с самого начала, не подействуют.
— Думаешь, я сошел с ума, — неожиданно усмехнулся Шатунов, который, видимо, за те дни, что они не виделись, приобрел способность читать чужие мысли. — Ошибаешься… Другое дело, что тебе меня, Мохнаткин, не понять по тем же причинам, по каким человеку никогда не понять Бога: умишка-то маловато, как тут поймешь?..
«Точно спятил!» — с ужасом подумал Николай Генрихович, и немыслимая тоска сжала его сердце. Зато мысли его словно вырвались из плена холодного ужаса, слух отключился от того, о чем бормотал этот припадочный псих. Он лихорадочно думал только об одном: как себя спасти… Конечно, дойди дело до ментов — слава богу, будет видеозапись, свидетельствующая о том, что вынудили его заказать Строганова под давлением. Но есть и другое — много чего… Пожалуй, на половину Уголовного кодекса потянет… И уж если Ходарковского прижать сумели… Что говорить о такой мелкой сошке, как он, Мохнаткин?!
О Кураже он и вовсе старался не думать. И по всему этому выходило одно: пора делать ноги отсюда, причем со скоростью, превосходящей, желательно, световую… Слава тебе господи, хватило у него, Николая Генриховича Мохнаткина, ума учесть и такую, самую крайнюю, возможность!..
Его мысли прервал приход Васильева, что-то дожевывающего на ходу с недовольным видом.
— Вызывали, Николай Генрихович?
Мохнаткин бросил еще один быстрый взгляд на Ираклия и, уловив в его глазах опасно тлеющий огонек, кивнул:
— Да-да, Игорь Симонович, присаживайся… — К этому моменту принятое им решение уже воспринималось Мохнаткиным как единственно возможное, поэтому и сумел заговорить твердо и спокойно, чем немало удивил Ираклия, даже не попытавшегося это скрыть. — Вот что, тут такое дело: обстоятельства наши несколько поменялись… Строганова придется убрать…
— И делать это нужно срочно! — вмешался Ираклий. — Разумеется, срочность — за отдельную плату…
Николай Генрихович, внимательно наблюдавший за Васильевым, уловил на его лице мелькнувшую и тут же исчезнувшую тень, но так и не понял, что это было: удивление? растерянность? может быть, страх?.. Нет, последнее — вряд ли…
— Риск — тоже за отдельную? — после небольшой паузы поинтересовался Васильев сквозь зубы и, сощурившись, перевел взгляд с хозяина на Шатунова.
— Мне все равно! Сколько?.. — И без того тонкие губы Шатунова превратились в еле заметную бледную линию, абсолютно прямую.
Некоторое время Игорь с каким-то новым интересом разглядывал Ираклия Васильевича: за все эти годы старший партнер его хозяина не только не отдавал ему никаких, а не только подобных распоряжений лично, но и здоровался-то с ним через раз…
— Пятьдесят тысяч, — спокойно произнес Васильев, не спуская глаз с Шатунова. И все трое мужчин замерли — каждый по своим причинам. В душе Мохнаткина мелькнула робкая надежда: сейчас Ираклий откажется, пятьдесят тысяч баксов для него сумма совсем не маленькая. И что стоило Игорю запросить сто?!
— Что так густо? — безразличным тоном поинтересовался Шатунов, глядя на Васильева в упор. Но того взгляд Ираклия ничуть не смутил.
— Я уже ответил — за риск: дважды фактически подряд на дело не ходил никогда, люди между собой связаны, следствие идет. Времени на подготовку нет.
— Ясно… Значит, пятьдесят!
— Тридцать вперед.
— Сейчас поедешь со мной. — Шатунов с заметным усилием поднялся с дивана. — Там и получишь свой аванс… Какая тебе подготовка еще сдалась, на хрен? Гаденыш сегодня репетирует в своем гадюшнике, подъедет туда без четверти семь. Выйдет без чего-нибудь полночь… Выбирай, что тебе больше нравится!
— Мне нравится в одну смену с дьяволом! — криво ухмыльнулся Васильев.
— Значит, времени, чтобы изучить местность, у тебя навалом… Поехали! Оружие, надеюсь, есть?.. Если нет — дам.
— Благодарствую, предпочитаю со своим самоваром…
— Мобильный оставишь здесь! — обнаружив, что Васильев шагнул к двери комнаты, жестко бросил ему в спину Шатунов.
Больше всего в этой сцене Николая Генриховича Мохнаткина потрясло то, что его — его! — начальник охраны не только согласился выполнить сумасшедший заказ, но и во время разговора с этим психом Ираклием, и уходя из гостиной за своим «самоваром» ни разу даже не взглянул в сторону хозяина!
Шатунов сразу после состоявшегося разговора на него тоже не взглянул, просто вышел вслед за Игорем из комнаты. Этому он совсем не удивился.
Спустя несколько минут где-то вдалеке, на территории дачи, заработал движок, потом он постепенно затих… Уехали!
Николай Генрихович Мохнаткин просидел после этого в своем кресле не больше минуты. Он и сам позднее удивлялся, насколько четкими и последовательными были все его дальнейшие действия. Подойдя к картине, висевшей точно напротив диванчика, на который он усадил своего гостя, Николай Генрихович взобрался на стоявший под ней стул и отодвинул в сторону тяжелую раму, заключавшую в себя пейзаж со сверкающими горными вершинами: «снег» был выполнен из настоящего хрусталя, точнее, из его осколков — дабы замаскировать дырочку с поблескивающим сквозь нее глазком камеры.
Камеру он оставил на месте, а драгоценную кассету вынул и, вставив ее в один из двух видаков, специально приобретенных на такой случай, включил копирование.
Кабинет Мохнаткина с весьма надежным сейфом, вмонтированным в тумбу сработанного под старину письменного стола, находился рядом с гостиной. В сейфе помимо небольшой суммы денег хранились кое-какие документы, подлежащие уничтожению в случае крайней ситуации, два зарубежных паспорта на разные имена, но с его фотографией. Один из них ему сделал в свое время Кураж, и пользоваться им он не собирался. Вынул, однако, оба.
Пока в маленьком камине медленно и словно нехотя разгорались успевшие высохнуть за летние недели дрова, Мохнаткин сделал два звонка, выяснив, что ближайшие зарубежные рейсы светят ему исключительно… в Финляндию, и, слегка поморщившись, он заказал билет. Видимо, удача в тот день была на стороне Николая Генриховича: звонил он с дачного телефона, оставив мобильный за толстой стеной, отделявшей кабинет от видеогостиной…
Впрочем, мобильный он в руки больше так и не взял. Дождавшись, когда упомянутые документы вместе с двумя паспортами — зарубежным от Куража и подлинным российским — сгорят дотла, Николай Генрихович, прихватив легкий кожаный портфель марки известной фирмы и, несмотря на жару, надев пиджак, во внутреннем кармане которого помимо документов и денег находилось несколько кредитных карточек, заглянул на кухню, где прислуга хлопотала над куском парной телятины, выложенной на стол.
— Валечка, у меня к тебе поручение, — необычайно ласково обратился Мохнаткин к женщине. — Кстати, обед можешь не готовить, вряд ли я вернусь раньше полуночи.
— Хорошо, — кивнула та, удивленная вполне человеческими интонациями хозяина.
— Так вот насчет поручения… — Николай Георгиевич протянул Вале плотный, довольно большой конверт. — Оно очень важное, и мне необходимо, чтобы ты все сделала точнехонько, как я скажу…
— Конечно… — растерянно ответила она, не понимая, что от нее, собственно говоря, требуется.
— Этот конвертик в случае, если меня вдруг будут искать, передашь исключительно официальным лицам… — и, заметив в глазах прислуги недоумение, пояснил: — Ты, если это произойдет, поймешь сама кому… Ну а я уж найду способ проверить, все ли ты верно сделала. И чтобы ты не сомневалась в важности поручения — держи, это тебе. Так сказать, за отдельную плату!..
Валентина, так ничего и не понявшая, кивнула и бессмысленно поглядела уже в спину поспешно направлявшегося к выходу хозяина.
Устало опустившись на стул, она поглядела наконец на собственную руку, в которую Мохнаткин вложил несколько плотных бумажек, и едва не ахнула вслух: это были не наши рубли, а самые настоящие стодолларовые купюры! Дрожащими пальцами Валентина пересчитала бумажки, не веря собственному разуму: десять купюр… целое состояние!.. Господи, что с ним такое случилось и что это за поручение такое, а вдруг в конверте, прости господи, бомба?!
Валентина с опаской покосилась на конверт: нет, для бомбы он маловат… И, немного поколебавшись, решилась все-таки его ощупать. Внутри находилось что-то довольно плоское, твердое… «Видеокассета!» — догадалась она и задумчиво посмотрела еще раз на деньги, потом уставилась в окно и надолго замерла в этой позе.
Что-то подсказывало Валентине, что своего хозяина она больше не увидит никогда…
