Часть третья
ТУРЕЦКИЙ
В Генпрокуратуре Турецкий, прежде чем идти к Меркулову — докладывать о новом геморрое на их общую задницу, — заглянул в энциклопедический словарь, дабы пополнить эрудицию.
«Николай Львович Баткин (р. 1937), российский биохимик, академик РАН (1992; член-корреспондент АН СССР с 1970). Директор НИИ молекулярной биологии. Труды в области ультрамикрометодов анализа нуклеиновых кислот, биохимии клеточной дифференцировки и ядерно-цитоплазматических отношений. Герой Социалистического Труда (1987). Государственная премия СССР (1980). Государственная премия России (1993)».
Кроме того, как следовало из документов, переданных Турецкому из ФСБ, Баткин также является заведующим кафедрой микробиологии, вирусологии и иммунологии Московской медицинской академии имени Сеченова. Что еще? Вдовец, у него есть взрослая дочь, у той, как известно, десятилетняя дочка, ученица музыкальной школы, его внучка.
Поиски Баткина сотрудниками ФСБ велись по следующим направлениям.
Были допрошены родственники Баткина, соседи Баткина, сотрудники Баткина.
Вот что это дало.
1. Дочь Баткина, Вероника Кострюкова (35 лет), показала, что с отцом не разговаривала больше двух недель, так как ровно столько его не видела — они находились в ссоре, что, по ее словам, большой редкостью в их отношениях не является. Иногда Баткин забирал свою внучку из музыкальной школы и отвозил домой к ее матери, но последние два раза это происходило в отсутствие Вероники Кострюковой.
2. Баткин живет в шестнадцатиэтажном кирпичном доме в Орехове-Борисове. Дом с кодовым замком и консьержкой. Консьержка Тамара Байрамова (67 лет) знает Баткина в лицо, потому что он часто возвращается за полночь и иногда забывает и код, и личный ключ от кодового замка, тогда консьержка открывает ему сама. Последний раз консьержка видела Баткина за день до его исчезновения. Он выходил на утреннюю пробежку, по рассеянности надел вместо кроссовок ботинки и вернулся обратно. Больше не спускался — как полагает консьержка, также по рассеянности. Кстати, дочь Баткина, Вероника Кострюкова, тоже характеризует отца как весьма забывчивого и рассеянного человека.
Соседи по лестничной клетке тоже ясности не внесли. Жильцы двух из трех квартир даже не знают, кто такой Баткин. Они знают, как он выглядит и как его зовут, но на этом их представление о пожилом соседе исчерпывается. С третьей квартирой было ненамного лучше. Там хозяева не жили, а сдавали ее внаем. Сейчас ее снимает некая Марина Коваленко (25 лет), уроженка Харькова, географ-аспирант МГУ. Коваленко показала, что с Баткиным неплохо знакома и поддерживает дружеские, насколько это было возможно при столь радикальной разнице в возрасте, отношения. На этом список соседей исчерпывался.
3. Сотрудники, по идее, должны были стать самым продуктивным источником информации, но этого не произошло. В общей сложности были допрошены двадцать семь человек — те, кто общался с Баткиным в Институте молекулярной биологии в последние пять дней перед его исчезновением. Полный список людей, входивших в контакт с Баткиным в его НИИ за последние две недели, составленный с помощью его секретарши (Алевтина Мордвинова, 54 года), включал в себя сто тридцать девять человек. Правда, львиная часть — это те, кто поздравлял Баткина с присуждением Нобелевской премии, а общение с ними Баткин, которому это надоело уже на второй день, свел до минимума. Алевтина Мордвинова даже стала свидетельницей того, как вконец задерганный Баткин отказался подойти к телефону, хотя на другом конце провода его жаждал поздравить ни больше ни меньше вице-премьер правительства России, по совместительству председатель Госкомитета по науке и технике.
4. Со всех опрошенных была взята подписка о неразглашении, поскольку не менее важной, чем поиски Баткина, представляется опасность того, что этот факт станет достоянием гласности.
Но это было не все. Турецкий-то знал, что был как минимум еще один человек, видевший Баткина незадолго до его исчезновения, — это его собственная (Турецкого, не Баткина) супруга Ирина Генриховна…
Дверь кабинета без стука открылась, а это могло означать только одно: Славка Грязнов собственной персоной. Улыбается. В руках портфель. В портфеле красноречиво позвякивает.
Турецкий тут же замотал головой.
— А чем тогда займемся? — обиженно спросил Грязнов.
Вместо ответа Турецкий разложил перед собой на столе фотографии Баткина. Баткин с внучкой. Баткин с дочкой. Баткин с дочкой и внучкой. Баткин в институте: в своем кабинете с каким-то сотрудником, в приемной с секретаршей, в лаборатории. Эта фотография была секретной — за нее Турецкий расписался у фельдъегеря, привезшего пакет, в отдельной графе. На ней Баткин и еще два сотрудника, один — тот самый, с которым он был сфотографирован в кабинете, были облачены в защитные костюмы фиолетового цвета, смахивающие на скафандры космонавтов. Вокруг колбы, пробирки, загадочная аппаратура.
Баткин был крупный, чуть полноватый мужчина, совсем не похожий на классического рассеянного профессора, каким его все хотели представить. Что еще? Ну седой, ну пожилой, но шестьдесят пять лет ему дать никак было нельзя. Турецкий повертел снимки — на всех были проставлены относительно свежие даты.
— Ты с ним случайно не знаком?
— Где уж нам с нобелевскими лауреатами знаться.
— Вот, — удовлетворенно заметил Турецкий. — А моя жена знакома.
— Ну и напрасно.
— Почему?
— Нипочему.
— Славка, что за манера? Сказал "а", говори "б".
— Да я так просто сказал.
— По-моему, ты врешь, — сказал Турецкий, внимательно глядя на приятеля.
— Ну сам посуди: узнают, что твоя жена в этом замешана, от дела отстранят.
— Да кто замешан, что ты мелешь?! И потом, я на него не набивался. — Тут Турецкий вспомнил свой разговор с президентом и усомнился в искренности своих слов. — Ну ладно, с чего начнем?
— Как будто ты не знаешь? Небось, пока я ехал, уже составил свой долбаный план следственных мероприятий.
— Ты чего такой злой? — удивился Турецкий.
— Да потому что не нравится мне это все. Ладно, не обращай внимания. Говори, что делать будем.
— Значит, так. Я проведу повторные допросы всех, кто видел Баткина, а ты собери мне на него неформальную информацию.
— Уже.
— О! — обрадовался Турецкий. — И что же ты молчал?
Грязнов молча открыл портфель. Сначала вынул из него бутылку коньяка «Московский» (которую Турецкий тут же убрал в сейф), потом папку. Турецкий отодвинул фото Баткина в сторону и рассыпал перед собой документы, которые привез начальник МУРа. Каждый лист он проглядывал до середины и откладывал в сторону. Грязнов тем временем просматривал бумаги, которые Турецкому доставили фельдъегерской почтой. Через минуту Турецкий нахмурился и потер переносицу.
— Ну, — пробурчал Грязнов, закуривая, — теперь, надеюсь, ты понял, что ничего хорошего в том, что Ирка твоя с ним знакома. Кстати, каким это образом, хотел бы я знать?
— Но я не понимаю, — пробормотал Турецкий, — почему у ФСБ нет этой информации?
— Да потому что работать надо уметь!
Из сведений, собранных Грязновым, выходило, что выдающийся русский ученый Николай Львович Баткин был не просто запойный пьяница, а тяжело больной алкоголик. Турецкий с утроенным вниманием рассматривал фотографии Баткина и не мог в это поверить — как этот красивый, благообразный ученый муж, и вдруг натуральный алкаш! И все же это было правдой. За прошедшие пять лет Баткин трижды лечился в закрытых клиниках, вроде бы это помогало, но в какой-то момент он неизбежно срывался и пускался во все тяжкие.
— Так ты что думаешь, он сейчас где-то лежит под капельницей? — с надеждой спросил Турецкий.
— Гораздо хуже, Саня. Я думаю, что он лежит где-нибудь под забором.
— Так, стоп! Вначале объясни мне, откуда у тебя эти сведения. И почему, если это действительно правда, ни родственники, ни сотрудники об этом ни полслова не упомянули?
— Ну ты не слишком-то наезжай. — Грязнов добродушно толкнул приятеля в грудь. — Сначала можно было бы и поблагодарить личный состав за инициативу. Откуда у меня эти сведения? Просто я привык держать руку на пульсе. Все заведения — подобные тем, в которых лечится твой Баткин, — у меня под колпаком. А раз у меня, то это значит, что ФСБ оттуда уже никакой информации, кроме как от меня, не получит. А от меня оно фиг что получит. Что касается родственников и коллег — ответ простой. Они не знали.
— Все не знали?!
— Все. Кроме одного человека. Каждый раз, когда Баткин ложился в клинику, именно он его туда и приволакивал.
— Кто это?
— Если бы ты дочитал до конца, то не задавал бы глупых вопросов. — Грязнов ткнул пальцем в нужное место, и Турецкий прочитал: «А. В. Будников». — Это его коллега, — объяснил Грязнов. — Заведующий какой-то там лабораторией.
— Знаю.
— Ну и корефан по гулянкам, надо полагать. Так что надо его в первую очередь брать в оборот. Фээсбэшники его допрашивали?
— Да. Есть протокол. А ты проверил эти заведения, где Баткин лечился?
— Да. Все мимо. Давай свой протокол.
"В о п р о с. Назовите свое полное имя, возраст, профессию и занимаемую должность.
О т в е т. Анатолий Вячеславович Будников, 47 лет, биолог, заведующий бактериологической лабораторией Института молекулярной биологии. Доктор наук.
В о п р о с. Академик Баткин является вашим непосредственным руководителем?
О т в е т. Да.
В о п р о с. В каких отношениях вы состоите с Баткиным?
О т в е т. В служебных.
В о п р о с. И только? Не в приятельских?
О т в е т. Видите ли… У нас довольно значительная разница в возрасте. Хотя, учитывая, как давно мы знаем друг друга…
В о п р о с. И как же давно?
О т в е т. Больше двадцати пяти лет. Он был еще моим преподавателем в институте.
В о п р о с. Значит, вы с Баткиным на «ты»?
О т в е т. Я же сказал, у нас большая разница в возрасте… И, так сказать, в весовой категории, в научном аспекте, я имею в виду.
В о п р о с. Это не ответ.
О т в е т. Мы на «вы».
В о п р о с. Когда и где вы последний раз видели Баткина?
О т в е т. В пятницу утром на работе. Он вызвал меня, чтобы согласовать кое-какие детали работы на время его предстоящего отсутствия.
В о п р о с. Анатолий Вячеславович, чем занимается ваша лаборатория?
О т в е т. Это, простите, не ваше дело.
В о п р о с. Сейчас все, что происходит в вашем институте, а значит, все, что имеет отношение к Баткину, наше дело.
О т в е т. Моя лаборатория занимается изучением особо опасных вирусных инфекций.
В о п р о с. Вы бывали дома у Баткина?
О т в е т. Конечно.
В о п р о с. Как часто?
О т в е т. Затрудняюсь ответить. Особой системы в этом не было.
В о п р о с. Что это были за встречи?
О т в е т. В основном рабочего характера, иногда мы перемещались к нему домой, просто чтобы сменить обстановку, освежить мозги. Рядом с его домом есть прекрасный Царицынский парк, и мы часто там гуляем, обсуждая научные вопросы.
В о п р о с. У Баткина есть женщина?
О т в е т. Он довольно пожилой человек. Кроме того, он вдовец. Уже почти десять лет.
В о п р о с. Нам это известно. Поэтому я и задаю вам повторно этот вопрос: у Баткина есть любовница?
О т в е т. Мы не настолько близки, чтобы я мог позволить себе этим интересоваться. А сам он меня ни во что такое не посвящает.
В о п р о с. У Баткина есть близкие друзья?
О т в е т. У него был действительно близкий друг, ученый, но погиб много лет назад.
В о п р о с. Подробнее, пожалуйста.
О т в е т. Макарычев, если не ошибаюсь, Эммануил Витальевич, он разбился во время сплава по горной речке, на Алтае, около десяти лет назад.
В о п р о с. Баткин был тогда с ним?
О т в е т. Разве я это говорил?
В о п р о с. Отвечайте на вопрос. Баткин был с ним, когда Макарычев разбился?
О т в е т. Не был. Баткин терпеть не может байдарки.
В о п р о с. Макарычев тоже был биолог?
О т в е т. Да с чего это вы взяли?! Он был географ.
В о п р о с. Кроме вас кто входит в число друзей Баткина?
О т в е т. Таких друзей, как Макарычев, у него сейчас нет, мне кажется, в основном его общение — это контакты по работе. Да, по-моему, и времени у Николая Львовича сейчас ни на кого не остается. Мы очень загружены на работе. Правда, иногда он ездит к внучке. Возможно, к шурину. Хотя последнее утверждать не берусь.
В о п р о с. Подробнее. Кто такой брат его жены, и почему вы не уверены в их контакте?
О т в е т. Китайгородский Михаил Викторович. Он лор-врач, моложе Николая Львовича лет на пять. Раньше часто бывало, когда я приезжал к Баткину, то заставал там его, и мы иной раз даже пульку расписывали. Но уже несколько лет, года три-четыре, а может и больше, я Китайгородского не видел.
В о п р о с. Баткин никак о нем не упоминал?
О т в е т. Баткин не тот человек, что на работе станет говорить о посторонних вещах.
В о п р о с. Хотите еще что-нибудь добавить?
О т в е т. Мне не нравятся ваши вопросы. Николай Львович будет недоволен, когда узнает, что мне столько о нем пришлось говорить.
— Это не ваша забота".
— Что скажешь? — поинтересовался Грязнов.
— А ты что скажешь?
— Ни полслова, нигде не прокололся. За шефа горой стоит. Надо тебе побеседовать с этим Будниковым. А лучше мне.
— Это само собой. А больше ничего не заметил?
— Жена Баткина и его лучший друг умерли в один год.
— Смотри-ка, заметил, — обрадовался Турецкий. — А еще?
— Ну что еще. Соседка Баткина — географ-аспирант, и покойник Макарычев был географ.
— Смотри-ка, опять заметил, — обрадовался Турецкий.
— Ну ты меня совсем за дурачка держишь, что ли, — обиделся Грязнов. — Поехали куда-нибудь перекусим.
— Давай. Я тут знаю одно славное местечко, «Пушкинъ» называется.
— Это где ты с фээсбэшником обедал?
— Ты за мной наружку прикрепил, что ли?!
— Не психуй, Саня, Меркулов рассказал.
За пельменями с грибами договорились о распределении ролей. Турецкий брал на себя Будникова и молодую соседку Баткина, а Грязнов — Китайгородского, поскольку его еще сначала надо было найти.
Турецкий долго не мог решить, с кого же все-таки начать, с Будникова или с Марины Коваленко. Конечно, хотелось в первую очередь пообщаться с молоденькой и, как он надеялся, хорошенькой аспиранткой, но чувство долга перевесило: заведующий бактериологической лабораторией был несомненно более значимой фигурой. Справедливость, однако, восторжествовала: в Институте молекулярной биологии женский голос ответил, что Анатолий Вячеславович до вечера будет занят, что он сейчас проводит исследования и с ним даже связи нет. Наверно, в своем дурацком скафандре что-то из колбочки в колбочку переливает, подумал Турецкий и позвонил Коваленко. Дома ее не было, но в протоколе допроса имелся и служебный телефон. Встретились через полтора часа на Воробьевых горах, в студенческой стекляшке.
Коваленко оказалась длинной, немного нескладной шатенкой, настороженно поглядывающей из-под черных украинских бровей. Она, конечно, заявила, что все, что знала, давно уже рассказала, но Турецкий успокоил барышню, несколько досадуя на себя, — стотысячной фразой, что это беседа неофициальная и ему важны не столько ее сведения, сколько ее мнение. И как ни странно, в стотысячный раз это сработало. Коваленко как-то расслабилась и даже заказала себе белого вина.
— Скажите, Марина, как давно вы снимаете квартиру в Орехове-Борисове?
— Полгода, наверно, не больше — как в аспирантуру поступила. А что?
— Разве ваше заселение как-то связано с аспирантурой?
— Ну понимаете, там такой парк замечательный, и вообще мне показалось, что там будет хорошо работаться.
— Ну и как, ваша надежда оправдалась?
— Вполне, — пожала плечами Марина. — После общежития-то…
— Как вы сняли эту квартиру?
— Случайно. Можно было, конечно, продолжать жить в общаге, комната была за мной, но тут подвернулся этот вариант. Мой научный руководитель Семен Израилевич… я как-то зашла к нему: нужно было кое-что уточнить о Шпицбергене…
— А какова тема вашей диссертации?
— «Динамика и морфология ледникового покрова Восточной Антарктиды».
— А, — многозначительно сказал Турецкий. — Продолжайте, пожалуйста.
— Так вот, а у Семена Израилевича как раз был Баткин.
— Они же приятели, да? — как можно более буднично спросил Турецкий.
— Да нет, они даже знакомы не были, просто Баткин консультировался по одному вопросу на нашем факультете — и его отослали к Семену Израилевичу. А тут я пришла. Семен Израилевич спрашивает: «Нашли квартиру, Марина?» Я говорю, что нет пока.
— А чем интересовался Баткин, вы, конечно, не знаете?
— Как раз знаю! — буквально подпрыгнула Марина. — Вот это-то как раз самое интересное. Замечательное совпадение. Я же занимаюсь Севером и Дальним Востоком, а Баткин искал материалы по Камчатке. И Семен Израилевич тоже. Он мог бы, конечно, Баткину и сам помочь, но вместо этого меня предложил. Он такой у нас, Семен Израилевич, он всем помогает!
— Обязательно с ним познакомлюсь, — пообещал Турецкий. — Так чем же таким конкретным интересовался Баткин?
— Камчаткой.
— Камчаткой? — переспросил озадаченный Турецкий.
— Да, Камчаткой первых двух десятилетий прошлого века. Ну и всякими там окаменелостями и озверелостями.
— Простите, я ничего не понимаю, — вынужден был сознаться Турецкий.
— Ну что же тут непонятного? — удивилась Марина. — У него были какие-то важные сведения о Камчатке, он мне потом показывал один документ. Так вот, он искал описание местности, которое там указано… А когда узнал, что я могу ему помочь, сказал, что его соседи квартиру сдают и если я хочу, то могу ее посмотреть. Вот так все и совпало.
— Марина, — строгим, родительским тоном сказал Турецкий, — у вас сохранился этот документ?
— У меня нет, но у Николая Львовича он точно есть.
— Еще бы найти Николая Львовича, — вздохнул Турецкий, — совсем была бы красота.
— Да вы не поняли. Он у него дома. И я знаю где. Вы же наверняка можете в его квартиру попасть, если хотите, конечно.
…Едва подъехав к шестнадцатиэтажной башне, в которой жили Баткин и Марина Коваленко, Турецкий понял, почему все в один голос говорили о Царицынском парке. Дом стоял как бы на краю города. Перед ним только станция метро, пара магазинов, а дальше через дорогу — густой массив, так сказать, смычка города и деревни.
Поднялись на одиннадцатый, баткинский этаж. Турецкий достал из пакета фельдъегерской почты мудреный многозубчатый ключ. Вошли в квартиру. Наметанным взглядом Турецкий определил, что здесь две комнаты. Первая же, это было видно еще из дверей, забита книгами.
И вдруг незатейливая мысль пришла ему в голову. Турецкий посмотрел на аккуратно сложенную обувь в прихожей, на чистую скатерть на кухне. Рассеянный академик, говорите, профессор кислых щей? Турецкий повернулся к Марине, которая уже прошла в первую комнату.
— Мариночка, а кто здесь убирает? Есть у Николая Львовича домработница?
— Конечно, разве мужчина может сам так убраться?
— А как бы мне ее найти?
— На холодильнике телефон.
Однако Марина тут все неплохо знает. А Будников не называл ее в числе близких знакомых академика. Турецкий прошел на кухню. На дверце холодильника висел магнит, здесь иногда пришпиливают бумагу, Денис Грязнов так делает. Но под магнитом ничего не было. Войдя, Марина удивилась:
— А раньше был листочек с ее телефоном, я точно помню. Но это ничего, вы ее просто найдете, она дворником у нас во дворе работает, наверно, и живет рядом, на Шипиловской.
Турецкий пошел в туалет. Выйдя оттуда в комнату, спросил:
— Ну хорошо, нашли этот документ?
— А что его искать? Вот он висит.
— Висит? — не понял Турецкий и проследил за направлением ее руки.
Над рабочим столом, в череде всяких наградных дипломов, висела коричневая рамочка, внутри которой под стеклом был вложен лист пожелтевшей бумаги, на нем твердым круглым почерком, явно перьевой ручкой, были выведены несколько десятков строк. Турецкий снял рамочку со стены и уселся в кресло.
— Сделать чаю, Александр Борисович? — крикнула Марина с кухни.
Турецкий неопределенно промычал в ответ.
"Аминь глаголю вам, понеже сотвористе единому сих братии. Моих менших. Мне сотвористе (Мф. 25, 40).
В 1916 году я, будучи епископом, отправился на собаках в глубь Камчатской области и доехал до селения Гональского. По неоднократным прошлым посещениям оно запомнилось мне как многолюдное. Теперь же, въезжая в село, я обратил внимание на то, что собаки из моей упряжи, против обыкновения, не издавали радостных звуков, почуяв жилье. Впрочем, некоторые из них неуверенно взвыли, но встречного лая от местных собак не последовало. Меня поразила мертвая тишина. Во всех избушках окна были заколочены, а на кладбище я обнаружил много новых могильных крестов. Только один человек — сельский староста — вышел мне навстречу. На мой недоуменный вопрос по поводу необычного безлюдья он сказал: «Хворь здесь страшная. В жилищах покойников штабелями складывают, могилы не успеваем рыть, да теперь, кроме меня, и некому, но и я не могу: земля глубоко промерзла. В живых осталось всего лишь восемь человек, я девятый, но на ногах только я один. Остальные лежат…»
Мы вошли в избушку. На полу вповалку на соломе лежали умирающие. Среди них особенно тяжелое впечатление производили мечущиеся в агонии роженица и рядом с ней умирающая повивальная бабка, желающая помочь в тяжелых, страшных, трагических родах. Тела и лица больных были покрыты черными, кровавыми гнойниками. Некоторые из больных узнали меня. Они радостно восклицали:
— Владыка, дорогой, как мы рады, что дождались тебя! Мы люди верующие, причасти нас скорее, и тогда мы спокойно умрем.
И было так чудесно, когда свет Христовой радости осенил ужасные, черные лица умирающих, для которых смерть в присутствии священника и при его молитвенном напутствии явилась желанным избавлением от мучений. Трудно передать их искреннюю, непосредственную духовную радость, когда они причастились Святых Тайн. Растроганный, я молитвенно напутствовал их уход в Жизнь Вечную, оставив этот мертвый дом.
Продолжая свой путь дальше в глубь Камчатки, я и в других селениях наблюдал такую же жуткую картину мертвого запустения. Мне необходимо было определить поселение, еще не захваченное эпидемией, чтобы установить карантинный пункт со строжайшим запретом дальнейшего проезда. А причиной внезапной вспышки этого тяжелого заболевания стал совершенно дикий случай. На западном берегу Охотского моря на одном из японских рыбзаводов заболел страшной болезнью и умер японец. Рыбопромышленники втиснули труп в пустую бочку, забили ее и поставили вместе с бочками, наполненными рыбой. Это и послужило причиной быстрого распространения эпидемии по всей Камчатке. Когда я приехал в Ключевское, узнал наконец, что последнее селение, в котором еще есть больные черной оспой, — это Еловка. От нее дальше простирается снежная пустыня, которая и стала заслоном для оспы. В Еловке был устроен карантин.
Митрополит Нестор".
Михаил Викторович Китайгородский работал в частной клинике. Чтобы найти его, Грязнову понадобилось меньше двух часов. В половине шестого Грязнов был уже на Воздвиженке, в медицинском центре «Парацельс». Записался на прием к лор-врачу. Прием стоил 120 рублей. Грязнов платить отказался, сообщив, что утрясет этот вопрос лично с Китайгородским. Назрел небольшой конфликт. Регистраторша вызвала секьюрити. Охранник не замедлил явиться, предвкушая скорую расправу. И обомлел.
— Так вот значит, где ты устроился, Близнюк, — сказал ему Вячеслав Иванович, отличавшийся отменной памятью на лица. — Ну что, не зря я тебя из МУРа выпер?
— Вы не выперли, — смиренно напомнил Близнюк. — В приказе было написано «сокращение штатов».
— Это я тебя пожалел, чтобы личное дело не портить, — объяснил Грязнов. — Ну ладно, проводи меня к Китайгородскому.
Перед кабинетом лор-врача сидели два надменного вида господина — лет тридцати и сорока. Из породы тех, о ком сочиняют анекдоты про шестисотые «мерседесы».
— Граждане, на сегодня прием закончен, — не смог себе отказать в удовольствии Грязнов. — У Михаила Викторовича заболело горло, и он не может говорить.
Китайгородский оказался маленьким, кругленьким человечком, полированная лысина которого только подчеркивала завершенность этой геометрической формы. Он внимательно изучил удостоверение Вячеслава Ивановича и развел руками:
— Но я ведь все уже рассказал вашим коллегам.
— Эти бездельники из ФСБ мне не коллеги, — веско сказал Грязнов. — Я понимаю, что вы ответили на вопросы, которые они вам задавали, я понимаю также, Михаил Викторович, что ваша работа священна и нет ничего, что может оправдать того, кто вас от нее отрывает. И все же. Поймите меня верно. Я хочу, чтобы вы не отвечали на вопросы, а сами мне все рассказали.
— Что рассказал? — удивился Китайгородский.
— Все. Абсолютно все. Почему вы последнее время не общаетесь с зятем. Что случилось десять лет назад с вашей сестрой. И где Баткин.
Иногда можно переформулировать тезисы самым радикальным образом, так что, раньше вполне нейтральные, они будут звучать угрожающе. По крайней мере сейчас это сработало.
Китайгородский побледнел и закашлялся. Потом сполз с высоко поднятого кресла и, покачиваясь, пошел к холодильнику. Налил себе воды и долго пил, стуча зубами по стеклу. Грязнов наблюдал за ним с чувством некоторого удовлетворения.
…Вечером, когда наконец бутылка «Московского» была откупорена, кабинет заперт изнутри во избежание гостей, а на столе лежали четыре лимона и сыр «Эдам», Грязнов, жестикулируя стаканом, рассказывал:
— Все просто как пять копеек, правда, довольно драматично, но все равно бесполезно — для нас, я хочу сказать, бесполезно. Покойные жена и друг Баткина состояли в любовной связи. Видимо, довольно долго. Это знали, я думаю, все, кроме самого Баткина. Потом друг Баткина, как бишь его…
— Макарычев.
— Да, Макарычев, перевернулся на своей байдарке и погиб. А супруга Баткина, Елизавета Викторовна Баткина-Китайгородская, покончила с собой. Просто вышла в окно на девятом этаже. Четырехкомнатная квартира в сталинском доме, между прочим, на Малой Грузинской. Баткин эту квартиру потом поменял на свое Орехово-Борисово.
— Дела, — вздохнул Турецкий. — Сколько ей было лет?
— Ей — сорок, а Макарычев — ровесник Баткина или что-то около того. С тех пор, кстати, у Баткина с дочерью неважные отношения. Но это еще не все. Около пяти лет назад Китайгородского угораздило рассказать Баткину правду. Соображаешь, что к чему?
— Вот же ж черт, — сказал Турецкий. — С тех пор он с Китайгородским не общается, и запои Баткина начались пять лет назад.
— Именно, Сашок, — сказал Грязнов, — именно. Выпьем?
Потом Грязнов вышел и вернулся через несколько минут, хихикая.
— Ты чего? — поинтересовался Турецкий.
— Я, знаешь ли, мыл руки и разглядывал ваш плакат в зеркале, короче восхищался народной мудростью. Смешно, — самокритично признал Вячеслав Иванович.
Турецкий сообразил в чем дело. В этой, как говоривал Меркулов, комнате для мальчиков, недели две назад вывесили лозунг, списанный кем-то со скрижалей советских мудрецов: «Чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят!» А сегодня обнаружилось, что кто-то, наверно, из стажеров, эту и без того глубокую мысль еще больше углубил, оказывается, такое возможно. Ко второму «не» умело приписал букву "т". Получилось, что чисто не там, где убирают, а там, где нет мусоря'т.
…В дверь постучали.
— Саня, не открывай, — предупредил Грязнов.
— Почему?
— Потому что это Меркулов, больше никому в голову не придет, что ты еще на работе. А Меркулов сейчас все равно не пьет. Не открывай.
— Не пьет, так погреется у камелька суровой мужской дружбы, — поднимаясь со стула, возразил Турецкий.
Но это оказался не Меркулов, а Миша Федоренко. За всеми последними перипетиями Турецкий даже забыл про него.
Миша с шумом втянул коньячный воздух и сказал:
— Сан Борисыч, как же хорошо у вас пахнет!
Турецкий выглянул в коридор — никого — и втянул Федоренко в кабинет.
— Это еще что за явление народу? — дружелюбно поинтересовался Грязнов.
— Пинкертон нового поколения, — отрекомендовал подчиненного Турецкий и достал из стола еще один стакан. Грязнов тут же плеснул в него из бутылки. Их движения были настолько одновременны, что Федоренко даже испугался:
— Вообще-то я не пью.
— Понятно, — сказал Грязнов, поднимая стакан. — За пересечение улиц Большая Дмитровка и не менее великая Петровка.
— Так они же вроде не пересекаются, — неуверенно припомнил Миша.
— Зато они обе упираются в Моховую, — подсказал Турецкий.
— А, — обрадовался Миша и выпил. Старшие товарищи давно уже это сделали. — Он пожевал сыра и спохватился: — Сан Борисыч, я же забыл, чего зашел! Я же нашел-таки этих Гуринович и Якимчук. Оказывается, это женщины были — Светлана Гуринович и Ольга Якимчук, по тридцать пять лет обеим, они в гостинице «Космос» до полета останавливались…
— Миша, — махнул рукой Турецкий, — отставить Гуринович и Якимчук. Это теперь не нашего ума дело, я же тебя предупреждал.
— Но я думал…
— Что ты думал, — сказал Грязнов разливая коньяк, — ну что ты думал? Тебя разве этому на юридическом факультете учили?! Тебе начальник сказал — отставить, значит, что надо сделать?
— Славка, погоди, — остановил его Турецкий, заметив, как расстроился Миша. — Знаешь что, давай твои сведения фээсбэшникам отдадим, они же все равно продолжают это дело раскручивать, мы им с Меркуловым всю информацию на Чепыжного с «Аэрофлотом» уже слили. Вот и выйдет, что ты не зря пыхтел. Лады?
— Фээсбэшникам?! — моментально окрысился Грязнов. — Да вы тут охренели, что ли, вконец? Обабились? Как это — фээсбэшникам?! Ну-ка давай что ты там принес. — Он отобрал у опешившего Федоренко папку. — Так… портье Никифоров С. Е. показал… в 12.35 встречались… казино… ночной клуб «Солярис». Так, все понятно. Ты на чем это набивал, на компьютере? Дискета с текстом с собой? Садись работать. Саня, освободи место человеку!
Федоренко послушно сел за клавиатуру.
— Значит, так, — распоряжался Грязнов. — Первым делом меняй фамилию Никифоров на Кузнецов.
— Почему?!
— Потому что так будет запутанней, пока они концы найдут — китайский новый год наступит. «Космос» — большая гостиница, там наверняка найдется хоть один Кузнецов. Потому что не Иванов самая распространенная русская фамилия — это заблуждение, а Кузнецов. Так что запомни мой совет, сынок, если тебе когда-нибудь где-нибудь надо кого-то запутать — первым делом убирай ключевую фамилию и пиши вместо нее «Кузнецов»!
Турецкий захохотал.
— А ведь верно, — сказал Миша, — даже в разбившемся самолете было несколько Кузнецовых, а Иванова что-то вообще не припомню.
— Теперь поменяй все даты и точное время по своему разумению, желательно ставь какие-нибудь свои памятные цифры, так душа над бумажной работой отдыхает. Сделал?
— Сделал.
— Ну а теперь последний штрих мастера. Проставь везде вместо слова «Космос» не менее симпатичные два других слова «Рэдиссон-Славянская». И не ссы, солдат, «Славянская» — тоже большая гостиница.
На этом месте Турецкий не выдержал и ничком упал на пол.
Утром голова не болела, редкий за последнее время случай, — наверно, коньяк был действительно хороший. Турецкий затолкал себя в душ, а когда вытолкал, на столе уже дымилась яичница с ветчиной и помидорами. Хорошо. Дожевав и подставив опаздывающей в школу дочери щеку, Турецкий отработанным движением открыл ноутбук. Загрузился. Ну что, полковнику никто не пишет или… Проверил почтовый ящик. Одно письмо, ура, и не почтовая рассылка! И что же там:
«Уважаемый Александр Борисович, обслуживающая вас почтовая программа Outlook Express не может принять почтовое сообщение, так как работника ФСБ, проверяющего вашу почту, временно нет на месте».
Ах, чтоб тебя. Сквозь легкий туман припомнилось, как вчера Грязнов просил Мишу показать, как пользуются электронной почтой. Славкины проделки, больше некому… Что-то такое хотел у жены спросить… А!
— Ира, скажи, ты когда Баткина последний раз видела, кроме него в машине был кто-нибудь?
— Не помню, кажется, нет. Он сам-то в машине не сидел, вышел внучке навстречу… да, точно, с правой стороны. Значит, кто-то был еще.
— Ты уверена, что с правой?
— Ну конечно, машина остановилась напротив школы, и он сразу вышел, не обходил ее. Саша, а зачем это? — Ирина Генриховна помыла сковородку и поставила сушиться рядом с остальной посудой. — Не кури в доме.
Турецкий, машинально взявший сигарету, с досадой отбросил от себя. Это ему напомнило табачную фобию другой Ирины — Богучаевой. Позвонить, что ли? Покосился на супругу — не наблюдает ли — и тут же рассердился на себя за это.
Несколько минут ушло на поиски телефона — на базе трубки не оказалось. Может, у дочери в комнате? Тоже нет. Трубка отыскалась в ванной, в объятиях Ирины Генриховны. Турецкий знаками показал, что немедленно, мол, заканчивай, надо срочно позвонить. Жена также знаками ответила, что не землетрясение, мол, подождешь. Пришлось тратить деньги по мобильному. Турецкий позвонил Будникову, и на этот раз удачно.
Хотел уже было выезжать, как приехал курьер от Меркулова, привез конверт. Турецкий вскрыл его, там была короткая записка, сделанная от руки, и страница распечатанного текста:
"Вот посмотри, мне прислали из ФСБ, тебе, наверно, тоже интересно. Этого еще нигде нет, а завтра будет распространено по всем каналам связи.
Костя".
"В Европе действует общественное движение против самолетного шума, и протесты у аэропортов стали обычным явлением. Решение ЕС ужесточить требования по шуму будет иметь и другие любопытные последствия.
Из— за санкций, вводимых Евросоюзом и Международной организацией гражданской авиации (ICAO), отечественные авиаперевозчики могут потерять три миллиона пассажиров. Еще три года назад Евросоюз предупредил Россию о том, что полеты в Европу воздушных судов с устаревшими, «шумными» двигателями будут запрещены. Теперь же это произошло и на некоторых других направлениях. Следуя Чикагской конвенции, Евросоюз и ICAO ввели запрет на полеты в Европу воздушных судов с устаревшими двигателями и воздухозаборниками. К европейским странам присоединились наиболее развитые государства Азиатского региона, в частности Япония и Южная Корея.
Российским авиаперевозчикам это грозит крупными неприятностями. По данным Минтранса, число рейсов, совершаемых самолетами российских авиакомпаний, сократится на 11 тысяч! Причина проста: двигатели отечественных самолетов не соответствуют европейским требованиям по уровню шума. Отечественные перевозчики недосчитаются 3 миллионов пассажиров. Финансовые потери будут значительными: в прошлом году выручка от перевозок на международных линиях в полтора раза превысила выручку от перевозок на внутренних линиях.
Основная причина неготовности многих российских перевозчиков к введению более жестких требований — нехватка средств на весьма дорогостоящую модернизацию. А средства требуются действительно немалые. Скажем, для модернизации Як-42 потребуется 115 тысяч долларов. Самолетов только этих типов насчитывается в России около 150. Что же касается Ил-86, то у них необходимо полностью сменить двигатели, а в этом случае счет пойдет на миллионы долларов.
Тем не менее крупные российские компании, прежде всего «Аэрофлот», ценой больших денежных затрат и неизвестно каких еще, скорей всего, выполнят требования ЕС и будут продолжать летать в Европу и Юго-Восточную Азию.
Пока Россия не вводит у себя на внутренних линиях ограничительные меры, — самолеты западных компаний, не соответствующие стандартам, будут продаваться в Россию по крайне низким ценам, что очень негативно скажется на авиапромышленных предприятиях. Так, подержанные западные машины могут стоить 2–3 миллиона долларов, тогда как новый Ту-214 обходится в 21 миллион, а «Боинг-737» — в 35 миллионов".
Андрей Игнатьев, ИТАР-ТАСС".
Вот он смысл аферы Чепыжного, понял Турецкий. Он будет покупать западные самолеты по демпинговым ценам и тут же их продавать, скажем, в соседней Белоруссии, которая клала с прибором на все эти европравила, уже на порядок дороже.
Турецкий позвонил Меркулову:
— Я прочитал.
— А еще, — сказал Константин Дмитриевич, читая мысли на расстоянии, — этот сукин сын явно рассчитывал на взятки от наших авиазаводов, которым все это ужасно невыгодно. Хоть доказать это и невозможно. Хорошо бы, все жулики перед своими аферами подписывали протоколы о намерениях и хранили их в сейфах до нашего появления.
— А из-за чего упал самолет, — спросил Турецкий, — тебе фээсбэшники не сообщили?
— А из-за чего «Курск» взорвался? Дай комиссии спокойно поработать — лет пять хотя бы.
До Института молекулярной биологии с учетом небольшой пробки Турецкий доехал за сорок минут. Институт был расположен в нескольких километрах от Немчиновки — на пересечении Лазаревского Вала и улицы Патрушева — и занимал целый квартал, даром что вблизи никаких других домов и не было. Турецкий пересек Кольцевую по улице Горбунова и через несколько минут был на месте.
Первое, что бросалось в глаза, — два параллельных гигантских забора по всему периметру территории Института молекулярной биологии. Как Турецкому потом объяснили, к каждому барьеру подведена сигнализация. Поверх заборов — жуткого вида колючая проволока, на которую нанизаны колюще-режущие клочки металла. Земля между заборами свежевспахана, чтобы сразу были видны следы, если вдруг кто-то как-то… В общем, ничего подобного Турецкому видеть не приходилось. За забором — девять корпусов и еще немереное количество всевозможных пристроек. Контроль при въезде строжайший, три охранника с автоматами, камера слежения, металлоискатель. Пришлось Турецкому вылезать из машины и проходить через нее, дожидаясь, пока охранники проверят его автомобиль. На все про все ушло больше двадцати минут. Турецкий позвонил Будникову по внутреннему телефону, и тот сказал, что ему нужно найти четвертый корпус, в котором подняться на третий этаж, комната 313.
— Послушайте, Анатолий Вячеславович, — сказал Турецкий, — может, вы все же выйдете меня встретите? Я тут заблужусь у вас, да и кордоны поможете пройти, я так и жду из-за каждого угла засаду.
— Ваши проблемы, — отрезал Будников и дал отбой.
А ведь он прав, стервец, подумал Турецкий и, вздохнув, отправился искать корпус № 4. На все про все ушло еще четверть часа. Турецкий понимал, что Будников обозлен самим фактом второго допроса, а может, и напуган — кто его знает, что за тип.
Будников оказался высоченным, худым типом, угрюмо смотревшим на Турецкого из-за толстых стекол очков в старомодной черной оправе.
— У вас есть двадцать минут, чтобы узнать все, что вам нужно, после этого у меня начнется совещание с сотрудниками и плановый эксперимент.
— Послушайте, вы не хамите. Вы будете отвечать на мои вопросы ровно столько, сколько я сочту нужным, а если хотите, чтобы я уложился в двадцать минут, то будет делать это реактивно. Уяснили?
Вместо ответа Будников пошел к сейфу. А ну как достанет сейчас «калашников» и выкосит меня, мелькнула у Турецкого безумная мысль. Нет, глупость, конечно, «калашников» — фу-ты ну-ты, зачем «калашников», вот «макаров», пожалуй, достанет. Будников вернулся с большим желтым конвертом, из которого вынул серый рельефный лист с большой гербовой печатью и подержал его перед глазами Турецкого. Тот успел прочитать только:
"…бактериологической лаборатории под руководством академика Баткина Н. Л. и профессора Будникова А. В. придать статус самостоятельного научно-исследовательского центра федерального значения с подчинением непосредственно Государственному комитету по науке и технике…
Оказывать всесторон…
Неподотчетность перед различными научными структурами, Академией наук…
Президент Российской Федера…"
Президентская бумага была заботливо заламинирована.
— Вы видели нашу охрану? — спросил Будников. — Вы думаете, это охрана Института молекулярной биологии? Нет, это охрана бактериологической лаборатории. Знаете, я и сам их боюсь. Но мне ничего не стоит попросить их выкинуть вас отсюда. Уяснили? А теперь цените мое хорошее к вам отношение и быстро задавайте свои дурацкие вопросы. Несмотря на то что я уже это делал, я повторю, что знаю, но теперь, — Будников глянул на часы, — у вас осталось пятнадцать минут.
Хорошо бы его самого пристрелить сейчас, подумал Турецкий и вместо ответа вытащил из внутреннего кармана пиджака свой конверт, кстати тоже желтого цвета. Достал оттуда сложенный вчетверо лист бумаги форматом А4 и подержал перед глазами Будникова. То было распоряжение президента о тотальном содействии в небе, в море и на суше любому телодвижению Турецкого и его следственно-оперативной группе. Бумага заламинирована не была, но была гораздо более свежей.
— Так что, боюсь, вам придется отложить свой эксперимент.
— Это невозможно, — хмуро сказал Будников.
— А кто-нибудь может вас заменить?
Будников нажал несколько кнопок на столе и сказал:
— Алевтина Михайловна, пригласите Абашидзе. — Он поднял голову и сказал: — Спрашивайте.
— Я читал протокол беседы с вами, так что повторять все это не стану. Меня интересует вот что. Вы умолчали о недуге своего шефа…
Глаза Будникова сверкнули за толстыми стеклами.
— Я вас понимаю — корпоративная солидарность и все такое. Кроме того, вы, вероятно, сильно привязаны к нему чисто по-человечески и не хотите причинить вреда репутации нобелевского лауреата. Но теперь, когда это все равно мне известно, я жду от вас помощи. Возможно, у вас есть какие-то ниточки, которые вам таковыми не кажутся, но которые меня приведут к цели.
— А в чем ваша цель? — задумчиво спросил Будников.
Тут в дверь постучали.
— Заходите, Виталий Иосифович.
Появился мужчина средних лет, носитель внешности «лица кавказской национальности». Очевидно, это и был Абашидзе.
— Сегодня эксперимент проведете вы и без меня.
— Но как же… — Физиономия Абашидзе вытянулась.
— Без заключительной фазы. Что же поделать, потеря темпа, я понимаю, но мы наверстаем на следующей неделе. Приступайте.
Абашидзе молча вышел.
— Как-то у вас все по-военному, — заметил Турецкий.
— Мы занимаемся важными вещами, — просто сказал Будников.
— Это многие о себе говорят.
— Но мы действительно это делаем.
— Я понимаю, что вы работаете с оспой, но только не понимаю, почему это так важно.
Эффекта этих слов Турецкий предугадать не мог. Он, конечно, сказал так не случайно, даже специально, но это был не более чем тест, проверка собственной интуиции. Но Будников был ошеломлен. Он вскочил, потом снова сел, весь сжался, насколько это было возможно при его гигантском росте, и таращился на Турецкого.
— Откуда вы… знаете? — Он наконец разлепил губы. — Об этом во всей стране… два десятка человек…
— Об оспе-то? — весело поинтересовался Турецкий. — Считайте, что я просто угадал.
— Это угадать невозможно. — Будников уже совершенно пришел в себя. — Этого и президент не знает! У нас же совершенно закрытая программа!
— Значит, придется ее приоткрыть для одного человека, — ткнул в себя пальцем Турецкий. — Иначе, кто знает, найдем ли вообще вашего Баткина. А найти его просто необходимо. Помимо того, что он ваш научный шеф, он еще теперь и, как бы это сказать, светская величина, вот.
— Достояние республики, — насмешливо кивнул Будников. — Вас только это теперь и волнует. Ну как же, Нобелевская премия, весь мир теперь будет знать, что в России не только хоккеисты и бандиты, но и биологи имеются!
— Знаете что, мне на вашего Баткина плевать с высокой колокольни, я без него жил и дальше проживу! Но у меня работа такая, понимаете? Сказано — найти, и я ищу, хоть дворника, хоть академика! — А дворника, кстати, так и не нашел, мельком подумал Турецкий. — Но поскольку я работаю в Генеральной прокуратуре, а не в районной, то ищу академика. Поэтому давайте от словопрений перейдем к конкретным вещам. Вы хотите знать, откуда мне известно про оспу? Извольте, я скажу, но и вы ведите себя так же откровенно. В квартире Баткина на стене весит листок из дневника митрополита Нестора…
— Черт, — сказал Будников. — Черт возьми! Я же просил его снять, просил!
— Да не нервничайте вы так. Это не просто вычислить. То есть времени это у меня много не заняло, все-то пару минут работы в Интернете, — небрежно сказал Турецкий, рисуясь сам перед собой. — Но еще же надо знать, где и что искать.
Лукавил, ой лукавил старший следователь по особо важным делам. Парой минут в Интернете дело не ограничилось. Очень быстро Турецкий уперся рогом в непроходимую стенку. Сведений о митрополите Несторе в сети было кот наплакал, и ничем это Турецкому не помогло. В запросе на слово «нестор» по самым разным поисковым системам чаще другой информации выскакивало «род птиц отряда попугаев в Новой Зеландии».
А помог Турецкому «святой заступник» Макс — компьютерный чудотворец. Турецкому пришлось специально спуститься в цокольный этаж дома на Неглинной в районе Сандуновских бань с неброской вывеской «Глория».
Денис Грязнов встретил его и, ни слова не говоря, повел куда-то еще ниже. Они спустились еще — по винтовой лестнице и дальше пошли по узкому и, честно говоря, довольно жуткому коридору. Турецкий все высматривал крыс, но это было явно излишне. В подвале даже не пахло сыростью.
— Ты меня в тир ведешь, что ли? — не удержался Турецкий.
— Я не виноват, Александр Борисович, — извиняющимся тоном сказал Денис. — Он сам попросил отвести ему это место. Говорит, это этот подземный кошмар стимулирует у него виртуальное мышление. Пришли. — Денис всунул в какую-то щель пластиковую карту, и стена раздалась на прямоугольный проем — дверь.
В двадцатиметровом помещении — комнатой назвать эти голые каменные стены у Турецкого не повернулся бы язык — буквой "п" на столах громоздилось двенадцать компьютеров. Турецкий специально сосчитал.
Ими управлял один человек. Он повернулся к вошедшим в вертящемся кресле, и Турецкий смог разглядеть легендарного Макса подробнее. Действительно, размеры головы впечатляли.
Макс запустил в бороду руку, подергал себя за нижнюю губу и сообщил:
— Нашел. В библиотеке.
— В какой библиотеке? — спросил Турецкий, догадываясь, что ответ будет нетривиальный.
— Колись давай, — поддержал его Денис Грязнов. — Куда там ты еще влез своими грязными ногами?
— В Библиотеке конгресса США. Но там, как вы догадываетесь, много всего, пришлось потратить полчаса — фильтровать информацию…
— Да и потом, кто там бывает у Баткина дома? — продолжал Турецкий. — Судя по вашему предыдущему допросу, никто и не бывает. Вот найдем вашего шефа, и он перетащит эту рамку сюда, в свой кабинет, если она ему так дорога. Кстати, почему он вообще этот листок на стенку повесил?
— Сложно объяснить.
— А вы попытайтесь.
— Если в двух словах и на пальцах — потому что митрополит Нестор натолкнул его на грандиозное научное открытие.
— А если не в двух словах?
— Исследуя подобные случаи, за полярным кругом в вечной мерзлоте мы обнаружили трупы скончавшихся от оспы во время эпидемии начала прошлого столетия. Из них удалось выделить вирус, исследование которого позволило создать новую противооспенную вакцину. Недавно нашли там же целую эскимосскую семью, тоже возрастом лет сто пятьдесят, не меньше. Но выделить вирус пока так и не смогли.
— Ну и слава богу, — искренне сказал Турецкий.
— Вы не понимаете! — разозлился Будников. — Каждый такой лишний экземпляр в нашу копилку — это дополнительный шанс за то, что мы справимся с новыми эпидемиями новой оспы.
— Слушайте, вы так говорите, как будто только и мечтаете об этой эпидемии, чтобы развернуться во всей красе! Вам не приходит в голову, что миллионы людей и слышать об этом не желают?!
— Чего же они желают?!
— Они желают крепче спать. Ну ладно… Значит, оспа, — задумчиво, как бы сам себе, сказал Турецкий. — И что, биологическое оружие? Нет, едва ли, тогда бы президент точно знал. Но ведь оспы, кажется, больше нет, мою дочь от нее уже не прививали. Так что это? Почему такой секрет?
— Оспа опаснее сибирской язвы. Оспа — это, извините, за мрачный парадокс, чума двадцатого века.
— Вот как? — удивился Турецкий. — Не СПИД, не…
— Если хотите знать, от оспы в прошедшем столетии умерло людей больше, чем за все войны, вместе взятые. И это несмотря на то, что в семидесятых годах оспа была искоренена, то есть цифра складывается не за сто лет, а за восемьдесят. С тех пор вакцинация населения от оспы была прекращена, и в настоящее время иммунитет против этого заболевания у большинства людей либо ослаблен, либо отсутствует вообще. Оспа — это потенциально страшное бактериологическое оружие. Вирус оспы может стать смертельно опасным оружием.
— Так он все-таки существует? — удивился Турецкий. — Как это понимать? Вы же сами сказали, что оспа побеждена?!
— Существует. В определенных хранилищах. Штамм оспы был сохранен в двух бактериологических хранилищах… В музеях, так сказать. На законных основаниях — всего в двух странах. В США — в Атланте — и в России.
— А в России — где?
— В этих стенах, — безо всякого пафоса сказал Будников.
Турецкий почувствовал на лбу легкую испарину.
— А… что такое штамм?
— Немецкое слово. Оно переводится как чистая культура микроорганизмов одного вида, у которого изучены морфологические и физиологические особенности. Так вот повторяю, штамм оспы был сохранен в Штатах и в России. В США — больше четырехсот образцов, и у нас в Институте — в три раза меньше.
— Наша и американская коллекции пересекаются, дублируют друг друга?
— Как раз нет. Все образцы вирусов были взяты в разных географических пространствах, у разных возрастных групп болевших, разных по времени вспышек. Словом, мало общего. Вот почему имеет особенный смысл существование двух музеев оспы!
Турецкий уже заметил, что об оспе Будников говорил с жаром, с каким иной не стал бы и о любимой женщине рассуждать.
— Понятно. Давайте вернемся к вашему институту.
— Пожалуйста, — пожал плечами Будников. — Ряд проектов Института молекулярной биологии посвящен организации снабжения бактериологической лаборатории, где хранятся российские запасы вируса оспы, более совершенными приборами и оборудованием биологической безопасности, а также противооспенными вакцинами нового поколения и антивирусными препаратами, созданными в результате работы с живой культурой. А недавно было получено новое вентиляционное оборудование и технические средства обеспечения безопасности. Проложены оптоволоконные линии связи, обеспечившие доступ в Интернет и к другим источникам информации. В соответствии с рекомендациями Всемирной организации здравоохранения, исследования ведутся в направлении поиска низкотоксичных вакцин, специфических лекарственных препаратов, изучения различных штаммов вируса оспы на молекулярном уровне и выработки новых методов защиты населения от болезни. На эти проекты нам было выделено два миллиона долларов.
— Кем выделено?
— Финансирование осуществлялось министерством здравоохранения Соединенных Штатов и американским Агентством по уменьшению опасности.
— Кем?! — оторопел Турецкий.
— Вы не ослышались. Вот посмотрите. Это письмо Баткина правительству США:
«Я рад сообщить вам, что в нашем институте началась работа по исследованию вируса оспы в рамках совместной программы. Лаборатория была подготовлена и сертифицирована в соответствии с национальными и международными требованиями. Это без сомнения стало возможным только благодаря той серьезной поддержке, которую вы оказываете проектам, связанным с биологической безопасностью, и программе изучения вируса оспы. Прошу принять мою самую глубокую благодарность за вашу постоянную помощь и ваши усилия по продвижению этих проектов. Мы уверены, что наши ученые приложат все усилия для успешной реализации утвержденной Всемирной организацией здравоохранения программы исследования вируса оспы».
— А сколько получают ваши сотрудники?
— В среднем где-то около пяти тысяч рублей.
— Весело, — только и сказал Турецкий. — А если кто-то из них сбежит отсюда с этим… как его… штаммом?
— Вы помните, как вас проверяли, когда вы сюда въезжали? — спросил Баткин. — А на выезде будет еще хуже.
— Но теоретически это не исключено? — настаивал Турецкий.
— Не знаю, — после паузы сказал Будников.
— Но если не сами вирусы, то какую-то информацию о них вынести все же можно? — допытывался Турецкий. — Ведь ваша деятельность приравнена к секретным материалам.
Будников посмотрел на него долгим взглядом и ничего не ответил.
— Ну вот что. Мне это все надо обдумать. Идите занимайтесь своим экспериментом. Через сколько освободитесь?
Будников посмотрел на часы:
— Часа через два, не раньше.
— Ладно, после с вами пообедаем, вы здесь едите вообще-то? — забеспокоился Турецкий.
— Да. Вы можете воспользоваться пока этой комнатой. Это, кстати, кабинет Баткина.
— Годится. Последний вопрос, пока вы не ушли. Баткин же исчез вместе со своей машиной?
— Ну да, насколько я знаю.
— А что это была за машина?
— «Тойота» очень старенькая, еле бегала, — металлолом, одним словом.
Правый руль, сообразил Турецкий. Ирка не заметила правый руль. Никого, кроме Баткина, в его машине не было, когда он за внучкой приезжал.
Турецкий позвонил Федоренко и начал было ему объяснять суть задачи: поехать в Орехово-Борисово, найти дворничиху, которая убирается у Баткина, но Миша прервал:
— Сан Борисыч, вы же мне вчера все это говорили.
— Хм, — сказал Турецкий. — Действительно. — На самом деле он так этого и не вспомнил.
— Ну и что, когда ты едешь туда?
— Так я уже съездил, Сан Борисыч.
— Ага. И что она говорит?
— Да что говорит? Ее мудрено понять. Говорит, что последний раз видела его…
Тут у Турецкого села батарейка в телефоне. После некоторого размышления он перезвонил с аппарата, стоявшего на столе, но теперь у Миши было занято.
Ну и ладно. Может, оно и кстати. Турецкий взял тайм-аут и принялся размышлять. Итак, Баткин занимается какими-то суперультрамегасверхсекретными опытами с оспой. Это означает, что его исчезновение может быть как результатом его собственного разгула, так и чьим-то злокозненным участием. Будников говорит, что коллекций этих… штаммов в мире всего две. Допустим, какая-нибудь злобная маленькая страна хочет дать своему соседу по шапке. Или, допустим, это какая-то организация, группа террористов…
У американцев, ясен хрен, они ничего не выкрадут, у нас — с такой нетипично серьезной организацией дела, — впрочем, тоже. Но можно выкрасть не ампулу, не контейнер, или в чем там эта зараза хранится, можно ведь выкрасть человека, у которого это все в голове. Можно? Можно. И такой человек ведь не один. Вероятно, Будников, как руководитель лаборатории, обладает знаниями не меньшими, нежели Баткин. Значит, первое, что надо сделать, — это заняться организацией его охраны. И конечно, так, чтобы он сам об этом не подозревал. Иначе начнет вести себя неестественно, и тогда пиши пропало, на живца никого не поймаешь, а попробовать можно, хм… Турецкий от удовольствия даже руки потер. Когда еще у него будет подобная свобода действий? А в случае провала, может, попроситься к президенту в домашние, так сказать, детективы?
Минуточку. Вот она лазейка! Если разрабатывать версию насильственного похищения Баткина, то прежде всего надо акцентировать внимание на том, где произошел прокол в системе безопасности, где именно случилась утечка. Ведь если верить Будникову (а чего ж ему не верить?), то тут все за семьюдесятью семью печатями хранится…
Сильный аромат кофе заставил Турецкого поднять голову. На столе на подносе стоял кофейник, чашка с блюдцем и свежие булочки. За стол с другой стороны уже по-хозяйски усаживалась высокая, сухопарая женщина с крашеными рыжими волосами. Брови ее были сдвинуты к переносице. Турецкий догадался, что это Мордвинова, секретарша Баткина.
— Вас зовут Алевтина Михайловна?
Но поразить проницательностью ее не удалось.
— Перекусите, — сурово молвила Мордвинова, не дрогнув ни единым мускулом. — Анатолий Вячеславович распорядился.
Турецкий с благодарностью взял чашку, и она тут же выскользнула из рук — ударилась о край стола, раскололась, горячая жидкость брызнула на пиджак. Мордвинова молча посмотрела на Турецкого так, что тот даже испугался. Сказала только:
— Снимайте пиджак.
Турецкий немедленно подчинился, и она ушла с его пиджаком в руках. Вернулась через несколько минут, отдала пиджак, собрала осколки, вытерла стол. И тут Турецкого осенило: все, что ни делается, — все к лучшему. Ведь Баткину нужна была спецодежда для поездки в Стокгольм! Правда, он мог ее себе справить и там, на месте, но оставалось мало времени, у Баткина вылет из Москвы был за день до церемонии… Словом, это стоило проверить, может, она что и знает.
— А как насчет фрака вашего шефа? — поинтересовался он.
— Откуда вы знаете? — удивилась Мордвинова.
— Что я знаю?
— Ну что он фрак заказывал.
— Я просто предположил, — терпеливо объяснил Турецкий. — Нобелевские премии получают во фраках. Вы разве про это не слышали никогда?
— Мое дело маленькое, — обиделась Мордвинова.
— Так заказывал или нет? — Турецкий начал терять терпение.
Мордвинова поджала губы и молчала. Потом наконец выдавила:
— Может, и заказывал.
— Так заказывал или напрокат брал?
Но Мордвинова, кроме себя, никого не слышала:
— Я ему говорю: Николай, мол, Львович, ну какой фрак, зачем фрак, вы же никогда фрак-то и не носили, а у вас зато такой симпатичный есть клетчатый костюмчик английский, стопроцентная шерсть, любо-дорого…
— Подождите-подождите, я не понимаю, вы что же… — Тут Турецкий чуть не сказал «заведовали его гардеробом?», но вовремя спохватился: — Вы поймите и его, Алевтина Михайловна, это же такой ритуал, он сто лет всеми выполняется. И Солженицын во фраке премию получал, и Горбачев, да и вообще…
При упоминании таких имен суровый лик Алевтины Михайловны слегка разгладился и появилось выражение если не умиления, то нечто вроде гордости за свое чадо.
— Значит, фрак он где-то все же нашел, и вы ему тут были не помощница, — со вздохом резюмировал Турецкий и пошел к выходу.
— Подождите, — смилостивилась Мордвинова. — Вот тут есть список, он из Интернета его распечатал, в пятницу утром, московских ателье, которые вечерние костюмы делают всякие там церемонные. Может, и разберетесь. — Она достала из стола лист бумаги и продолжала бурчать: — Ну и зря. Ну и очень плохо он на нем сидел. В смысле фрак на Николае Львовиче. Он прямо даже на себя не сильно был похож, я же смотрела по телевизору.
Дворничиха Зинаида Николишина, присматривающая за квартирой Николая Львовича Баткина, рассказала Мише Федоренко следующее. Последний раз она была в квартире Баткина в четверг вечером, то есть за день до его исчезновения. Как известно, Баткин на следующий день появился на несколько часов на работе — и больше его никто не видел. По обоюдному согласию Николишина должна убирать в квартире дважды в неделю и через день готовить ужин (академик обычно не завтракает), у нее есть свой ключ от квартиры, Баткин ей доверяет, так что его обязательным присутствием она не связана.
Николишина показала, что неоднократно видела Баткина нетрезвым, как правило в выходные дни, но никогда — откровенно пьяным. Как ей казалось, Баткин стеснялся ее в такие моменты и старался поскорей от нее отделаться. Вечером в четверг она помыла полы и приготовила Баткину ужин, закончила все это в половине девятого, тут-то хозяин и появился. Он был раздосадован ее присутствием, неожиданно рассчитался с ней за месяц вперед, и она ушла. За полтора часа до появления Баткина ему звонила какая-то женщина, она не назвалась и сказала, что еще перезвонит. Николишина ни разу за год работы у Баткина не встречала у него женщин, хотя звонили те при ней неоднократно. Николишина уверена, что они менялись у Баткина крайне часто и что в редких случаях одна и та же дама звонила дважды.
После того как разговор с Турецким оборвался, толком не начавшись, Миша после недолгих размышлений позвонил Грязнову и рассказал ему то, что собирался рассказать своему шефу. Грязнов поблагодарил и тут же отправил в Орехово-Борисово двух оперативников, которые, сменяя друг друга, должны были вести круглосуточное наблюдение за Николишиной. Наблюдение же за квартирой Баткина силами МУРа и так велось уже вторые сутки. Кроме того, в квартире были установлены микрофоны и камеры слежения — на случай, если все же кто-то проникнет туда, минуя наблюдателей.
Турецкий изучал список ателье, собственноручно распечатанный из Интернета Николаем Львовичем Баткиным. Во как, выдающийся биолог тоже пользуется Всемирной паутиной.
"Намеля. Лазаревский пер, 8. 289-15-16
Вилар. Москва, ул. Студенческая, д. 26. 240-71-22
Центр моды «Ольховка». 267-64-28
Побас. Новокузьминская 1-я ул., 27/12. 371-14-00
Наш стиль. Нахимовский проспект, 35. 124-12-79
Наш стиль. Нагорная, 33. 127-18-23
Юпитер— стиль. Шипиловская улица, 18. 486-58-18
Эра. Каширское шоссе, 5, к. 1. 113-24-56
Классика. Болотниковская, 21, стр. 1. 310-62-01".
Черт возьми. А ведь у Баткина времени было в обрез. Он мог и не подозревать, что запьет и никуда не поедет. И уж тем более он не подозревал, что его похитят. Значит, что? Значит, он должен был действовать максимально рационально.
Турецкий в очередной раз изучил список. Лазаревский переулок — это где-то возле Сущевского Вала, далеко — и от работы далеко, и от дома. Студенческая? Далеко. Новокузьминская? Вообще у черта на рогах, название само за себя говорит — Кузьминская, да еще и «ново». Нагорная? Хорошее название. И теплее. Где-то рядом с Нахимовским проспектом, кажется… Шипиловская? Вообще неизвестно, что такое. Каширское шоссе. Вот это уже на что-то похоже. Правда, Каширка длинная, но по ней добираться проще… Что остается, Болотниковская? Это в тех же краях, что и Нагорная. Можно одним холостым выстрелом двух зайцев убить. Только зря это. Если Баткин Москву нормально знает (а почему же нет, если он здесь всю жизнь прожил), то поедет на Каширку.
Турецкий позвонил Федоренко:
— Михаил, бери карандаш, записывай. Я не со своего телефона, так что обойдемся без фамилий. Возможно, наш клиент заказывал себе фрак в этом заведении. Захвати его фото. Узнай все подробности. Один ли он был, не звонил ли ему кто в это время, ну и так далее. Так, а что там у нас с дворником?
— Черт, ручка не пишет… С дворником практически по нулям, я только что Вячеславу Ивановичу докладывал, там…
— Если Слава в курсе, то не повторяйся. Просто запиши для меня — позже подъеду, прочитаю. Нашел карандаш? Диктую: «Эра…»
Повесив трубку, Турецкий задумался. Как-то все немного нескладно пока получается. Впрочем, все равно, лучше, чем ничего. Кому-то он хотел сегодня позвонить? Ах да… Набрал по памяти семь цифр. Не ошибся ли? Услышав женский голос, понял, что нет.
— Как дела в Шереметьеве?
— А кто это? — сказала она.
— Почему бы, Ирочка, нам с вами не поужинать сегодня в каком-нибудь уютном ресторанчике? Скажем, в «Спецбуфете № 7»?
— Почему-то так и думала, что вы сегодня позвоните, — сказала Богучаева. — Я буду свободна после семи. Давайте встретимся прямо там в половине девятого, я запомнила, это ведь в Доме на набережной, да?
— Ирочка, одумайтесь, — страстно призвал Турецкий. — Салат «Осоавиахим»! «Шашлык, которым гурийские чабаны угощали товарища Сталина, скрывавшегося от жандармов»! И язык в сметанном соусе «якобинец»!!! А про селедочку «Краснофлотскую» из буфета штаба Центробалта можно и умолчать.
Взгляд Турецкого снова упал на листок со списком ателье. А что, если не угадал, если послал Федоренко не туда? Ну что ж, это значит только, что Баткин не слишком практичный человек, что, кстати, и так соответствует истине (держит дома прислугу, зато ездит на развалюхе), и, значит, проверим и остальные лавочки. Если только это вообще что-то даст. Куда поехать Мише, после того как на Каширке будет прокол? Шипиловская, Шипиловская, а ведь где-то он слышал недавно… О черт. Да ведь на Шипиловской живет дворничиха Николишина, а значит, это совсем рядом с домом Баткина!
Турецкий набрал Федоренко. Подумал несколько секунд, дал отбой и позвонил прямо в ателье «Юпитер-стиль».
— Ну? — невежливо сказал женский голос.
Турецкий усомнился, туда ли он попал, и неуверенно пробормотал:
— Я тут у вас на прошлой неделе фрак заказывал…
— Фамилие ваше как?
— Баткин. Эн Эл Баткин. Я у вас в прошлую пятницу был…
— Помолчите, не мешайте… Так, вот оно «бэ». Бердянский… Бондарев… Бондаренко… Баткин… Ну наконец-то! — завопил женский голос. — Объявился, слава тебе господи! Вы забирать его думаете или нет? Это же срочный заказ был — мы лучшего мастера из больницы вытащили! И даже телефона не оставили! Столько крови нам попортили, а теперь и забирать не хотите?!
— Понимаете, — сказал Турецкий, когда тетка на том конце провода прервалась, чтобы набрать воздуха в легкие для новой атаки, — я хотел сказать, что я сильно растолстел за это время, так что придется вам его перешить на пару размеров.
После этого он набрал Федоренко:
— Миша, ты где?
— В ателье. Сан Борисыч, я тут всех на уши поставил, они ужасно перепугались, что потеряли наш фрак. Пока не могут найти. Что будем делать, я долго не продержусь.
— Миша, сматывайся оттуда, это не наше ателье. Записывай новый адрес…
Через полчаса пришел Будников. Видно, нелегко ему даются эти эксперименты, подумал Турецкий, глядя на серую физиономию доктора биологических наук. Осунулся мужик всего за два часа. Будников, поймав взгляд Турецкого, махнул рукой:
— Без Николая Львовича все идет через пень колоду. Подождите еще пятнадцать минут, я душ приму, и пойдем обедать, хорошо?
Турецкий время терять больше не стал, спустился на улицу, пошел к машине. Там осталось подзарядное устройство для телефона.
…После душа Будников был уже другим человеком. Хоть и по-прежнему немного нескладный, но уже вполне ухоженный и владеющий собой.
В столовой, которая могла бы вместить человек сто разом, было занято меньше десяти столиков. Турецкий взял борщ с пампушками, Будников — холодную телятину с картофелем и отварными овощами. Некоторое время сосредоточенно ели. Потом Турецкий сказал:
— Здесь не курят, разумеется? Тогда подождите, а то я уж занемог.
Он сходил в туалет и с чувством выкурил одну за другой две сигареты. Ничего, пусть профессор помается. Вернулся. Будников, однако, не выказывал признаков нетерпения. Они пошли обратно в кабинет.
— Анатолий Вячеславович, есть две версии, объясняющие исчезновение Баткина. Одна бытовая — то есть с человеком случилось внезапное несчастье, болезнь, он попал под машину, утонул, ударился головой и лежит где-то в беспамятстве, ну и так далее. И вторая, наверно, еще более неприятная, — это похищение Баткина предполагаемыми террористами или научными конкурентами.
— Что более неприятно — это еще вопрос, — с мрачным юмором заметил Будников. — Если Николая Львовича похитили, то, скорей всего, он жив, мертвый Баткин им не нужен.
— Вы сказали — им?
Будников молчал.
— Что вы имели в виду?
Будников по-прежнему молчал.
— Анатолий Вячеславович, мы так не договаривались!
— А мы никак не договаривались! — взорвался Будников. — Несете тут черт знает что!
— Ну так поправьте меня! — заорал в свою очередь Турецкий. — Я же в вашей науке ни хрена не понимаю! Как же вы хотите, чтобы я Баткина нашел?! Или, может быть, вы не хотите? Вы лично, Анатолий Вячеславович Будников, а?
Будников довольно неожиданно успокоился. Впрочем, Турецкий, у которого эта вспышка была рассчитанной игрой, а не естественной реакцией, уже заметил, что для его собеседника такая аритмия характерна.
— Давайте поговорим о вашей лаборатории. Утечка смертоносных вирусов из хранилища исключена?
— Абсолютно.
— Меня радует ваша уверенность, — вздохнул Турецкий.
— Доступ в лабораторию, где хранится российская коллекция штаммов, закрыт даже большинству сотрудников института. Даже когда туда для инспекции приезжают представители Всемирной организации здравоохранения, предварительное согласование проходит на правительственном уровне.
— Ни хрена себе.
— Вот именно.
— Но насколько существование вашего института, этой страшной лаборатории, вообще безопасно?
— Во-первых, для этого имеется специальное инженерное обеспечение, которое позволяет закачивать воздух в корпуса из окружающей среды, а не наоборот. То есть все, что здесь вырабатывается, здесь и остается. Во-вторых, каждый, кто входит в корпус с лабораторией, недавно вакцинирован. Это относится даже к пожарным.
— А что, прививки, сделанной в детстве, уже недостаточно? — удивился Турецкий.
— Нет. Вирусы, с которыми мы здесь имеем дело, недостаточно изучены, чтобы так рисковать. Весь допущенный к работе с особо опасными вирусами персонал прививается регулярно раз в три года, причем каждый раз принципиально новыми вакцинами, которые существуют пока только в лабораторных количествах. Затем — санпропускник…
Турецкий подумал, что «особо опасные вирусы» звучит не хуже, чем «особо опасные преступники».
— …Каждый день перед началом работы осматриваются кожные покровы сотрудника. Не должно быть ни малейшей царапины или ссадины. Если у кого-то поднимается температура или возникают какие-то прочие физиологические отклонения от нормы, его немедленно изолируют. Рядом со зданием института находится и карантинный корпус, и инфекционный стационар. Все это отвечает требованиям Всемирной организации здравоохранения.
— А что это вообще такое?
— Это довольно серьезная сила, довольно влиятельная. Вот вам пример, чтобы было понятно. В 1967 году Всемирная организация здравоохранения, ВОЗ, в Женеве приняла программу полного искоренения натуральной оспы во всем мире. Осуществление массовой вакцинации и проведение карантинных мероприятий привело к постепенному снижению заболеваемости. В мае 1980-го именно ВОЗ объявила о полной ликвидации этой особо опасной инфекции. С тех пор было зарегистрировано лишь несколько случаев гибели людей от оспы. Они были связаны с лабораторным заражением исследователей или явились результатом осложнений после прививки.
— То есть эта ВОЗ победила оспу?
— В каком-то смысле да. Но как бы эта победа не оказалась пирровой. Дело в том, что оспопрививание с тех пор стало необязательным. И это самый главный грех ВОЗ, результаты этого непрогнозируемы.
— Что за открытие сделал Баткин?
— Он понял, что вирус оспы видоизменился до неузнаваемости. И от этого стал намного опасней.
— А почему вирус изменился?
— Да потому, что сама природа ведет с нами непрекращающуюся биологическую войну. Не человеческий терроризм, не всякие там бен ладены и хаттабы, а сама природа оказалась террористом номер один!
— Первый раз такое слышу, — пробормотал Турецкий.
— Еще бы! Каждые десять лет мы открываем до тридцати новых инфекционных болезней. Мы оказались не готовы противостоять инфекциям до такой степени, что из чисто медицинской темы эта проблема становится политической. И кто поймет это позже других — неминуемо войну проиграет.
— Да что вы все пугаете, — разнервничался Турецкий. — Проиграет кому?
— Вот в этом весь вопрос. Предугадать противника почти нереально. Эйфория по случаю искоренения оспы совсем расслабила здравоохранение всех стран. Сегодня достаточно зараженному оспой фанатику сесть в обычный самолет — и вспышки заболевания — буквально через десять — двадцать часов возникнут в разных концах земного шара!
— Самолет? — озадаченно повторил Турецкий. — Почему вы заговорили про самолет?
— Ну я не знаю, метро, если угодно. Любой транспорт.
— Очень странно, что вы заговорили про самолет, — наседал Турецкий.
— Да что вы пристали?! Сейчас про самолеты только ленивый не говорит! Они же валятся, как сосульки весной.
— Очень образное сравнение, хотя и не смешно. Но я не понимаю, что же такого грандиозного в том, что ваш Баткин рассмотрел очередную мировую угрозу? Мало у нас их раньше было? Что толку-то? А противоядие он от этого придумал?!
— То, что придумал Николай Львович, — с достоинством сказал Будников, — гораздо лучше. — Баткин завершил работу над созданием принципиально новой системы диагностики любых биологических агентов — биочипов.
— Это имеет какое-то отношение к его Нобелевской премии? — съязвил Турецкий, для которого сказанное было не более чем набором слов.
— Конечно нет, — с презрением ответил Будников. — В случае Баткина это была премия за выслугу лет. Если бы они там узнали, что он сделал… — Он усмехнулся.
— Что может ваш биочип?
Будников угрюмо молчал.
— Анатолий Вячеславович, не будем терять время. Не заставляйте меня добывать очередную президентскую бумагу, санкционирующую ваши показания.
— Это универсальный шпион. Вернее, универсальный анализатор.
— То есть как это?! — опешил Турецкий.
— Биологический, разумеется. Это стеклянная пластина, на которую нанесен особый гель. Он разделен на ячейки размером сто на сто на двадцать микрон. Их может быть от шестисот до нескольких тысяч. В каждой содержатся молекулы-зонды биологических объектов. Если нанести на чип каплю анализируемой жидкости — кровь, плазма, раствор, — родственные молекулы соединяются с теми, что есть на микрочипе. Специальные флуоресцентные добавки позволяют опознать бактерии, вирусы, дефектные гены по свечению. Это дает возможность выполнять сложные анализы за считанные часы вместо нескольких дней или недель. В ситуациях, взрывоопасных различными эпидемиями, биочип Баткина невозможно переоценить. Но теперь с его исчезновением у нас большие проблемы. Биочип существует не столько в реальности, сколько в голове Баткина. Мы уже можем делать некоторые экспресс-анализы, но это лишь десятая часть потенциала. Есть аспекты, не доработанные технически, но которые, как я думаю, Баткин предвидел. В общем, чип вроде как есть, и в то же время без Баткина его вроде как и нет.
— Ох уж мне эти ваши чипы, — вставая, вздохнул Турецкий и, подумав, добавил: — И дэйлы. — Наслаждался он своей шуткой не больше десяти секунд, то есть ровно до того времени, пока Будников не отреагировал:
— Нет никаких «чипов и дэйлов».
— Как это?
— А очень просто. Есть Томас Чиппендейл, — назидательно сказал биолог, по-видимому лишенный чувства юмора в принципе, — это английский мастер мебельного искусства восемнадцатого века.
— Вот что, господин Чиппендейл, устройте мне завтра встречу с лечащим врачом Баткина. Вы понимаете, что именно лечащим?
— Его завтра не будет в городе. Или сегодня, или послезавтра.
Турецкий быстро посмотрел на часы:
— Да, поздновато уже. М-мм… Давайте сегодня. Прямо сейчас можете?
— Предупредить его? — спросил Будников.
— Не надо. Если только вы уверены, что он будет на месте.
— Будет, по четным числам он всегда в офисе допоздна.
— А где это?
— На Большой Пироговской. В Медицинской академии Сеченова.
…При входе на третий этаж висела медная табличка:
Специализированная наркологическая клиника
«ПСИХИЧЕСКОЕ ЗДОРОВЬЕ»
— У меня назначено, — приветливо сказал Будников слегка оторопевшей секретарше и толкнул дверь.
А этот научный сухарь, подумал Турецкий, вовсе не закомплексованный неврастеник, каким хочет казаться. Назначено у нас никак не могло быть.
Войдя в кабинет и увидев там того, кого хотел, — мужчину атлетического сложения с тщательно уложенными волосами, — Будников сделал жест, словно представлял посла дружественной державы:
— Руководитель клиники — Денис Андреевич Спицын — доктор медицинских наук, ведущий научный сотрудник Московского НИИ психиатрии. Александр Борисович — специалист по вопросам безопасности, — сказал Будников бесцветным голосом в полном соответствии с инструкциями Турецкого. Фамилию не назвал, правильно.
— Понимаю, понимаю, по какому вы вопросу, — засуетился Спицын. — Давайте я покажу вам наше хозяйство.
Они пошли по коридору, и Спицын, открывая кабинеты, давал каждому краткую характеристику.
— В общем, как вы уже поняли, здесь у нас консультативно-диагностически# й центр, дневной стационар и элитная психиатрическая клиника.
— Так больные здесь и лежат?
— Есть которые и здесь. Но десять коек VIP-категории у нас в Подмосковье — в Подлипках. Там мы лечим привилегированных клиентов.
— Ну и как же вы там лечите нашего Баткина? — сурово спросил Турецкий.
— У нас большой спектр терапевтических возможностей: психотерапия, современные фармакологические средства, лечебная гимнастика, трудотерапия, художественная и музыкальная терапия. Баткин — наш давний пациент, так что, поверьте, многое уже было. Мы проводили специальную высокоэффективную программу лечения возбуждения, агрессивности, острого психоза, включающую в себя современное нейрофизиологическое и психологическое диагностическое обследование. И, наконец, наша гордость — терапия светолечением.
— И тем не менее все в конце концов возвращалось на круги своя?
— Понимаете, парадокс заключается в том, что, когда Баткин пьет, он чувствует себя лучше. В процессе лечения он об этом забывает. Николай Львович очень неординарный больной.
— Какой же тут парадокс? — усмехнулся Турецкий. — Может быть, это и есть сермяжная правда жизни?
Будников не реагировал, лишь краешек рта у него дрогнул, но это могло означать что угодно, но зато Спицын уставился на Турецкого с изумлением.
— Ладно, не обращайте внимания, это я так, сболтнул лишнее, конечно. Скажите вот что. А может кто-то узнать, что Баткин у вас лечился? Ну хотя бы какой-нибудь журналист? — На самом деле Турецкий имел в виду, мог ли кто-то, выяснив уровень зависимости Баткина от алкоголя, догадаться воспользоваться этим в своих целях.
У Спицына лицо стало каменным.
— Конфиденциальность полученных сведений о больном абсолютно гарантирована.
— Когда Баткин находится в запое, у него возникают проблемы с памятью?
— О, — обрадовался Спицын, — сразу видно, вы изучали вопрос! Безусловно, безусловно! Возникает значительное торможение приобретенных рефлексов, и в процессе болезни ему бывает очень тяжело вспомнить какие-то свои социальные функции.
Турецкий с Будниковым быстро посмотрели друг на друга.
— Вы как-то следите за судьбой ваших клиентов после того, как они покидают ваши VIP-койки?
— Мы предлагали постстационарную помощь — индивидуальную и групповую психотерапию, но Николай Львович неизменно отказывался.
…Выводы, которые Турецкий сделал в машине по дороге в Генпрокуратуру, были неутешительны.
1. В мире неспокойно.
2. Неспокойно также и в Институте молекулярной биологии.
3. Особенно неспокойным представляется профессор Будников.
4. Гениальный ученый Баткин, когда надирается не один день, ничего не помнит и становится беспокойным вдвойне.
А что это за странный пассаж был у Будникова про камикадзе в самолете? Чего это ему в голову взбрело? А фраза «мертвый Баткин им не нужен»?! Это что — все случайные совпадения? Случайные оговорки? Или проговорки? То, что Будников знает больше, чем говорит, — в этом сомнений никаких. Но на то оно и следствие, чтобы фигуранты выдавали информацию в час по чайной ложке, и то лишь когда их раскаленными щипцами приголубишь. А иначе бы все преступления раскрывались на второй день.
Турецкий ехал в Генпрокуратуру, потому что туда его вызвал Миша Федоренко. Вот у него, в отличие от его шефа, были конкретные результаты, умница парень.
