Книга: Направленный взрыв
Назад: 6. «Ока», «Стрела», «Пика-2» и Василий Найденов
Дальше: 8. Не забыть себя до завтра

7. «Любопытство губит мышей»

В Москве Грязнов с Левиным всерьез увлеклись культуризмом.
Легче иголку отыскать в стоге сена, нежели среди мытищинских «пельменей» отыскать того Пельменя, который упоминался в самохинской записке.
Левин и Грязнов распределили между собой немногочисленные легальные и полулегальные подвальные тренажерные залы, но результаты были нулевыми.
В один из залов, который имел громкое название «Воля», Самохин захаживал пару раз, но ни с кем никаких дружеских отношений не завязывал.
Помог случай. Зоя-Тюльпанчик, пришедшая на Петровку для дачи показаний, сказала, что совсем недавно к ней в общежитие заезжал один знакомый Саши Самохина, который интересовался, куда он запропастился. Этот самохинский знакомый был не кем иным, как внуком известного артиста Панаева, Игорем Панаевым.
Грязнов тут же в Доме кино узнал адрес артиста и, договорившись о встрече, помчался к нему домой.
Он оказался в большой четырехкомнатной квартире народного артиста СССР, который проживал на улице Алабяна; в этом же подъезде, только этажом ниже, вместе с матерью жил и его внук, Игорь.
Недолго повспоминав о ролях Всеволода Панаева и об общих знакомых с Петровки — а Панаев, как известно, сыграл в кино не одного милиционера и не одного начальника уголовного розыска, — Грязнов отправился к внуку Игорю.
Он оказался длинным, нескладным молодым человеком, учившимся на Высших сценарных курсах.
Игорь был удивлен и даже напуган внезапным появлением следователя. Он сказал, что действительно знаком с Самохиным, но их связывали чисто деловые отношения.
Самохин, который работал в фирме «ГОТТ», обещал Игорю достать очень дешевый подержанный «мерседес», а сам куда-то исчез. Взамен Самохин просил Игоря оказать ему маленькую услугу — отогнать самохинский «мерседес» в Шереметьево и там оставить на стоянке, что Игорь и сделал.
— А зачем это было нужно Самохину, он не сказал? — спросил Грязнов.
— Нет, не сказал.
— На ваш взгляд, это не было похоже на угон автомобиля?
Игорь замялся и ответил, что, если даже со стороны это так и выглядело, сам он машину не угонял, всего лишь выполнил просьбу своего знакомого. И ключи от машины потом передал Самохину, так что никак не может считать, что угнал чью-то машину, отвечал Игорь.
На вопрос Грязнова, зачем Самохину нужно было отгонять «мерседес», Игорь, еще более смутившись, раскололся.
Фирма «ГОТТ» срочно посылала Самохина в Германию, а у него были важные дела в Москве. И Самохин решил пойти на маленький невинный обман. Чтобы отложить поездку — а ехать в Германию он должен был на том самом «мерседесе», — Самохин решил инсценировать угон собственного автомобиля. А потом, когда он завершит свои дела в Москве, «мерседес» обнаружится на стоянке.
— Но ведь здесь нет никакого криминала, правда? — вытирая пот ладонью со лба, дрожащим голосом спрашивал Игорь. — Я тут ни при чем, а отношения Сашки с его конторой — это же его проблемы, правильно?
— Правильно, — соглашался Грязнов. — Я вас, Игорь, ни в чем не обвиняю. Мне только нужно, чтобы вы рассказали все, что знаете о Самохине.
Слава Грязнов стал расспрашивать Игоря о «пельменях». Игорь подтвердил, что в устах Самохина это было обобщенным прозвищем всех культуристов. А еще пельменем Самохин называл одного своего приятеля, совсем не качка, а весьма крутого каратиста, бывшего военного, которого уволили из армии за нарушение дисциплины.
Больше о пельмене-каратисте Игорь ничего не знал, разве только то, что бывший военный перед увольнением из армии пребывал в звании майора.
Ну это уже было кое-что, хотя и не слишком густо.
«Опять все упирается в армию, — думал Грязнов, возвращаясь от Панаевых на Петровку, — просто какая-то черная дыра — эти военные… И о Турецком по-прежнему никаких сведений, немцы заверяют, что усиленно разыскивают, контрразведка убеждает, что сбилась с ног. Турецкий словно в воду канул — не дай Бог, конечно… Ну что ж, придется опять пойти на поклон в военную прокуратуру, к Жене Фролову. Нужно поднимать дела всех майоров, уволенных из армии за нарушение дисциплины за последние пять лет…»

 

В спецпсихзоне было два Федора: Федор-злой и Федор-добрый. Так за глаза называли двух врачей пациенты. Федор-добрый — это врач третьего отделения Полетаев, а Федор-злой — естественно, главврач Кузьмин.
Почему за Кузьминым закрепилось прозвище «злой», никто не знал, но так уж было. Федор Устимович редко повышал голос, часто, но сухо и дежурно улыбался, когда спрашивал о самочувствии больных. Но все равно он был Федором-злым. Видимо, так его звали оттого, что он любил за любой, пусть даже самый незначительный проступок больного удваивать дозу вводимых препаратов.
А Федор-добрый потерял покой и сон. Не по дням, а по часам он из врача переквалифицировался в следователя, разгадывающего таинственные совпадения и малопонятные случаи, то и дело происходящие в психзоне.
Волосы буквально зашевелились у него на голове, когда он начал сопоставлять факты. Месяц назад один из больных первого отделения по кличке Куркуль напал на контролера, и тот, обороняясь, выбил ему глаз. Очень странно, как это мог Куркуль напасть, когда он, оглушенный лекарствами, еле ноги таскал. Однако Куркуль две недели ходил с глазом, заклеенным бинтами. Две недели назад во втором, кошкинском, отделении появился еще один одноглазый. Другой больной, бывший статист Мариинского театра, суетливый балерун, сказал, что не помнит, где потерял глаз. С ним случился обморок во время трудотерапии, когда он подметал двор, — видимо, упал и наткнулся лицом на лопату. Кошкин, как хороший анатом, продезинфицировал и зашил рану. Но одноглазый бывший солист, несмотря на потерю глаза, так же, как и прежде, постоянно пребывал в легкой эйфории, в день раз по сто подпрыгивал, бил нога об ногу, и неважно, что было в руках — лопата, метла или тарелка с кашей, — крутился на одном месте, делая различные па и вставая в классические балетные позиции.
Одним словом, балерун был по-прежнему вполне счастлив в своем болезненном состоянии. Так что кто-нибудь вполне мог даже подумать: а зачем, собственно, счастливому оба глаза?..
Федя Полетаев был абсолютно уверен, что если он снова окажется в подвале Кошкина и откроет второй контейнер, то обнаружит там глаза двух психов. И от этой уверенности волосы вставали дыбом и мороз продирал по коже.

 

Турецкий, как внушил ему врач Полетаев, пробовал заказывать себе сны. Перед тем как заснуть, он настойчиво просил кого-то послать ему хоть какое-то видение из прошлого. И по-прежнему видел одни кошмары.
Война 1812 года, Наполеон, и он — Турецкий — воюет на стороне Наполеона с русскими войсками. Говорит по-французски, хотя прекрасно понимает даже во сне, что сам французского языка, на котором говорит что-то Наполеону, не знает. Бонапарт отвечает Турецкому, естественно, на французском, Турецкий соглашается, отдает честь, хотя что ему говорил Наполеон — опять-таки неизвестно.
Проснувшись среди ночи, Турецкий долго пытался разгадать этот сон. Но безрезультатно. Вернее, он пришел к результатам плачевным.
«Если снился Наполеон, значит, я действительно сумасшедший, — думал Турецкий, ворочаясь с боку на бок. — Еще не хватало, если в скором времени буду не только без памяти, но еще провозглашу себя императором Франции. Нет, лучше не мучить себя этими снами, которые до добра не доведут. Да, кажется, у меня определенно едет крыша, не стоит говорить Полетаеву о наполеоновских снах…»

 

Итак, подведем некоторые итоги, думал Полетаев.
С Кошкиным, кажется, все понятно. С Василием Найденовым тоже: он выполняет секретный заказ генерала, благодетеля нашей «тихой обители». Сергей Иванов — никакой не Сергей, лечит ли его Федор Устимович? Бесспорно, нет! Кому-кому, а мне ли не знать Кузьмина…
Тогда что он вводит лже-Иванову? С этим мы разберемся!.. Разберемся, что это за новый препарат.
Теперь в наличии новая загадка.
Недели две назад привезли, определили, естественно, к Кошкину, некоего Юрия Бриля, которому приклеили кличку Комиссар. Привезли его из Москвы. Федор Устимович о новеньком, естественно, мне не докладывал, дело Юрия я не видел… Кем он привлекался, по какой статье проходил? Кто проводил психиатрическую экспертизу — неизвестно.
Но этому Комиссару, пожалуй, больше, чем кому-либо из всех наших пациентов, лошадиными дозами закачивают галоперидол. Так что у Комиссара, у этого сорокалетнего, коротко стриженного, с интеллигентным лицом бывшего военного, прогрессирует синдром Паркинсона.
Комиссар, как и все, кому делают передозировку галоперидола, едва ползает по коридору на полусогнутых ногах, руки тоже согнуты в локтях, обильное слюноотделение. И, естественно, синдром «счета монет». Большой и указательный пальцы Комиссара постоянно шевелятся, точно он все время у кого-то безмолвно просит деньги.
Во время трудотерапии он не шьет, потому что не может управляться со швейной машинкой. Его определили на кухню мыть посуду. Но такое впечатление, что он не совсем уж беспамятный.
Надо бы выяснить, вдруг у него сохранились какие-то остатки памяти?
Приготовлением пищи в психзоне заведовала толстая баба, Зинаида Кирилловна, приходившая из деревни на несколько часов.
Под ее руководством трудились четыре женщины. В специальном маленьком флигеле, так называемом женском отделении, содержалось всего шестеро женщин — «психических дам», как про себя называл их Полетаев. Среди них была несчастная мать, выбросившая своих детей с пятого этажа, это была больная молодая женщина по имени Татьяна. Другие женщины совершили менее тяжкие преступления, но все были достаточно «не в себе». И вот четверо из них целый день не вылезали из кухни, готовили завтрак, обед и ужин. Им на подмогу присылали мужчин: чистить картошку, мыть посуду, катать бочки с квашеной капустой и мочеными яблоками.

 

У Полетаева было суточное дежурство.
Дежурство заключалось в том, что врач должен сутки находиться в зоне, присматривать за больными и ночевать на кушетке в ординаторской, с медсестрами или без — это уж на усмотрение самого врача.
Главврач Кузьмин свои дежурства проводил, естественно, в лаборатории.
Кошкин, теперь это ясно, занимался на дежурствах своими анатомическими изысканиями, которые, видимо, и составляли его маленький бизнес.
Войдя на вонючую кухню, которая насквозь пропахла кислой капустой и прошлогодним борщом, Федя Полетаев решил устроить скандал.
Он накричал на Зинаиду Кирилловну за то, что развела такую грязь, что уже месяц не травили тараканов. На полу лужи воды, а по углам — картофельные очистки.
Зинаида Кирилловна оправдывалась как могла, но Полетаев не стал ее слушать и отправился в посудомоечную, где медленно, словно сомнамбула, мыл посуду Комиссар, опуская алюминиевые тарелки сначала в таз с теплой, совершенно грязной водой, потом перекладывая их в таз с водой менее грязной.
Слюна из открытого рта клейкой нитью стекала с подбородка в один из тазов.
Федя Полетаев заговорил преувеличенно громко и недовольно, чтобы слышали и больные и повариха Зинаида Кирилловна:
— Почему всего один человек моет посуду?! Неужели никого нельзя попросить помочь?
Зинаида Кирилловна, продолжая оправдываться, сунулась было в моечное отделение, но Полетаев выставил ее, предварительно указав, чтобы вымыли пол с хлоркой и впредь присылали двоих или троих мыть посуду.
— Всему вас надо учить! Отправляйтесь, Зинаида Кирилловна, занимайтесь своим делом, а я научу больного, как мыть посуду… Нужно взять губку, на губку налить моющий раствор… — Полетаев взял из рук Комиссара тарелку и стал показывать, как правильно мыть.
Когда дверь за Зинаидой Кирилловной закрылась, Федя бросил тарелку в грязный таз. Он посмотрел в глаза Комиссара и увидел, что взгляд у него действительно осмысленный.
— Ну тебе понятно, как мыть, Комиссар?
Больной ничего не ответил, лишь качнул головой, пытаясь втянуть слюну в рот. Трясущейся рукой он нашарил в грязной воде тарелку и, взяв губку, начал мыть ее, как показывал Полетаев. Но Федя отнял у него тарелку.
— Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
Больной молчал.
— Я что-то забыл, как тебя зовут, знаю лишь, что кличут Комиссаром. А ты не помнишь, как тебя зовут?
— Помню… — с трудом протянул Комиссар.
— Ну так скажи.
— Юрий… — с трудом выговорил он.
— Потрясающе. А фамилию помнишь?
Юрий снова кивнул и заплетающимся языком пробормотал:
— Ко-ро-лев.
— Просто фантастика. Так у тебя что, память не отшибло?
Юрий Королев отрицательно помотал головой, и снова Полетаев поймал на себе внимательный и осмысленный взгляд больного.
— Я, конечно, не твой лечащий врач, но хочу знать, что ты совершил, за что оказался здесь…
Королев нахмурился и снова стал нашаривать в тазу тарелку.
— Ты не хочешь говорить? Боишься, кто-нибудь нас услышит?
— Не скажу, — протянул Королев.
— Почему?
— Убьют…
— Кто убьет? Меня не надо бояться! Я хочу тебе помочь! Я попробую снизить тебе дозу галоперидола, обещаю тебе. Ты более-менее нормально будешь передвигаться и чувствовать себя…
Больной отрицательно покачал головой:
— Нет, я умираю…
— Ну, это ты преувеличиваешь! — воскликнул Полетаев.
Но Королев снова покачал головой, Полетаеву показалось, что его раскрытый рот попытался улыбнуться.
— Ну так что ты сделал, кого-нибудь убил? Изнасиловал? Украл?
— Нет… — протянул Королев. — Я при-е-хал в Россию из Германии… — кое-как проговорил он.
Полетаев чуть не подпрыгнул, услышав в который уже раз про Германию.
— Приехал из Германии? Очень хорошо. И здесь у тебя крыша поехала?
— Нет… Меня взяли на вокзале.
— Кто взял?
— Ваганова люди. Генерала…
— Так что же ты сделал?
— Я — ничего. Я должен был только передать.
— Что передать?
— То, что дал полковник Васин, он тоже здесь. Я знаю… Ему-то ты еще можешь помочь, а я уже все… — И Королев как-то неопределенно повел плечом.
Полетаев прикусил нижнюю губу. Он понял. Полетаев приподнял серую больничную куртку Королева и увидел, что его спина и живот забинтованы, на боку бинты были окрашены коричневой запекшейся кровью.
Холодные капли пота выступили на лбу Феди Полетаева. Он одернул куртку Королева и хриплым голосом спросил:
— Что с тобой было?
— Не знаю, — дернул плечом Королев. — Наверное, зарезали. Внутри все горит…
— У тебя воспалительный процесс?
— Не знаю, — равнодушно протянул Королев.
— А что случилось с этим Васиным, которого в отдельной камере содержат? Когда у него память отшибло?
— Не знаю. Это они… Ваганов отшиб. Уверен…
— Ясно, — протянул Федя Полетаев и, кое-как изобразив на лице улыбку, постарался хоть как-то утешить Комиссара-Королева.
— Я пропишу тебе антибиотики, все будет в порядке. Мы с тобой еще на рыбалку съездим. Ты любишь подледный лов?
— Нет.
— А что любишь?
— Россию люблю… Я был в Америке, в Европе, везде был. Все время хотел сюда, вот и оказался… Ты ничего не сделаешь, он тебя уничтожит… Не суйся не в свое дело, — с трудом проговорил Королев.
— Ну это мы еще посмотрим, кто кого уничтожит. А кто меня может уничтожить, по твоему мнению?
— Генерал. Он мне сделал новые документы, но я… я пошел против него… Не совершай моей ошибки и не мешай мне мыть посуду… — Королев долго выговаривал слова, наконец, вышептав по отдельности чуть ли не каждую букву, которая давалась ему с большим трудом, вновь опустил руку в таз с грязной водой и стал вылавливать очередную тарелку.
Полетаев осторожно похлопал Королева по плечу и, не обращая внимания, что идет по лужам, вышел из посудомоечной.
Полетаев понял, что испуган, мышцы его живота рефлекторно мелко дрожали, в груди был страх, который рос с каждой минутой.
Полетаев знал, что этот Комиссар, Юрий Королев, совсем не хотел его пугать. Он всего лишь предупредил, что с этим генералом, а следовательно, и с главврачом Кузьминым, который подчиненный и друг Ваганова, — шутки плохи.
Федя Полетаев понимал: он затеял неравную борьбу. Но также он понимал, что отступать не может. Если уж идти, то до конца!..
«Любопытство губит мышей», — вспомнил английскую поговорку Федя Полетаев.
«Но я не мышь, и я начинаю действовать вовсе не из любопытства, а ради справедливости! Так надо перебороть зародившийся страх, — думал он, — и нам не страшен этот серый кот, генерал-майор Ваганов! В стране генерал-майоров наверное не одна сотня наберется, вот если бы он был генерал армии или хотя бы генерал-полковник, тогда другое дело».
И Полетаев замурлыкал едва слышно себе под нос: «Нам не страшен серый волк, генерал, серый волк. Серый волк — зубами щелк… Но мы еще посмотрим, кто кого!..» — фальшиво напевал Федя Полетаев, и от этой импровизированной песенки страха — как не бывало.
Назад: 6. «Ока», «Стрела», «Пика-2» и Василий Найденов
Дальше: 8. Не забыть себя до завтра